мире нашей вседневной жизни. Карлики радуются, огорчаются, приходят в
восторг, приходят в негодование, борются с искушениями, одерживают победы, терпят поражения, влюбляются, женятся, спорят, горячатся, интригуют, мирятся, словом - всё делают точно настоящие люди, а между тем ни один
настоящий человек не сумеет им сочувствовать, потому что это невозможно; их
радости, их страдания, их волнения, искушения, победы, страсти, споры и
рассуждения - все это так ничтожно, так неуловимо мелко, что только карлик
может их понять, оценить и принять к сердцу. Тип карликов, или, что то же, тип практических людей, чрезвычайно распространен и видоизменяется сообразно
с особенностями различных слоев общества; этот тип господствует и
торжествует; он составляет себе блестящие карьеры; наживает большие деньги и
самовластно распоряжается в семействах; он делает всем окружающим людям
много неприятностей, а сам не получает от этого никакого удовольствия; он
деятелен, но деятельность его похожа на бегание белки в колесе.
Литература наша давно уже относится к этому типу без всякой особенной
нежности и давно уже осуждает с полным единодушием то воспитание палкой, которое выработывает и формирует плотоядных карликов. Один только г.
Гончаров пожелал возвести тип карлика в перл создания; вследствие этого он
произвел на свет Петра Ивановича Адуева и Андрея Ивановича Штольца; но эта
попытка, во всех отношениях, похожа на поползновение Гоголя представить
идеального помещика Костанжогло и идеального откупщика Муразова. Тип
карликов, по-видимому, уже не опасен для нашего сознания; он не прельщает
нас больше, и отвращение к этому типу заставляет даже нашу литературу и
критику бросаться в противоположную крайность, от которой также не мешает
поостеречься; не умея остановиться на чистом отрицании карликов, наши
писатели стараются противопоставить торжествующей силе угнетенную
невинность; они хотят доказать, что торжествующая сила нехороша, а
угнетенная невинность, напротив того, прекрасна; в этом они ошибаются; и
сила глупа, и невинность глупа, и только оттого, что они обе глупы, сила
стремится угнетать, а невинность погружается в тупое терпение; свету нет, и
оттого люди, не видя и не понимая друг друга, дерутся в темноте; и хотя у
поражаемых субъектов часто сыпятся искры из глаз, однако это освещение, как
известно по опыту, совершенно не способно рассеять окружающий мрак; и как бы
ни были многочисленны и разноцветны подставляемые фонари, но все они в
совокупности не заменяют самого жалкого сального огарка.
Когда человек страдает, он всегда делается трогательным; вокруг него
разливается особенная мягкая прелесть, которая действует на вас с
неотразимою силою; не сопротивляйтесь этому впечатлению, когда оно побуждает
вас, в сфере практической деятельности, заступиться за несчастного или
облегчить его страдание; но если вы, в области теоретической мысли, рассуждаете об общих причинах разных специфических страданий, то вы
непременно должны относиться к страдальцам так же равнодушно, как и к
мучителям, вы не должны сочувствовать ни Катерине, ни Кабанихе, потому что в
противном случае в ваш анализ ворвется лирический элемент, который
перепутает все ваше рассуждение. Вы должны считать светлым явлением только
то, что, в большей или меньшей степени, может содействовать прекращению или
облегчению страдания; а если вы расчувствуетесь, то вы назовете лучом света
- или самую способность страдать, или ослиную кротость страдальца, или
нелепые порывы его бессильного отчаяния, или вообще что-нибудь такое, что ни
в каком случае не может образумить плотоядных карликов. И выйдет из этого, что вы не скажете ни одного дельного слова, а только обольете читателя
ароматом вашей чувствительности; читателю это, может быть, и понравится; он
скажет, что вы человек отменно хороший; но я с своей стороны, рискуя
прогневать и читателя и вас, замечу только, что вы принимаете синие пятна, называемые фонарями, за настоящее освещение.
Страдательные личности наших семейств, те личности, которым порывается