— Он похож на творожок со сметаной, — прошептала мне на ухо Ева с самым серьезным выражением лица.
Чтобы не заржать, мне тоже потребовались немалые усилия. На сцене готовилась к выступлению группа «Секс-агрессор», и это название в сочетании с внешностью солиста вызывало дичайший приступ испанского стыда.
— Мы играем настоящий панк-рок! — высоким мальчишеским голосом заявил в микрофон толстенький юноша, похожий на младенца-переростка, из пшеничных волосенок которого попытались поставить ирокез, но что-то явно пошло не так.
— Может это просто самоирония, — прошептал я в ответ Еве.
Ржать было нельзя. Зал маленький и полностью освещенный. И из зрителей кроме нас троих присутствовала только смущенная семейная пара. Явно сопровождающие кого-то из музыкантов.
— Очень вряд ли, — отозвалась Ева и прикрыла рот ладошкой.
Тут «Секс-агрессор» заиграл, и пытка стала совершенно невыносимой. Ева упала лицом в коленки, плечи ее задрожали.
— Мне нужно припудрить носик, — она поднялась и торопливо выскочила из зала.
А я взял себя в руки и уставился на сцену.
Так. Ржать и обстебывать — это очень просто. Практически в ком угодно можно найти что-то нелепое, прицепиться к этому и не заметить чего-то важного.
Я крутил эти мысли в голове, глядя как толстенький парниша с недоирокезом показывает жюри козу и пискляво голосит не в такт музыке.
— Я настоящий жеребец
Когда узнаешь мой конец
Меня ты будешь умолять
Продолжать! Продолжать! Продолжать!
Я снова подавил ржачные позывы. Дыхалка творожного солиста начала сдавать, щеки запунцевели, лоб покрылся крупными каплями пота. Нда, а это всего-то припев после первого куплета.
Выдох. Сосредоточиться.
Допустим, не самоирония, и этот «Секс-агрессор» серьезно видит себя брутальным и циничным.
Сколько ему лет, интересно? На вид где-то шестнадцать, не больше. Значит он еще школьник. А школьные годы свои я в это время помнил неплохо. Такие вот «творожки» обычно были объектом довольно безжалостных насмешек. И нужно иметь прямо-таки недюжиную смелость, чтобы выйти с такой внешностью и таким голосом на сцену.
Или все-таки самоирония?
Кстати, если это сарказм и ирония, то он был бы реально крут, если бы вместо бесформенной футболки и висящих на заднице пузырем джинсов, надел младенческие ползунки и слюнявчик…
— Достаточно! Достаточно! — возглавляющий «почтенное жюри» дядька с седеющей кудрявой шевелюрой пару раз хлопнул в ладоши и замахал руками.
— Но я даже песню не допел! — срывающимся голосом взвизгнул «Секс-агрессор». Его футболка покрылась мокрыми пятнами, объемное пузо вздымалось, как кузнечный мех.
— Мы опытные музыканты, молодой человек, и способны оценить ваше творчество даже по одному куплету, — глава худсовета усмехнулся. — «Секс-агрессор» закончил, готовится «Логарифмическая линейка».
— И у вас даже вопросов нет? — задыхаясь, спросил «творожок».
— Никаких вопросов, освободите сцену, вы мешаете другим музыкантам, — сварливо сказал другой «старец» из худсовета.
Тот первый, который с кудрями и самым большим авторитетом в рок-клубе — это явно Клим Агафонов. Глыба, можно сказать, новокиневского рока. Он еще в начале восьмидесятых уехал в Москву и даже где-то там играл. То ли в «Землянах», то ли в «Рондо». Засветил свой благообразный фейс на обложке пластинки, а в прошлом году вернулся в родные пенаты и активно включился в местную музыкальную жизнь. Судя по характеристике, выданной Светой, по характеру он типичный такой сноб. И каждый раз на прослушиваниях ведет себя как аристократ среди плебеев.
А вот тот второй, тощий настолько, что похож на обтянутый кожей скелет, на который зачем-то напялили кучерявый блондинистый парик, — это Кирилл Кречетов, лидер группы «Триумвират». Ничего про нее никогда не слышал. Но зато он учился в консерватории.
Им обоим уже под полтос.
Сидевший сбоку Ян бросил взгляд в мою сторону, прошептал что-то своему соседу и вышел из зала.
Музыканты следующей группы, толкаясь на сцене с школьниками из «Секс-агрессора», готовились к выступлению. Про этих я, кстати, даже слышал уже когда из армии вернулся. Группа образовалась из команды КВН новокиневского педа. Математики сначала рвали все сцены в городе и области, но когда попытались пролезть в высшую лигу, их там щелкнули по носу, и они ушли в обычный такой шоубизнес. И группа спокойненько дожила до две тысячи десятого года, выступая на городских мероприятиях и сельских клубах.
— Так нас приняли или нет? — спросил так и не покинувший сцену «творожок».
— Наше решение мы вывесим завтра на доске объявлений клуба, — отмахнулся Клим Агафонов.
— Но вы даже не дали нам закончить выступление! — продолжил протестовать «творожок». — Это нечестно! Мы готовились! Если хотите, мы другую песню споем!
Из-за кулис выбрался лысеющий дядечка и со смущенной улыбкой уволок упирающегося «секс-агрессора» со сцены. Было слышно, как тот всхлипывает.
К началу выступления «Логарифмической линейки» Ева вернулась. На лице — загадочная улыбка, никаких следов беспокойства. А вот вошедший следом Ян, напротив, выглядел хмурым и расстроенным.
— Этих опять не примут, — сказала Ева, кивнув на сцену.
— Почему? — я приподнял бровь в недоумении. Математики играли хорошо, голос у солиста — дай бог каждому, музыка приятная, этакий эстетский джаз-рок, вроде «Браво».
— Традиция, — Ева пожала плечами. — Они раз в три месяца подают заявку и приходят на прослушивание, и их каждый раз прокатывают. Это как с Иешуа. Логично было бы, чтобы синедрион помиловал его, но когда Понтий Пилат задал этот вопрос, Каифа ему ответил «Мы просим за Вар-Раввана». Так и здесь.
— Или корифеи рок-клуба боятся за свой авторитет, — хмыкнул я.
— Одно другого не исключает, — пожала плечами Ева. — Лично мне кажется, что ребята и без рок-клуба отлично обойдутся.
— Это точно, — утвердительно кивнул я. Ну еще бы, я-то точно знал, что обойдутся. И даже неплохо будут жить. Как местечковые звезды, но все же звезды.
Прослушивание продолжилось. Худсовет-жюри задавал каверзные вопросы, музыканты как-то на них отвечали. Играли по-разному, но в целом группы были какие-то… никакие. С никакими же песенками, в которых в основном муссировалась тема свободы на разные лады. Большей частью возраст рок-музыкантов был ниже совершеннолетия. И это заметно нервировало худсовет. Они сыпали едкими шуточками про прогулы, сделанные уроки и «тебя мама не заругает, узнав, что за песни ты тут поешь?»
В общем, к моменту, когда на сцену вышли мои «Ангелы С.», я уже надрессировал свой дзен настолько, что даже позывов похихикать над кем-то не возникало. А в игру «найди за что похвалить» я еще и Еву с Иваном втянул. И они вполне радостно мне подыграли. Так что пока худсовет упражнялся в искусстве язвительной критики, мы втроем выдумывали музыкантам особые таланты и сверхспособности, хотя иной раз это было и непросто.
— «Ангелы С»? — с выражением скучающего превосходства спросил Ян, сразу же, как только ребята поднялись на сцену. — В каком еще смысле «С»? Может быть, вы когда заявку подавали, где-то потеряли второе «С», а?
— Да, действительно, — поддержал Яна сидящий по центру Клим. — Поведайте нам смысл названия вашей группы, будьте уж так любезны.
Астарот на секунду встретился со мной взглядом и медленно подошел к микрофону. Мне в этот момент даже стало немного нервно. Видимо, я громко подумал, так что Ева взяла меня за руку и сжала пальцы.
— Когда мы только создали группу, название было другим, — сказал Астарот. Голос его чутка подрагивал, но внезапно даже без истерических ноток. Все-таки на сцене он меняется. Совсем по-другому себя ведет, чем в реальной жизни. — Но в процессе творческого пути мы поняли, что нас стало тесно в первом названии. И почти решили быть «Ангелами Свободы». Но и этого оказалось недостаточно. Потому что, например, в пять утра нам больше хочется быть «Ангелами сна», а в те дни, когда повезет, «Ангелами сервелата». Чтобы больше не спорить, мы остались «Ангелами С.», чтобы каждый мог понимать наше название в меру своей испорченности.
Эту занимательную речь Астарот произнес с таким одухотворенным пафосом, что половина худсовета разразилась аплодисментами.
«Нет, все-таки не зря я с ним вожусь», — подумал я, мысленно ему похлопав. Характер у него так себе, в обычной жизни иметь дело с его тараканами — это то еще удовольствие. Но на сцене он молодец. Откуда что берется, вообще? Куда он прячет эту истеричку, которую мы постоянно видим на репетициях и тусовках?
Больше вопросов не было, так что мои «сатанисты» принялись готовиться дальше — возиться с проводами, переставлять микрофоны и деловито переговариваться.
В жюри тоже возникла какая-то нездоровая суета. Они шушукались, Ян перегнулся через своего соседа и что-то жестами доказывал Климу и Кириллу.
И даже когда зазвучала музыка, Ян продолжал дергать главных корифеев. Точнее, Клима, к которому сидел ближе.
И в конце концов достал его настолько, что тот довольно грубо отмахнулся.
Ян дернулся, встал и демонстративно вышел из зала.
Грохнув дверью.
Песня закончилась, Астарот поправил шляпу, к которой не успел пока привыкнуть и опустил микрофон.
Несколько секунд было тихо. А потом несколько человек из худсовета неожиданно захлопали. Заговорили разом, потом засмеялись. Принялись вполне дружелюбно и без всяких подколов расспрашивать про творческие планы и историческую подоплеку песни.
Фух.
Я разжал кулак, который, оказывается, держал плотно сжатым, и откинулся на спинку кресла.
Волнительно, черт возьми! Прямо, адреналин брызжет! И азарт такой, как будто делаешь ставку на рулетке.
Хотя что за чушь? Я же сроду не играл в рулетку, и в казино-то заходил только пару раз, очень уж хорошенькая стриптизерша там не шесте крутилась, было как-то обидно за девочку, что прилипшие к своему зеленому сукну играющие совершенно не обращают на нее внимания.
— Пойду поздравлю ребят, хорошо сыграли, — прошептал я Еве и просочился за кулисы.
Я вернулся с работы где-то в начале третьего, как обычно. Выгрузил в холодос продукты из сумки. Бонус работы на рынке в том, что там всегда есть возможность заполучить всякое съестное подешевле, если знать всякие входы-выходы. Джамиля их знала, а я проявил любознательность и довольно быстро примазался. Молочку мы брали в кооперативной стекляшке, спрятавшейся за основным зданием вокзала. А мяса можно было отхватить неожиданно в кафе «Лагман» ближе к трамвайному кольцу. Сам лагман, кстати, оказался тоже на удивление хорош, даже, я бы сказал, ортодоксален. Я не эксперт, но лапшу повар, пожилой узбек, действительно тянул из куска теста, наматывая ее как пряжу между руками.
Но обедать там каждый день для меня было пока что дороговато. Но в число «своих» стараниями Джамили я попал, так что заскакивал иногда за мясом.
Никаких планов, кроме вечерней тренировки, у меня на сегодня не было, так что я решил, что приготовлю, пожалуй, ужин, раз такое дело. Без каких-т особых изысков, нажарю свинины с луком и картохи на гарнир.
Мурлыкая под нос нашу песню про монаха, я кромсал свининку на крупные куски. Отец сегодня с друзьями играет в футбол и вернется только вечером, мама вроде говорила, что у нее выходной, но наверняка не выдержала и убежала на работу. Порешать пару вопросиков. Так что кухня была в моем полном распоряжении. Ну и нужно было занять чем-то руки, пока жду звонка Бельфегора. Он собирался заскочить в ДК профсоюзов и узнать результаты прослушивания. Я хотел сам сходить, но у него как раз сегодня какие-то пары в универе, а добежать до рок-клуба — это совсем небольшой крюк.
Можно было, конечно, позвонить Свете, и она бы поведала мне инсайдерскую информацию о вчерашнем голосовании, но это было неспортивно.
Так что я порезал мясо, выдавил в миску с кусочками половину лимона и принялся за лук.
В этот момент в замке щелкнул ключ.
— О, как! — мама замерла на пороге кухни. — А что это ты вдруг кашеварить взялся?
— Не знаю, просто захотелось, — пожал плечами я. — Дядя Мансур мясом поделился, вот я и решил, что надо бы его сразу приготовить.
— Сейчас я руки помою и тебе помогу, — засуетилась мама.
— Да ну, вот еще, — отмахнулся я. — Справлюсь, раз уж начал. Ты пока книжку почитай или просто поваляйся.
— Делать мне больше нечего, просто валяться! — мама рассмеялась. — Ты только бабуле не говори, что еду сам готовил, она же с меня потом с живой не слезет, что любимого внучека припахала.
— Ни в коем случае, буду молчать, как партизан, — заверил я, принимаясь за лук. — Кстати, мам, а у нас нет какого-нибудь хорошего репетитора по игре на гитаре?
Мысль о том, что неплохо бы все-таки хоть как-то освоить музыкальный инструмент пришла мне в голову еще вчера, когда я сидел в почти пустом зрительном зале. А то эластичный бинт, конечно, удобная отмазка, но когда-то ведь она закончится. И не то, чтобы мне очень уж хотелось выходить на сцену, но какие-то такие мысли зашевелились.
— Ты же играешь на гитаре, зачем тебе? — удивилась мама.
— Квалификацию хочу повысить, — ответил я. — Смотрел вчера, как один парень изображал какое-то фламенко, и взяла меня, понимаешь, зависть…
— Ну… Надо подумать, — мама села на табуретку за стол и подперла подбородок кулаком. — Раиса работает в музыкалке, у нее наверняка есть такие знакомые. Сейчас ей позвоню, погоди.
Мама вскочила и вышла в коридор. Железная леди моя маман, вот что. Где она берет столько сил, чтобы и работать с задором и фантазией, и знакомых с приятелями у нее на все случаи жизни, и готовка с уборкой, и при этом еще жизнерадостность такая, что просто слов нет. Лариска на нее иногда шипит, конечно, но это, кажется, возрастное. Наверное, будь я настоящим Вовой-Велиалом, я бы тоже был чем-то недоволен.
Я прислушивался, как мама общается с неведомой мне Раисой, обсуждает по ходу дела успехи какого-то Артема и порицает бестолковую Ксюшу и думал, что с семьей мне все-таки невероятно повезло.
Когда мама вернулась, мясо уже шкворчало на сковороде. От запаха у меня текли слюнки, хотелось начать куски тотчас же, как только свинина едва схватилась.
Приходилось насильно перед своим мысленным взором держать странички из учебника биологии. С картинками про свиных цепней и прочих неаппетитных паразитов. Дядя Мансур человек добрейший и великодушнейший, но могу я ручаться, что эта свинина прошла какой-нибудь санитарный контроль?
И был ли этот самый контроль вообще в эти странные годы, когда страна разваливалась на кусочки, и до момента ее краха осталось от силы полтора месяца?
— Значит так, Вова, — мама вернулась в кухню и снова села на табуретку. Я как раз занялся чисткой картошки. — Раиса сказала, что у нее есть два преподавателя, которые подрабатывают репетиторами. Только у Веры Ивановны очень плотный график, а Гриша… он немного со странностями.
— Да ладно, я у нас тоже не отличник-комсомолец, — хохотнул я.
— Нет, ну я так не могу! — она вскочила. — Давай я хоть картошку почищу! Прямо как эксплуататор какой-то себя чувствую!
— Вот и правильно, вот и привыкай так себя чувствовать, — усмехнулся я.
— В общем, телефоны Гриши и Веры Ивановны я там записала возле телефона, — затараторила мама. — Позвони, как договоришься, скажи, сколько они запрашивают, я оплачу.
— Да вот еще! — фыркнул я. — Я же теперь тоже работаю, забыла? Лейла со следующей недели больше выходить не будет, так что теперь я настоящий самостоятельный торговец.
Мама набрала в грудь воздуха, чтобы возразить. Но передумала. Улыбнулась, встала и потрепала меня по голове.
И тут меня снова кольнули в мозг всякие смазанные и неоднозначные знания насчет тех лет, в которых я оказался.
Это самый конец девяносто первого, в декабре СССР волшебным образом превратится в СНГ, а вот в начале девяносто второго…
— Слушай, мам, — я повернулся к ней, держа в рука мокрую картофелину. — Скажи, а у тебя много сбережений?