— Не знаю, не знаю... Все это надо обдумать... Хард подумал и нашел, что следует проконсультироваться с более сведущими в этих делах юристами.
— Если вам удастся вырвать из рук полиции вещественные доказательства, — сказал адвокат, — вы опять войдете в историю английского права. Это будет прецедент.
Но мои усилия натолкнулись на неожиданное препятствие. Хард был откровенен.
— Жизнь есть жизнь, дорогой Гордон, — несколько мрачновато заговорил он при следующем визите, — наша фирма ведет много дел по поручению правительственных учреждений, и мы не можем себе позволить роскошь возбудить дело против властей. Сами понимаете, даже если оно будет выиграно, фирма окажется в трудном положении.
Я оценил такую прямоту. Это и впрямь был редкостный случай — английские адвокаты не часто балуют своих подопечных откровенностью.
— Кто мог бы взяться за мое дело? — спросил я. — Мне остается положиться на ваши рекомендации.
— Я попытаюсь отыскать солидную адвокатскую фирму в Бирмингеме и уговорить ее выступить против полиции.
Через несколько недель я получил письмо от адвокатской фирмы «Хьюит и Уолтерс», там выражали готовность взять на себя ведение дела, и немедленно послал адвокатам приглашение навестить меня в тюрьме.
На следующий день меня вызвал начальник тюрьмы. Блюститель порядка был мрачен и раздражен.
— Ваше письмо задержано, — выдавил он, не отвечая на приветствие. — Для встречи с адвокатом необходимо разрешение министра внутренних дел.
— Вряд ли дело обстоит таким образом, — спокойно возразил я. — С адвокатом Хардом я встречался свободно и без разрешения министра. Вы не хуже меня знаете, что тюремные правила разрешают заключенным свидания с адвокатами для обсуждения дел, связанных с имущественными интересами.
— Вы нарушили правила уже тогда, когда попытались вызвать адвокатов, которые теперь добиваются свидания с вами.
— Ничего подобного. Я написал письмо адвокатской фирме с изложением сути дела и просьбой меня посетить. Никто меня такого права не лишал. Тем более что письмо было пропущено цензурой тюрьмы и цензурой в Лондоне.
Я намекал на британскую контрразведку, которая весьма добросовестно контролировала всю мою переписку.
Начальник тюрьмы вызвал старшего цензора. Тот принес книгу, в которой регистрировались письма заключенных. В книге имелась соответствующая запись. «Губернатор» тут же сделал строгий выговор чиновнику и вновь заявил, что встречу с адвокатом можно провести только с разрешения министра внутренних дел.
Итак, еще одна петиция министру. Что ж, я напишу и ее. И буду терпеливо ждать ответа. Свободного времени у меня предостаточно — в тюрьмах Ее Величества оно ползет неторопливо.
Месяц проходил за месяцем, а министерство внутренних дел сурово хранило молчание. У меня уже вошло в привычку справляться у начальника тюрьмы, когда же наконец поступит ответ. Начальник тюрьмы вызывал цензора. Появлялся чиновник с толстой книгой, отыскивал нужную запись: «Получили письмо Лонсдейла тогда-то, отправили в Лондон в тот же день...» С администрации вина снималась, а больше тюремное начальство ничто не беспокоило.
Я понимал, что «игру» может внезапно прервать ссылка на тюремные правила и инструкции: «Вы нарушили такой-то пункт инструкции, запрещающий то-то и то-то, а посему...» Поэтому я с особой тщательностью следил за тем, чтобы не дать никаких козырей в руки противника.
Что ж, приходилось снова пускать в ход достопочтенного члена парламента. Месяца через четыре после петиции в министерство я послал письмо Джонсону-Смиту: «Прошу Вас, уважаемый господин депутат, справиться в министерстве внутренних дел, когда там собираются дать ответ мне...»
Джонсон-Смит, как и полагалось квалифицированному парламентарию, попытался увильнуть от прямого ответа. Начиналось его письмо как обычно.
«Мистеру Гордону Лонсдейлу (№ 5399)
Тюрьма Ее Величества,
Уинсон Грин,
Бирмингем.
Уважаемый мистер Лонсдейл, я получил Ваше письмо от...» А между трафаретным началом и такой же трафаретной концовкой: «С уважением. Джонсон-Смит», — член парламента просил сообщить адрес бирмингемского адвоката Лонсдейла и указать, по какому вопросу направлялся запрос в министерство внутренних дел... И еще там была такая фраза: «Что касается последнего вопроса в Вашем письме с требованием привилегий...» (я требовал не привилегий, а только того, что мне как заключенному-долгосрочнику полагалось в полном соответствии с тюремными правилами).
Стало ясно, что будущее светило английского политического небосвода явно не решится беспокоить министра. Я счел, что пора нанести удар по самодовольству члена парламента. И набросал едкое письмо, в котором откровенно высказал свое мнение по поводу тактики увиливания, к которой постоянно прибегает уважаемый член парламента. Удар достиг цели: Джонсон-Смит тут же ответил:
«Уважаемый господин Лонсдейл,
мне кажется, Вам следовало бы знать, что я сам решаю, как мне действовать, если сочту это необходимым, в отношении дел моих избирателей (это общепринятая практика среди членов парламента в нашей стране).
Я переписывался с Вашими адвокатами, как Вы это знаете, чтобы выяснить их мнение по поводу наличия юридических оснований в Вашем требовании вернуть Ваши вещи, что оправдало бы мое обращение к министру внутренних дел. Если такие основания имелись, то я хотел узнать, на каком основании Вам могли бы отказать в разрешении возбудить дело в суде.
У меня нет при себе папки с нашей перепиской, и я пишу по памяти. Кажется, одни адвокаты отослали меня к другим, я уже не помню, кто отослал меня к кому. Но, во всяком случае, я обращался к обеим адвокатским фирмам, указанным в Вашем письме, по причине, приведенной выше.
Когда я вернусь в Лондон, я просмотрю папку с нашей перепиской и тогда решу, что мне следует сделать...» И так далее в таком же маловразумительном стиле.
Письмо было написано от руки. Великое множество орфографических и синтаксических ошибок — увы, их невозможно сохранить в переводе — тут же оповестили меня, что я удачно наступил на «любимую мозоль» господина Джонсона-Смита.
К несчастью для члена парламента, тюремный режим предоставлял мне слишком много свободного времени. В тот же день я отправил Джонсону-Смиту еще одно письмо: «Прежде всего, я хотел бы поблагодарить Вас за чрезвычайно интересное для меня сообщение о том, что в Англии члены парламента сами решают, что им следует или не следует делать. В свою очередь я мог бы сообщить, что в других странах, как это мне хорошо известно по личному опыту, нет необходимости быть членом парламента для того, чтобы принимать подобные решения...»
Видимо, Джонсон-Смит решил, что с него достаточно, так как больше никогда не пытался читать (или, вернее, писать) мне нравоучений, хотя наша переписка продолжалась еще не один год.
Больше того, подхлестнутый едким письмом, самодовольный парламентарий наконец решился потревожить министерство внутренних дел и на этот раз добился результатов. 26 сентября — почти через восемь месяцев после подачи петиции — начальник тюрьмы вызвал меня и зачитал ответ министра (в английских тюрьмах заключенным не разрешают дотронуться до листа бумаги, подписанной «самим» министром внутренних дел). Ответ был стандартным: «Министр внутренних дел внимательно изучил Вашу просьбу и решил отказать Вам». Отказ, как обычно, ничем не мотивировался.
Все это находилось в противоречии с английскими законами и удивило меня. Но я был поражен еще сильнее, когда через несколько дней Джонсон-Смит прислал копию письма уже упоминавшегося выше Флетчера-Кука:
«4 сентября вы писали министру внутренних дел о Гордоне Лонсдейле, заключенном в Бирмингемской тюрьме, который направил прошение с просьбой разрешить ему возбудить дело о возвращении имущества, которое, по его утверждению, принадлежит ему.
После тщательного рассмотрения вопроса министр внутренних дел решил, что не может разрешить этого Лонсдейлу. Заключенному и его адвокатам сообщили о его решении.
Должен добавить, что, насколько мне известно, все деньги, которые были изъяты у Лонсдейла, или же их эквивалент в фунтах стерлингов, которые находились в руках полиции, были возвращены его адвокатам, так же как и большое количество другого принадлежащего ему имущества».
Получив отказ министра, я дал указание своим адвокатам выяснить у сведущего правоведа, насколько юридически он обоснован. Я прекрасно знал, что решение было незаконным, так как теоретически английские заключенные сохраняют некоторые гражданские права, включая право принимать все необходимые меры для защиты своего имущества. В данном случае, поскольку я был осужден за нарушение обычного права, а не за уголовное преступление, то даже «сохранил право» выставить свою кандидатуру на выборах в парламент, о чем и упомянул в одном из писем Джонсону-Смиту, одновременно заверив, что пока у меня нет подобных намерений. «Что касается будущего — то кто знает?..»
Прошло с полгода. Наконец в мае пришло запрошенное мною юридическое заключение. Оно было тут же перехвачено министерством внутренних дел (по тюремным правилам, заключенного должны извещать, что на его имя пришло такое-то письмо, но оно не будет выдано ему по таким-то причинам). Я узнал об этом документе, который, кстати, обошелся мне в уйму денег, совершенно случайно. В начале июля меня посетил адвокат Хард. Во время беседы он спросил, что я думаю по поводу юридического заключения, посланного бирмингемскими адвокатами в начале мая. Бедный Хард, воспитанный на уважении к законности и искренне убежденный в том, что Англия не только колыбель, но и цитадель правопорядка, не мог поверить, что его подопечный не получил этого важного юридического документа.
— Ничего не могу понять, — разводил он растерянно руками, — у вас ведь было официальное разрешение на получение этого документа?
— Да. — Я иронически улыбался.
— Вы заплатили за него, и, следовательно, документ стал вашей собственностью?
— Абсолютно точно, дорогой Майкл.
— И вас даже не известили о конфискации этого документа властями?
— Не известили, дорогой Майкл, — меня забавляла наивность адвоката.
— Но ведь это же незаконно! — наконец пришел к «кощунственному» выводу адвокат.
— Вот об этом я и говорю!