— Непростительная ошибка! Я стал рассеян. Нужно было сразу дать понять, что мои указания неуместны. Ах, как неловко.
— Да ничего страшного, — промямлил Василий Васильевич.
— Нет, нет, не утешайте меня, — продолжал сокрушаться гость. — И ещё чай! Право, ужасная неловкость!
Он пристроил саквояж себе в ноги, шляпу угнездил сверху.
— Вы здесь в гостях, — резюмировал человечек, разглядывая Меркурьева. — Приглашены, так же, как и я.
— Нет, я в отпуске, — признался Меркурьев. — Приехал отдохнуть.
— Вы тяжело трудитесь? Труд вас изматывает?
Василий Васильевич никогда не задавал себе таких вопросов!
— Жара изматывает, — сказал он наконец. — Я работаю в пустыне, на газопроводе.
— Как интересно, — восхитился человечек, — и, должно быть, увлекательно!..
— На самом деле, не очень. Нет, то есть интересно, — спохватился Меркурьев. — Но не всегда. В основном это просто тяжелая работа.
— Может быть, присядем?…
Меркурьеву хотелось удрать — лучше всего на кухню или в столовую, где пахнет свежей утренней булкой, где все свои, где можно не вести странных разговоров и где никто уж точно не примет его за лакея или привратника!..
Тем не менее он зачем-то сел в соседнее кресло и сделал любезное, слушающее лицо.
Гость ещё пригубил чаю, вновь похвалил его и спросил, в чём заключается тяжесть работы Василия Васильевича.
Тот пожал плечами.
— Приходится за всё отвечать, — сказал он. — За технику, а главное — за людей. На ходу корректировать проект, потому что на бумаге одно, а в поле получается совсем другое. И условия, в общем, не сахар.
— Ваш труд скорее умственный или физический?
— И то, и другое. Но, пожалуй, головой я работаю больше, чем руками.
— Если у человека есть возможность думать, он счастливец. Большинство людей такой возможности не имеет, — заметил гость. — Они вынуждены в поте лица зарабатывать на хлеб насущный для себя и своих семей. Вы обременены семейством?
— Нет, — развеселился Меркурьев.
— Мой вам совет, — сказал человечек, наклоняясь к нему через стол и понизив голос, — женитесь на особе, имеющей приданое, чтобы таким образом обеспечить себе материальную независимость и возможность на свободе заниматься умственными упражнениями.
— Хороший совет, — кивнул Меркурьев. — Спасибо.
— Совет истинно практический.
Человечек принялся пить чай, а Василий Васильевич сбоку рассматривал его с любопытством двухлетнего карапуза, изучающего соседскую кошку.
— Я задержал вас, — спохватился гость, — а время завтрака. Ещё одна непростительная ошибка!.. Ступайте и не заботьтесь обо мне.
Словно отпущенный на свободу, Василий Васильевич вскочил, отвесил поклон — как мог, так и отвесил, — и ринулся в столовую.
— Ты чего?!
Он чуть не сбил с ног Стаса, который вышел из-за угла прямо на него.
— Где Захарыч?
— Не знаю, не видел. Чего ты несёшься? Пожар?
— А эта? Нинель?
Стас потёр плечо, в которое на полном ходу врезался Меркурьев.
— Её тоже не видел. Что случилось?
— Новый гость приехал, — проинформировал Василий Васильевич на ходу.
— Ну и что?!
Нинель Фёдоровна в шёлковых перчатках, на этот раз розовых, раздавала из корзины хлеб — овальные куски чёрного, длинные ломти багета и золотые, чуть присыпанные мукой рогалики.
Увидев запыхавшегося Меркурьева, она остановилась и воззрилась на него.
— Нинель Фёдоровна, — выговорил он, — доброе утро. Там… в фойе, или как это называется… где чугунная лестница и камин…
— В прихожей?
— Да, наверное, да! Приехал новый гость и ждёт, а Виктора Захаровича я не нашёл. Может, вы встретите?
— Господи, ну, конечно! Виктор Захарович сейчас выйдет, он… полночи не спал, — она понизила голос. — Промаялся с этими… новыми хозяевами. Вас они не беспокоили? Не слишком шумели?
Она пристроила корзину на угол буфета и принялась стягивать перчатки.
— У вас такой дом, — сказал Меркурьев. — Ничего не слышно. Только дверь закроешь, и сразу тихо.
— Раньше так строили, — кивнула Нинель Фёдоровна и с грустной любовью оглядела гостиную. — Им казалось, на века.
— Кому казалось?
— Предкам. Я побегу, а вы позавтракайте непременно! У нас очень хороша овсяная каша, вы такой нигде больше не попробуете.
И она заспешила к выходу. Меркурьев проводил её взглядом.
— Вася!