— Стало быть, дух Канта помогает, больше некому, — заключил Василий Васильевич. — Если вы ни при чём!.
Хозяин осторожно пожал плечами и сказал:
— Всё возможно.
Через вестибюль со стрельчатым окном и камином Василий Васильевич вышел на улицу, по пути проверив книгу на столике. «Философия Канта» была закрыта — как он её и оставил.
Меркурьев обошёл вокруг дома — дорожка, вымощенная брусчаткой, вела вдоль красной кирпичной стены к террасе с балюстрадой. Старые липы, ещё не до конца облетевшие, роняли на брусчатку листья. Ещё одна дорожка, тоже обсаженная липами, вела к буковой роще, и Меркурьев решил, что непременно пройдётся по ней.
Он немного постоял на террасе, глядя на море, сверкавшее за кустами, и послушал, как оно шумит: шу-уф, шу-уф!..
Может, завтра после пробежки искупаться? Для окончательного перехода в атлеты? Всё же он явно не в форме, раз Кристина сказала, что ноги у него заплетались и вид был неважный!..
— Прекрасное утро, правда?
Голос был потрясающий — низкий, глубокий. Василия Васильевича приводили в трепет низкие женские голоса. В прямом смысле слова — в спине что-то вздрагивало, и руки покрывались «гусиной кожей».
Он повернулся и посмотрел.
Вновь прибывшая красавица по имени Лючия сидела в плетёном кресле, где после кросса сидел он сам, положив ногу на ногу и глядя на море. Розовый шёлк струился по округлому колену, открывал узкую щиколотку, обтянутую тугим чулком. Подбородок утопал в коротком блестящем мехе, уложенная причёска была как у камеи.
— Утро… да, — промямлил Василий Васильевич. — Ничего.
— Вам здесь нравится?
— Очень, — быстро сказал Василий Васильевич, и Лючия кивнула.
— Мне тоже. Я отлично выспалась! Такая тишина, такой покой. Хотя утром мне показалось, что под дверью кто-то разговаривает. Я даже вышла посмотреть, но никого не увидела.
Меркурьев помедлил в нерешительности, потом подсел к ней.
— О чём был разговор?
Красавица чуть повернула голову и улыбнулась. Нижнюю половину ее лица скрывал мех, но всё равно было понятно, что она улыбается.
Василий Васильевич словно слегка ослабел.
— Разговор? — переспросила она сквозь мех. — Что вы! Я не слушала, конечно. А почему это вас интересует?
— Я тоже пару раз слышал, как кто-то разговаривает. У себя в комнате и в вестибюле.
— Но здесь живут люди! И наверняка разговаривают друг с другом.
— Да, — с излишним жаром воскликнул Василий Васильевич, которому хотелось всё ей объяснять, растолковывать и при этом выглядеть очень умным, — но я так и не понял кто!.. И рядом совершенно точно никого не было. Только Стас с велосипедом прошёл, но он не мог разговаривать сам с собой.
— Стас очень милый, — заметила Лючия. — Пригласил меня на прогулку.
— Понятное дело.
Она сбоку посмотрела на него.
— Вы правда из Бухары?
— Я работаю в Бухаре, — досадуя на себя, на «гусиную кожу», на излишний жар и явно глупый вид, возразил Меркурьев и встал. — Прошу прощения, мне нужно идти.
Она кивнула.
Большими шагами он вернулся в дом — в обход, не через гостиную, — и возле своей лестницы столкнулся с Софьей.
— Привет, — сказала она весело. — Ну что? Мы идём на маяк?
— Да, — ответил Василий Васильевич грубо — следствие досады, — я только возьму куртку.
— Я подожду вас на террасе! — И Софья пропорхала на улицу.
Там тебя ждёт сюрприз, подумал Меркурьев с некоторым злорадством. Конкуренция возрастает!..
Куртка, утрамбованная в одну из сумок, имела такой вид, словно её долго и с удовольствием жевала та самая корова, которая поставляла Захарычу молоко и сметану. Василий Васильевич несколько раз встряхнул её в напрасной надежде, что она станет несколько более похожей на человеческую одежду. Ничего не изменилось.
Ну и ладно.
Когда он вновь оказался на террасе, диспозиция выглядела следующим образом: красавица в шелках и мехах по-прежнему сидела к плетёном кресле и безмятежно смотрела вдаль, Софья с джинсах и кургузой курточке стояла, облокотившись о балюстраду, и спина у неё была рассерженной.
Как только Василий Васильевич с ней поравнялся, она немедленно крепко взяла его под руку.
— Как хорошо! — заговорила она громко. — И солнышко вышло! Я так мечтала сходить на маяк, никогда в жизни там не была. Он ведь заброшен?
— По всей видимости.
— Очень романтично.
По брусчатке они спустились к пляжу. По кромке песка росла жесткая зелёная трава, кое-где пробиваясь сквозь доски «променада». Море — до самого горизонта — было ласковым, изумрудным, тихим. Редкие облака стояли над ним, снизу подсвеченные синим. Солнце иногда заходило за синее облако, и сразу становилось холодно, налетал стремительный ледяной ветер.
Василию Васильевичу нравились трава в песке и ветер.
— Вы правда из Бухары? — спросила Софья, прижимаясь к нему округлым плечом.
Меркурьев вздохнул:
— Я работаю в Бухаре.
— Зачем вы там работаете?
Он опять вздохнул.
— Затем, что мне предложили там работу.