— То есть куда?
— Я не знаю! — умоляюще произнесла Мура. — Там они занимаются тем же, чем и здесь, — живут, думают, сочиняют. Потом, когда у них всё придумается, их опять отправляют сюда. И так до бесконечности.
— Н-да, — протянул Василий Васильевич, помолчав. — Теория.
— Поэтому они никакие не призраки в… привычном для нас понимании. В белых саванах не ходят, в воздухе не висят. Они такие же, как мы, только не мы. Их можно увидеть, услышать, поговорить. Не всегда, разумеется!.. Они не очень любят общаться с нами вот так, оттуда, между… длительными визитами сюда, которые называются человеческая жизнь, понимаешь? Может, у них правила такие, чтобы сюда особенно не соваться, когда они там.
— Правила кто устанавливает?
Мура посмотрела на него и сказала, совсем как Бессель:
— Догадайся сам.
— Так, — подвел черту Меркурьев. Голова у него трещала. — То есть все люди на самом деле не люди, а призраки с того света. Прибывают в командировку и убывают обратно.
— Я не уверена, что все, — призналась Мура. — Может, только некоторые. А может, нас, если допустить, что со временем мы все станем, как они, считаное количество. Не бесконечное множество.
— У-у, — протянул Василий Васильевич. — Начались сказки про реинкарнацию и переселение душ.
Мура покачала головой.
— Нет никакого переселения, Вась. Этот набор молекул или волновых схем всё время одинаковый. Ты видел Бесселя, как на портрете, потому что это он и есть.
— Какая ахинея! — пробормотал Василий Васильевич. — А я, главное, её слушаю!..
Тут она, кажется, обиделась.
— Ну и не надо, — сказала Мура. — Сам спрашиваешь и сам не хочешь слушать!..
Меркурьев встал, прошёлся по комнате и взялся за богдыхана с отломленной головой.
— Что ты все ходишь вокруг него?! Зачем он тебе?…
Василий Васильевич приставил к туловищу голову, которая сразу же опять отвалилась.
— Приклеить, что ли? — сам у себя спросил он. — Какую же девушку я должен искать, а? И зачем?
— Я не знаю, — пожала плечами Мура. — Я подумаю и спрошу.
Меркурьев усмехнулся:
— Канта спросишь?
И она кивнула.
— У меня есть клей универсальный, — сообщил Меркурьев. — Я принесу и приклею ему голову. И ещё нам нужен градусник.
— Не нужен!
Но Василий Васильевич не слушал. Он сбежал по лестнице, разыскал Нинель Фёдоровну, очень озабоченную по утреннему времени, и сказал, что Мура болеет и её нужно спасать. При этом он впился взглядом в доброе морщинистое лицо, словно намеревался найти следы преступного умысла — если кто и подмешивал галлюциногенные препараты в еду, то только домоправительница!
Нинель заохала, закачала головой, произнесла всё, что в таких случаях произносят взрослые заботливые женщины в адрес бестолковых детей: что нужно было как следует одеваться — и обязательно надеть шапку! — не таскаться вдоль моря на ветру, надеть носки, а уж если простыла, полоскать горло и нос, вон, хоть содой, полежать на диване под пледом, а Мура с Василием вчера притащились в самую дождину, и так далее.
Она дала ему термометр и сказала, что завтрак принесёт в комнату.
— Тебе тоже принести, Вася?
Он подумал и согласился.
— Молока горячего и кашки, да?
Василий Васильевич попросил яичницу с колбасой, булку с маслом и кружку кофе со сливками и сахаром, большую. Она рассмеялась, а он спросил:
— Вы не знаете, где Кристина, Нинель Фёдоровна?
— Должно быть, в город уехала, — ответила та. — Вещи все здесь, вернётся!.. Как бы заявлять не поехала, что перстень-то пропал. Понаедут дознаватели, расследователи, что делать тогда?… Всех гостей распугают.
— Не распугают, — успокоил ее Василий Васильевич. — Мы все уже прижились, Нинель Фёдоровна. Или вы новых ждёте?
— Так ведь не последний день живём, Вася! А на следующий год кто к нам поедет, если узнают, что здесь воруют?
— Всё равно Виктор Захарович дом продаёт, — осторожно напомнил Василий Васильевич. — Какой следующий год?…
Она посмотрела на него, хотела что-то сказать, удержалась и махнула на него рукой.
— Ступай, завтрак вскоре будет!..
Меркурьев побежал было на второй этаж, но с полдороги вернулся, прошёл коридором, заглянул в камин — его явно давно не топили, — и вышел в вестибюль.
Книга «Философия Канта» лежала страницами вверх на круглом столе возле готического окна.
— Страница пятьдесят семь, — неизвестно для кого объявил Василий Васильевич, в вестибюле было пусто. — «Философ не испытал в жизни ни сильных радостей, ни сильных страданий, которые приносят с собой страсти». — Оглянулся по сторонам и спросил, задрав голову: — Я угадал?
Словно в ответ тихонько звякнули подвески на старинной люстре.
Он подошел и прочитал:
«Философ не испытал в жизни ни сильных радостей, ни сильных страданий, которые приносят с собой страсти. Его внутренняя жизнь всегда находилась в состоянии равновесия… В глазах современников Кант представлял образец мудреца…»
— А Бессель сказал, что ничего подобного, — так же громко продолжал Василий Васильевич. — Он вообще признался, что в университете считал философию лженаукой!..
И прислушался. Ничего не происходило, даже подвеска не звякала.
— Не хотите, как хотите, — пробормотал Василий Васильевич, захлопнул книгу и сунул ее на подоконник. — Постой пока тут.
Кто может с ним играть? Кто его дразнит? Кристины со вчерашнего дня в доме нет. Мура-Антипия уходила на маяк, и оттуда он её почти на руках принёс, точно не она!