— Тебе так кажется или — человек? — уточнил Меркурьев.
— Вася, я покажу тебе… — пообещала Мура. — Просто мне неловко, потому что ты считаешь, что я сумасшедшая. И чем дальше, тем больше. Мне трудно тебя постоянно убеждать, что я не вру. Я не вру, Вася. Я на самом деле знаю.
Он посмотрел на неё и отпустил.
— Ну ладно, — сказал он и вдруг решил: — Тогда я «Философию» с собой заберу. Из чемодана её можно вытащить. Кто угодно может ее взять, вон хоть Нинель!.. А из кармана вряд ли.
— Бросил бы ты её, Вася, — посоветовала Мура, но не тут-то было!
Меркурьев заскочил в свой номер, извлёк томик из чемодана, сунул в карман вельветовой крутки — благо тот был глубокий, — и они с Мурой вышли на улицу.
— Я хотел показать тебе снег, — спохватился Василий Васильевич. — Снег на пляже! Ты наверняка никогда его не видела!..
Весь песок при входе на «променад» был истоптан собачьими и человеческими следами, но под досками снег лежал — длинными, тонкими, белыми полосами. На траве он подтаивал, и на остриях длинных листьев висели крупные капли.
Мура — ах, как прекрасна она была! — опустилась на колени в мокрый песок и полезла под настил.
— Вася! — восторженно закричала она из-под настила. — Какая красота! И капельки на траве! Ты видишь?
Меркурьев присел рядом и посмотрел.
— Капельки, — согласился он, повалил Муру спиной к себе на колени и поцеловал так, как ему хотелось с ночи — изо всех сил, даже как-то отчаянно поцеловал Муру.
Они лежали на песке, ногами наружу, головами под «променадом» и целовались. Василий моментально взмок. У Муры горели щёки, холодные губы стали огненными.
Они путались в одежде, им хотелось быть как можно ближе, в тепле и запахе друг друга, а одежда мешала. Меркурьев стукнулся головой о доски и не заметил этого.
Неожиданно в их дуэт вклинился какой-то посторонний звук. Звук был странный, непонятный. Он то затихал, то вновь возникал.
Василий Васильевич открыл глаза одновременно с Мурой.
Кургузый колченогий пёс с развесистыми ушами вклинился между ними и с интересом обнюхивал их лица.
— Ёрш твою двадцать, — пробормотал Меркурьев, тараща глаза. — Началось в колхозе утро!..
Более сообразительная Мура уже выбралась из-под досок, поднялась и отряхивала джинсы.
— Алё, гараж! — издалека зычно прокричал Саня. — Чего это вы там залегли?
— Мы упали, — пробормотал Меркурьев. Он перекатился на коленки и встал.
— Не, а чего такое?
— Сань, отстань от них, — велела более сообразительная Кристина.
— Да не пристаю я! Может, случилось чего, откуда я знаю?!
— Я тебе потом скажу, что случилось.
У Меркурьева в брюки набился песок. Он попытался его вытряхнуть, делая странные антраша.
— Шу-уф, — говорило море, — шу-уф!..
— Мы искали янтарь, — сообщила Кристина. — И не нашли.
— Найдём! — пообещал Саня и обнял её за плечи. — Нам бы ещё колечко твоё найти, и всё в ажуре будет.
— И узнать, кто твоего друга с маяка спихнул, — добавил Василий Васильевич.
— Эт точно.
Пёс вертелся вокруг них, подбегал, тыкался Сане в ноги, словно проверяя, на месте ли он, отбегал, нёсся по песку к воде, останавливался на линии прибоя, брехал на ленивую волну, она отвечала ему: «Шу-уф!» и подкатывала к коротким мохнатым лапам. Пёс вновь заливался счастливым лаем и мчал к Сане.
— Как назвали друга-то? — спросил Василий Васильевич.
— Я придумала! — объявила Кристина. — Фамилия у него будет Онегин. Он же в гостинице «Чайковский» к нам прибился!.. А, Сань?
— Как Онегин, — не понял Саня, — если у Чайковского фамилия Чайковский?
— В честь оперы, — объяснила Кристина и засмеялась. — «Евгений Онегин». Ты в школе должен был проходить.
— Евгений, стало быть, Жека, — сообразил Саня. — Это другой коленкор!
— Жека Онегин — прекрасное имя для собаки, — согласился Василий Васильевич и посмотрел на Муру.
Они с Кристиной хохотали, Жека Онегин прыгал вокруг них, оставляя глубокие неровные следы.
Саня подобрал гладкую палку, вынесенную морем, и кинул собаке.
— Так чего мы делать-то будем, а, братух?
— Езжай в город, — велел Василий Васильевич. — Землю рой, но узнай, чей на самом деле дом. Кто мог навести твоего приятеля на мысль, что Захарыч не хозяин?
Саня пожал необъятными плечами:
— А шут его знает.
— Покопайся в его бумагах, — наставлял Василий Васильевич. — Без церемоний. Он же не собирался умирать, вряд ли он все концы подчистил!
— Ясно дело, ничего он не чистил.
Они медленно шли вдоль прибоя, Жека Онегин нарезал круги, не выпуская палки, позади хохотали девицы.
«Какой у меня отпуск, — вдруг подумал Василий Васильевич. — Я и знать не знал, что такое возможно. В первый раз в жизни у меня такой отпуск!..»
— Если что попадётся про дочь Захарыча, звони мне сразу. По идее, у него где-то дочь есть, вроде в Москве. Он её много лет ищет, найти не может.