— Я не знаю! Мать уехала ещё в девяностые, увезла ребёнка и пропала. Хотя Захарыч говорит, что деньги он переводил на центральный телеграф до востребования, и она их регулярно получала.
— Сознательный, — заметил Саня. — Не то что мой папаша-оглоед. В глаза его не видел, а как стал подниматься потихоньку — ба, нарисовался папаша! Алименты, говорит, гони!.. Ты, говорит, мне обязан, потому как от моей плоти произошёл на свет. А я ему говорю — вали, папаша, отсюда со своей плотью вместе, пока я тебе рога не поотшибал! — Он посопел носом. — Вон у Крыски совсем другая диспозиция, она мне рассказывала. У ней папаша за них с мамашей голову оторвёт и скажет, что так и было!
— Это тоже бывает, Саня.
— А с камушком чего? Небось не простит папаша камушек-то, семейную ценность! А мне с ним разборки разводить нельзя. Мне ему понравиться нужно. И чтоб раз — и навсегда, без всяких!..
— Не знаю, — признался Меркурьев. — За Лючией я прослежу, конечно, но идей у меня никаких нет.
— А чё Лючия-то?
Меркурьев вздохнул:
— Её интересует кольцо — это очевидно. Это раз. Она за нами следила — это два. Я думаю, ей нужна Кристина.
— Крыску я в город заберу, — пообещал Саня. — Чего она тут без меня торчать будет! Да ещё Лючия какая-то!..
— Лючия ничего ей не сделает, — с досадой возразил Меркурьев. — И кольца она не крала, повторяю тебе. Она его, похоже, тоже ищет. В лесу её кто-то ждал, я в прошлый раз за ней ходил и видел.
— Партизаны, что ли? Самураи?
— В эту ночь решили самураи, — пропел Василий Васильевич задумчиво, — перейти границу у реки.
Некоторое время они шли молча.
— Негусто, — заметил Саня и посмотрел на Меркурьева. — Негусто мы с тобой надумали.
— Так и есть, — согласился тот. — Но я детективные загадки решать не умею. А ты?
— Дак и я не умею, братух! Только мне жизнь то и дело такие подбрасывает. Вот был у меня друг Ванюшка, на всю жизнь, понимаешь? А помер, так я теперь и не знаю, друг он мне или не враг! И вообще — кто он был такой?
— Это мы выясним, — неизвестно зачем пообещал Меркурьев.
— Ага, — согласился Саня. — Оно, конечно, выясним. И чего я дальше с этим делать стану? Забуду друга Ваню, как и не было его?
— Забудешь, — сказал Василий Васильевич, — если помнить не имеет смысла.
— Больно легко. По-твоему, захочешь забыть, и забыл! Так не бывает. Я вон до сих пор помню, как в детстве собаку принёс, а мать ее выгнала. Собака-то, главное дело, плёвая была, вроде Жеки! И голодная. Как я просил, чтоб она ее оставила! Обещал, что в школу буду ходить, без прогулов, без всего. Что сам выводить её стану, убирать за ней. Нет, выгнала мать собаку. А я, блин, её помню!.. Вот оно мне надо?
— Зато у тебя теперь другая собака, — глупо утешил Василий Васильевич.
— Да при чём тут!.. — сказал Саня с досадой. — Кому доверять-то? Лучшему другу нельзя. Матери тоже нельзя. Кому?
— Найдёшь, — пообещал Василий Васильевич. — Насколько я понял задумку, одного ты потерял — ещё неизвестно друга ли, недруга. Зато двоих нашёл, и они точно — твои.
Саня покосился на него и улыбнулся. На щеках обозначились ямочки.
— Мои, — сказал он и оглянулся.
Кристина бегала по пляжу за псом, отнимала у него палку.
— Эти точно мои, — повторил Саня. — Значит, поеду собственников дома искать. Ну и в собачий магазин. Не всё Жеке котлеты жрать, ему нормальная еда нужна, собачья. Слышь, братух, может, вискарика притаранить? Накатим с тобой вечером по маленькой?
— Саня, — сказал Василий Васильевич. — Вот объясни мне, почему ты меня сейчас называешь братухой, а вчера называл дядей?
Саня удивился. Так удивился, что даже в затылке почесал.
— Дак оно как-то само называется, Василь Василич. Вчера ты вроде старый был, а сегодня какой-то обратно молодой.
— Мура! — закричал молодой Меркурьев. — Где вы там отстали? Давайте, шевелитесь!..
Он проверил в кармане книгу — она была на месте, никуда не делась. Да и некуда ей деться, подумал Василий Васильевич с удовольствием. Дематериализации не существует, зато есть закон сохранения энергии! Само по себе ничего ниоткуда исчезнуть не может!..
В доме горел свет и вкусно пахло — на кухне готовили обед. Василий Васильевич любил принюхиваться и заранее определять, что будет вкусного. Он предвкушал удовольствие, и получалось, что таким образом растягивает его.
Мура сказала, что должна готовиться к спиритическому сеансу.
— Мне нужно собраться с мыслями, — твёрдо заявила она и захлопнула дверь перед самым носом Меркурьева, который мечтал её поцеловать по-настоящему, не в коридоре и не на пляже, а там, где есть дверь и её можно за собой закрыть!..
Ничего не вышло.
Нет, разумеется, предвкушение только растягивает удовольствие, но Меркурьев от нетерпения не знал, чем себя занять, и не мог ни о чём другом думать.
Он думал только: как хороша Мура!.. Ах, как она хороша!..
Не в силах сидеть в комнате, зная, что Мура находится в двух шагах, всего лишь за стенкой, всего лишь за одной дверью, и тоже думает о нём, по крайней мере, он надеялся на это — не может она о нём не думать! — это было выше его сил, и Меркурьев отправился на улицу.
В небольшом фруктовом садике, разбитом вдоль забора по ручью, он наткнулся на Виктора Захаровича. Тот в старом свитере, брезентовых брюках и рукавицах, вооружённый секатором, обрезал кусты. У решётки тлел небольшой костерок, дым висел низко, как туман.
— Бог в помощь, — поприветствовал Меркурьев, приближаясь.
Старик оглянулся.
— Здорово, Вася, — сказал он, сдёрнул рукавицу, пожал Меркурьеву руку и опять принялся за дело. — Где ты с утра пропадал?
— А, на маяк ходил, — ответил Меркурьев беззаботно. — Давайте я ветки потаскаю.
— Ты гость, — удивился Захарыч. — Тебе отдыхать положено.
— Я отдыхаю! — уверил его Меркурьев.
У старика был удручённый вид, Василий Васильевич спросил, в чём дело.
— Да так, — сказал Виктор Захарович и поморщился. — Всё на вынь тарары пошло. Человек погиб ни за что ни про что. Жалко его, молодой ведь.
— Вы тут ни при чём, Виктор Захарович, — утешил его Меркурьев, нагребая охапку мокрых тонких веток.