Нинель Фёдоровна вскрикнула.
Виктор Захарович посидел молча, потом полез во внутренний карман, медленно извлёк таблетку, кинул её в рот, закрыл глаза и опёрся о спинку дивана.
— Вам плохо? — осведомилась Софья, не делая ни малейшего движения, чтобы подойти к нему.
— Ничего, ничего, — пробормотал старик. Губы у него посерели и утончились. — Сейчас отпустит. Посижу немножко…
Все молчали, прятали глаза, только Жека Онегин восторженно смотрел на хозяина и время от времени принимался молотить хвостом по ковру.
— Во как, — сказал наконец Саня. — А ты мне, Вась, дочь, дочь! Где дочь? А она — вот где!..
— Я напросилась на это задание, когда узнала, кому принадлежит дом, — продолжала Софья. — А принадлежит он моему так называемому отцу!..
Она взяла стул, подтащила к дивану и устроилась напротив Виктора Захаровича, положив локоть на колено, а подбородок на ладонь.
— Когда пришёл запрос, я сразу вам написала, — сказала она, рассматривая старика. — Мама была против нашего общения, но мне всегда хотелось узнать… — Она махнула рукой. — С тех пор прошёл год, больше даже! Почему вы мне не ответили?… Нет, я просто хочу это знать.
Виктор Захарович открыл глаза. Софья дрогнула, но не отступила.
— Почему вы мать выставили из дома, почему ни копейки ей ни дали, почему вам все эти годы на нас было наплевать, — мне неинтересно. — Она улыбнулась. — Это всё давно отболело. Но ведь я вам не навязывалась! Это не я вас разыскивала, а вы разыскивали меня! И не захотели даже поговорить! Почему?
— Соня, — вымолвил Виктор Захарович.
— Сериал, просто мыльное мыло, — воскликнул Стас. — Слушай, а может, ты память потеряла? Или пластическую операцию сделала? Так в сериалах положено!..
— Заткнись, — велел Саня. — Иди в буфет!..
— Виктор Захарович, — проговорила Кристина и оглянулась на остальных. — Вам плохо, да? Может, «Скорую» вызовем? А, Сань?…
Нинель Фёдоровна, безвольно сложив руки на коленях, смотрела в стену и молчала, и странно было, что она не говорит, не суетится, не предлагает помощь!..
— Я сейчас, — сказал старик и тяжело поднялся. — Я мигом…
Он оступился, Мура поддержала его под локоть, но он отстранился и направился в коридор, стараясь идти твёрдо.
Василий Васильевич разглядывал Софью. Она молчала, у неё было замкнутое, отстранённое лицо.
— А… кто тебе сказал, что отец вас выставил и никогда ничем не помогал? — спросил он наконец. — Мать?
Софья твёрдо взглянула на него.
— Я, Вася, не без ума на свет родилась, — сказала она. — Мне ничего не нужно было рассказывать. Я с малолетства по интернатам жила, матери меня кормить не на что было. И на хорошую работу не устроишься, когда на руках ребёнок, а ты одна! Я, Вася, в сказки даже в детстве не верила и знала, что рассчитывать можно только на себя. Никто не придёт и не спасёт. Нет желающих!..
Она перевела дыхание и облизнула губы.
— Когда запрос пришёл, я решила, хоть посмотрю на него, на этого с позволения сказать отца. Но даже из этого ничего не вышло. Он мне не отвечал! И я приехала сюда.
— Понятно, — сказал Меркурьев, сделал резкое движение, чтобы сесть, и не смог — в боку сразу стало горячо и больно.
Он застыдился своей беспомощности и этого героического движения, вспотел даже. Всё же он сел прямее и попросил:
— Ты его просто послушай. Он тебе расскажет, а ты послушай.
— Я за этим и приехала. Задержать Огородову мог любой опер, но я настояла…
— Саня, — попросила Кристина, — сходи посмотри. Что-то его нет слишком долго!
Саня тут же послушно вышел из гостиной, за ним потрусил Жека.
— Дети, — сказал из угла молчавший всё это время Емельян Иванович. — Дети всегда смотрят на себя как на жертв родительского произвола. И часто ошибаются.
Софья усмехнулась.
— Ну уж нет. Никакая я не жертва!.. Мама — да. Маме нелегко пришлось. А я сильная.
Из коридора зазвучали шаги, в гостиную вошёл Виктор Захарович, еле передвигавший ноги, за ним Саня, тащивший какой-то деревянный сундучок, следом бежал Онегин.
— Ставь сюда, — сказал старик, и Саня опустил сундучок на стол.
Виктор Захарович, пошарив по карманам, разыскал небольшой ключик и вставил его в замочную скважину, попав не с первого раза. После этого откинул крышку — сундучок издал незатейливую мелодию, — и тяжело опустился на стул. Вид у него был неважный.
— Вот тут всё, — сказал он и больными собачьими глазами посмотрел на Софью. — Может, не до последней бумаженции, но видишь, как много накопилось!.. В самом низу квитанции, какие сохранились, это когда я вам с матерью деньги отправлял. Уведомления, что перевод получен, что бандероль дошла. Я бандероли тоже слал, думал, вещички всегда пригодятся. Письма мои там, которые твоя мать мне обратно отсылала. Какие вовсе не вскрытые, а на некоторых сверху написано, чтобы не приставал, чтобы только деньги на дочку поступали, и дело с концом. А сверху, — он вздохнул и снова полез в карманчик за таблеткой, — сверху всё запросы. Сколько я их разослал!.. Страшное дело. И ни ответа, ни привета. Как в воду канула дочка моя, словно и не было её никогда.
— Как не было? — спросила Софья машинально, подошла и заглянула в сундучок. — Вот же я.
Она наугад вытащила несколько бумажек и быстро, профессионально их пролистала. Потом отложила и вытащила ещё несколько. Никто не говорил ни слова.
Софья вдруг одним движением перевернула сундучок, и на столе вырос бумажный курган. Какой-то жёлтый от времени бланк спланировал на пол. Она подобрала его и прочитала.
— Как же так? — требовательно спросила она у старика. — Что это такое?
Он понурился и ссутулил плечи.
Василий Васильевич, кряхтя, встал, хватаясь рукой за полосатую оттоманку, подошёл и взял Соню за плечо.
— Есть такие заблуждения, — сказал он, — которые нельзя опровергнуть. Это высказывание принадлежит Иммануилу Канту. А здесь, — он кивнул на бумажный холм, — опровержение всех твоих заблуждений.
— Этого быть не может, — пролепетала Софья и вдруг шмыгнула носом. — Нет. Не может быть.
— Почему на запросы ответы не приходили, понятно, — продолжал Василий Васильевич. — Потому что Нинель Фёдоровна их прятала или даже уничтожала. Если найдётся дочь, рассуждала она, дом уж точно уплывёт. Дочь — законная наследница, она на законных основаниях может сделать с ним всё, что пожелает — продаст, снесёт, перестроит! А Нинель Фёдоровна очень любит этот дом! Ничего на свете она не любит так, как его! Правильно я говорю, Нинель Фёдоровна?
Домоправительница пошевелилась, вздохнула и расправила плечи.
— Правильно, Вася, — с горечью сказала она. — Всё ты правильно говоришь.
— Нинуля! — воскликнул совершенно уничтоженный Виктор Захарович. — Ты-то что? Быть не может, чтоб ты… чтобы ты так! Я же всю жизнь тебя знаю!