Молодой разведенной женщине пришлось за это расплачиваться. Она теперь осталась без мужа, зато с матерью, ужиться с которой, как она быстро поняла, было невозможно. Настал час сведения счетов между Глэдис Бейкер и ее дочерью. Обе сыпали упреками, горькими замечаниями, осуждениями. Мэрилин никогда не добиться от матери ожидаемого восхищения и благодарности. Вернуться в прошлое невозможно. Мечта о том, чтобы вытащить мать из дурдома и жить с ней в хорошеньком домике, обставленном белой мебелью, рассыпалась в прах. Так и не отделавшись от чувства вины, точившего ее с самого детства, Мэрилин после нескольких недель жизни с матерью перебралась в небольшую однокомнатную квартирку, передав на руки тете Ане еще более суровую, чем раньше, ледяную, погибшую Глэдис. Это было невыносимо. И вот она впервые в собственных четырех стенах, практически в пустой квартире, потому что материальные блага — вещи, даже украшения, всякий внешний признак богатства — вызывают у нее только отвращение. Норма Джин не любит то, что длится долго, потому что ничто не длится долго. Но она больше не Норма Джин, она должна вбить себе в голову, что она Мэрилин Монро, которая больше не оглядывается назад. Даже близкие теперь должны называть ее Мэрилин. Мэрилин довольно матраса на полу и лежащих там же книг, которые она читает или не читает, страстно желая выучиться и доказать всей Земле, что она не пустоголовая. Мэрилин внимательно следит за фигурой и потихоньку привыкает к ощущению защищенности и уверенности, которое, как она заметила, дает ей алкоголь. Молодая женщина, все более красивая и все более одинокая, а кругом белизна — от пола до потолка.
Шесть лет. Долгий период, в течение которого Мэрилин Монро поочередно смеялась и стонала в темноте, ожидая, когда же пробьет ее час, продлится шесть лет[3]. Смутное время со многими неизвестными, о которых мнения биографов расходятся. Некоторые утверждают, что, чтобы платить за квартиру и добиться своих целей, Мэрилин регулярно зарабатывала своим телом — была наемной танцовщицей в баре, девушкой по вызову, да просто проституткой. Говорят о закрытых вечеринках у Джо Шенка — семидесятилетнего заправилы студии «XX век Фокс», связанного с мафией, которому доставляли молодых женщин на лимузине. Говорят об оргиях, абортах. Как узнать? Кому верить? Выдумки? Правда? Мифоманский бред, распространяемый женщиной, которая уже не могла или не желала отделять реальность от вымысла? Возможно, не это главное. Главное не доказать, какими способами начинающая актриса пыталась заполучить роли, спала она с кем-то или нет, чтобы «преуспеть». Очень вероятно, что Мэрилин без зазрения совести старалась извлечь выгоду из своего тела — единственного своего богатства, которое, во всяком случае, не доставляло ей больше никакого удовольствия, поскольку к сексу как таковому она была равнодушна. Мужчины сменяли друг друга — это ее не волновало и не мешало. Она даже принимала это за честь, обретая чувство того, что существует, обладает властью над их безумным, молящим взглядом, их лихорадочными и неловкими жестами, когда они зачастую патетически обнажаются в момент истины. Ведь на самом деле в любви это они раскрывают себя, обнажают свои изъяны. Она лишь обнажалась и предоставляла свои роскошные формы их прихотям. Общество очень пожилых мужчин ее не смущало. Она даже предпочитала его обществу молодых, вечно спешащих людей. Мужчины за шестьдесят — Джо Шенк, а потом Джонни Хайд — не унижали ее молодости. Они придавали ей уверенности. Были так предупредительны, нежны, трогательно неловки — стыд, бессилие и к тому же боязнь умереть. Мэрилин не чувствовала себя в опасности рядом с ними. Их объятия были острыми и искренними. Да и краткими, кстати. Это в большей степени было отчаянным бунтом, чем эгоистическим наслаждением. Именно так она и подходила к этому вопросу. Ну и пусть у них порой сомнительные знакомые. Чем ближе к власти, тем чаще пахнет жареным, образуется банда. Там, где деньги — всегда шампанское, красотки и мужчины в черном. В Голливуде все это в двойном размере. Мэрилин голодна. Ей нужны деньги и ласка. Ей нужен рядом отец или дедушка, который верит в ее талант, поощряет и защищает ее. Способен разглядеть за ней будущее, которого уже не увидит. Пусть даже придется с ним переспать.
Переспать со своим отцом — это была мечта, в которой Мэрилин призналась нескольким людям: со своим настоящим отцом, тем, кто обрюхатил однажды Глэдис и ничего не желал знать о ней самой… или просто ничего не знал. Подойти к нему в баре, как она умеет это делать, — полуодетой, с грудью наружу, с выпяченным задом, зовущими ласку ногами, завлекательными губами, красивая, как никогда, чтобы он заболел от желания, сошел с ума, стал ее рабом, заставить его заплатить дорогую цену и дать отведать того, чего он никогда не знал — незабываемую ночь пылкой любви, когда все позволено. Уйти от него на рассвете, набив карманы деньгами, с улыбкой на губах, но прежде открыть ему, что он только что несколько часов трахал свою собственную дочь. Бай-бай, папочка. Возможно, именно такую ночь она неустанно репетирует, предавая свое тело в руки своих любовников — подставных отцов, приемных дядюшек, слюнявых и порочных «мистеров Киммелов», на которых она распространяла свое проклятие.
В некоторые дни, предвкушая свою будущую победу, она сияла, меняя выражение лица перед объективами фотографов, нечто свежее, юношеское, детское, нечто от бывшей Нормы Джин пробивалось сквозь скорлупу блондинки. Она улыбалась жизни, чудесному будущему, когда ее будет превозносить целый мир и тысячи потенциальных отцов будут драться за то, чтобы удочерить ее. У нее нет возраста, она красива, невинна и девственна, как агнец. Это все та же девочка с косичками, толстоватым носом и грушевидными грудями, которую щелкает Андре де Дине. Она верит в это, как в «Отче наш».
Но в другие дни, проходя мимо зеркала и едва замечая в нем себя, она испытывает такое чувство, будто стала прозрачной.
В феврале 1947 года Занук пожал плечами и согласился продлить еще на полгода контакт «глупой блондинки». Очевидно, вокруг него были люди, желавшие малышке добра. Он не понимал, по-прежнему не видел, почему. Никакого характера, никакой личности. Не ей сыпать насмешливыми репликами Джин Харлоу на его непристойные слова. Не ее он мог бы, походя, хлопнуть по заду, а потом от души смеяться в ее обществе. Времена изменились. Наконец. Да что ему за дело, он и не видит-то ее совсем. У Мэрилин, которая постоянно ошивается на киностудиях, стараясь «случайно» наткнуться на кого-нибудь влиятельного, иное расписание, чем у шефа. И все же, благодаря одному из своих покровителей, она получила весной 1947 года свою первую «роль» в пустом фильме «Скудда-у! Скудда-эй!» («Scudda Ноо! Scudda Hay!»), где она изображает прохожую и ее текст состоит из двух слов: «Привет, Рад» — самые первые слова в кинокарьере Мэрилин Монро. Фильм остался незамеченным, но начинающая актриса довольна. Это дебют, она уже не тень, а статистка. Неплохо для настолько плохой актрисы, думает она.
Потому что незаурядное стремление учиться, совершенствоваться сочетается в ней с сильно заниженной самооценкой. Как же она сможет стать кинозвездой? Кто даст ей роли, отличные от тех дежурных красоток, которых просят поменьше раскрывать рот? Она не умеет играть, у нее не поставлен голос. У нее вообще нет голоса, она никакая, не может пошевелиться от смущения. Более того, она ни разу не была в театре и не видела ни одной пьесы. Следовательно, собрав волю в кулак и вывернув карманы, Мэрилин записалась на театральные курсы — «Актерская лаборатория» — и какое-то время ходила туда, такая неприметная, робкая, что никто не заметил застенчивой блондиночки, самой прилежной ученицы, которая сидела на занятиях с пуделем на коленях, мечтая стать трагической героиней, мечтая о Нью-Йорке, о респектабельности Нью-Йорка, где вырастают настоящие великие актеры. Возможно, и она когда-нибудь… А пока, прежде чем сыграть Анну Каренину или леди Макбет, Мэрилин довольствуется ролью официантки в другом позабытом фильме — «Опасные годы».
А потом все остановилось. Ее контракт истек в августе 1947 года, и на сей раз его не продлили. Она считала, что безо всякой причины, и большинство биографов вопят о несправедливости и обычно перескакивают с этого таинственного увольнения актрисульки из «Фокс» на ее поступление в «Коламбия Пикчерз», как будто эти два события произошли одно за другим, в чем следуют по пути, проложенном самой Мэрилин Монро. Однако между двумя этими моментами прошло «всего» восемь месяцев. Предположение о неурочной беременности[4] наиболее вероятно (беременной начинающей актрисе сразу указывали на дверь) и почти идеально согласуется с некоторыми поздними «признаниями» Мэрилин некоторым людям[5].
Однако если она и родила, никаких зримых доказательств этому нет. Кстати, почему ни одно медицинское свидетельство, даже результаты вскрытия в августе 1962 года ни о чем подобном не сообщают? А ведь Мэрилин, как известно, часто посещала гинекологов. Мы ничего не знаем. А у тела есть своя память. Надо полагать, тело Мэрилин знало не только невзгоды.
Были у него и тайны[6].
В марте 1948 года, благодаря вмешательству Джо Шенка, Мэрилин Монро взяли в «Коламбия Пикчерз», в то время не слишком престижную киностудию. Но и на том спасибо. Снова зародились надежды и иллюзии, тем более что жалкое месячное жалованье давало ей призрачное чувство безопасности и возможность платить за комнату неподалеку от Голливудского бульвара. Хотя есть досыта не приходилось. Но не это главное. Мэрилин предпочитает тратить деньги на более важные вещи и, когда может, пропускает обед и ужин. Она все так же мало уверена в себе, прекрасно сознает, что приемом на работу обязана своим покровителям и своим пышным формам, что приносит ей презрение и насмешки со стороны людей, чьего уважения она хотела бы добиться. По счастью, для нескольких людей из своей «прежней» жизни она не просто «соломенная голова», осмеянная Зануком, или красотка на одну ночь, которую позабудут под утро. Если не считать матери (к всеобщему удивлению, Глэдис снова вышла замуж за коммивояжера и уехала с ним в Орегон), рядом с ней остаются тетя Грейс, вернувшаяся в Лос-Анджелес, и тетя Ана. Но в марте 1948 года, вскоре после поступления «племянницы» на киностудию «Коламбия», Ана Лоуэр умерла от долгой болезни, точившей ее многие годы.
Мэрилин этого не перенесла. Она и так была хрупкой, неуравновешенной, а потеря единственного существа, проявлявшего к ней нежность в ее долгом детстве, стала испытанием, впервые столкнувшим ее со смертью, окончательным разрывом. Кончина тети Аны вернула Мэрилин в ее юные годы, к уходящему времени, постоянному одиночеству, к ее собственной смерти. Впервые в своей жизни блондинка, воплощение плотских желаний, оказалась на кладбище[7]. Желание похоронить и себя тоже чередовалось с чувственным, пламенным побуждением жить на всю катушку. Мэрилин родилась от союза двух противоположных сил, двух противоречивых порывов, заставлявших ее идти вперед и страдать.
Маниакально-депрессивный синдром.
Отныне она по-настоящему одна. Ана умерла, Глэдис сбежала, тетя Грейс, которая постоянно переезжает, часто находится в плену алкоголя или других проблем, Джимми Дагерти уже снова женился. Мэрилин надо срочно найти себе другую «семью».
Весной 1948 года дебютантка в плотно облегающем коротеньком платье и на высоченных каблуках явилась к преподавателю актерского мастерства со студии «Коламбия Пикчерз». Трудно представить себе большие противоположности, чем Наташа Лайтесс и Мэрилин Монро. С одной стороны — вдова-австриячка, аскетическая брюнетка, начитанная, изъеденная знанием и печалью, худая и бледная, с другой — пышная и свежая блондиночка, невежественная, манерная заика, глаза которой наполнились слезами признательности, отчаяния и любви. Первой сорок четыре года, за ее спиной большой опыт страданий, дом, набитый книгами, и пятилетняя дочка, которую она воспитывает одна. Она уже давно не играла, она некрасивая и строгая, у нее орлиный профиль и всегда темная одежда. Ее суровое присутствие на киностудиях, где полно легкомысленных и сексуальных девушек, где попираются нравственные устои и процветают подкуп и кумовство, похоже на присутствие дуэньи в клубе барабанщиц. Она здесь так же неуместна, как и необходима, окружена таинственностью и уважением. Наташа Лайтесс конечно же воспользовалась дружбой кого-то высокопоставленного, чтобы получить это место, о котором только что прибывшая из Европы эмигрантка не могла и мечтать и которое спасло ей жизнь. С тех пор она вершила закон в «Коламбии Пикчерз». Ее мнение было важно, начинающие актрисы стремились заручиться ее поддержкой. А Мэрилин в июне исполнится двадцать два. Совершенно не уверенная в себе, она держится до крайности нарочито («Ничто в ней не было естественным», — скажет потом Лайтесс), носит возмутительно облегающие или декольтированные платья, заикается, как только начинает дрожать, и дрожит, как только начинает заикаться, она ни разу не слышала о Шекспире, не знает ровным счетом ничего. И просит любви. Днем и ночью.
Но это встретились два одиночества, два зияния нежности — лучистая сирота, ищущая семью и уважение, податливая, покорная, восторженная, и угасшая вдова, подточенная разочарованием, которая конечно же не могла оставаться равнодушной к солнечному свету, источаемому Мэрилин, обожанию, которым та прониклась к ней с первого взгляда, к этому неотразимому, обнаженному телу, от которого запылал весь ее дом. Наташе Лайтесс лестно, что она вызывает такой восторг, она смущена этим чужим сладострастием, обостренной чувственностью и в глубине души рада этому невспаханному полю, явившемуся перед ней, на котором она может взрастить все, что захочет.
Мэрилин наконец-то нашла учителя — учительницу, которую искала, которая научит ее быть лучше, самой лучшей, разглядит в ней нечто, кроме внешности, и в то же время подругу, наперсницу, даже «мать», чей дом заменит ей родной. Очень скоро она стала почти все свое время проводить у Наташи, осыпала ее дочь подарками и зачастую оставалась спать на диване.
Потому что все их разделяло и все сближало.
Наташа «воспитывала» Мэрилин, которая смотрела ей в рот, «исправляла» ее по своим собственным критериям, старалась снять слой за слоем неумелый макияж и жеманность, которые наводила на себя начинающая актриса, думая, что так лучше, пытаясь задушить под ними бывшую Норму Джин. Вместо того чтобы скрывать естество, Лайтесс заставляла Мэрилин искать свою игру внутри самой себя. Искать свою личность. Не прятаться под своей блондинистостью. Она ставила ей голос, дыхание. Требовательность, непримиримость Наташи понемногу придавали уверенности ненасытной ученице, которая доверила ей свою жизнь и любила прижиматься своим розовым одиночеством к ее костистому и поношенному телу. Обеих женщин быстро опутала тесная связь — было ли в ней что-то сексуальное? Возможно ли, что нежные жесты учительницы в отношении ученицы, ее выражения привязанности в какой-то момент вышли за рамки? Сначала поцелуй, потом у рук появляется потребность прикосновений, ласки. Иссохшее тело вдовы вновь воспламенилось от близости к этой сияющей эротизмом плоти? Чистый дух просто-напросто влюбился в глупенькую блондинку? Если и были отношения такого рода, то, несомненно, в подобном направлении. Наташе Лайтесс было нечего терять, женихи у ее ворот не толпились; зато Мэрилин, гораздо менее наивная и более расчетливая, чем считалось, многое выиграла. Безграничная поддержка Лайтесс в «Коламбии» могла пойти ей только на пользу. С другой стороны, секс оставлял ее равнодушной, ей было почти невозможно отделить дружбу от любви, свое тело от своей работы, как уже было с разными фотографами и как будет повторяться еще не раз на протяжении ее жизни. Итак, сентиментальная и, возможно, физическая связь — идеальное объяснение резкому разрыву между женщинами несколько лет спустя, когда Лайтесс стала обузой для Мэрилин, превратившейся в звезду[8]. И все же учительница потеряла голову от Мэрилин. А Мэрилин явно играла на этой слабости своей учительницы, забирала потихоньку власть над ней. В несколько недель соотношение сил изменилось на противоположное. Доминировать стала другая.
Однажды утром Наташа примчалась к Гарри Кону, повелителю «Коламбии Пикчерз», и стала убеждать его, что в новом фильме, который собираются снимать на киностудии, есть роль для ее ученицы. Еще чего, ответил тот. Это фильм про мюзик-холл. Умеет она петь? А танцевать? Она научится, уверяла Лайтесс, и с тех пор все свои силы и все свое время отдавала на подготовку Мэрилин к роли сексуальной певицы-стриптизерши из «Хористок». Конечно, это значило загонять себя в рамки клише, в трафарет «соломенной головы» с красивыми формами, но надо признать очевидное: на тот момент шансов, что Мэрилин предложат интеллектуальную роль, было мало. Прежде чем суметь проявить что-то другое, она должна смириться со своим статусом сексуальной красотки, а потом доказать, что способна выйти за его рамки. У Мэрилин не было выбора. Нужно хвататься за все, принимать что угодно. Положение у нее самое что ни на есть непрочное, она живет впроголодь, в жутких условиях, кочует по чужим квартирам, пока не вернется в свою комнату, унылую и грязную, позабыть о своем одиночестве. И продолжать скитаться, вернуться к кочевой жизни своего детства, своей непринадлежности к кому бы то ни было, от которой ей было так больно, не иметь своего угла.
Это факт: оседлая жизнь пугает молодую женщину. Всегда найдется, от чего бежать. Ее преследует депрессия, усугубленная смертью тети Аны. Она бросается в объятия мужчин, но все чаще окунается в мнимо успокаивающие пары алкоголя. Сирота чувствует себя нелюбимой. Она никогда не ощутит себя достаточно любимой. Слишком много лет надо наверстать. Сближаясь с людьми, она ищет не только любви, но чего-то большего, похожего на родственные чувства. Свое же сердце она уже давно замкнула на замок.
Скоро оно резко раскроется снова. Или распахнется в первый раз.
Главная стриптизерша из «Хористок» должна исполнять несколько песен, в том числе одну, как будто специально написанную для Мэрилин Монро: «Каждой малышке нужен па-па-папа». Наташа Лайтесс отправила свою протеже к человеку, исполнявшему в «Коламбии» обязанности учителя музыки, композитора, репетитора, аранжировщика и пианиста. Фред Карджер. В мужском пейзаже, окружавшем Мэрилин, Фред Карджер резко выделялся: он молод (тридцать два года, всего на десять лет старше ее), разведен, имеет сына, красив, талантлив, перспективен и с потрясающе ласковыми родителями. Начинающая актриса с тоненьким голоском и болезненной застенчивостью, заикающаяся в самый неподходящий момент, слушает обворожительного учителя, смотрит на его слегка выступающую челюсть, на его волевую внешность, и влюбляется в него. Безумно. В него самого, но еще в его сына, в то, что он есть, в то, что он представляет собой, и в особенности в его мать, Нану Карджер, к которой она сразу же прильнула, как кошка.
Мэрилин мурлычет, учится петь и заниматься любовью с любовью, раскрывает свое тело для будущего. Она принимается мечтать.
Она дитя, девушка, влюбившаяся впервые в жизни, рычащая и неловкая, осыпающая Карджеров подарками, которые ей не по средствам, и поверяющая свое счастье, свои фантазии и страхи Наташе — а кому же еще. Седеющей Наташе, у которой в животе что-то сжалось с тех пор, как ей приходится делить белокурые пряди Мэрилин с седыми волосами Наны Карджер и укладкой Фреда. Но она готова принять и это, лишь бы не потерять эту особенную ученицу — патологически непостоянную, как она, наверное, уже поняла. Мэрилин хочет нравиться любой ценой. Она упорно посещает дом Карджеров, готовит, моет посуду, делает уборку, играет с сыном Фреда, подстерегая момент, когда ей предложат поселиться здесь окончательно. Подберут ее. Она не замечает, не хочет замечать презрительного отношения к ней Фреда, дистанции, на которой он старается держаться от нее вне постели. Мэрилин не понимает, что сердце ее любовника не бьется в едином ритме с ее собственным. Она думает о новом браке, на сей раз по любви, который дал бы ей, помимо обожаемого супруга, то, в чем жизнь до сих пор ей всегда отказывала, — родителей, ребенка.
Предостерегала ли ее Наташа? Разумеется, она не любит Карджера и слишком хорошо понимает, что ему нужно от Мэрилин. Но что делать? Как сказать? Предмет слишком тонкий, чувства Мэрилин — всепоглощающие. Связь осложняется день ото дня. Влюбленная женщина ничего не слышит, унижается до ожидания и живет по воле Фреда. Это Золушка, которую принц выбрал среди всех. Бедная девушка с улицы, которую полюбил вельможа. Меньше чем ничего, тогда как Фред — это все, он такой умный, одаренный. Ей не дотянуться до него, она боится этого и тешит себя иллюзиями. Мэрилин верит в любовные истории. Она из кожи вон лезет, старается быть хорошей актрисой во время съемок «Хористок», петь так, как научил ее Фред. И когда приходится слишком тяжело, когда одно холодное слово, обидное поведение Фреда подрубают ее под корень, когда она вдруг начинает дрожать при мысли о том, что и он тоже, в конце концов, бросит ее, она подолгу плачет на груди у Наташи, а потом снова принимается ждать, бежит подарить Фреду безумно дорогие часы с гравировкой, из-за которых ей, возможно, не придется обедать несколько месяцев.
Фильм — полная глупость, однако несколько критиков отметили игру перспективной блондинки, красивой девушки с занятным голосом, выделяющейся посреди этой кучи посредственностей. Властелин «Коламбии Пикчерз» тоже ее заметил. К великой досаде Наташи, которая знает, что стоит за его интересом, и с самого начала пыталась «спрятать» Мэрилин от его похотливых глазок, он позвал восходящую звезду к себе в кабинет и пригласил совершить круиз вдвоем на его яхте. Девушка отказалась. Ее тотчас уволили. В конце 1948 года Мэрилин Монро во второй раз выкинули с киностудии.
В тот же момент Фред Карджер надолго разбил ее сердце (возможно, навсегда, потому что указал ей, где ее место — место Мэрилин Монро): он вовсе не намерен на ней жениться, сказал он ей. Пусть посмотрит правде в глаза! Он не может сделать приемной матерью своего сына такую девушку, как она. Такую девушку, как она. Которая спит со всеми подряд, которую хотят, но не уважают, секс-бомбу. Любовницу. Или фантазию. На фантазиях не женятся.
Сломленная, униженная, несостоявшаяся звезда спросила себя, уж не является ли девушка-мечта по имени Мэрилин Монро, которую она лепит день за днем, стараясь изо всех сил, чтобы выпростаться из грязи, на самом деле самым худшим ее врагом.
В начале 1949 года единственным проблеском света для молодой женщины стало ее приглашение на кинопробы для нового фильма братьев Маркс. Оставшись без месячного жалованья, она жила единственно на гонорары от фотосессий, которые ей иногда предлагали, соглашалась на что угодно — рекламу, позирование в купальнике или на лыжах (или все вместе), во время турниров по гольфу, бейсбольных матчей, позировала рядом с Генри Фондой или другими знаменитостями, со своими длинными и светлыми, завитыми волосами и вечной улыбкой в пол-лица, с этим почти плотоядным выражением абсолютного счастья, тогда как все в ней рыдало и молило. Ее увольнение с «Коламбии», даже по причинам, с профессией никак не связанным, подорвало ее уверенность в себе, которая и так-то была непрочной. Удачные пробы на фильм «Счастливая любовь» подняли ей настроение лишь на время (эта история хорошо известна: Граучо Маркс попросил трех актрис-претенденток пройти перед ним: та, которая сумеет одной своей походкой пробудить его стареющее либидо, получит роль. Мэрилин сделала несколько шагов. Когда она обернулась, из ушей Граучо валил дым!). Положение «самой красивой попки в Голливуде» (по выражению старшего из братьев Маркс) не позволяло ей регулярно питаться, а тем более строить планы на будущее.
Несколько месяцев она делила квартиру и постель с журналистом Робертом (Бобом) Слетцером, таким же безденежным, как она сама, и по уши влюбившимся с 1946 года в великолепную наяду, которая предоставляла ему, когда он того пожелает, свое изумительное тело, играя с его фантазиями. В мае ей предложили сфотографировать это изумительное тело обнаженным для какого-то календаря, за скромную сумму в 50 долларов. Да или нет. Подумала ли Мэрилин о последствиях такого поступка для своей карьеры? Или предпочла отмахнуться от этой мысли, не загадывая дальше, чем на завтра? Или желание возобладало над разумом? Она согласилась. Это было вечным обетом. Правом. Долгом. С другой стороны, она действительно была приперта к стенке. В каком-то смысле это был удачный предлог. Так что она полностью разделась и уложила свое золотистое тело, свои завитые рыжеватые волосы в складки огромной красной драпировки.
В ней есть что-то кошачье, она странным образом никогда не бесстыдна. Эти фотографии, в которых больше намека, чем откровенности, в сегодняшнем обществе показались бы «целомудренными». На них видны гораздо более изящные, чем можно подумать, изгибы девушки со скромной грудью, в профиль, потягивающейся на полу, точно кошка. Никаких нескромных волосков. Никаких агрессивно выставленных сосков. Но кожа роскошная, сияющая, лучистая, в изгибе спины, поясницы заключен мощный эротизм, ноги красивые и изящные.
Фотографии были распроданы за несколько дней и принесли целое состояние заказавшей их компании. Мэрилин же получила лишь жалкую сумму, оговоренную с самого начала и тотчас потраченную. Возвращение на исходную точку. Кастинги в агентствах, портфолио под мышкой и колотящееся сердце — начинающая актриса, запыхавшись, стремится к славе, которая отдаляется все дальше и дальше.
Возможно, этим бы все и ограничилось. Возможно, она годами бы хваталась за любое предложение, позировала в самых нелепых нарядах с полураскрытыми губами, полуподружка-полушлюшка, чтобы расплатиться за эту чертову квартиру в конце месяца, в отдельные удачные месяцы жила бы на содержании, спала бы со всеми продюсерами, режиссерами, сценаристами, чтобы однажды, может быть, получить более интересную роль, чем другие, а потом окончательно погрузиться в забвение. Ее тело бы обрюзгло, не в силах бороться со старением. И она ускорила бы свое падение. Она не стала бы первой. Это обычная судьба для большинства начинающих актрис. Это могло бы стать судьбой Мэрилин Монро. Если бы ее дорога не пересеклась в середине 1949 года с путем лучшего голливудского агента Джонни Хайда.
Самое последнее, решающее преображение — это все он.
Нос утончили, а форму подбородка подправили аккуратной пластической операцией. Продумали туалеты, сделав их сексуальными, но не такими вульгарными, более изысканными, добавив к ним дорогие украшения. Волосы пригладили, подстригли покороче и довели до нужной белизны, они выгодно преподносили лицо и посадку головы. Джонни Хайд все взял под свой контроль. Мэрилин будет роковой женщиной или ее не будет вовсе. Возможно, что и знаменитая родинка внизу на левой щеке — это тоже он. Шикарные рестораны Лос-Анджелеса, роскошные вечера, турниры — все места, где нужно побывать и показаться, небольшая однокомнатная квартира в отеле «Беверли Карлтон», за которую негласно платили в конце месяца — это тоже он. Две первые настоящие роли в фильмах двух великих режиссеров (Джона Хьюстона и Джозефа Манкевича), которые заставят Занука рвать на себе волосы и принесут Мэрилин новый контракт, теперь уже на семь лет, с «XX век Фокс», это тоже он — Джонни Хайд.
Когда он встретил несчастную актрисульку, которой шел двадцать третий год, Джонни Хайду, который годился ей в дедушки, оставалось прожить полтора года. Он этого и не знал, но предчувствовал, и у него были на то основания после бурно прожитой жизни, трех браков, трех разводов, различных связей и сердечного приступа. Это был человек крошечного роста, чрезвычайно могущественный и влиятельный, ворочавший миллионами, заказавший для своего кабинета специальное кресло, в котором он казался выше. Он творил знаменитостей.
Но каждый день его был на счету. Ему дали отсрочку. Поэтому, когда он наткнулся на Мэрилин, до сих пор снявшуюся только в четырех провальных фильмах и выгнанную с двух киностудий, бродившую по кастингам с бурчащим от голода животом, Джонни Хайд немедленно сделал ее своей любовницей, выделил ей роскошное содержание, стал показываться с ней на людях в ботинках на толстой подошве, упал к ее ногам и предсказал ей, что она станет величайшей звездой всех времен. На многолюдный прием, устроенный в середине года в отеле «Беверли-Хиллз» в честь Лоуренса Оливье и Вивьен Ли перед началом съемок «Трамвая „Желание“», маленький Хайд явился на глазах у всего профессионального сообщества под руку с молодой женщиной, красивым неподвижным растением, «стоп-кадром», по выражению Элии Казана. Красивый неодушевленный предмет. Иначе говоря, старикашка влюбился в молодку — конечно, с красивой попкой, но совершенно бесталанной. По мнению возмущенных родственников, наивный гусь позволял красиво себя ощипать.
На самом деле все ошибались. Потому что Хайд увидел, почувствовал в Мэрилин Монро дремлющее существо ужасающей мощи и помог ей раз и навсегда вылупиться из кокона, используя одно средство за другим в драматическом споре со временем, сознавая, что ему недолго осталось ходить по земле, чтобы насладиться своим произведением; и он без памяти влюбился в свое создание, в заикающуюся девочку, которая плакала в его объятиях, уверяя, что никто и никогда не был с ней так ласков, и в ее новый образ — воплощение всех любовных фантазий, сочащееся чувственной уверенностью.
Все заблуждались, потому что Мэрилин, хоть и была многим обязана Джонни Хайду[9], все же отказалась выйти за него замуж. К большой досаде его детей, карлик и в самом деле настолько влюбился, что предложил руку и сердце пышнотелой нимфе, которую хотел сделать перед смертью своей наследницей.
Миссис Мэрилин Хайд, сияющая вдова с миллионами в кармане, с усадьбами, слугами, титулами, советниками, адвокатами узнала бы совсем другую жизнь. Весьма примечательную. Заманчивый социальный реванш для сироты № 3463, которая могла бы подарить своей матери целый дом, даже замок, с белыми роялями во всех комнатах, выплачивать пожизненную ежемесячную ренту Грейс Годдард, осыпать подарками сестру Бернис Миракл, а также Нану Карджер, мать Фреда, или Наташу Лайтесс. Наверное, она в это не верила. Не хотела этого. Думала, что не в этом судьба Мэрилин Монро.
И тем не менее решение, наверное, далось ей нелегко. Хайд настаивал, он был при смерти. Мэрилин знала, что как только Джонни умрет, а их связь неофициальна, она вновь окажется в том же положении, что и прежде — будет перебиваться с хлеба на квас и позировать нагишом для календарей. И все же она отказалась выйти за него. Категорически. Она сама себя сделает. И выйдет замуж по любви, сказала она. К своему благодетелю она испытывает нежность, привязанность и бесконечную признательность. Но она не любит его. Благородная и похвальная щепетильность, делающая ей честь, но при этом удивительная, если знать, в каком тупике оказалась эта женщина, которая раньше не славилась такой сдержанностью и целомудрием. Самоубийственный или эгоистический поступок, глупый шаг или редкостное прозрение (возможно, и то, и другое вместе). Отказ Джонни Хайду вновь отбросил Мэрилин на обочину и в одиночество, которые и составляли ее суть. Верила ли она еще в любовь — в великую любовь, несмотря на свое уже тяжелое прошлое и полную неудачу с Фредом Карджером? Почему бы нет? Остатки детских иллюзий, светящие, подобно ночнику, отгоняя страх? Зато у нее была твердая уверенность, что она не хочет и не будет больше финансово зависеть от мужчины или кого бы то ни было, и этого принципа она неизменно придерживалась до конца жизни. Уступать она будет в другом, психологически или физиологически. Но Мэрилин никогда не будет содержанкой. И никогда не будет больше девочкой, ищущей приемной семьи.
Для прослушивания у Джона Хьюстона Хайд посоветовал Мэрилин как следует проработать текст с Наташей и быть как можно привлекательнее, в соответствии с вожделенной ролью. Начинающую актрису била дрожь. Она репетировала с Лайтесс днем и ночью. Ставка была высока. Каждый фильм — еще один камешек на дороге, ведущей к славе. Изнервничавшись, неуверенная в себе, она явилась, жеманничая, перед мэтром, затянутая в очень откровенное платье, набив в лифчик носовых платков. Режиссер не вчера родился. Он тотчас подошел к ней и без лишних разговоров лично извлек лишние предметы. «А теперь перейдем к тексту, мисс», — предложил он.
Смутившись, Мэрилин спросила, можно ли ей прилечь и так прочитать свой монолог. В первый раз. Во второй. Срывающимся голоском. Она просит позволить ей начать сначала. Ей так хочется сделать все хорошо, показать, что она нечто большее, чем соблазнительная девушка, внешностью которой она пользуется, чтобы выделиться из толпы и придать себе храбрости. Хьюстон пожимает плечами. Если хотите. Его наметанный глаз профессионала оскорблен уловками, наигранностью и перебарщиванием молодой актрисы. Он видит сияние кожи, ауру, исходящую от тела, от лица, подавляющее воздействие на съемочную группу: как только Мэрилин вошла, техперсонал не мог из себя слова выдавить. Над площадкой нависла тяжелая тишина, нарушаемая только прерывающимся голоском актриски, которая, того и гляди, сейчас задохнется.
«Хорошо, — в конце концов прервал ее Хьюстон. — Достаточно. Роль и так уже ваша».
Фильм «Асфальтовые джунгли» кинокомпании «Метро Голдвин Майер» стал классикой детективного жанра. В этом мрачном и реалистическом кино, вышедшем на экраны в 1950 году, единственный лучик света — «племянница» Луиса Калхерна, появляющаяся на несколько минут, — Мэрилин Монро в черном платье и с элегантной прической. Фильм имел большой успех, как в прессе, так и у публики. На каждом сеансе зрители аплодировали или шумно свистели златокудрой красотке с соблазнительными формами, имя которой позабыли вставить в титры. Компания «Метро Голдвин Майер» получила сотни писем с одним и тем же вопросом: кто эта блондинка, играющая с Калхерном? Джонни Хайд ликовал. Он был уверен, что Мэрилин входит в высший круг, где ей и место. Наконец-то ее оценят по достоинству. Но ничего не произошло, никто не отреагировал так, как он рассчитывал. Из блондинок у «Метро Голдвин Майер» уже была Лана Тёрнер, а у «XX век Фокс» — Бетти Грейбл. Мэрилин не отчаивалась. Она продолжала брать у Наташи уроки актерского мастерства и соглашалась на все подворачивавшиеся фотосессии. Когда ей по-настоящему дадут шанс? Она терпеливо ждет, соглашаясь играть множество мелких ролей, которые добывает ей добряк Джонни, одну за другой. Элегантная и пресыщенная дама в «Правом кресте», зрительница на гонках на роликах в «Огненном шаре», пышная и наивная секретарша в фильме «Из жизни родного города» — и все это только за полтора года.
Наконец дошла очередь до «Всё о Еве» Манкевича — великолепного фильма с потрясающим сценарием, получившего шесть «Оскаров». В день съемок Мэрилин парализовало от страха. Она явилась на площадку с опозданием на целый час и так путала реплики, что пришлось снять множество дублей, прежде чем хоть один вышел удачно. И все это ради нескольких минут. Ибо у Мэрилин, стоящей за спинами великих звезд из роскошного актерского состава — Клаудии Касвелл, начинающей актрисы, которая появляется под руку с Джорджем Сандерсом на роскошном приеме, устроенном Марго Чаннинг (Бетт Дэвис), — в очередной раз всего лишь маленькая роль. С обнаженными плечами, в длинном светлом платье без бретелек, с накидкой из белой норки, она играет восходящую звезду, в глазах которой светится восхищение великой заходящей звездой — Бетт Дэвис. Она воплощает собой смену, еще неловкую и напуганную, полную соблазна, которого сама как будто не сознает, который сильнее ее, в том мире, где, к ее великому удивлению, все — продюсеры, режиссеры, театральные и киноактеры — похожи на «несчастных кроликов». «Потому что они такие и есть», — отвечает ей циничный кинокритик, которого играет Сандерс. «Иди к ним, будь мила и сделай их счастливыми», — советует он, обнажая ее золотистые плечи. И Мэрилин выходит вперед, томная и роковая.
Занук, продюсировавший фильм, должен был признать очевидное. Как только «соломенная голова» появлялась на экране, все остальные отступали на задний план, включая Бетт Дэвис и Энн Бакстер. Он не мог не знать о письмах, которые мешками приносили на «Фокс» с момента выхода «Всё о Еве», с требованием выслать фото Мэрилин Монро.
— Кто-то цифры подделывает?