Фантастика 2023-80 - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 8

Дмитрий и Татьяна ЗиминыРаспыление. Дело о Бабе-яге

Глава 1

Иван

По жизни Лёня Кукиш был человеком довольно скверным, а после смерти и вовсе стал натуральным козлом.

Он лежал на замусоренном полу дворницкой, одетый в драные треники и застиранную фуфайку. Изо лба, покрытого белыми шелковистыми завитками, торчали крепенькие рожки, ноги с вывернутыми назад коленками оканчивались копытцами, а остекленевшие глаза, выпученные смертной судорогой, имели квадратные, как водится у козлиного племени, зрачки.

— Кто-то очень не хотел, чтобы Лёня расстался со своими секретами. — сказал я, присаживаясь рядом с трупом и прижимая пальцы к шее козла.

— Что ты делаешь? — поднял брови Лумумба.

— Надо же констатировать смерть.

— В таком виде не живут, стажер. Мог бы догадаться.

— А вдруг?

— Вдруг бывает только взрыв, когда о растяжку запнешься. Соберись.

Соберись… Двое суток в бронепоезде — и не подумайте, что там предусмотрены спальные вагоны. Затем на перекладных, по жаре, по пыльной степи, к черту на кулички. До сих пор зубы стучат и задница похожа на отбивную.

А всё потому, что начальству приспичило побыстрее. Могли ведь чинно-благородно, сесть на пароход, в дороге поспать, покушать, может, на танцы сходить или кино посмотреть…

Но, несмотря на все усилия, мы опоздали. И зачем тогда все эти жертвы?

Говорить об этом наставнику я не посмел. Не ровен час превратит в какое-нибудь тихое, не подверженное приступам мести, животное. С него станется. И трансформацию, кстати, в отличие от здешнего недоучки, проведет как положено.

— Ладно, записывай, стажер. — прервал мои мысли Лумумба. Я достал блокнот. — Маганомалия уровня Б-тринадцать дробь два. Летальный исход. Адрес… — он растерянно огляделся. — Выйдем, посмотришь адрес. Время… — вынул из жилетного кармана сверкающий репетир и взглянул на циферблат… — Пять часов тридцать две минуты утра. Записал? — я кивнул. — Тогда приступай к осмотру помещения.

Лумумба отошел к окну и, обнаружив там надколотое блюдце с вялым соленым огурцом и вареной сосиской, глубоко задумался над ними. А я, как велено, приступил к осмотру.

Комната сырая, воняет в ней протухшими щами, да еще из закопченных углов таращатся откормленные пауки, явно с кулинарными намерениями. Только что зубом не цыкают… Я старался не смотреть им в глаза. Мало ли что…

Бетонный пол, вместо коврика застеленный старыми газетами, шаткая мебель явно подобрана на помойке. Внимание привлек столик, притулившийся в уголке. Необычного в нем было то, что на столешнице, сделанной из куска криво обрезанной фанеры, содержалось несколько книг. Я подошел посмотреть. Толстый паук, резво перебирая крепкими мохнатыми ногами, подполз ближе и стал жадно принюхиваться. Меня передернуло. Дрессировал их Кукиш, что ли? Имущество охранять… С трудом поборол желание снять ботинок и жахнуть по наглому арахниду что есть сил.

Достоевский, Толстой, Стефан Гейм, Плутарх… Книги были в ужасном состоянии, у некоторых не хватало обложек. Корешки обуглены, на страницах чернеют следы копоти. Коснувшись кончиками пальцев верхнего в стопке тома, я глубоко вздохнул и закрыл глаза.

…Книги горели. Огонь жадно набрасывался на страницы, скручивал штопором корешки, одну за другой пожирал обложки. В воздух поднимались клубы черного пепла. Некоторым повезло: они оказались с краю, далеко от бледно-золотого, гудящего, как доменная печь, пекла. Их выхватывали голыми руками, поспешно ворошили страницы, сдувая искры, а затем прятали под одежду и исчезали в темных подворотнях. Молча, стараясь не встречаться взглядами. Чтобы следующей ночью, если повезет, вернуться, и спасти еще нескольких обреченных…

Я потряс головой. На курсах нам рассказывали, что сразу после Распыления, во времена бунтов, жечь книги было очень популярным занятием. Многим тогда думалось, что конец света означает так же и конец истории.

Значит, покойный Кукиш был не так уж прост… Интересно, что довело его до жалкой дворницкой в одной из заброшенных пятиэтажек, на краю города?

Одна из книг, лежащих в стопке, имела меж страниц небольшой зазор. В нём даже что-то поблескивало, какая-то проволочка. Осторожно подцепив её кончиками пальцев я вытащил женскую сережку. Довольно дорогую: аметист, оправленный в золото, с несколькими подвесками, украшенными более мелкими камушками.

— Что это у тебя? — наставник неожиданно возник за спиной.

— Да вот…

— Где это было? Зачем вытащил? Почему не позвал?

— Проволочка… Она торчала среди страниц, вот я и… Вы же сами велели осмотреть!

— Осмотреть, а не тянуть в руки всякую гадость! А вдруг это бомба?

— Ой, да что это вам, бвана, везде бомбы мерещатся! Откуда им здесь взяться? Нате! — я сунул ему в руки серьгу. — Вот она, ваша бомба…

— Где ты это взял? — смягчился Лумумба.

— Да там выемка в страницах. — я вновь потянулся к книге.

— Не трогай! — меня больно стукнули по пальцам. — Я сам…

Шуганув паука, учитель поводил над книгами руками, как бы ощупывая воздух, обнюхал их, одну за другой, и только потом вытянул ту, в которой была серьга. Раскрыв, сложил губы трубочкой и замычал свой обычный невразумительный мотивчик. Я, сгорая от любопытства, заглянул ему через плечо.

На хрупких страницах прятались мангазейский золотник и пакетик с дурью. Что это Пыльца, я понял сразу, седьмым чувством, известным любому Запыленному. А монета? Всем известно: Мангазейские бароны чеканят только золото…

Раскрыв пакетик, Лумумба вытряхнул на ладонь одну из таблеточек. Достал из жилетного кармана лупу и, вставив её в глаз, повернулся к свету.

— Двояковыпуклое прессование, никаких опознавательных печатей. Производство… — лизнув таблетку, он закатил глаза. — Импорт.

— Что вы имеете в виду?

— То, что ты, молодой падаван, ленив, как конотопская попадья. До сих пор не изучил мою монографию относительно вкусовых различий штаммов Пыльцы, культивируемых на территории РФ! Стыдно должно быть!

— Может, местная лаба? Кукиш об этом и писал: ненормальное количество Пыльцы… — Лумумба стоически вздохнул.

— Влияние на рост культуры эндемичных условий, таких, как: вода, температура воздуха, сырье для базового конгломерата…

— Да понял я, понял. — не дал я учителю сесть на любимого конька. — Не отсюда она. А… Откуда?

— Уроки надо учить. — буркнул наставник, пряча в карман добычу и захлопывая книжку. А потом посмотрел на меня уже не так враждебно. — А ведь ты прав, стажер. Это может оказаться бомбой!

— Я про бомбу ничего не говорил. — открестился я. — На бомбе настаивали как раз вы, бвана.

— Да заткнешься ты, или нет? — потерял терпение Лумумба. — я тебе талдычу об уликах, а ты…

— Да что там улики? — вот не люблю я, когда кричат. Особенно, на голодный желудок: у меня от этого колики делаются. — Затрапезная монетка, пол-грамма дури, да сережка. Была бы хоть пара…

Начальник вдруг посерьезнел, заглянул мне в глаза и заботливо потрогал лоб.

— Что-то ты совсем плохой, падаван. Капец мозга: не иначе, от орков заразился.

Я набычился, готовясь продемонстрировать, как ведут себя настоящие орки, но Лумумба, вновь сунул мне под нос монету.

— На аверсе — герб Мангазеи: конь, а под ним — песец, бегущий в правую сторону. Герб, к твоему сведению, утвержден в тысяча восемьсот двадцатом году. А теперь присмотрись повнимательней, стажер.

Я послушно сощурился. Монета была мелкая, и где там конь, где песец, было не очень ясно. Но что-то… Что-то было с ней не так.

— Вот эта козявка смотрит не в ту сторону! — я ткнул пальцем, накрыв, правда, всю монетку целиком.

— Молодец! — восхитился Лумумба. Пара воспитательных подзатыльников и совсем немного крика — и ты понял, о чем говорит твой старый больной учитель. Но я тебя не виню… — он ласково погладил меня по голове. — Трудно быть умным, для этого напрягаться приходится… — наставник подбросил монетку и вновь поймал. — Что характерно: монета гораздо легче золотой. — сказал он задумчиво.

— Это вы тоже на вкус определили?

— На запах! — он кинул монетку мне. — Каждый уважающий себя маг должен отличать золото от других металлов. У этой, например — железный сердечник. Чувствуешь? — Старинный и уважаемый в определенных кругах способ подделки. На вид — практически не отличить от настоящей, даже краешек можно прикусить. Забрав монетку, Лумумба куснул её крупным, как у лошади, зубом, и продемонстрировал вмятину. — Видал? Любую поверхностную проверку пройдет.

— Фальшивая монета и импортная Пыльца… — пробормотал я, уже не обижаясь.

— Надо думать, это и был сенсационный материал, который хотел нам продать Кукиш.

— Но… Почему тот, кто его убил, не забрал улики? Они ж, можно сказать, на самом видном месте.

— Возможно, не успел. — поджал губы Лумумба, разглядывая камень в сережке на свет. — Не завершил колдовство, не забрал улики… Кто-то его спугнул. И, сдается мне, это были не мы.

Я вспомнил своё прикосновение к окоченевшей шее козлика. Труп пролежал на полу дворницкой несколько часов…

После затхлого, пропитанного сыростью подвала прохладный утренний ветерок приятно бодрил. Небо, усеянное ватными шариками облачков радовало прозрачностью и голубизной, с реки доносились крики чаек и рыбные запахи.

По донесениям Кукиша мы предполагали в нем человека недалекого, но предприимчивого. Никогда он не забывал напомнить о гонораре и существующих надбавках за вредность, и славился умением выговорить для себя самые выгодные условия. Собственно, даже не имея другого занятия, кроме работы на нас, он мог позволить себе жить припеваючи. Найти жилье в приличном районе, с отоплением и горячей водой, а не эту конуру в забытых богом развалинах…

Мы-то решили, что дворницкая на отшибе, подальше от посторонних глаз, всего лишь явочная квартира. Но он жил в ней по меньшей мере несколько месяцев. Напрашивается вывод: Леонид Тимофеев, по прозвищу Кукиш, внештатный сотрудник АББА, нащупал что-то действительно серьезное, и дожидаясь нашего приезда, решил лечь на дно.

Из заброшенных спальных районов мы попали на берег реки. Здесь было чисто, светло и красиво. Набережная блистала газовыми фонарями, лавочками и урнами, выполненными в виде безобразных хвостатых жаб, по ней степенно прогуливались хорошо одетые граждане.

— А ничего так городок. Подходящий. — Лумумба молодецки оглядел реку, мост с бронзовыми балясинами, островерхие крыши домов на другой стороне и белые, чуть закопченные стены церквушки с разбитой маковкой, виднеющиеся за мостом, на небольшом холмике.

— Подходящий для чего? — угрюмо переспросил я. Всё никак не мог изгнать из памяти сытых пауков в дворницкой.

— Для пенсии, например. — живо откликнулся начальник. — Вот, лет через пятнадцать-двадцать, если повезет дожить, оставлю службу, переберусь сюда и поселюсь в домике с белым штакетником и курятником на заднем дворе… Смотри, какая красота!

Мы остановились и стали любоваться красотой: в рассветных лучах река вся сверкала, будто покрытая серебряными чешуйками, над нею, как истребители, носились чайки. Время от времени то одна, то другая ныряла в воду и появлялась с зажатой в клюве килькой.

— И рыбы здесь много! — порадовался начальник, кивая на завтракающих птиц. — Вот тебе, Ваня, доводилось когда-нибудь рыбачить?

— Не-а.

— А я, признаться, люблю. В Африке, например, есть такая река: Лимпопо…

Мимо берега, ревя, как белуга, и распространяя вонь сивухи пополам с жареной картошкой, прошел катер. Переждав, пока он удалится, Лумумба продолжил:

— Так вот: на реке Лимпопо рыбачат так… — он причмокнул и закатил глаза. — Нужно взять упитанного поросенка и привязать его у воды. И, когда он начнет визжать, крокодил полезет за ним на берег. Дальше надо не зевать…

— Да какая ж это рыбалка? — перебил я. — Это у вас, бвана, охота получается. И вообще: тратить поросенка на какого-то вонючего крокодила, по-моему, преступление.

Видел я этого крокодила в Московском зоопарке: бревно бревном, и тиной воняет…

— Ты дашь мне договорить, или нет? Совсем от рук отбился. Наверное, это моя вина: слишком добрый стал. Говорил мой отец М'бвеле Мабуту, царь народа самбуру: детей надо драть. Очень любить, но при этом лупить нещадно…

Я хотел возмутиться, что какой же я, туды его в качель, ребенок, но над головой послышался оглушительный, быстро нарастающий свист, вроде того, который производит летящий фугасный снаряд. Мы с Лумумбой инстинктивно выставили щиты. По ним тут же растекся горящий напалм. Капая на мостовую, он плавил камни.

— Однако. — пробормотал учитель и выдохнул контрзаклинание в виде клуба ледяного воздуха, которое тут же всё заморозило.

Народ вокруг зароптал. Послышалась брань в адрес магов, от которых житья совсем не стало, и, где-то на периферии, пронзительно заверещал полицейский свисток.

— Ходу. — спокойно приказал Лумумба и мы, осторожно переступив озерцо остывающей лавы, удалились с места происшествия.

Шагая по проспекту, уводящему в сторону от набережной, начальник сиял, как именинник. Черная кожа аж лоснилась на его щеках.

— Чему вы так радуетесь, бвана? — голодный желудок и недавнее покушение как-то не способствовали игривости.

— Всегда приятно получить предупреждение. — ответствовал тот, попутно раскланиваясь со стайкой симпатичных, в голубых платьицах и соломенных шляпках, барышень. — Помогает не расслабляться.

— Да уж. Расслабишься тут. — даже улыбки барышень не могли растопить моего черствого сердца. — Сотрудник погиб, а вы тут девушкам глазки строите. К тому же, нам в этом городишке явно не рады.

— Перестань брюзжать, стажер. А то я тебя выпорю, честное слово.

— Жрать охота. — пожаловался я.

— Ничего, потерпишь. Сытое брюхо к учению глухо.

— А я думал, что голодное…

— Отставить прения! — Лумумба так грозно сверкнул синими глазами, что я испугался: теперь точно превратит. И зажмурился.

— Ладно, расслабься. — сжалился начальник. — Люблю, когда боятся… И он, как ни в чем ни бывало, пошел дальше. — Итак, молодой падаван: от какой маганомалии мы имели счастье уклониться не далее, как десять минут назад?

Я быстренько прикинул:

— Файербол обыкновенный, сиречь — огненный шар. Напряжение… шестнадцать ампер по шкале Бен-Бецалеля.

— А о чем это говорит?

— О том, что в городе есть по меньшей мере один сильный маг, о котором в агентстве не знают.

— И… — подбодрил учитель.

— Лёня не врал: Пыльца в городе есть. И много. — я кивнул на звездообразную обугленную трещину в мостовой. Трещина давно остыла, и прохожие не обращали на нее никакого внимания.

— Опять файербол?

Наклонившись над трещиной, я осторожно потянул носом. Пахло соляной кислотой и желудочным соком.

— Нет. Думаю, это жаббервог.

— Интересно… — Лумумба опять принялся напевать. — Сначала козлик, потом огненный шар, теперь — жаббервог. О чем это говорит?

— Никакого почерка. Или это несколько разных магов, или…

— Очень мощный универсал.

— Хрен редьки не слаще.

— Не скажи… — Лумумба довольно потер руки. — А давненько мы с тобой не попадали в хорошую передрягу, а, падаван?

— Да уж скажете тоже… — обиделся я. — А Стёпка-Растрепка в Воронеже?

— Ну, это было на прошлой неделе. Седая старина.

Я закатил глаза.

— Эх, нет в тебе духа авантюризма, дружок! — пихнул меня в бок Лумумба. — И в кого нынче такая скучная молодежь?

— Хотелось бы, знаете ли, пожить. — склочность моего характера возрастала пропорционально радости наставника и бурчанию в собственном животе. — Вам-то что, вы уже старый… Сорок лет, как-никак. А мне, сиротинушке, неохота буйну голову под вражескими файерболами в чужих землях сложить.

— А неохота — так учись! — потерял терпение Лумумба и больно стукнул меня по лбу. Я всхлипнул, всем своим видом демонстрируя неприкаянность и безутешность.

— Ладно. — сжалился учитель. — Пойдем, я, так уж и быть, тебя покормлю. Но сначала — зайдем в Агентство.

Глава 2

Маша

…На Филигранной улице распахнулась дверь продуктового и я ускорила шаг. Заскочу, куплю близняшкам чего-нибудь вкусненького. Да и Ласточку хочется порадовать.

Внутри никого, кроме сонных мух и зевающего во весь рот продавца, не было. Зато на прилавке красовался огромный мешок с мороженными пельменями. Ого! Это я удачно зашла: сама я готовить не умею, разве что макароны с тушенкой.

Увидев ценник, я насторожилась. Помнится, как-то польстилась на дешевый фарш, а он оказался крысиным. Все домашние брюхом маялись…

— А с чем пельмени-то? — спросила я.

— А с драконятиной. — дядька равнодушно зевнул, прикрывая рот толстой лапой. — Третьего дня за рекой дракона завалили. Мяса с него сняли — пропасть, все склады забили.

Драконятина. Ну-ну…

— И… — я заговорщицки понизила голос. — Как она на вкус?

Продавец медленно оглядел меня с головы до ног, отметив и бляху Охотника, и Пищаль за спиной, и куртку, забрызганную свежей кровью, но не повел и ухом.

— А как индюшатина. Тока пожощщэ. Дак в фарше ж незаметно. — и подмигнул заспанным красноватым глазом.

— Ну, если как индюшатина… — я тоже подмигнула, — Тогда на все. — и высыпала из кошелька горсть монеток. Было их не густо. Вчера, перед дежурством, пришлось заскочить в аптеку за лекарствами.

Дядька, не считая, смахнул монетки под прилавок, а на весы бросил большой кулек из оберточной бумаги. Нагреб пельменей, высыпал в кулек. Глянул на меня, перевел взгляд на Пищаль… Нагреб еще. Кинул взгляд на весы, зачерпнул из мешка прямо горстью и сыпанул еще десяток. Пельмени глухо стукались друг о друга.

— На здоровье! — напутствовал он.

— И вам не хворать, — поблагодарила я, принимая кулек. Тяжелый, килограмма на два потянет…

Улыбнулась. Вот приду домой, а Сашка с Глашкой: — Маш, а Маш! Что ты нам принесла? А я им: — Пельмени с драконятиной… Очешуеть.

Третьего дня за рекой завалили не дракона, а динозавра. Был он и вправду здоровенный, и глупый, как курица. Пугая огнеметами, его загнали в яму с кольями, и, между прочим, это я сделала решающий выстрел.

В переулке мелькнуло что-то белое, ослепительное. Мелькнуло — и пропало.

Показалось. Наверное. А… если не показалось? Осторожно ступая, я шагнула вглубь подворотни. Опять сверкнуло!

…Он стоял в тенистом дворике под липами и пристально смотрел на меня. Длинные точеные ноги, будто сотканная из солнечных лучей шкура, длинный витой рог…

Я протянула руку — единорог, всхрапнув, отскочил. Но не убежал, а опять застыл, искоса поглядывая на меня. Вокруг никого. Только я и он. Стоит, помахивая пышным хвостом и легонько так бьет копытом. Но, как только я приблизилась, он вновь отпрыгнул. Затем заржал, мотнул головой и скрылся, мать его лошадь за ногу, в подворотне.

Нужно его поймать. Если поспешить, пельмени даже разморозиться не успеют, а я зато смогу… Ладно. Не буду загадывать раньше времени.

Я никак не могла разглядеть паршивца целиком — после первого раза глупая животина к себе не подпускала. Мелькал то длинный хвост, то изящный изгиб шеи, то хитрый, будто подмигивающий, глаз… Так и бежали: он — впереди, я — за ним. Не заметив, забрались в самую глушь, в Окраины.

Пришла в себя в глухом и узком, как колодец, дворе. Всё здесь заросло крапивой и лопухами, асфальт детской площадки взломали молодые деревца, песочница превратилась в черное квадратное озерцо. Наклонившись, я взглянула на свое отражение. Лицо бледное до синевы — сказывается бессонная ночь, волосы растрепались и торчат в разные стороны, как у тряпичной Энни…

На каждом дежурстве даю себе обещание: взять в следующий раз зеркальце и расческу. Но, вернувшись домой, благополучно об этом забываю. Пытаясь расчесаться пальцами, заметила белую вспышку. Развернулась — никого.

Пробираться пришлось по центру улицы, держась подальше от домов. С крыш в любой момент мог сорваться кусок шифера или обломок кирпича. Места были знакомые, хотя за пять лет многое изменилось. Деревья стали выше, дома еще больше обветшали и таращились пустыми провалами окон. Кучи мусора заросли травой. Но приметы остались прежними. Вон там — старая водокачка, над её крышей всё так же кружат вороны. Рядом расщепленный молнией дуб, под корнями которого вырыта обширная нора. В норе, если не находилось другого убежища, можно было переждать ночь…

А дальше был туман. Дорога уходила в лог, и туман колыхался в нем, будто белое болото. Кое-где из тумана торчали крыши домов.

Я нашла взглядом старую школу. Для нашей банды она была пиратским замком: много комнат, куча мебели для костров и решетки на окнах — легко защищать. А еще в школе была библиотека. Книжки почти все растащили и сожгли, но я спасла несколько штук. "Математика" за четвертый класс, "Книга для чтения", "Природоведение и география"… Читать я тогда не умела, и как они называются, узнала потом, от Бабули.

Единорог мог пойти в рощу, — подумала я и решила спуститься. Сделала несколько шагов по тропе и перестала видеть ноги. Туман перекатывался волнами и там, в глубине, плавали огромные призрачные тени. Одна из них, двигаясь всё быстрее, вдруг поплыла вверх и я чуть не рванула назад, но, услышав цокот когтей и прерывистое дыхание, сдернула с плеча Пищаль. Призраки не дышат, а с любой живой тварью я справлюсь.

Из тумана вышла собака. Огромный пес, весь пятнистый — даже на глазу, как пиратская повязка, чернело пятно. Выглядел он дружелюбно, и я, негромко посвистев, протянула руку. Пес её обстоятельно обнюхал, чихнул и уселся, перегораживая тропинку.

— Пропусти, пожалуйста. — вежливо попросила я. Демонстративно отвернувшись, пес стал чесать задней ногой за ухом. Но как только я попыталась его обойти, выпрямился заворчал.

Из лога послышалось негромкое призывное ржание и пес, резво вскочив, зарычал на туман. Затем оглянулся и показал глазами вверх, на тропу.

— Нет. — я упрямо мотнула головой. — Мне очень нужно его увидеть.

Все знают, что единороги исполняют желания. Нужно прикоснуться к рогу и загадать… Я, честно говоря, слухам не верила — очевидцев не встречала, а Бабуля говорит, что место единорогам — на картинках, в спальнях маленьких девочек… Но, встретив его сегодня утром, я решила: это знак.

Присев на корточки перед псом, я почесала ему голову и сказала:

— Мне очень нужно, понимаешь? Очень. — тот, шумно вздохнув, поколебался, но затем сдвинулся с тропы и негромко заскулил.

— Красава. — я потрепала его по ушам. — Да не ссы, я в курсе, что там и как.

Взяв наизготовку Пищаль и поправив рюкзак, я пошла вниз. Пес так и остался сидеть на границе.

Внутри тумана было тихо. Тропинка едва виднелась, то с одного, то с другого краю мелькали обломки стены и куски старой арматуры. Надо двигаться очень осторожно — напомнила я себе. Чтобы не споткнуться и не напороться на ржавое железо. Вытащить меня будет некому.

Заметив впереди мельтешение, остановилась. Над тропинкой вились мотыльки. Они беспомощно взмахивали истлевшими крылышками, не в силах взлететь повыше. Странно… Туман поглощал все звуки. Пахло в нем скошенной травой, мокрыми кирпичами и рекой. Чем ниже, тем он становился плотнее: я уже не видела кончиков пальцев вытянутой руки.

Вдруг перед лицом мелькнуло что-то темное, и беззвучно унеслось. От неожиданности я подпрыгнула, сердце тоже подпрыгнуло, на мгновение застряло в горле, а потом упало на дно желудка.

Нацелив в туман Пищаль, я, как безумная, завертелась на месте. И рассмеялась. За ветку, невдалеке от меня, зацепился черный полиэтиленовый пакет. У страха, как известно, глаза велики.

Не убирая оружия, я двинулась дальше. Ноги противно дрожали, спина взмокла под рюкзаком. По словам Бабули, упрямство родилось раньше меня, и я нередко от этого страдаю. Но ведь единорог — это реальный шанс. Такой выпадает раз в жизни.

Ладно. Не буду об этом сейчас думать.

Оказавшись на дне лога, я попала в рощу — из тумана выступали светлые стройные стволы, запахло прелыми сережками. Честно говоря, я надеялась, что он вскоре рассеется — солнце было уже высоко, но взвесь становилась только гуще. Вытянув руки, чтобы не стукнутся лбом о какой-нибудь ствол, я побрела, прислушиваясь к каждому шороху.

Откуда ни возьмись, опять налетели мотыльки, я оказалась в самой их гуще. В первый миг испугалась — уж очень неожиданно появились. Лихорадочно кружа перед лицом, они совсем меня запутали. Наступив на что-то скользкое — камень, или клочок травы, я со всей дури грохнулась на пятую точку. Позвоночник пронзила боль. Твою медь!

Мотыльки, сделав прощальный круг, улетели, а меня вновь обступил туман. Был он теперь плотным, как вата, и абсолютно сухим. Я что хочу сказать: туман — это конденсат из мельчайших капелек воды, верно? Но этот туман был не таким. И пах — я это заметила только что — не как туман, влагой и сыростью, а… сладковато и кисло. Как падаль.

Рука стиснула приклад. Ладно… Будем решать проблемы по мере поступления. Единорог показываться не хочет, значит, нужно выбираться из этого лукавого тумана и придумывать что-то другое. В конце концов, до сегодняшнего утра я на него и не рассчитывала. Одна проблема: непонятно, куда идти. Всё тонет в белом молоке.

Вдруг продрало холодом до самых пяток. Дошло, что в мотыльках было неправильным: они были мертвы. Как и те два, что на тропинке… Осыпавшиеся крылышки, сухие, лишенные усиков и лапок тельца… Святой ёжик, почему я раньше этого не поняла?

Вспомнилось сегодняшнее ночное дежурство. Совсем в другом районе, на другом конце города. "Вспышка некромагии" — гласила заявка. Старинное кладбище домашних животных. Скелеты собак, кошек, крошечные остовы хомячков и морских свинок.

Они бессмысленно бродили по улицам, лезли в палисадники, тыкались костяными мордочками в двери домов, до смерти пугая жильцов… Некроманта мы так и не обнаружили, так что вспышку определили, как "спонтанную" — просто случайное возмущение магического поля, ни к кому конкретно отношения не имеющее.

Но в Окраинах всё по-другому. Здесь, в каком-нибудь пустом подвале, вполне может прятаться спылившийся торчок, возомнивший себя магом. Замерев и боясь вдохнуть, я застыла. Если меня засекли…

И тут я опять услышала ржание. Чтоб тебя… Будто он, единорог, угадал мои мысли и теперь смеется: трусиха, наркомана испугалась. Да что он тебе, охотнице, сделает? Ну, наткнешься ты на него, бедолагу, дак у тебя ж Пищаль!

Нужно найти школу — осенило меня. Заберусь на крышу, осмотрюсь и пойму, как отсюда выбраться. Главное, не отвлекаться. Ни на единорогов, ни на бабочек, ни на другую хрень. Помечтала — и харэ.

Привалившись к стволу березы, я постаралась припомнить подробности. Школу окружает бетонный забор. Он почти везде осыпался, но фундамент сохранился. Роща находится слева, а справа, за забором — река. Если я доберусь до реки и пойду по берегу, обязательно наткнусь на бетонный поребрик. Останется только перелезть на ту сторону…

В школе всё было по старому. Затхлые классы с белесыми облезшими досками, выбитые окна, ржавые решетки… Когда мы здесь жили, всегда гадали: зачем такое большое здание? Родившиеся после Распыления, мы этого не понимали. Может, это детская тюрьма? Потом, от Бабули, я узнала, что школа — чтобы учиться.

Поднявшись по серой, пахнущей кошками лестнице на самый верх, я выбралась через люк на крышу. Когда-то на нем висел огромный ржавый замок. Он не имел ключа, дужку просто пропихивали в ушки, чтобы дверца не хлопала и внутрь не попадал дождь. Теперь замок исчез, а люк стоял нараспашку.

Подойдя к краю крыши, я осмотрелась. Над головой раскинулось прозрачное, без единого облачка небо, но в лощине всё так же лежал туман. Крыша школы колыхалась на нем, как корабль. И еще казалось, что туман дышит, как живое существо.

Река тоже была в тумане — по темной полоске берега угадывались её изгибы, а чуть дальше, на другом берегу, начинался лес. Раньше там тоже был жилой район, но вскоре после Распыления там что-то нарушилось. Старожилы рассказывали, что дома просто растворялись на глазах, как кубики сахара в кипятке. Вместе с жителями и всем остальным… С тех пор туда никто не ходит.

Высматривая приметы для пути наверх, заметила яркое пятно на одной из стен выступающих из тумана домов. Сначала не обратила на него внимания, но дом мог стать хорошим ориентиром. Напрягая зрение, попыталась рассмотреть, что там за пятно, и чуть не свалилась с крыши. Картина. Да какая огромная — на всю торцевую стену… Святой ёжик! И кому в голову пришло изображать ЭТО? Просто удивительно… Ладно, раз всё равно по пути, подойду поближе, рассмотрю хорошенько.

Запомнив направление, я побежала к люку и спрыгнула на лестницу. Сейчас-сейчас, только выберусь из школы, затем — через двор, к забору, опять через рощу и…

Негромкое ворчание раздалось откуда-то снизу. А я была уверена, что школа абсолютно пуста… Свесившись через перила, попыталась разглядеть лестницу, но внутрь проникало не так уж много света. Может, показалось? Я же топала, как слон, железные перила гудели, вызывая эхо… Точно, показалось.

Если б не волна смрада, он бы меня точно сцапал. Но, в то мгновение, когда пахнуло разлагающейся плотью, я инстинктивно остановилась. Огромная распухшая туша пролетела мимо, нелепо загребая руками и булькая прогнившим насквозь горлом.

Зомби. Маганомалия сорок два дробь шестнадцать… Редкое явление. В старые времена поднимать мертвецов было довольно популярным занятием, но со временем все поняли, что от мертвяков нет никакого проку. Они даже не страшные: слишком медленно ходят и слишком быстро разлагаются. Этот был очень старым, но в сухом прохладном воздухе подвала неплохо сохранился. Почуяв живую плоть, то есть, меня, зомби выбрался на белый свет и решил поохотиться.

Промахнувшись, мертвяк неуклюже развернулся на лестничной площадке и вновь ринулся на меня. В глазницах шевелились личинки, нос провалился, а зубов в черной пасти не осталось вовсе. Но всё-таки он чуял — гнилой кочан головы точно поворачивался вслед за мной.

Поднявшись на пару пролетов, я стащила с плеча Пищаль. После дежурства патронов оставалось всего два — только те, что были в стволе… Нет. Не буду стрелять. Мало ли, кого привлечет грохот — выстрел в узком пролете лестницы прозвучит не хуже танковой канонады. Да еще и оглохну, вдобавок. Повесила обрез назад, за спину, и позвала:

— Цыпа-цыпа-цыпа…

Мертвяк довольно резво заковылял вверх по лестнице. Теряя, правда, кусочки пальцев, когда цеплялся за перила, но это его даже не притормозило. Почуяв меня вновь, он исступленно заревел.

Зомби, как всем известно, вынуждены поглощать сырую плоть, чтобы хоть как-то продлить своё существование. Убили бедолагу, наверное, дней десять назад, да и сбросили в подвал. А кто-то поблизости творил магию — вот он и поднялся…

Опершись обеими руками о перила, я оттолкнулась и впечатала берцы ему в грудь. Раздался противный влажный хруст, грудная клетка провалилась, голова отскочила и покатилась вниз, а за нею, теряя конечности, и всё тело. В воздух поднялись клубы пыли.

Выбравшись из школы, я побежала через двор, к забору. Хватит с меня зомби. Хватит с меня единорогов. Хватит несбыточных желаний: надо смотреть на вещи трезво… Взгляну разок на картину — и сразу домой.

Направление я выбрала верно, и через пять минут была на месте. Остановилась, не доходя пары шагов до стены. И застыла задрав голову. Туман немного рассеялся, и теперь исполинскую фигуру было видно во всей красе. Огромные золото-зеленые крылья, длинный шиловидный хвост, когтистые лапы, сильное, покрытое золотой чешуей, тело…

Незнакомый художник запечатлел на стене дракона. Он парил в голубом небе, а внизу раскинулся город. Была видна телеграфная вышка, река с перекинутыми через нее мостами и даже маленький пароход.

Это ведь наш город! Мясникован, Слободка… Даже здание Агентства можно разглядеть.

Забыв обо всем, я уселась в траву и стала изучать запечатленный в мельчайших деталях рисунок. Вон "Зеленый Пеликан" — самый известный в городе клуб, где кутят всякие шишки, вон — полицейский участок, больница, магазин, в котором я недавно покупала пельмени…

Пельмени! — я огляделась. — Где мой рюкзак? Когда я успела его снять? Вскочив, я заметалась по траве. Этого не может быть. Я же никуда не отходила, всё время была здесь! Не знаю сколько времени я провела в трансе, рассматривая картину. Пришлось, правда, перемещаться, когда клочья тумана застилали отдельные участки. А рюкзак я скинула, потому что мешал задирать голову…

Я еще раз тщательно прошерстила траву и кусты. Да что ж это такое? Куда он мог запропаститься? Твою дивизию. Там ведь у меня всё: и документы, и выданная в агентстве накладная на получение амуниции, и лекарства, за которые я отдала почти всю премию. А еще патроны, нож, другой нож, два кастета, револьвер, который я ненавижу из-за убойной отдачи, но всё равно жутко ценный, и… словом, в рюкзаке была вся моя жизнь. А теперь он пропал. Только верная Пищаль и осталась.

В отчаянии я побежала вокруг пятиэтажки. В тумане всё выглядит не так, может, я пришла не с той стороны, может, я сняла рюкзак, еще не доходя до стены с картиной, и он лежит, как ни в чем ни бывало, где-нибудь за углом…

От дома почти ничего не осталось, только кирпичный, постепенно осыпающийся остов. Ни дверей, ни оконных рам, лишь черные слепые проемы. Может, рюкзак закатился в бурьян?

Он прыгнул мне на спину, когда я миновала подъезд. За какую-то долю секунды я почувствовала его, услышала, как он бежит, успела пригнуться и тут же ощутила толчок. Покатилась, срывая с плеча Пищаль, нажала курок и… промахнулась. Он был уже рядом, из пасти летела слюна и несло падалью. Ударив по зубам стволом — с размаху, со всей дури, я вскочила на ноги и побежала.

Не знаю, кто это был. Точно не собака. Морда гораздо уже, губы едва прикрывают огромные, отсвечивающие металлом, клыки… Весь покрыт серой с черными проплешинами шерстью, не очень высок — мне по бедро, но мускулист и подвижен, так что не медведь. И на волка не похож — голова слишком тяжелая.

Дыхание вырывалось со свистом, ноги сами находили дорогу. Через стену школы перемахнула одним прыжком, приземлилась, больно ударившись ладонями о гравий, и побежала дальше. Зверь пыхтел, не отставая.

Только вылетев на старый пирс, я поняла, что добралась до реки. Туман стелился длинными седыми прядями, под досками проглядывала черная, на вид очень холодная, вода. Надо было бежать по песку, вдоль берега, но поздно. Чудовище вышло из тумана и ступило на пирс.

Наткнувшись на ржавую скобу, скрепляющую доски, когти его высекли искры. Я подняла Пищаль. Зверь заворчал, поводя головой из стороны в сторону, понюхал воздух, а потом пошел на меня. Я отступила. Патрон остался один, и если я промахнусь… Да нет, дело даже не в этом — на таком расстоянии трудно промахнуться. Что-то было в его глазах. Что-то осмысленное, не звериное. За свою жизнь я навидалась всяких тварей, и магических, и не очень. Эта была безусловно магической — железные когти, стальные зубы, — но его взгляд… А вдруг это изменившийся чародей? Вдруг это человек?

— Стой! — закричала я. — Я не хочу тебя убивать! — вы пробовали кричать в подушку? Так и здесь: слова идут, а звука нет… — Кто ты такой?

Он только зарычал, подняв верхнюю губу. С языка капала кровавая пена — вестимо, от моего удара.

До края пирса оставалась пара шагов, когда зверь прыгнул. Я нажала курок, попала ему в грудь — в лицо брызнули ошметки плоти, а меня отдачей швырнуло в реку.

От ледяной воды сперло дыхание, ботинки и куртка, быстро намокнув, потянули на дно. К тому же, течение было бурным, меня закрутило и поволокло от берега. Вцепившись в ремень Пищали, — только оружие мне не хватало потерять! — я стала барахтаться, пытаясь всплыть и глотнуть воздуха.

Обрез за что-то зацепился. Лёгкие разрывало от желания вздохнуть, но я знала: если разожму руки — больше не увижу своей девочки, своей верной подруги, столько раз спасавшей мне жизнь… В голове стучало, глаза вылезали из орбит, рот сам собой открывался — я уже хлебнула мутной, отдающей илом, воды. Придется бросить, вспыхнула мысль. Иначе не выберусь… Но, упрямо вцепившись в ремень, я продолжала дергать.

Вдруг ремень освободился. Я вяло дрыгнула ногами, пытаясь всплыть, но сил не осталось. Сознание помутилось. А потом я почувствовала, как моё тело подхватила огромная мягкая ладонь и вытолкнула на поверхность. За спиной проплыло что-то огромное. Мелькнуло, и пропало в глубине… а я почувствовала под ногами дно.

К берегу меня прибило с другой стороны школы, река в этом месте делала излучину. Тумана не было и в помине.

Березовую рощу пронизывали ослепительные столбы света. На зеленых прозрачных листочках прыгали веселые солнечные зайчики. Где-то в вышине куковала кукушка, а совсем рядом, на соседнем дереве, выстукивал барабанную дробь дятел…

Усевшись на нагретый валун, я стала терзать мокрые шнурки — нужно вылить воду из берцев, выжать куртку и штаны, хоть немного просушить волосы… Нужно еще раз попытаться найти рюкзак — без тумана это будет намного проще. Может, он так и валяется там, в кустах у дома.

За спиной раздалось негромкое ворчание.

Кровь отхлынула из макушки в пятки, я остолбенела. Неужели он не умер? Патронов-то больше нету… Собрав все силы, я повернулась, чтобы встретить зверя лицом к лицу.

На песке сидел пес. Тот самый, с пятном на морде, что провожал меня в туман. Поймав мой взгляд, он дружелюбно вывалил язык. Рядом, у обломка стены, лежал мой рюкзак. На лямке желтел брелок с кроликом Пикачу, который мне подарила Ласточка. Пес зевнул, беззвучно гавкнул, и лениво потрусил вдоль берега.

— Эй! Спасибо! — крикнула я. Но он не обернулся.

Лекарства и остальное барахло были целы. Только кулек на пельменях пропитался влагой, а сами они слиплись в ком. Но это уже мелочи. Пока будут вариться, разлипнутся.

Выжав одежду, волосы, ботинки, вылив воду из Пищали, потуже затянув лямки рюкзака, я решила: единорог-единорогом, но я, в первую очередь, охотник. Надо здесь всё проверить. На предмет наличия других нехороших зверьков со стальными зубками.

Возвращаясь к дому с картиной, я думала о псе.

Ничего. Никаких следов лап, царапин когтей, никакого запаха псины или падали. Будто тварь возникла из воздуха прямо перед тем, как броситься на меня. В подъезде не пахло даже кошками, только пыль на ступенях была потревожена: вверх по лестнице шли следы. Человеческие. Большие, больше моих. Вниз следов не было.

Затаив дыхание, я пошла по следам. Первый этаж, второй… Они обрывались у двери, с которой клочьями свисал старый дерматин. Дверь была незаперта. Толкнув её стволом револьвера, я заглянула внутрь. Сквозь разбитое окно на пол коридора падали столбы света, в воздухе кружились пылинки. Я шагнула внутрь, половицы скрипнули, а из комнаты раздался стон.

Первым порывом было бежать — наверняка это спылившийся торчок, который наколдовал чудовище. Правильнее, конечно, добраться до Агентства и оформить, как положено, заявку. Взять подкрепление. Но… Я же слышала стон…

Осторожно заглянув в комнату, я увидела кучу тряпья, наваленную в углу. А потом эта куча чуть шевельнулась и сказала тихим голосом:

— Заходи. Не бойся.

Голос был мужской, очень усталый.

— Кто ты? — свет из окна слепил глаза, и я толком не могла ничего разглядеть. — Это ты нарисовал дракона?

Он лежал у стены, положив под голову свернутую камуфляжную куртку и укрывшись драной вязаной кофтой. Высокий белый лоб, ввалившиеся, в синих прожилках, щеки, на подбородке седая неопрятная щетина.

Сильно пахло корицей, как всегда в присутствии Пыльцы. Я невольно поморщилась. По словам Бабули, в старые времена так пахли яблочные пироги, но сейчас никто, в здравом уме и доброй памяти, не возьмет в рот хоть что-нибудь с таким запахом.

— Не нарисовал. Я её вообразил. — наконец ответил мужчина. — Получилось?

— Она прекрасна. — ответила я, опускаясь на колени. Запыленный попытался улыбнуться и закашлялся.

Поспешно стащив рюкзак, я достала фляжку. В ней еще плескалось несколько глотков.

— Вот, выпей. — я протянула ему чай, но сообразив, что сам он не напьется, придвинулась ближе.

Обхватив горячий, со слипшимися потными волосами, затылок, поднесла к губам мужчины горлышко фляжки. Выпив всё, он благодарно прикрыл глаза.

— Спасибо.

— Не за что.

— Ты охотник, да? — бляха висела на видном месте, её нельзя было не заметить.

— Я тебе не враг. — поспешно заверила я. — Не бойся. — он опять улыбнулся. На потрескавшихся губах выступила сукровица.

— Мне уже поздно бояться. Всё. Спылился.

На это было нечего возразить: когда на щеках появляются синие прожилки, а глаза утопают в синеве вместе с белками и радужкой — верный признак. Своё он отпылил.

— Это ты сотворил единорога? — спросила я.

— Да.

— Хотел, чтобы он исполнил твоё желание?

— Желание? — удивился мужчина. Он даже попытался приподняться со своей подушки. — О чем ты говоришь?

— Ну… Считается, если единорог тебя подпустит и даст потрогать рог… можно загадать любое желание. И он его исполнит.

— И что? Он тебя подпустил?

Я опустила глаза.

— Нет. Убежал куда-то.

— Жаль. А… Какое у тебя было желание?

— Так. Хотела, чтобы он исцелил одного человека. На него наложили заклятье, и… — я посмотрела на Запыленного и замолчала. Тот вновь закрыл глаза.

— Прости. — тихо сказал мужчина. — Получается, он исполнил моё желание. Привел тебя.

— Меня? Но при чем здесь я?

— Было необходимо… Я хотел, чтобы кто-нибудь увидел картину. Это очень важно, чтобы её увидели. И еще… это, конечно, малодушие, но я… побоялся умирать в одиночестве.

Потянувшись, я взяла его за руку. Ладонь была холодная и легкая. Как бумага.

— Ты потратил свою жизнь на то, что просуществует всего один день. Ты же знаешь…

— Она исчезнет вместе с моей смертью. — он вновь открыл глаза и я вздрогнула. То же самое выражение, то же отчаяние, было в глазах зверя. — Но я не мог по-другому. Очень важно, чтобы её увидели.

— А зверь с железными клыками? Он ведь тоже твой? Зачем?

— Прости. Не смог удержаться. Считай, что он охранял сокровище… Надеюсь, ты с ним справилась?

Беда с этими Запыленными. Даже на пороге смерти они верят в сказки.

— Да.

Он долго молчал, а потом сказал:

— Красота. Осталось так мало красоты…

Я не поняла, что он имел в виду, и сказала первое, что пришло в голову.

— Ну, не так уж и мало. Есть небо и солнце, и облака, и дождь. И деревья, и цветы… Мир очень, очень красивый. Просто надо уметь видеть.

— Уметь… видеть.

В его ладони, бессильно лежащей на полу, появился цветок. Ярко-красный, с шелковистыми лепестками и черной серединкой.

— Возьми. — сказал он. — На память.

Я осторожно обхватила твердый гладкий стебель, поднесла цветок к лицу… Он пах солнцем и травой, и немножко медом. Через мгновение в воздухе закружили яркие искры, и мак рассыпался.

Мужчина теперь лежал совершенно неподвижно.

— Ну, вот и всё. — тихо сказала я и, протянув руку, закрыла ему глаза.

Жалко. Жалко, что больше никто не увидит картины. Жалко, что нельзя теперь найти единорога и загадать желание. Жалко, что магия — это всего лишь мираж, несбыточная мечта.

… Жаль, что не получилось помочь Бабуле.

Глава 3

ИВАН

Внутри было непривычно тихо. Не сновали по коридорам служащие с папками, не дребезжали, перебивая друг друга, телефоны, никто не бряцал победительно оружием и не ругался матом.

Будто мы вошли не в Агентство по борьбе за безопасность аномалий, а в сонный, доживающий последние дни, трактир. В затхлом прокуренном фойе жужжали мухи, а у стены, рядом с казенного вида дерматиновым диваном, дрых громадный пес. Когда мы проходили мимо, он, приоткрыв один глаз, негромко что-то буркнул, а потом равнодушно отвернул брылястую морду к стене.

Из окошка, как в самом обычном почтовом отделении, торчала седая, в букольках, макушка.

— Любезнейшая… — позвал Лумумба, — Не подскажете, где найти господина главного начальника?

— Вдоль по коридору направо по ступенькам вниз налево первая дверь. — тетка отбарабанила заученную фразу, даже не подняв головы.

— Однако странные здесь порядки… — пробормотал учитель, направляясь в указанный коридор.

…В кабинете, над столом, висела лысина. Обширная, бледная и вся в маленьких коричневых пятнышках, она покоилась в жесткой сивой поросли, как гигантское яйцо в неопрятном, сложенном как попало, гнезде. Скрип двери, возвестивший наше появление, на лысину впечатления не произвел.

На столе располагались хрустальный графин, мутноватый, с отпечатками пальцев стакан, пачка разнокалиберных бумаг, древний бакелитовый телефон и тощий букетик карандашей в стеклянной банке.

По бокам топырились локти, одетые в черные лоснящиеся нарукавники. Ладони прикрывали уши владельца лысины. Они были пухлые, как подушки — возможно потому он и не слышал ничего, что происходило в комнате.

Лумумба, заложив руки за спину, принялся рассматривать картинки, развешанные на одной из стен. Что он там увидел под вековым слоем пыли — непонятно.

Я было примерился вежливо постучать по столу, но тут зазвонил телефон. Звук его, пронзительный и громкий, всколыхнул воздух в комнате, а заодно вернул к жизни лысину. Она вскинулась, человек под ней, оказавшись курносым и веснушчатым, с жирными, будто он только что ел сало, губами, схватил трубку и заорал в нее что есть мочи:

— Ну! Что? Это точно? — из телефона темпераментно запищало. — Дьявольщина! — лысый бросил трубку и увидел нас.

Наставник мой к тому времени сидел, нога на ногу, в кресле для посетителей, я же чинно пристроился у него за спиной. Лысый протер глаза.

— Вы… Хто вы? — вопросил он хрипло.

— Плохо работаете. — поругал его Лумумба. — Гнать вас надо с должности. А предварительно, непременно принародно, высечь. — мужичок побагровел и выпучил глаза, став похожим на разгневанного карася. — В вверенном вам округе, милейший, объявился Сказочник. — неумолимо продолжил учитель. — Мы зафиксировали попытку превращения в козла. Жертва скончалась на месте! Но это еще не всё… По дороге к вам мы подверглись нападению. — мужик только хлопал веками, явно не понимая, что от него хотят. — В нас пустили файербол! Прямо на улице, при всем честном народе! Вы что тут, вообще мышей не ловите? Да вам трибунал светит, милейший, за такое попустительство…

Лысый наконец смог набрать воздуха и заорал в ответ:

— Да кто вы такие?! Кто пустил!? — багровые щеки его затряслись, изо рта полетела слюна, и я испугался, как бы несчастного не хватил удар. Явственно пахнуло перегаром.

Наставник, по-моему, тоже обеспокоился. Вытащив из графина пробку, он плеснул в стакан и протянул его через стол. Лысый принял. Выпил мелкими глотками, выдохнул, занюхал рукавом… Вновь пахнуло перегаром, глаза мужичка посоловели. Однако! Вовсе не водичку на рабочем месте употребляет начальник местного отделения АББА…

— Привет вам от Товарища Седого. — мягко сказал Лумумба, когда лысый наконец свел глаза в кучу и перестал задыхаться. — Разрешите представиться: старший оперуполномоченный, майор Базиль М'бвеле. Это, — он кивнул через плечо, — мой стажер и напарник, Иван Спаситель. Наставник показал ему корочки.

— Бэ-э-э… — лысый впал в ступор, поводя рыбьими глазами с меня на Лумумбу.

— Вам должна была прийти телеграмма. — помог я из-за спины наставника.

— Не было никакой телеграммы! Знать ничего не знаю, ведать не ведаю… Никакой телеграммы в глаза не видел!

Он замахал на нас руками, будто таким образом намеревался развеять наваждение.

— Тем не менее мы здесь, и факта этого уже не отменить. — констатировал Лумумба, постучав костяшками пальцев по столешнице. Голос его зазвучал монотонно, в такт ударам. — Успокойтесь, мы не причиним вам вреда. — стук, стук… — Мы вам поможем… — стук — стук, — Всё будет хорошо… — стук — стук… Мы ваши друзья… Мы приехали, чтобы вам помочь…

Лысый начал расслабляться. Плечи его чуть опустились, со щек отхлынула багровость, к глазам вернулась осмысленность. Наконец он достал платок и вытер им лицо. Трубно высморкался, скомкал тряпицу и вновь запихал в карман.

— Извините, господа. Стресс. Я действительно не помню телеграммы.

— Ничего. Мы вас прощаем. — великодушно кивнул учитель. Стучать он перестал.

— Спасибо… Как, вы сказали, вас зовут?

Лумумба повторил. У Лысого глаза вновь съехались к переносице.

— Спаситель. — буркнул он. — Это шутки у вас такие?

— Да какие уж тут шутки. — я пожал плечами. — Детдомовские мы. Были у нас, например, Ирка Евангелие, Ленка Псалтирь. Илюха Первосвященник, Мухаммед Богородица… Даже Мойша Святой Мученик.

— Мой стажер воспитывался при Пастафарианском монастыре. — пояснил наставник. — Их макароннейшие преподобия принимали большое участие в спасении детей-беспризорников, оставшихся в живых после Распыления. Нарекали же сирот в силу своего иронического отношения к юдоли скорби, коей является наш мир.

Лысый покорно кивнул. Наливая очередную порцию из графина — руки его уже не тряслись, — он с надеждой вопросил наставника:

— Выпьем?

— Благодарствую. — прикрыл глаза наставник. — Мы сыты.

— А я выпью. — он быстро опрокинул стакан в пасть. — Если не возражаете…

— Чего уж там. — милостиво разрешил учитель. — А теперь поведайте, милейший, что привело вас в столь пограничное состояние. И заодно представьтесь, окажите такую милость. А то как-то…

— Шаробайко. Хрон Монадович. — грохнув стаканом о стол, Лысый вытянулся во фрунт. — Временно исполняющий обязанности начальника местного отделения.

Кроме лысины, исполняющий обязанности был примечателен тем, что имел объемистый круглый живот в пиджаке с одной уцелевшей пуговицей. Под пиджаком, кроме прочего, имелись мятая косоворотка в горошек, толстая красная шея и целых три подбородка, покрытые небритой щетиной. Росту в нашем новом знакомом насчитывалось максимум сантиметров сто пятьдесят пять.

— Садитесь. — разрешил Лумумба. — И докладывайте.

Шаробайко разрешением пренебрег, а вместо этого заметался в узком пространстве меж столом и подоконником.

— Мать Драконов. — выдавил он из себя на ходу, ломая руки. — Ведьма чешуйчатая! Требует выкуп: десять тысяч монет и фураж для тварей. — остановившись, он затравленно посмотрел в потолок. — А у меня денег нет! Казна уже восемь месяцев пуста, шаром покати! А жратва? Где я ей столько возьму? Фермеры — народ несознательный, за скот денег требуют! Не понимают, что ежели она драконов спустит — им первым достанется…

— Между прочим, вам в обязанности вменяется пресекать воздействия, а не платить выкупы. — заметил Лумумба, флегматично рассматривая ногти.

— Пресекать? — Шаробайко вновь начал надуваться. — А каким макаром, не подскажете, уважаемые господа начальники? Вы слышали про Новый Оскол? То-то и оно! Никто не слышал. Налетели твари огнедышащие, и спалили город к свиням собачьим. А потом фьюить! И гуси-лебеди… — упав на стул, он принялся вытирать порядком уже замызганным платком шею и лысину. — У меня в штате — сорок единиц охотников. И все, как один, пребывают за девяносто верст отсюда! — поведав эти важные сведения, Шаробайко плеснул себе из графина, но пить не стал, а мрачно уставился в стакан. — Рядом с Перебеевкой объявился большой отряд имперских боевиков, — пожаловался он. — Голов около двухсот. Терроризируют местных жителей, скотину режут… Вот я и послал ребят. А тут — она. Стер-р-рва.

— Почему у вас в штате всего сорок единиц, когда положено сто пятьдесят? — поинтересовался наставник, всё еще делая вид, что занят ногтями. — И содержание, насколько я помню, вам выделяется на полный штат. А вы говорите — денег нет…

— Содержание. — Хрон Монадович нервно хрюкнул. — Того содержания на дырку от бублика. Это вам не Москва! Каждый рейд обходится… — закатив глаза, он начал загибать пухлые пальцы. — За патроны оружейники дерут, обмундирование, опять же… Почитай, каждую смену что-нибудь у них рвется, да броники — кто ж в рейд без броника сунется? Да сухпаек… Прожорливые эти охотники — ужас. Лечение за наш счет…

— Ясно. Но почему так мало людей?

— Охотником нынче быть не выгодно — это вам не пять лет назад… Сейчас все в фермеры идут, да на свалку, к механикам. Еще на винокуренные заводы — там завсегда рабсила нужна, и платят хорошо. К нам только самые пропащие и попадают. — он опять горестно хрюкнул. — Работа опасная, непредсказуемая. Да и немного её стало, что греха таить. Мать драконов — отдельный случай…

— Вам по штату положен маг. Почему его не привлечь к поимке Матери Драконов?

— Нету у нас мага. Был, да весь вышел. Спылился.

— А наркотик?

— А… Что наркотик? — Шаробайко вновь начал багроветь.

— Вы утверждаете, что маганомалий всё меньше, когда мы за одно только утро видели три…

— Три аномалии за день — это действительно мало. — он устало потер уши. — Можно сказать — ничего. В открытую-то Пыльцой не торгуют…

— В открытую? — Лумумба сделался вкрадчив, как леопард. — И вы считаете, это большое достижение? При том, что наркотик в стране запрещен, и использование оного преследуется законом!

— Ну и где он, ваш закон? — устало спросил Шаробайко. — Где? — он картинно отдернул тяжелую, битую молью, бархатную портьеру, в воздух взвились клубы пыли. — Нету его, нету! Здесь вам не Москва. У нас здесь свои законы! Я же говорю: в штате — сорок единиц на весь район, а это: город со стотысячным населением, да округ — около двухсот деревень… Только и можем, ликвидировать последствия по мере сил!

— Может, с головы надо начинать? — тихо подсказал я. — Устранить источник распространения, тогда и аномалий не будет…

— Ох вы там, в Москве, какие умные! — Шаробайко откинулся на спинку и вновь плеснул себе водки. Выпил, глаза его на мгновение остекленели. — Нету одного источника. Одну точку накроешь — три других возникают. Всё равно, что в плотине дырки пальцами затыкать…

— А полиция? — перебил Лумумба. — Куда смотрит градоначальник?

— В-основном, в рюмку. — глумливо усмехнулся исполняющий обязанности. — А по вечерам — на голые ляжки танцовщиц в Зеленом Пеликане. — говорил он это с какой-то остервенелой завистью.

— Налоги… — подсказал учитель.

— Я вас умоляю! Централизованной власти, как таковой, в городе не существует, всё мало-мальски ценное находится в руках частных предпринимателей: Господин Ростопчий, хозяин свалок. Господин Дуринян, промышленник и торговец… Мадам Елена, королева наша, благодетельница… Вот уж кто не выносит даже намека на Пыльцу! Только благодаря им, Отцам, так сказать, и держимся на плаву.

— Ладно, что там с Матерью?

Я всё ждал: когда ж Лумумба к этому вернется? Иногда какой-нибудь торчок, возомнивший себя магом, пытается наколдовать драконов. Но жизнеспособных особей, а тем более, летающих и огнедышащих, насколько я помню, ни у кого не получалось.

— С Матерью? — растерялся Шаробайко. — Да никак. Я к ней гонца отправил, с нижайшей просьбой повременить чуток — пока дань, мол, насобираем… День-два мы её промурыжим, а там, глядишь, мои молодцы вернутся, и…

— С вами всё ясно, милейший. — учитель поднялся. — Но напоследок… — Шаробайко втянул голову в плечи. — Порекомендуйте, будьте любезны, постоялый двор без клопов и ресторан, в котором не подают крыс.

— Да вот… — развел руками Хрон Монадович, — Гарцующий Пони, на Пригорной. Там и гостиница и харчевня. А вы что же… — он замялся. — Задержаться надумали?

— Там видно будет. — приложив два пальца к шляпе, Лумумба направился к двери.

На улице была лепота. Солнышко пригревало, в луже, прямо посреди дороги, барахтались воробьи, а на крылечке соседнего дома, не обращая на птах никакого внимания, умывалась откормленная кошка…

— Ты, Ваня, дуй на почту. — распорядился Лумумба. — Там почтовая карета, — он сверился с репетиром, — Аккурат сейчас прибывает. Заберешь вещи. А я — в гостиницу. Осмотрюсь, закажу обед… Давненько мы с тобой горяченького не едали, а, стажер? Супчику, куриного, да с потрошками!

В животе тоскливо забурчало: не иначе, в предчувствии беды. Аппетит пропал.

— А как же Мать драконов?

— Завтра. — решил Лумумба. — После трех суток дороги бойцы из нас с тобой — аховые. Так что завтра. С утра пораньше.

Глава 4

Маша

Дома было тихо. Не носились с воплями близняшки с самодельными луками из ивовых прутиков, никто не напевал на кухне, готовя завтрак, никого не распекали за немытые уши и сбитые коленки. Даже воздух был стоячим, неподвижным.

Значит, изменений к лучшему нет.

Вздохнув, я потопала в ванную. Нужно снять грязный комбез, почистить оружие, и, самое главное, вымыть голову. До сих пор от волос зомбятиной несет. Бросив рюкзак на пол, я взялась за молнию на куртке. Дверь распахнулась.

Бабуля выглядел плохо. Хуже, чем вчера, когда я уходила на дежурство. Глаза ввалились, на висках залегли синие тени. В вороте растянутого свитера виднелись косточки ключиц — кожа натянулась так, что было видно, как у горла бьется нервная жилка. Пегие волосы собраны в аккуратный хвост, к длинному подбородку прилепился кусочек бумаги. Значит он нашел в себе силы побриться.

Окинув меня тревожным взглядом, как бы подсчитывая: голова — одна штука, руки — ноги в достаточном количестве, глаза, уши — на месте, — Бабуля спросил:

— Почему так долго?

— В магазин заходила. — было больно на него смотреть, и я отвернулась, сделав вид, что увидела что-то жутко интересное в зеркале. — И в аптеку. Вчера премию выдали, за динозавра, так что я купила лекарств.

— Как раз вовремя. — Бабуля немного приободрился. — Близняшки всю ночь прокашляли, да и Ласточке не становится лучше. Я надеялся на перелом, но…

— Всё будет хорошо. — оторвавшись от зеркала, я расстегнула рюкзак. — Вот стрептомицин и две дозы ампициллина. Предлагали Магаклон. Он, конечно, дешевле, хватило бы доз на пять-шесть, но я…

— Всё правильно. Ты молодец. — Бабуля потрепал меня по волосам. А потом, как ему казалось, незаметно, вытер руку о джинсы. — Если не возражаешь, обе дозы я оставлю для Ласточки. Близняшкам хватит стрептомицина.

На мгновение я почувствовала душевный подъем: Бабуля со мной советуется. Как с равной. Как с добытчицей. Но тут же сникла: значит, он понимает, что на грани. Таким способом он просто дает понять, что скоро решать буду только я.

Поддавшись порыву, привстав на цыпочки, я обняла его за шею. Вдохнула смесь крепкого одеколона и табака с примесью земли и листьев… Над всем этим витал легкий, едва ощутимый металлический душок. Кровь.

— Я обязательно что-нибудь придумаю. — сказала я ему в шею. Бабуля отстранился. Взяв меня под мышки, легко поднял и перенес на коврик у ванны.

— Ты о чем? — спросил он так, будто речь шла о новом способе заряжать ружье.

У меня непроизвольно дернулась щека. Непонятно, то ли улыбнуться, то ли заплакать.

— О близняшках, конечно же. — всё-таки удалось превратить нервный тик в улыбку. — Я пельменей купила, представляешь? Из того самого дракона. Побалуем наших больных деликатесами… Поставь, пожалуйста, воду, пока я тут отскребаюсь.

— Да уж помойся, как следует. — Бабуля демонстративно почесал нос. — Представляем новый парфюм: "Гниющий зомби". Превалирует запах падали, так же угадываются нотки мокрой псины, березовых сережек, речного ила… — он прикрыл глаза, принюхиваясь. — И смерти.

— Где ты была? — вопрос звучал жестко, повелительно. Я набрала воздуху, и… выдохнула.

— Ты о чем? — невинно спросила, хлопая ресницами, и чуть приподняв бровь. Бабуля нахмурился, на мгновение напрягся… а потом расслабился.

— Пойду ставить воду. — вышел и прикрыл за собой дверь.

Один-один. — думала я, сдирая комбез. — Ты не хочешь, чтобы лезли в твою личную жизнь, а я не хочу, чтобы в мою…

Бабуля подобрал меня пять лет назад. Прыгая через забор, я сломала ногу. Воевали с Ночными Снайперами — другой, более сильной и многочисленной бандой, и потеря боеспособности стала приговором. Я умудрилась заползти в какой-то подвал и Снайперы меня не заметили. Но выбраться сил уже не нашлось. Мне было десять, я как раз получила свою первую татуировку, и очень ею гордилась…

Бабуля обнаружил меня, патрулируя Окраины. Подобрав озлобленного, одичавшего звереныша, он, в прямом смысле слова, сделал из меня человека. Научил читать и писать. Охотиться…

Вытирая голову полотенцем, читала послание от Шаробайки. Всучили его утром, вместе с премией, и, чтобы конверт не мешал пересчитывать монетки, я сунула его в карман рюкзака, к лекарствам. И забыла. нашла только сейчас, в непромокаемом кармане с антибиотиками.

Думала, это очередная бюрократическая лажа "об увеличении срока годности бронежилетов", или "о вторичном использовании патронов"… Наш начальник любит нелепые формуляры. Наверное, придают его жизни смысл.

Конечно, ведь бумаги-то завались, перерабатывающие заводы Ростопчия дымят днем и ночью…

Но в письме речь шла о некой Матери Драконов. Причем, это был не стандартный, отпечатанный на машинке текст. Со слов, неумело накарябанных пером, во все стороны летели брызги — значит, Шаробайко лично, так сказать, снизошел. После всех приключений сегодняшнего утра это выглядело очень подозрительно… Особенно, сумма, проставленная прописью в конце.

Почувствовав соблазнительный запах, мой живот утробно заурчал. Запихнув письмо в карман халатика, я, теряя тапки, галопом рванула на кухню. Из Бабули кулинар еще хуже, чем из меня. Мало ли, как он пельмени изуродует.

Но, к счастью, учитель справился. С каким-то ностальгическим видом он стоял у плиты, помешивая шумовкой в самой большой кастрюле. Увидев меня, смущенно улыбнулся:

— До Распыления я только пельменями и питался. Самая для программера была сытная и доступная еда… Кроме яичницы, конечно.

— А яйца тоже драконьи? — спросила я невинно. Бабуля фыркнул, но потом скроил строгое лицо:

— Следите за языком, барышня. Вы прекрасно знаете, что до распыления драконы на Земле не водились.

Я прикусила язык. Ведь хотела сказать о динозаврах, а не о драконах! Как они с языка-то сорвались? Если Бабуля заметит — ни в жисть не отстанет, пока всю правду не вытрясет. А о Шаробайкином предложении я ему говорить точно не собираюсь: на Мать Драконов он меня не отпустит. Запрет в подвале, и ключ выбросит. Он вообще не хотел, чтобы я в агентство устроилась. Особенно после того, как сам охотиться перестал… Но больше меня никуда не хотели брать — татуировки говорили о беспризорном прошлом, а считалось, и весьма обоснованно, что дети, выросшие на улице, совсем без башни.

Обед прошел мирно. Обоим не хотелось заострять внимание на скользких вопросах, так что я вкратце рассказала, как прошло дежурство, а Бабуля поведал, как он ухаживал ночью за близнецами, Сашкой и Глашкой.

На самом деле, никакие они не близняшки, а последняя находка Бабули. Глашку год назад нашел на выеденном вурдалаками хуторе, а Сашку подобрал в окраинах, на свалке. Были они примерно одного возраста, вот и стали не разлей вода… Только у Глашки головенка вся седая — натерпелась, пока от бывших своих родителей в погребе пряталась, а Сашке нельзя было давать в руки спичек: так и закатывался, увидев огонь.

Поднимаясь по лестнице в комнату Ласточки, я думала: может, он вовсе никуда и не убегал? Может, Бабуля выглядит изможденным потому, что всю ночь просидел с больными…

Ласточка выглядела хуже, чем вчера. Веки стали совсем прозрачными, скулы заострились, серебряные волосы вялыми прядями змеились по подушке. Поставив на тумбочку миску с пельменями в бульоне, я присела к ней на кровать. Взяла горячую узкую ладонь.

— Привет. — она открыла глаза и слабо улыбнулась. — Как ты, подружка?

— Всё путем, не ссы. — упершись локтями, она попыталась привстать, но упала назад.

Я помогла ей сесть, поправила за спиной подушку и протянула миску, от которой шел аппетитный пар. Ласточка вяло взялась за ложку.

— Близняшки? — спросила она.

— Бабуля их накормит.

Я специально подстроила так, чтобы побыть с Ласточкой наедине. Нужно о многом поговорить.

— А ты? — она никак не могла донести ложку до рта, и я, придержав ей локоть, помогла.

— Я уже. Харчись.

Съев несколько штук и выпив бульон, она бессильно откинулась. Но глазами продолжала следить за мной.

— Что? — наконец спросила она.

— Я, кажется, знаю, как помочь Бабуле. — у Ласточки вспыхнул взор. Губы беззвучно подтолкнули меня продолжать. — Новое задание от Шаробайки сулит две тысячи монет. — подруга нашла в себе силы иронично поднять бровь.

— Расщедриться на такие деньги наш начальник может только в одном случае: если не собирается заплатить. — сказала она.

— Или когда у него нет другого выхода. — она опять открыла глаза. — Охота на дракона. — пояснила я. Ласточка закрыла глаза.

— Ты серьезно? — спросила она. Я показала письмо.

— Даже печать стоит, видишь? Не отвертится.

— Скажет, что подделка. В кабинет любая собака войти может.

— Ну, не одну же меня он пошлет… динозавра-то всей артелью валили.

Не хотелось сейчас делиться с Ласточкой историей про единорога. Она — прирожденный скептик, не верит ни в мистику, ни в счастливые совпадения. Честно говоря, я просто боялась, что она меня отговорит.

— Это единственный выход. — сказала я. — Амулет тыщу монет стоит…

— Соглашайся. — сказала она.

И привстала, вцепившись мне в руку с неожиданной силой.

— Он опять убежал. Уже на рассвете, и пропадал совсем недолго. Но вернулся весь в крови — я видела в окно. Ты, когда шла домой… ничего такого… не слышала?

Я знала, о чем она: мы всё время боялись, что он не выдержит, зайдет в ближайший дом и… Я покачала головой.

— Нет. Всё было тихо. Наверное, кролик. Или курица.

— Будем надеяться. — Ласточка опять упала на подушки. — ты же знаешь, если б я могла, я бы пошла вместо тебя. — сказала она.

— Вместе. — поправила я. — Мы бы пошли на дракона вместе.

Я представила, как это могло бы быть и улыбнулась.

— Было бы круто, да? Мы плечом к плечу у мачты, против тысячи вдвоем… — пробормотала Ласточка.

— Ничего страшного. Пойдешь со мной в следующий раз. На наш век драконов хватит.

Она закашлялась, прижав рукав ночнушки к губам, а потом, глядя на красные пятна на ткани, усмехнулась.

— На твой — наверняка. Глупость какая: подхватить краснуху в моем возрасте…

Я вскочила.

— Совсем забыла! — откинув торжественно тряпочку с блюдца, я гордо сунула ей под нос шприц с беловатой жидкостью. — Оголяйте ягодицы, мадам. Вас ожидают приятные минуты.

— Сколько ты за него отдала? — цепко глядя на шприц, спросила Ласточка.

— Неважно. И вообще, нам премию дали, так что отставить сопли в сиропе.

Ночью Бабуле опять было плохо. Я долго слушала, как он мечется у себя в комнате и глухо рычит, колотя в стену кулаками. Потом затрещала раздираемая ткань, хлопнула рама окна…

До самого рассвета я так и не могла заснуть, так что, едва краешек солнца показалось над рекой, вышла из дому и, решительно поправив лямки рюкзака, зашагала к складу. Патроны у меня еще вчера закончились и подметка правого берца скоро каши запросит, так что, если повезет, затарюсь до наплыва охотников.

Склад был заперт.

Походив пару минут вдоль огромных дубовых ворот, я задумалась. На щедрое предложение Шаробайки должны были откликнуться почти все. Шутка ли, две тысячи монет! Кроме того, в глубине души каждый мечтал поохотиться на дракона. По себе знаю.

Соскучившись, я постучала в окованную железными полосами створу.

— Эй, Егорыч, открывай! — ничего. Развернулась спиной и заколотила каблуком.

А в ответ — тишина…

Мне стало не по себе. Склад не закрывался никогда, даже ночью. Особенно ночью… Егорыч здесь жил. За шторкой стояла походная армейская кровать, имелись запас консервов, примус с чайником и сковородкой. Мало ли что кому понадобиться? Бывало, поднимут в три утра по тревоге, и летишь на склад — взять запас патронов, да пару фугасов, да огнемет в любой момент может пригодиться…

— Ты чего буянишь? — я повернулась. Ну конечно, только их мне и не хватало. Двое самых отмороженных охотников: Обрез и Таракан.

— Склад закрыт. — буркнула я и опять заколотила в двери кулаком. Если эти пришли, значит, и другие скоро подтянутся. Грош цена тогда моему преимуществу.

— Странно… — пробормотал Таракан. — Он же круглосуточный.

— И я об том же, м-мать моя девственница…

На Обреза я старалась не смотреть. Все эти дни, что прошли с охоты на динозавра, я старалась о нем не думать. Уговаривала себя: ну что Обрез? В наряды мы вместе не ходим, в конторе почти не пересекаемся… Остынь, плюнь и забудь. Бывает.

И только я себя почти уговорила, он — тут как тут. Непруха.

Стукнув несколько раз изо всех сил, я затрясла отбитой рукой.

— Давай, помогу. А то что-то ты тихо стучишь. — и непонятно, издевается он, или всерьез.

— Отойди. — еле сдерживаясь, я отпихнула его от себя. — Отойди сам, или я тебе все коленки повыдергиваю.

— Витаминов не хватит. — осклабился тот, и придвинулся еще ближе.

Молча размахнувшись, я влепила ему кулаком по морде. Точнее, собиралась влепить, но Обрез перехватил руку.

— У тебя что, совсем крыша протекла? — выкручивая моё запястье, этот гад еще и ухмылялся.

— Ты в меня из огнемета палил. Идиотина косоглазая, криворукая… Да я тебе сейчас глаз на задницу натяну…

— Сама дура. Стояла, ушами хлопала. Я не виноват, что ты на линии огня оказалась.

— Не виноват? Думаешь, по своим палить — норм? — я одновременно пыталась освободиться и пнуть его по коленке. Но у Обреза руки были длиннее. — Отморозок.

— Я ж тебе говорил: динозавр на дуло наступил, оно и погнулось… — меня аж затрясло. Отойдя на пару шагов и прикидывая, куда сподручнее бить, я пообещала тихим шепотом:

— Я тебе сейчас х…х… хвост погну. И вместо ноги приклею: так и будешь по жизни гнутый ходить.

А ну ша, малявки. — Таракан встал между нами. — Нашли время…

— Он в меня из огнемета палил, псих недоделанный, ведро без ручки. Обогнув Таракана, я вновь попыталась достать Обреза. — Знаешь, как его в народе зовут? Катастрофа ходячая. Всё у него через жопу, только ты, Таракан, этого не замечаешь. Я бы ни в жизнь его в напарники не взяла — еще в спину стрельнет…

Обрез сплюнул.

— Да нужна ты больно, пигалица кургузая. Хотел, как лучше…

— Чтоб у тебя в печени вши завелись и все кишки съели.

— А у тебя — тараканы из мозгов вывелись! Метр с кепкой на коньках, а всё туда же: в охотники…

— Заткнитесь, оба. — Таракан влепил напарнику затрещину. — Никто ни в кого не стрелял. Это был несчастный случай. Так, Витяй?

— Дак я ж и говорю…

— Он мне чуть волосы не спалил. — сказала я тише. — Кусок идиота.

— Маша, сейчас тоже получишь. Помолчи…

Я втянула полные лёгкие воздуха и задержала дыхание. Посчитала до десяти. Бабуля велел учиться сдерживаться. Он говорил, за это меня и не любят: бешенство нрава вкупе с мелким ростом вызывает в людях здоровое предубеждение.

Бешеная моська, говорил Бабуля. Будь спокойней, и люди к тебе потянутся… Ага, как же. Пыхнут из огнемета, и не заметят.

Я не привыкла быть милой. В банде это как-то не способствовало выживанию. Там было всё наоборот: не важно, какого ты роста. Главное, кричать погромче и ругаться позаковыристей. Один раз Бабуля мне рот даже мылом намылил. И самое обидное, как раз этот последний кусочек я для волос берегла…

— Почему склад закрыт? — наконец спросил Таракан.

— Ты сказал молчать.

— Не придирайся к словам. Так почему?

— У меня столько же информации, как и у вас.

— Чего шумите? — в двери открылось небольшое окошко, в которое просунулся конопатый нос. — Стучите, орете, спать добрым людям мешаете…

Обрез ловко ухватил этот нос и стал выкручивать.

— Открывай, добрый человек. — ласково попросил он. — Потом поспишь.

— Отпусти! — гнусаво заканючил нос.

— Откроешь — отпущу.

…вот всех по тревоге и подняли. Боезапас и амуницию выгребли подчистую, ничего не осталось. — закончив рассказ, мальчишка развел руками. Было на вид ему лет двенадцать, белобрысая голова светилась в полумраке склада, как новенькая серебряная копейка. — Так что дедуля отдохнуть решил, в кои-то веки на рыбалку сходить. Всё равно, говорит, пока охотники не вернуться, тут делать нечего… Ну, а меня за охранника оставил.

— Охранник. — сплюнул Обрез и ткнул пацана в грудь. — И много ты тут наохранял? Поди на сторону патроны спихиваешь, пока дед не видит…

— Виктор! — осадил его Таракан. — Не груби. — он вновь повернулся к мальчишке. — Какие, говоришь, штурмовики?

— Имперские. Бластеры у них — ого! Сквозь любую броню дырки прожигают. Уже две деревни спалили.

— Да с чего ты взял? — я не могла поверить. Как так-то? Всех в рейд отправили, и только нас троих забыли?

— Митька слободской говорил. У него — мотик на кукурузном масле.

— И что?

— Хрен через плечо. Митяй, как про штурмовиков услыхал, прыг на мотик, и туда… Обсмотрел их со всех сторон. И шлемы белые, и доспехи… Всё, говорит, как в кино… Идут цепью и палят во всё, что шевелится.

— У меня другой вопрос. — задумчиво сказал Обрез. — Почему нас не позвали? Пигалицу эту рыжую — понятно, но нас?

— Может, надоело за идиотами доморощенными косяки подчищать?

— Маша, не заводись. — попросил Таракан. — А вопрос хороший. Ты где вчера вечером была?

— Дома.

— А мы на охоте. — поджал губы Обрез. — В реке по-за городом цзяоженя видали. Нас в наряд и отправили. До полуночи в засаде просидели, как дураки. И ни сном ни духом…

— Покажи-ка письмо. — Таракан требовательно протянул руку. Я отдала.

— Мать Драконов. — прочитав бумагу, кивнул Таракан. А потом посмотрел на Обреза.

…Никто не знает, откуда она взялась. Но несколько лет назад пошли слухи: появился маг, который может кастовать драконов.

Драконы. Это ведь не какие-то там орки недоделанные. Или даже штурмовики. Говорят, они могут спалить целый город за несколько часов, а питаются целыми коровами. Просто глотают, не жуя.

— Подождите! — я не выдержала. — Что же получается? Всех за город послали, а нас специально в резерве оставили? Чтобы мы, втроем, с драконами разбирались?

— А ты что от Шаробайки хотела? — спросил Обрез. — Чтобы он всем встречным и поперечным по две штуки башлял?

Неужели сбываются Ласточкины дурные пророчества?

— Ну, не специально же он всех из города угнал… — в это я точно не поверю. Есть же границы.

— Да нет, конечно. — сказал Таракан. — Просто совпало так. Бывает. И имперские штурмовики, и Мать… У него выхода не было. Зря вы на начальника гоните, Хрон — мужик неплохой.

— Ага. — кивнул Обрез. — Только хитровы…чурный. Думает, если мы Дракониху завалим, он малой кровью отделается. А если она — нас…

— Тоже плакать не станет. — согласилась я. — Интересно, а почему именно мы?

Я имела в виду, что нас троих, наверное, меньше всего ценят: я — рыжая пигалица, метр с кепкой, к тому же — бывшая бандитка, а Таракан с Обрезом — самые безбашенные. Им море по колено… Но Обрез понял по своему.

— Ну, мы-то понятно, почему. За нами и скилла, и симфалийские птицы, и мантикора, и еще много кого. Опыт, сын ошибок трудных. А вот ты?

— А она стреляет лучше всех. — оборвал Таракан.

— А еще мне деньги нужны. — тихо добавила я. — Шаробайка знал, что я по-любому не откажусь.

— Ладно. — Таракан кивнул на Егорычева внука. Мальчишка, тихий, как мышонок, замер с открытым ртом, ловя каждое слово. — Раз на складе нет ничего, пошли отсюда. — и направился к выходу. — Маш, ты с нами?

Сожгут нас к Едрене-фене, и косточек не оставят.

— А куда я денусь?

В "Трёх Пескарях" было людно: все столики заняты, у раздачи длинная очередь. Пахнет жареной рыбой и блинами. В желудке сразу забурчало. Пельмени, от вчерашнего ужина оставшиеся, я для болящих сберегла, позавтракать не сподобилась. Единственная сложность: денег у меня — две полушки с четвертинкой.

— Я угощаю. — вдруг сказал Таракан, подталкивая меня к раздаче. Наверное, заметил мои колебания.

Вообще-то, по харчевням мы с Ласточкой никогда не шастали — каждую копеечку сберечь старались. Только Бабуля ходил, иногда. Пообщаться с охотниками и выпить кружечку…

Пожав плечами, я взяла поднос: от халявной еды точно отказываться не буду. У меня вообще аппетит хороший, несмотря на недорост. Многие удивляются: и куда только влазит? Бабуля говорит, такой синдром развивается, если много голодать пришлось…

— И что ты предлагаешь? — спросила я Таракана, как только мы устроились за столиком и расставили тарелки. Рыбка была мелкая, зажаренная вместе с хвостиком и плавничками, и к ней прилагалась целая гора жареной картошки. А таких гречаников я в жизни не пробовала…

— Купим боеприпас сами.

Я подавилась. Прокашлявшись и дождавшись, пока схлынет злость, и на язык перестанут прыгать те самые слова, за которые мне рот мылом мылили, я посмотрела на Таракана.

— Я сказала, что хочу заработать, а не потратить.

— У нас нет выбора. Мать драконов ждать не будет. — Таракан взял стакан со сметаной, и вылил половину на блины.

— В смысле не будет?

— Завтра, самое позднее — послезавтра, она нападет.

— Может, это заставит власти раскошелиться?

— Может. Если от них хотя бы головешки останутся. Впрочем как и от всего города.

Я замолчала, переваривая услышанное. Вспомнилась картина: зеленый дракон, парящий над рекой. Художник потратил остатки жизни на то, чтобы её нарисовать. Он сказал: — Я не мог иначе. В Запылении он увидел будущее…

— Может, в слободе нам хотя бы патронов дадут?

Тяжелое, глухое отчаяние заставило желудок сжаться, выталкивая только что съеденное назад, в горло. Если распотрошу заначку — Ласточка меня убьет. Целый год мы с ней копили — копили, а тут…

— Ага, щас. — хмыкнул Обрез. — Воображаю: идем мы к оружейникам и говорим: так мол, и так, Мать Драконов. А они — цену в три раза против прежней! Потому что у нас выхода нет.

— Но… Почему? Она же всему городу угрожает!

— Да плевать им на город. У оружейников — бункера бетонные, со стальными дверьми. На атомный взрыв рассчитанные. Спрячутся и переждут.

— Шаробайка-то, небось, знал, что склад пустой. — я никак не могла поверить, что начальник мог так поступить.

— Это он на Тару рассчитывал. — пояснил Обрез, отправляя в рот целую кипу блинов. — Тара — он такой. Последнюю рубаху снимет.

— Не бренчи, Витюша. — Таракан, между прочим, за едой пользовался вилкой и ножом. И салфеткой.

— А чего я, не прав, что ли? — возмутился тот. — Ты ж уже всё решил. И заначку достал, я сам видел.

— Кто не хочет — может отказаться. — глядя ему в глаза, сказал Таракан. И повернулся ко мне: — Тебя тоже касается.

Я задумалась. Мать угрожает всему городу. А значит, и близняшкам, и Ласточке, и Бабуле. Он, правда, если узнает, во что я ввязалась, шкуру спустит. Но ведь…

— Как вы думаете: гонорар и вправду выплатят, хотя бы потом? — понимаю, вопрос звучит жалко, и даже меркантильно. Но прямо сейчас это для меня — самое важное. А Обрез опять ржет:

— Держи карман шире! Догонят, и еще приплатят.

Таракан, доев рыбу, отодвинул тарелку, выпил компот, затем вытер салфеткой губы и руки, и только после этого посмотрел на меня.

— Денег в казне нет. — сообщил он.

— Нет?

— Нет. Но есть альтернатива. Точнее, на эту идею меня натолкнул Хрон…

— Да уж он толкнет. — опять встрял Обрез. — Лететь будешь дальше, чем видишь.

— У Матери Драконов должно быть золото.

— Золото? — мы дружно уставились на Таракана.

— Ну подумайте: наш город — далеко не первый, к кому она пришла за данью. Бароны ей платили, и платили щедро.

— Ага, щас, будет она монеты с собой таскать, — скривилась я. — А где гарантия, что она их не зарыла, например?

Очень, очень хотелось, чтобы Таракан меня убедил. В голове звенела одна мысль: это знак. Просила единорога, чтобы он помог, и вот… Если мы возьмем сокровища Матери Драконов, я смогу для Бабули хоть десять амулетов купить. И еще на леденцы близняшкам останется.

— Никакой гарантии. — согласился Таракан. — Но что-то при себе у нее должно быть. Пыльцу-то Мать должна покупать.

— Короче, я в деле. — сказал Обрез. — Да ты, Тара, и так знаешь: куда иголка — туда и нитка. Прихлопнем Драконицу, сокровищ огребем… Пулемет наконец-то купим.

А потом они посмотрели на меня.

Я честно попыталась взвесить все "за" и "против", но в голове стоял туман. Такое было чувство, что, если я откажусь — лишусь чего-то очень важного. Такого, которое раз в жизни бывает.

Мечта идиота: убить дракона…

— Думаете, мы справимся втроем?

— Три — очень хорошее число. — сказал Таракан. — Тем более, что у меня есть план.

Глава 5

Маша

Пока собрались, наступил вечер. Я честно предполагала, что теперь мы разойдемся, а встретимся уже на рассвете, но Таракан решил по-другому.

— Готовиться сейчас надо. — заявил он. — Как раз к рассвету и успеем.

И мы потопали в Слободку, к оружейникам.

Мать обосновалась на старом заливном лугу, где еще в прошлом месяце встали табором цыгане. Несколько раз они заявлялись в город, давали представления на площади. Мы с Ласточкой ходили смотреть кукольный театр, но в восторге не остались. Куклы только и делали, что лупили друг друга по головам дубинками.

Сейчас я понимаю, что театр был только прикрытием. На самом деле, цыгане были разведчиками Матери. Высматривали: стоит ли город того, чтобы требовать с него выкуп. Получалось — стоит…

Дорога шла вдоль реки, мимо тех самых заливных лугов. Виднелись цветные пологи кибиток, тянуло дымком от походных кухонь. Всхрапывали стреноженные кони. Кто-то наигрывал на скрипке, слышался звон бубна и молодецкие выкрики.

— О народ. — покачал головой Таракан. — Что ни день — у них праздник.

— А где драконы? — вытянул шею Обрез. Прямо как ребенок, впервые попавший в цирк.

— Мать их на ментальной привязи держит. Твари-то безмозглые. Если их не сдерживать, всё вокруг разнесут. Причем просто так. Из хищнического инстинкта. — пояснил непревзойденный знаток драконьих повадок Таракан.

— Хищники никогда не убивают всю дичь. — возразила я. — Ни тигры, ни львы так не охотятся. Я в книжках читала.

— Так то ж нормальные звери. — пожал плечами Таракан. — У них природные ограничители, выработанные эволюцией. А драконы — креатуры магические. Нежить, одним словом.

Телега сонно покачивалась и лишь иногда, наехав на кочку, вздрагивала. Кобыла, которую по дешевке удалось сторговать Таракану, была довольно пожилой, а груз — довольно тяжелым. Так что ехали мы медленно. За телегой, беспечно позванивая колокольчиком, брела корова.

Светила яркая луна, в густой траве на обочинах заливались сверчки, а от реки веяло прохладой и цветущими кувшинками. На другом берегу, в густом орешнике, пели соловьи.

Мы отдыхали. Передавали друг другу бутылку молока, закусывали копченым салом, вареными яйцами и черным, с поджаристой корочкой, хлебом. Мечтали, как потратим сокровища Драконихи. Точнее, мечтал Обрез, а мы с Тараканом слушали.

— Сниму хату в городе. — рассказывал он, довольно жмурясь. — Надоело в общаге. Ни поспать, ни девку привести.

— Ага. — хихикнула я, — Девки на тебя так и вешаются. Гроздьями.

— А может, и вешались бы. Если б я один жил. Еще мечтаю в Зеленый Пеликан сходить. Говорят, кордебалет у них — полный отпад. Бабы в одних только перьях скачут.

— Ты окромя как о бабах, о чем-нибудь думать можешь?

— Между прочим, могу. — не обиделся Обрез. — Мотоцикл хочу вот купить, в Слободке у Ростопчия. Топливо — спирт пополам с кукурузным маслом. Ну, и мамке в деревню денег пошлю — пусть крышу на хате перекроет. Братишкам гостинцы, опять же.

— У тебя семья есть?

— А как же. Маманя и два братца-акробатца. Петька с Арменом.

— А чего имена такие?

— Отцы разные. Мамка моя — женщина видная и не старая еще. Как батя погиб, её армянин замуж взял. Хороший мужик был, хозяйственный. Тоже помер. Оба мужа по пыльной дорожке пошли.

— Так оно и бывает. — кивнул Таракан. — Разок вмазался — пиши пропало. Всё одно: спылишся.

— Ну, не скажи… — мотнул вихрами Обрез. — Маги вон, Пыльцу ведрами жрут.

— Так-то оно так. — кивнул Таракан. — Да только не попробуешь — не узнаешь, пластинка ты долгоиграющая, или вошь подноготная.

Мы дружно вздохнули… Исполнить все свои мечты. Я, например, всегда мечтала стать такой же красивой как Ласточка. Или Мадам Елена.

Да только я в магическое счастье не верю. Помню, как от отца среди ночи бежать пришлось, я тогда совсем маленькая была. Ну, честно говоря, настоящей-то памяти нет, только вспышки: чудовища с щупальцами, темнота, холод, страх…

— Драконы по ночам спят. — сказал Таракан. — Слепые они, как индюшата. Так что к утру мы должны тут окопаться. — он обвел взглядом обширную поляну, найденную нами невдалеке от табора.

Вокруг был лес. Одичавшие яблони да черешни, меж ними — густой малинник. Раньше, до Распыления, здесь колхозные сады были.

— Корову привязывай у опушки, под деревьями. — руководил он, показывая, где именно должна быть корова. — Вокруг зароем снаряды, сами заляжем на другой стороне, за деревьями. Драконы, почуяв корову, прилетят, но с воздуха её взять не смогут — ветки помешают. Им придется сесть, тут-то мы и подорвем фугасы.

— А ты уверен, что они прилетят? — спросила я.

— Сейчас они голодные. Фуражу Хрон не дал, а сами они пока не охотились — скот по деревням целый. Услышат поутру, как коровка наша мычит — она ж доиться захочет — и прилетят, как миленькие.

Я погладила Буренку по теплой шее. Жалко её. Если цела останется — домой заберу. Близняшкам молока попить полезно будет. Невольно хихикнула. Картина маслом: Ласточка, вся из себя расфуфыренная, с прической и в боевой раскраске, доит корову…

— Ты говорил, драконов Мать на поводках держит.

— Не боись. На счет этого предусмотрен отвлекающий маневр. — видно было, что Таракан уже устал от моих вопросов. — Сорвутся, как миленькие.

— А мне что делать? — я зевнула и посмотрела на часы. Начало первого.

— Как что? — удивился Таракан. — Нужно детонаторы фугасов к автосигнализации подключить. — он протянул мне брелок.

— Ух ты! Где взял? — на брелке была надпись: StarLine.

— Со старых времен осталась. — беспечно махнул рукой Таракан. — Я только машину купил. И сигнализацию по интернету заказал. Как раз посылка пришла, а тут — Распыление. Тойоту мою сосед файерболом грохнул, а сигнализация осталась.

— Если б ты её в Слободку снес, Ростопчий кучу денег отвалил бы.

— А на что мне деньги? Зато теперь для дела пригодится.

— Тара… — я замялась. — А кем ты до Распыления был?

— На юридическом учился. Пятый курс заканчивал, адвокатом собирался стать. Невеста у меня была.

— И… что?

— А ничего. Слишком быстро всё случилось. Сегодня — нормальный мир, и никто ни сном, ни духом, а через три дня — Средиземье. В точности, как у Рональда, тройным загибом его через косяк да об голову, Руэла Толкиена… Моя-то эльфийкой мечтала стать. Вот и домечталась. Арвен, блинский ёж, Ундомиэль.

До трех утра я работала, при свете крошечного фонарика. Пальцы онемели, перед глазами роились черные мушки, а в груди всё трепыхалось: одно неверное движение, и…

Таракан копал ямы.

— А куда Обрез делся? — спросила я, закончив с детонаторами. Под веки будто песку насыпали.

— Я его к табору послал. Для отвлекающего маневра.

— Это какого?

— Да ничего особенного. Присмотрит какой-нибудь безопасный объект — стожок, или пустую кибитку. И подожжет. У него канистра с бензином.

Так я и знала. Обреза хлебом не корми, дай что-нибудь поджечь. Или взорвать. Одна беда: ему дай волю, весь табор на воздух взлетит.

— Ёкарный бабай, вы офигели? Бензин на такую херню тратить? — я аж проснулась, от возмущения.

— За языком следи. — прикрикнул Таракан. — Нужно, чтобы рвануло быстро, ярко и наверняка. Мать, как всякая баба, испугается, кинется спасать добро, про питомцев своих на время забудет.

— На словах у тебя всё ладно выходит. А если не все драконы на фугасах подорвутся?

— На этот случай я РПГ взял, восемь кумулятивных подарочков. И еще один — термобарический.

— От него-то что толку? Кумулятивные в драконе хоть дырки прожгут, а этот только по бронированной шкуре расплещется, и вся радость.

— Зато по дешевке. В кулацком хозяйстве… Ну, еще противопехотки, двадцать штук.

— Тоже по дешевке?

— Мы их на нашем конце раскидаем. На всякий случай. Если какой гад к нам подобраться надумают — уж лапу, всяко, оторвет.

Я зевнула совсем душераздирающе, чуть челюсть не вывихнула. Вчера поспать не удалось, так что, получается, вторую ночь на ногах.

— Может, не надо? По-моему, и фугасов хватит.

— Приляг. — предложил Таракан. — В телеге сено. Залезай, кожушком моим укрывайся, и спи. Я разбужу.

— А ты?

— Мины раскидаю и тоже вздремну. До рассвета еще далеко.

Услышав взрыв, решила, что всё проспала. Рывком скатилась с телеги и уткнулась носом в землю. По спине забарабанили комья земли и подозрительно теплый дождь. Пахнуло порохом и почему-то кровью.

— Корова! — закричал прямо в ухо Таракан. — Отвязалась, стерва, мать её раз так, и раз эдак.

— Что? — я ничего не понимала. — Где корова? Почему темно?

— Отвязалась, туды её в качель. — уже тише ругнулся Таракан. — Пошла, дура, по полю, травку щипать, и на мину наступила.

Вот, значит, откуда теплый дождь. Опять волосы хрен отмоешь.

— Мать перемать! Я говорила — лишние они, а ты — на халяву, на халяву…

Ёпрст. Все приготовления насмарку.

Только села и вытерла лицо рукавом, как со стороны табора тоже раздался взрыв. Над деревьями полыхнуло красным. Где-то там завопили, заголосили, послышалось истеричное ржание лошадей, задушенный клекот кур…

— Сигнал, мать его. — сказал Таракан упавшим голосом. — Обрез решил, что это мы атаку начали.

Я на него не смотрела. Пыталась разглядеть, что творится за лесом. Но кроме пожара — меж деревьев мелькало всё больше оранжевых языков — ничего не было видно. Не сразу дошло, о чем это он. А когда дошло…

С неба обрушился бешеный вой. И жар. И ветер.

— Беги! — закричал Таракан, и я побежала.

Вокруг полыхало, над головой что-то бухало и свистело. Пахло копотью. Не придумав ничего лучше, я забилась под телегу, но она тут же вспыхнула, как спичка. А потом раздался еще один взрыв и такой рёв, будто включили десяток противотуманный сирен. Дракон тоже попал на мину! Теперь он ворочался посреди поляны, хлопая крыльями и пытаясь взлететь.

Они почуяли кровь. Мать, как и предсказывал Таракан, ослабила поводки, когда в таборе вспыхнул пожар. Да только начался он намного раньше, чем мы рассчитывали.

Над табором взвился сноп искр, послышалась сухая быстрая дробь. Или там палят из автомата, или огонь добрался до цыганских боеприпасов… Неужто по Обрезу палят?

Скатившись в глубокую промоину, я по-пластунски поползла к лесу. Там, под защитой деревьев, можно будет встать, оглядеться…

Услышав свист разрываемого воздуха, я замерла. Совсем рядом — рукой дотянуться — приземлился второй дракон. Сквозь траву виднелся черный, лоснящийся в отблесках огня, бок, изгиб мощной лапы. Шипастый кончик крыла торчал прямо перед лицом. Затаив дыхание, я боялась моргнуть, а где-то над головой огромные ноздри шумно втягивали ночной воздух.

Я же вся пропахла кровью. — вдруг пришло в голову. — От меня же несет, как от скотобойни… Сейчас он меня найдет, и снюхает, как мышку-полевку.

Дождавшись, чтобы он отвернул голову, я вскочила и рванула к деревьям. Вслед плеснула струя пламени. Чувствуя, как загорается куртка на спине, я упала и покатилась.

И тут на другом конце поляны грохнуло. Выстрел из РПГ! Преследовавший меня дракон трубно взревел и забил крыльями, пытаясь взлететь. В его боку зияла хороших размеров дыра. Еще один выстрел! Затем еще, еще и еще… Два попадания из восьми. Привстав на коленки, высунув голову из травы, я не могла оторвать взгляда от дракона.

Никогда не забуду: черный, чернее ночи, силуэт, подсвеченный алыми всполохами огня. Вот он поворачивается, взмахивая крыльями и задрав голову на длинной, как у лебедя, шее, неторопливо, как в замедленной киносъемке, распахивает пасть, втягивая воздух, и я понимаю, что уже не успею ни убежать, ни спрятаться от огненной струи.

Выстрел — и снаряд входит прямо ему в глотку, расплескавшись там огненным озером. Голову разносит к свиням собачьим.

Ура!!! Победа! Чистое везение, но как красиво… Туша, вздергивая лапами, как безголовая курица, мечется по траве.

Я огляделась. В отблесках пламени просматривалась вся поляна. Дракон, завалившись на бок, еще чуть трепыхался. Даже упав, он оказался выше меня. Намного выше. Я нервно сглотнула, обойдя его кругом и посмотрев на когти. Если б он не промахнулся… Глаза слезились от дыма и необычного, резкого запаха. Будто рядом подожгли целую тонну пороха.

Расхрабрившись, я подошла и пнула его по лапе. Затем прижала руку к черному боку, но тут же отдернула: чешуя была горячей.

— Цела?

Рядом возник Обрез. Глаза у него были безумные, совершенно белые. Брови обгорели напрочь, а волосы из-под закопченной банданы торчали клочьями. Пахло от него почему-то паленой псиной.

— Ты цела? — повторил он вибрирующим высоким голосом. По лбу у него текла кровь, и Обрез, совершенно не замечая, что делает, вытер её рукой. Недоуменно посмотрел на красную ладонь…

— Я-то цела! С тобой что? — я попыталась его ощупать, но он меня оттолкнул. — Где Тара?

— Не знаю. После того, как прилетели драконы, мы разбежались. Потом он стрелял в этого, — я кивнула на тушу, — Из РПГ.

— Это я стрелял.

Я не сразу поняла, что он говорит.

— Что? Почему ты?

— Потому, мать твою! — но, посмотрев на меня, он пояснил: — Я, как взрыв услышал — думал, у вас что-то сорвалось. Взрыватель не тем концом вставили, или еще что… Словом, решил, что вам хана. А тут — драконы. Они возле табора, под пологом ховались. Тихие, как мыши… Я, когда подходящую позицию искал, чуть не вперся к ним сдуру. Едва штаны не обделал. Услышав первый взрыв, они заволновались шеи повытягивали, что твои гуси… А потом поднялись, полог скинули, и прямиком сюда. Я тогда канистру в костер кинул и тоже к вам.

Смотрю — а они уже резвятся. Хорошо, один на мине подорвался и кровью истек, а второй… Я как увидал, что он за тобой гонится… А телега горит. Хорошо, боеприпас сгрузить успели. Я РПГуху схватил и давай лупить. С первого раза попал! Да только выстрел ему — что слону дробина. Все восемь штук в него, собаку, высадил… Тогда я тепловой и зарядил. Не убью, думаю, так напугаю. А оно вон как вышло.

— Спасибо. — с чувством сказала я. — С меня причитается.

— Где Таракан? — не слушая, опять спросил Обрез. — И где третья тварь?

— Третья? — я даже растерялась. Обрез тоже.

— Дак… Драконов-то — три штуки было.

Мы синхронно задрали головы. Лес почти догорел и звезды были яркие-яркие, будто начищенные. Где-то еще гудело и потрескивало, но на поляне стояла мертвая тишина. Я только открыла рот, чтобы позвать Таракана — вдруг услышит? Но Обрез схватил меня за руку и указал на дальний край леса. Оттуда, ревя как бомбардировщик, пикировал черный силуэт. Мы присели.

— Где взрыватель от фугасов? — уголком рта прошипел Обрез.

— У меня. — я похлопала себя по карману… Пусто. Обшарила остальные — ничего. Тогда я уставилась на него страшными глазами и покачала головой. — Потеряла.

Вместо того, чтобы меня придушить, он только вздохнул.

— Ищи. Иначе нам хана. А я его отвлеку… — Обрез попытался рвануть через поляну, я едва успела ухватить его за воротник, и мы вместе повалились за драконью тушу.

— Там противопехотки. — прошептала я ему в ухо. — Корова на такой и подорвалась.

Дракон, затормозив у земли, вновь начал подниматься, разгоняя воздух мощными взмахами крыльев.

— Где РПГ? — спросила я.

— Выстрелы кончились. — ответил Обрез. — Всё в этого гада высадил. — он пнул дохлую тушу рядом.

— Автоматы?

— Рядом с телегой. — мы осторожно выглянули. На том месте дымилась воронка.

И тут на поляну выползло… нечто. Оно имело коровью голову с рогами, даже хвост, но не имело ног. И издавало странные человеческие звуки: — Му-у-у! Му-у-у!

— Это Таракан! — закричал Обрез. — Он под коровьей шкурой! — Тара!!! Эгей!!! — дракон, вытянув шею стрелой, прянул к нам.

— Идиот! — заорала я, рыбкой уходя от струи пламени. Ногам стало горячо.

— Му-у-у! Му-у-у! — опять раздалось над поляной. Дракон, красиво кувырнувшись в воздухе, ринулся к коровьей шкуре.

Брелок… Я прикрыла глаза, вспоминая. Скорее всего, он выпал, когда я кувыркалась, уклоняясь от драконьего огня… Это было где-то здесь. Упав на колени, я лихорадочно зашарила руками в траве.

Дракон, выставив когти, пикировал на шкуру. Если он схватит Таракана… И тут я увидела Обреза. Он стоял у кромки леса и орал, размахивая руками. Тварь, оставив корову, понеслась к нему.

Моя рука нашарила гладкий камушек.

— Нашла! — заорала я что есть мочи. — Я нашла сигналку!

Дракон завис в воздухе. Перед ним было три цели, и он не знал, какую выбрать.

— Заманю его на фугасы! — закричал Таракан и, выбравшись из-под шкуры, побежал к лесу. Дракон рванул за ним, но у опушки его крылья запутались в ветках.

— Жми! — заорал Обрез и я нажала кнопку.

Огненная пирамида, только острым концом вниз, выметнулась из земли, подхватила дракона — стал виден четкий силуэт, — а в следующий миг его закрутило, крылья стали похожи на сломанные зонтики, и…

Не успела прикрыть лицо от летящих ошметков дракона, как меня оторвало от земли, понесло и, наверное, обо что-то ударило. В глазах потемнело.

Услышав голоса, я села, пытаясь руками удержать голову. Казалось, если её не подпирать, шея сломается, как маковый стебель, и голова покатится по выжженной земле… Вокруг было светло.

— Эй, ты как? — рядом присел Обрез. — Жива?

Всё болело. Ожоги — на спине, локтях, даже на пятках, нестерпимо саднило. Во рту было так сухо, что слова не выговаривались. Поперхав, я просто махнула рукой. Обрез протянул алюминиевую фляжку с чем-то теплым. Оказалось, с речной водой — она пахла илом, а на зубах скрипел песок.

— Что с Тараканом? — спросила я, напившись.

— Жив, курилка. — Обрез плюхнулся рядом и отобрал у меня фляжку.

— Как он по минному полю прошел? — я, приставив ладонь козырьком к глазам, пыталась рассмотреть, что твориться на поляне. Там ходили какие-то люди.

— Чтобы минер, да на собственной мине подорвался? — усмехнулся Обрез. — Вон он, показывает приезжим господам, как дело было.

С глазами у меня было что-то не то. Силуэты казались черными.

Весь лес вокруг поляны полег. Как спички, рассыпанные из коробка. Чернели лишенные веток и листьев стволы, меж ними поднимались тонкие струйки дыма. Пахло золой и печеным мясом.

На поляне, горбами к небу, чернели туши драконов. Теперь было видно что тому, первому, подорвавшемуся на мине, оторвало задние лапы. Всё-таки сработал план Таракана. Хотя бы частично.

И тут я вспомнила одну вещь, о которой совсем, совсем не думала с тех пор, как на нас напали. И повернулась к Обрезу.

— А что с Матерью?

— А вот тут — он вздохнул, — начинается самое интересное. — Когда ты взорвала последнего дракона, Мать, видимо, это почуяла. Может, он у нее любимчик был, или еще что… Не осела пыль от взрыва, смотрю — над лесом баба летит. Из ладоней — столбы света, как ракетное пламя. Волосы у нее белые-белые, длинные, и извиваются, как змеи. Жуть, в общем. Увидела мертвых драконов, раззявила пасть, да как заорет! И звук как бы материальный. Будто это не звук, а грязь, что-ли… Я уши руками прикрыл, и — носом в землю. Но потом не утерпел, выпростал один глаз. И вижу: выходят из лесу, со стороны дороги, двое…

В руках — будто сеть крупноячеистая из света. Набрасывают они эту сеть на бабу, от нее дым валит. Видно, жжется… И завязывается меж ними битва: она в них файерболы пуляет, они — в нее, только не огненные шары, а синие молнии. Шум, треск, и электричеством пахнет. Лес вокруг так и полег, как трава под росой.

А Мать возьми, и прямо из воздуха достань еще одного дракона! Громадного, как слон, и синего, как медный купорос. Дракон тут же изобразил из себя паяльную лампу и ну магов поливать. Те только руки растопырили и будто щит между ними — всё пламя в этот щит и ушло… А потом один пульнул диск от циркулярной пилы, тот дракона на мелкие кусочки и покрошил. Кровищи было… А Мать Тара замочил.

— Как это? — не поняла я.

— А так. Очнулся, достал револьвер — он его всегда в кобуре под мышкой носит — и высадил в неё всю обойму.

Мы немного помолчали. Таракан вдалеке размахивал руками, доказывая что-то магам.

— Значит, нет больше Матери. — задумчиво сказала я. — А сокровища? — Обрез только горестно вздохнул.

— Сокровищ тоже нет. Цыгане разбежались, а табор сгорел.

Мы опять замолчали. Говорить было не о чем: очередной план спасения Бабули накрылся медным тазиком. Только и оставалось, что пойти, и повесится. Или вернуться, и вытрясти из Шаробайки компенсацию — хотя бы то, что на боеприпасы потрачено, вернуть.

— А маги, всё равно себе весь гонорар заберут. — будто подслушав мои мысли, пробурчал Обрез. — Скажут, что это они и Мать, и драконов ейных завалили. А нам — шиш с маслом.

— Путь только попробуют. — я поднялась. — Я им все кишки вырву и на гольфы пущу.

Глава 6

Иван

…В городе стояла удушающая жара, и это было непривычно. У нас в Москве давно научились контролировать погоду… Пока забрал с почтовой станции багаж да отыскал постоялый двор, вымотался окончательно.

Лумумба сидел у распахнутого окна в удобном плетеном кресле. Благородные кудри его обдувал прохладный ветерок, а ноги, в щегольских сапожках из кожи химеры, покоились на мягком пуфике.

Время от времени учитель подносил к губам хрустальный бокал. Глаза его были полузакрыты а движения полны праздной неги.

За креслом, изогнувшись в подобострастном поклоне и нашептывая что-то на ушко его сиятельству, пребывал напомаженный, благоухающий гвоздичной водой, управляющий гостиницы.

Эта парочка, являя собой довольство и благолепие, окончательно пошатнула мою веру в разумное, доброе и вечное.

С грохотом побросав сундуки и нарочито пыхтя, как паровоз, я упал на диван рядом с неубранным еще, накрытым кружевной салфеточкой столом, налил полный стакан воды и выхлестал залпом.

— Стажер! — обрадовался наставник, будто только что меня заметил. — Как быстро ты вернулся. А мы тут с милейшим Аполлоном Митрофановичем городские сплетни обсуждаем. Прелюбопытная картинка получается… Да ты кушай, пока не остыло. — он кивнул на блюда под серебряными крышками. — Отведай супчику: райское блюдо! Курочка домашняя, нежная — м-м-м… А какая здесь осетрина, Ваня! За такую осетрину и душу не грех продать. — он посмотрел на свет сквозь бокал. — Не говоря уж о коньяке. Вы меня не обманываете, милейший? — он повернулся к управляющему.

— Никак нет-с. Не обманываю. Сей напиток производят у нас в городе, на заводе господина Дуриняна. Особые технологии, так сказать-с.

— Прекрасно! — восхитился учитель. — Просто замечательно! Что характерно: раньше, до Распыления, никакие технологии такого букета не давали. Только по старинке: бочки, купажирование, выдержка…

Дальше я не слушал. После предложения угощаться я как-то сразу подобрел, простил учителя за праздность и тоже преисполнился благости. Супчик оказался и вправду мировой — не знаю, в чем тут дело. Может, куры здесь более породистые, чем у нас.

Душистый хлеб хрустел снаружи и был мягок внутри, осетрина, как и обещал Лумумба, оказалась ароматной и прозрачной, аки розовые лепестки, и таяла во рту.

Через полчаса неторопливой беседы с Лумумбой управляющий наконец-то усмотрел возможность испариться, сославшись на необходимость подготовки второй комнаты — для меня. А я, насытившись, стал оглядываться.

В глаза бросалась нарочитая роскошь новой нашей обители. Полосатые, в розочках, обои, зеркала и картины в тяжелых рамах, обивка мебелей и портьер — всё выдержано в золотых и пурпурных тонах. Ванная комната облицована каррарским мрамором — поддельным, я так понимаю. За то само корыто — рассчитанное, по меньшей мере, на левиафана, чугунной ковки, и на роскошных львиных лапах впечатляло… Коврик на полу — и тот был пурпурным, с золотой окантовкой. Как его, барокко мать его за ногу рококо. Я всерьез обеспокоился.

— Бвана, во сколько нам эта роскошь обойдется? Месячный оклад за сутки? Чем вам вдруг так разонравились обычные нумера для командировочных? Клопы надоели?

— Не ной. — отмахнулся учитель. — Пока я сюда шел, подумал, что лучше не афишировать, кто мы такие. Не будучи агентами, мы скорее выйдем на поставщика пыльцы. А это, как ты понимаешь, требует большего размаха, нежели могут себе позволить скромные служащие.

— Дак нас Шаробайко видел. Он же в курсе.

— Он будет молчать, это и в его интересах. Подумай: заезжее начальство сильно понижает его в статусе. Ему это не с руки — перекрывается путь к казенной кормушке.

— Он же плакался, что в казне ничего нет. — честно говоря, иногда я любил включить дурачка. Просто, чтобы взбодрить драгоценного учителя. Не дать ему расслабиться окончательно.

— Деньги просто разворовали, обычное дело. Такова натура человеческая: брать то, что тебе не принадлежит. — Лумумба, поднеся бокал к глазу, посмотрел сквозь него на меня, и подмигнул.

— Вы ж не берете.

— Для воина великого племени самбуру это является единственно возможной линией поведения. Мой отец, великий вождь М'бвеле Мабуту, всегда говорил: — не воруй, сынок. Руку отрежу.

— Так и что у вас за идея? — я зевнул. Глаза слипались. Жара, жужжание мух, негромкое чириканье, доносящееся через окно — всё навевало сонное оцепенение.

— Представимся публике гастролерами. — от голоса начальника я встряхнулся.

— Это как?

— А так: маги мы с тобой не из последних, а Пыльцы здесь хоть отбавляй… Ты погляди на этот коньячок! — он протянул мне пузатый бокал. — Да нет, пить не нужно — всё равно не оценишь, лучше понюхай. Чуешь? Авторитетно заявляю: ни один доморощенный коньячный спирт ТАК не пахнет.

— А что пахнет?

— "Курвуазье", разлива тысяча девятьсот семьдесят третьего года.

— Именно семьдесят третьего?

— Именно.

Я напряг извилины.

— Так это же…

— Правильно. Может, где-то еще и сохранилась крошечная партия оригинала, но, смею тебя заверить, друг мой: за бутылку "Курвуазье" семьдесят третьего года можно купить этот городишко вместе с потрохами, то бишь, с жителями. — учитель, отобрав у меня бокал, сделал маленький глоточек. — И какой отсюда следует вывод?

— Волшебство?

— Разумеется. Сидит на заводе господина Дуриняна маг с хорошим воображением, делает глоток оригинала, затем нюхает Пыльцу, и — вуаля.

— Сразу в бутылках.

— Именно! — начальник пружинисто вскочил и хищно прошелся по комнате. — Так что мы, друг ситный, нынче не старший оперуполномоченный майор Базиль М'бвеле со стажером, а Великий Заклинатель, Проводник в Другие Миры, унган Вася Лумумба. С ассистентом.

— И что изменилось? — опешил я. — Мы же, вроде как, они и есть… — учитель закатил глаза.

— Врать нужно, по возможности, только правду, падаван. Иначе спалишся.

…поднял меня среди ночи и велел лететь ко входу в гостиницу. Сунув ноги в штаны, натянув рубаху и прихватив ботинки, я полетел. С учителем, когда он в таком состоянии, лучше не спорить.

На улице ждало такси.

По дороге Лумумба объяснил, что во сне, вдруг, ощутил такой ужас, пустоту и отчаяние, что вкушать отдых далее сделалось абсолютно невозможным. Поднявшись, он тут же погадал на крокодильих зубах — я, впрочем, давно подозреваю, что были это клыки, выдранные у обыкновенного дикого кабана, но не суть… Зубы указали, что опасность исходит от холодных кожистых существ, одновременно как бы огненных.

Вспомнив о Матери Драконов, учитель тут же бросился поднимать меня и управляющего, которому приказал найти любой транспорт, способный доставить нас за город в самые кратчайшие сроки.

В городе царила паника. Над ближним лесом полыхало зарево, и половина населения уже торчала на крышах, возбужденная и напуганная взрывами. Никто еще ничего не понимал, но слух о драконах успел просочиться.

Тем более, что в город, под защиту стен, с окрестных деревень стекался народ. Дороги заполонили цыганские кибитки, запряженные белоглазыми, в пене, лошадьми, телеги с медлительными волами и крестьяне, нагруженные детьми, клетками с курами, корзинами с гусями и мешками с визжащими поросятами.

Водила воняющего самогоном тарантаса сообщил, что слышал от свояченика, а тот — от оружейника из слободки, что это — точно драконы. Мало того, воевать драконов отправилась целая армия, потому как скупили они большую часть слободского боеприпаса. За поимку живого дракона Шаробайка сулил сокровища, якобы хранимые Матерью в сундуках… Кому и зачем мог понадобиться живой дракон, таксист, назвавшийся Мамедом, не знал, но думал, что употребить в дело такую скотину очень даже полезно: вместо огнемета, например. На страх агрессору. На вопрос, какому именно агрессору, и как он собирается управлять крылатой тварью, водитель, дергая небритым подбородком и шевеля горбатым, с торчащими из него черными волосами носом, процедил презрительно: — знаем, каких… Расплодилось пыльцеедов — нормальным людям житья нет. То файерболы взрывают, то динозавры по огородам, как у себя дома, шастают. Весь, почитай, урожай капусты потоптали… Спустить на них всех дракона — пусть-ка на этом свете адской сковородки отведают.

Проколов в собственной логике он не видел.

К месту побоища Мамед подъезжать категорически отказался. Остановил машину у реки, километрах в трех, и — ни в какую. Тарантас, мол, нэ его, а казэнный, взятый в арэнду. И, ежели дракон его подпалит, возмещать придется из своего кармана.

Три километра многовато, сказал учитель. Можем не успеть. И протянул водиле десятку. Водитель десятку взял, но предупредил: — Если что — пеняйтэ на сэбя. Лумумба пенять согласился, и мы поехали дальше.

А потом из леса, как вражеская субмарина из пограничных вод, поднялся дракон. От морды до хвоста было в нем метров двадцать — у меня аж дух захватило. Размахом крыльев он свободно покрывал площадь футбольного поля… Пыхнув огнем, тварь подожгла лес и вновь скрылась за пылающими стволами.

В этот же миг грохнуло так, что заложило уши, и дракона, как жареную курицу, подбросило над деревьями. Нас тоже подбросило, одна покрышка лопнула, тарантас ухнул в канаву и перевернулся.

С Мамедом случилась истерика. Утратив дар человеческой речи, он рычал, плевался, как павиан, и хватал попеременно то меня, то Лумумбу за грудки. Учитель не глядя протянул таксисту увесистый кошелек, и пошел вперед, не отрывая взгляда от деревьев, за которыми скрылся дракон.

Я пошел за ним, пытаясь высмотреть безопасный путь — вокруг начинался капитальный пожар. А потом я увидел Мать Драконов. Она парила над лесом, и её длинные белые волосы клубились в горячем, поднимающемся от земли воздухе, как облако.

— Скорее! — завопил наставник и рванул к ней, прямо через тлеющий подлесок.

Слава богу, мы с Лумумбой успели принять по дозе, так что оба были на пике формы. Это нас и спасло.

Волна эйфории как раз схлынула, оставив холодное ощущение магущества. В Академии курсантов специально тренировали справляться с чувством восторга. Даже использовали отрицательное подкрепление, чтобы не возникало соблазна вмазаться просто так.

С привычным уже равнодушием я проследил, как сдвигается Завеса и мир раскалывается на два света: на тот, и на этот. Фигура наставника стала однобокой. Только правая половина головы, одна рука и одна нога, а вся левая его часть приобрела зыбкую, эфемерную текучесть и исчезла в Нави. Стволы деревьев, камни, даже тарантас Мамеда, сделавшись пронзительно четкими и ясными, больше не отбрасывали тени.

В "том" свете Мать выглядит устрашающе. Волосы, в Прави бывшие белыми, здесь сияют чистым серебром, вместо глаз, носа и рта — темные провалы. Она левитирует на столбах света, бьющего из ладоней. Вокруг, окутывая её, как саваном, клубится сила. Сила темная, дурная. Она как черное, чадящее пламя, и от нее инстинктивно хочется держаться подальше.

— Ваня! — зовет Лумумба, становясь в боевую позицию. — Давай вместе, в три касания!

И мы даем.

Мать беззвучно кричит, корчится, а потом, оторвав от себя кусок черного савана, набрасывает его на нас, как пелену. Я моментально слабею — будто выключили лампочку у меня в груди. Сердце затихает, как уставший двигатель, и ничегошеньки больше не хочется. Даже дышать. Руки сами собой опускаются, и Навь, окружив меня плотным коконом, начинает затягивать к себе в нутро.

Лумумбе же черная сила Матери не причиняет никакого вреда, даже наоборот. Впитав свою часть савана, бвана громко смеется, запрокинув голову и кровожадно оскалив зубы. А затем, набрав полные щеки ветра, с силой дует на меня — и саван сдувает. Как рваная паутина, он опадает на землю и исчезает. Выпрямившись, я встряхиваюсь, словно пес, которого заели блохи — именно такое ощущение оставляет послевкусие темной силы, и начинаю дышать нормально.

Наставник делает свой ход. Раскрутив над головой огненное лассо, он набрасывает его на Мать. Петля затягивается на шее, не давая ей подняться выше. Мы с Лумумбой тянем, пытаясь посадить её на землю, но магичка не сдается. Тёмная сила поддерживает её в воздухе, не давая упасть, а потом Мать срывает с неба тонкий серпик луны и, как ножом, перерезает им огненную нить Лумумбы.

Освободившись, она раздирает Завесу и достает еще одного дракона.

Я застываю столбом: вот как она это делает! Черпает силу не из себя, а прямо из Нави. Её твари — не наколдованные, а самые, что ни на есть, "настоящие". Но удивляться некогда.

Дракон огромный. И черный, до синевы. Взмыв под самый небесный свод и медленно развернувшись, он пикирует прямо на нас. Из пасти его бьет огненный столп, цветом напоминая расплавленный металл. Я чувствую толчок в плечо и слышу бодрый голос наставника:

— Не спи, падаван, веселье только началось. Держи!

Он достает из жилетного кармана крошечную, но растущую на глазах монетку, и вот мы поднимаем над головой щит Джян-бен-Джяна — только он способен выдержать пламя дракона. Щит тяжелый, почти неподъемный. Будто сработан не из шкур тысячи василисков, склеенных желчью отцеубийцы, а из стальной плиты банковского сейфа.

Щит поглощает весь жар, но раскаляется, и мы бросаем его на землю, где от остывает, исходя искрами и поджигая траву. Опять я не успел ничего рассмотреть…

По слухам, на внутренней стороне щита были запечатлены все великие битвы прошлого, а на внешней — грядущего. По крайней мере, так говорили в Академии.

— Не зевай, стажер. — кричит Лумумба. — Твой выход!

Я киваю и достаю из Нави свою заветную сударшана-чакру. Сколько сил и Пыльцы я потратил на её создание — ужас. Пришла пора сдать "выпускной экзамен" и получить аттестат зрелости. В одиночку сразиться с чудовищем. Убить дракона.

Хорошенько раскрутившись, я, как дискобол, запускаю чакру в небо и стальной диск, визжа и вращаясь, врезается в тело твари. Дракон, запрокинув голову, ревет, пока диск, как циркулярная пила, режет его на куски.

— Пять с плюсом, стажер! — наставник довольно потирает руки. — А за зрелищность — дополнительный бонус в виде стаканчика мороженного.

Увидев, что её оружие уничтожено, Мать сатанеет. Воя, как сирена, она вновь запускает руки в Навь и достает огненный шар. Подняв его над головой, магичка бросает шар в нас с Лумумбой, и мы еле успеваем отскочить в разные стороны. Не дожидаясь ответного удара, Мать бросает шары один за другим. Падая на землю, они взрываются, как горшки с греческим огнем.

— Надо брать живьем! — кричит довольный, как кот, Лумумба. — Такая девушка! Персик!

Девушка-персик запускает очередной шар, и он расплескивается о грудь наставника. Меня задевает брызгами и одежда загорается.

— Вы уверены, бвана? — я приплясываю среди горячих угольков, сбивая пламя с рубахи.

— Она станет нашим лучшим боевым магом, можешь не сомневаться. Давай Сеть миродержца! Раз, два, три!

Крупноячеистая огненная сетка окутывает девушку, и поначалу кажется, что нам удалось её спеленать. Но через пару минут магичка, придя в себя, рвет нити голыми руками. А затем…

Воздух разрывает череда выстрелов и Мать, как подкошенная, падает на землю. Становится очень тихо.

От лица девушки ничего не осталось. Грудь тоже разворочена, среди белых осколков ребер виднеются сизые тряпочки спавшихся легких. Сердце не бьется.

— М-м-мать! — ругается учитель. Мы ж её почти связали!

— Мне так не показалось. — звучит незнакомый спокойный голос. Мы оборачиваемся.

Невзрачный, вывалянный в грязи и пепле мужичок. На щеке — глубокая царапина, из которой, теряясь в бороде, стекают струйки крови. Он весь какой-то средний: не высокий и не низкий, не толстый и не худой, ни молодой ни старый… Но взгляд — будто ледяной буравчик. Так и кажется, что дырку провертит. В руке мужичка покоится здоровенный "Носорог".

— Сожалею, если испортил вам игру. — говорит он таким тоном, что можно понять: ни о каких сожалениях речи не идет. — Но я не мог рисковать.

— Это была не игра. — Лумумба, отряхнув руки, поднимается и отворачивается от поверженной Матери. — Вы хоть представляете, какой силы мага вы убили?

— Я застрелил преступницу. — посчитав оставшиеся патроны и с щелчком вернув барабан на место, он сует револьвер обратно в кобуру. — И избавил город и всех его жителей от участи быть сожженными заживо. До ваших магических экзерсисов мне нет никакого дела.

Посеревшие щеки и сузившиеся в иголку зрачки означают, что учитель взбешен до крайней степени. Но он берет себя в руки: на чужой территории, инкогнито — не время качать права…

— Возможно, вы приняли единственно верное решение. — говорит он горько, а затем, после секундного раздумья, протягивает незнакомцу руку. — Василий Лумумба. Маг.

Незнакомец руку принимает спокойно, без опаски и предубеждения, и пожимая, улыбается.

— Очень приятно познакомиться. Таракан. Охотник на магов.

Глава 7

ИВАН

Она была тонкая, мелкая, на вид — не больше пятнадцати. Глаза — как у дикой кошки. Видели таких? Тощие, злые, готовые на всё ради котят.

Маша… Рыжая бестия. У нас в банде была такая. Её даже вожак боялся.

Девчонка сидела на пригорке, рядом с парнем в разбитых стеклах, и, когда Лумумба протянул руку, я думал, она вцепится в неё зубами.

— Зачем вы приперлись, тройной вам тулуп об лед с переворотом. — наставник от такого загиба из уст крошечной девчонки опешил. Я, признаться, тоже присел.

— Барышня… — робко попытался наладить контакт учитель.

— Тамбовский упырь тебе барышня. — она вскочила на ноги и уперла руки в бока. — Мать застрелил Таракан. Драконов тоже мы завалили. Но что мы видим? В последний момент, как чертики из табакерки, из лесу выпрыгивают два паршивых наркомана, делают ручками пару пассов и забирают себе все лавры. — она наскакивала на Лумумбу как молодой, едва оперившийся петушок на старого матерого орла.

Я возмутился. Какое право имеет мелкая пигалица на нас орать? Мы, можно сказать, их жопы из пекла вытащили. Должны в ножки кланяться, да благодарить. По гроб жизни.

— С чего ты взяла, что мы это из-за денег?

— А из-за чего же еще? — встрял парень. Глаза его разъезжались в стороны, как у безумного кролика. — Присвоите себе все заслуги, Шаробайка вам, магам, и поверит. Мы-то кто для него? Так, пушечное мясо…

— Господа! — Лумумба примирительно поднял руки. — Смею вас заверить: никакой славы и наград мы не добиваемся. Оказались мы в вашем городе случайно, проездом. Проснулись среди ночи, от криков испуганного населения. Вмешаться решили исключительно из чувства самосохранения — не хотелось наблюдать поутру руины гостеприимно отнесшегося к нам населенного пункта.

— Мы прекрасно обошлись без вас, город был в безопасности. А теперь… — Маша безнадежно махнула рукой.

— Они правы. — вдруг сказал Таракан, до того не принимавший в беседе никакого участия. — Поймите правильно, молодежь: если б маги её не спеленали — хрен бы я попал. Револьвер — это не снайперка. Всё могло закончится по-другому.

— Вот, Тара, ты всегда так. — буркнула Маша. — Сделаешь большое дело, а победу кому-нибудь другому всучишь, насильно. Дон Кихот хренов. И что нам теперь? Табор сгорел — одни головешки, сокровища развеялись пеплом… А мы в это дело столько бабла вбухали — год можно было ничего не делать, только на балалайке играть.

— Если дело только в компенсации, то я… — Лумумба сделал вид, что лезет в карман плаща, за бумажником.

Маша устало вздохнула.

— Ну откуда у вас деньги? Разве что, наколдуете. — она окинула взглядом Лумумбу, одетого в свой походный, вываренный в щелоке и пропитанный смолой, плащ. Выглядел плащик и вправду не очень, да и весил порядочно, зато мог отразить огненный шар или даже пулю.

— Девушка, не надо грубить. — урезонил её наставник. — Люди мы действительно не богатые, но предлагаем ведь от чистого сердца.

— Чужого нам не надо. — обрубил Таракан. — Сами разберемся. Пойдем к Хрону, посчитаем, может, хоть компенсацию за боеприпас выплатит… А тебе, Маха, я отдам. — он сочувственно посмотрел на девчонку. — В конце концов, это я тебя уговорил.

— Никто меня не уговаривал. — в голосе дюймовочки звякнул металл. — Рисковали вместе, и проиграли тоже вместе. Всё равно без сокровищ Матери это всё бесполезно. Столько, сколько мне нужно, ни у кого нет. Конец всем надеждам. — совсем тихо добавила она отворачиваясь, как бы про себя.

— Жадность — второе счастье, я всегда так говорил. — заржал Обрез. Он явно не проникся моментом.

Маша глянула на парня через плечо — как на искалеченную, но неприятную и опасную зверушку, но ничего не сказала.

— Помнишь, Витюша, я тебе говорил: есть время варежку раззевать, а есть время язык за зубами держать? — Таракан отвесил парню хорошего леща. Из очков, жалобно брякнув, вылетели разбитые стекла.

— Ну…

— Монеты гну. Пальцами. — парень схлопотал еще одного леща. — Попрошу вот господ заезжих магов превратить тебя в тихое незлобивое животное. Ёжика, например. Или черепаху.

— А сколько тебе нужно? — тихо спросил я, пока никто на нас не смотрел. Почему-то перед этой девчонкой я ощущал личную вину. Будто обманул в чем-то. — Ты не думай, мы с бваной не такие уж и нищие. — она горько усмехнулась и покачала головой.

— Прав Таракан. Извини, что наехала. Сами дураки… Может, и не было никаких сокровищ. Попались, как дети на пустые фантики. — подняла ко мне лицо и улыбнулась. Будто лучик солнца сверкнул. — Не бери в голову, заезжий маг.

— А и вправду, Машенька, зачем столь юной девушке так много денег? — встрял Лумумба. Она только дернула плечом, и отвернулась.

— Для Бабули. — вместо нее ответил Таракан, и почесал затылок. — И как я сразу не сообразил… — Маша обернулась к нему, как ужаленная. На бледном, заострившемся лице остались только огромные, полные боли глаза.

— Замолчи. — она еле сдерживалась, чтобы не кричать. — Это не ваше дело. Это ничье вообще дело, и никого не касается.

— Эх Маха, добрая душа… — грустно улыбнулся Таракан и протянул руку, будто хотел погладить её по голове, но передумал. — Да разве ж Бабуля не нашел бы денег, если б это помогло?

— Я узнавала. Амулет десять тысяч стоит на черном рынке.

— Нет такого амулета, который ему поможет, дочка. — вздохнул Таракан. — Да если б был, мы бы всей артелью… Не ты одна Бабуле жизнью обязана. Из тех, кто сейчас в охотниках ходит — каждый второй. Думаешь, мы бы на амулет, кабы он был, копейку пожалели?

— Он ни у кого не стал бы просить. — буркнула Маша. — Он и о нашем с Ласточкой плане не знает. — и уставилась себе под ноги. — Только всё хуже ему. Почитай, каждую ночь… А мы ничего не можем, и только соседей по утрам пересчитываем.

И пошла, не замечая, куда ставит ноги.

— Витяй, пригляди. — скомандовал Таракан. — Да смотри у меня — насчет языка. А то я быстро… — парень молча кивнул и бодро поскакал вслед за Машей. — И чтоб до дому довел. — строго крикнул ему в спину Таракан, а потом обернулся к нам.

— Вы насчет парня плохого не думайте. Хороший он. Просто ушибленный малость.

— Из завязавших? — сочувственно спросил наставник.

— Ни-ни! Чистый, аки слеза младенца. Досталось ему только. В детстве.

— В детстве нам всем досталось. — я, не удержавшись, фыркнул. — И чего из этого сенсацию раздувать?

— Ваня. — негромко позвал Лумумба. — тебя тоже в молчаливое тихое животное превратить? В рыбку, например. Золотую.

— Да не надо меня ни во что превращать. Я и сам, кого хочешь… — я вдруг понял, что это начался отходняк. Отвернулся, вздохнул несколько раз, сжав со всей силы кулаки.

Задержались мы здесь. Обычно после работы я стараюсь забиться в какой-нибудь темный уголок на пару часиков. Пока "тот" свет и "этот" вместе не сойдутся.

— Что, плохо? — спросил Лумумба. Ему-то хорошо… Пятнадцать лет оперативником служит, с самого Распыления. Привык. — Ничего, сейчас поедем. — утешил он, и похлопал меня по плечу. Потерпи чуток. И повернулся, как ни в чем ни бывало, к Таракану. — Так что там с Бабулей?

— Проклятый он. Двоедушник. — Таракан смотрел в сторону. — Днем человек, а ночью — зверь дикий, без разума… Хороший мужик. Скольких детей от горькой участи спас. Маша — питомица его. Он их по помойкам да подвалам ищет, приручает — дети, они же что котята, дичают без ласки. Кормит, лечит, обучает… Да, видно, уж недолго осталось. Не выдюжит. Против проклятья не попрешь.

У Лумумбы сделался очень задумчивый взгляд.

— Расскажете, где его найти? — Таракан удивленно поднял бровь.

— Вы же слышали: денег у них нет.

— Ничего. Уверен, мы что-нибудь придумаем. — Таракан долго молчал, будто решая, доверять нам, или нет. — Вы же, я так понимаю, тоже на свой страх и риск воюете? — спросил учитель и окинул взглядом разоренные окрестности.

— Ох и не простой вы маг, товарищ Лумумба. — Таракан впервые улыбнулся, став лет на десять моложе. — Обещаю содействовать, чем могу.

— А вы — не простой охотник, товарищ Таракан. Обещаю не преминуть воспользоваться вашим содействием. — наставник постучал себя указательным пальцем по кончику носа. Оба рассмеялись, будто старые друзья.

Я незаметно закатил глаза.

— Жалко, что не удалось в вещичках Матери Драконов пошарить. — сетовал Лумумба, когда мы остались наконец-то одни, в нашем номере.

Спать хотелось неимоверно. Запыление всегда отнимает много сил. Чувствовал я себя, как осиновый листок, с которого удалили всю мякоть, оставив лишь тончайшие, похожие на сеточку, прожилки.

Но спать было нельзя. Пока вся Пыльца из организма не выведется — ни-ни. Сколько было случаев: отключится человек, а во сне, как известно, себя не контролируешь… А проснется каким-нибудь мальчиком-с-пальчиком в сапогах и с пулеметом. Проще говоря, у каждого свои скелеты в шкафу. И вовсе незачем их оживлять.

Так что, спросив себе ячменного кофе — настоящий, как нам сказали, можно только в "Зеленом Пеликане" найти, у Мадам Елены, — мы с Лумумбой мужественно бдели.

— Думаете, что-то ценное могло попасться? — от скуки поддержал я разговор.

— Прежде всего, хотелось бы взглянуть на её запас Пыльцы.

— Вычислить поставщиков по качеству наркотика?

— В том числе. — кивнул бвана. — А главное, разобраться: откуда у всей этой аферы ноги растут. Над обычными дилерами обязательно должен быть главный. Координатор. — Лумумба, опрокинув в себя остатки мерзкого кофе вскочил, и, по своей привычке, заходил по комнате. — Сам подумай: по всей стране люди пытаются избавиться от наркотика. Ловят распространителей, казнят наркоманов, борются с маганомалиями… Устали, за пятнадцать лет, от вседозволенности. А здесь — тишина, покой и воля! Даже начальник Агентства в ус не дует, тревоги не бьет, депеш в головной офис не строчит. Почему?

— Привыкли, наверное. — пожал я плечами.

— Почему в других местах не привыкли? Почему там, — он неопределенно махнул рукой в потолок, — нас дергают, если кикимора под полом заведется, а здесь, — теперь он потыкал пальцем в пол, — драконы над городом летают, и никто не чешется?

— Ну, говорил же Шаробайко: до Москвы далеко, у них здесь свои законы… А и правда, бвана, чего вы так кипятитесь? Вон, про Мангазею рассказывают: тамошние бароны завели моду Запыленных на службу брать. И боевых берут и природных… Даже у нас, в Москве, за погодой маги следят!

— Ты меня не путай, стажер. — Лумумба затряс головой. — В столице всё под контролем. Хозяевам Мангазеи тоже не резон собственные угодья разорять, они магической силе меру знают. А здесь — он выглянул в окно — всё как-то по-глупому. Анархия, одним словом. Разброд и шатания. Возьми хоть Мать Драконов: колдунье такого уровня, а тем более, Долговечной, были бы рады везде. И у баронов, и у нас в Агентстве. А на что она свой дар тратила? На мелкий шантаж нищих фермеров. Какой в этом смысл?

— Эх, жалко, угрохали её эти горе-охотнички… — я, зевая, потянулся. — Моя бы воля — шкуры бы с них спустил и на просушку вывесил.

В следующий миг я очутился на полу. Удар был бесконтактным, Лумумба мог это делать одним взмахом брови.

— Объяснить, за что?

— Очень бы хотелось услышать… — буркнул я, потирая копчик.

— Ты, Ваня, не помнишь первых лет после Разлома. А уж жизнь до него — тем более…

Как не помнить! Особенно, до того, как к монахам попал… Детские банды — самые жестокие, ибо дети не отличают добра от зла и не испытывают сочувствия к ближнему, а просто хотят выжить. Я был тогда одним из младших — только что пятый день рождения отпраздновал. Подростки такую мелюзгу и за людей не считали. Чтобы доставались хотя бы объедки, такое делать приходилось… Я потряс головой и зажмурился. Те годы я действительно старался не вспоминать. Иногда, внезапно проснувшись среди ночи, стыдно признаться, начинал плакать. От облегчения, осознания, что я уже вырос, и больше никогда не стану прежним. Маленьким зверенышем по кличке Глист…

— …Между порядком и хаосом, стояли только они: вот такие вот охотники. — закончил Лумумба не заметив, что я на время отключился.

— Убийцы они. Им мага замочить — что утереться. Извините, бвана, можете превратить меня в гусеницу на этом самом месте, но что охотники — благородные люди, искренне радеющие о благе общества, вы меня не убедите. — на всякий случай я всё-таки отполз подальше. — Возьмите хоть мегеру эту рыжую… От полу — метр с кепкой на коньках, а предоставь ей возможность — вцепится прямо в горло. Зубами. Повернись спиной — всадит нож под лопатку, да еще и карманы обчистит. У них даже имен нет! Таракан, Обрез… Как цепные псы, ей богу.

Лумумба протянул руку, помогая мне встать. Усадил на стул, протянул кружку с кофе, заботливо наполнив её из кофейника. Сел рядом. От кофе явственно пахло желудями.

— Ты думаешь, что маги и охотники — по разные стороны баррикад. Одни призваны колдовать, а другие — это самое колдовство пресекать. — крякнув, он расстегнул ремень, снял через голову перевязь с пистолетами и повесил её на спинку кресла. Затем принялся, упираясь пятками, стаскивать сапоги. — Но это не так. Когда-нибудь ты поймешь, что делаем мы одно общее дело.

Я не стал возражать. Может, наставник и прав. Когда-нибудь всё станет как раньше, и все станут счастливы.

Но… Он сам сказал: я уже не помню, как было раньше. До Распыления. И таких, как я — больше. Старики постепенно вымирают, а дети, особенно родившиеся сейчас, не знают другой жизни. Они не могут представить мир без магии. Я не могу.

Утро нас порадовало визитными карточками, их принес управляющий. Мы с Лумумбой, пребывая в куда более приятном расположении духа, чем вчера, кушали чай.

Похмелье… От любого удовольствия бывает откат, и Пыльца не исключение. Как погано я себя чувствовал вчера — словами не передать. И наша размолвка с наставником — следствие банальной ломки. Конфликт отцов и детей вечен. Нужно просто смириться с тем, что мы живем в немного разных временах.

После отдыха, хорошего сна, между нами установились мир и благодать. Было очень покойно сидеть за столом, перед самоваром, вдыхая ароматы свежеиспеченных бубликов и клубничного варенья.

— Ну-ка, глянем… — Лумумба мановением брови приказал подать визитки. — Господин Дуринян, Тигран Аванесович, виноторговец. Приглашает отобедать в ресторации "У Чаши", в два пополудни. Господин Ростопчий, Михайла Потапович, промышленник. Приглашает к себе домой. Адрес прилагается. Господин Цаппель, градоначальник… О! Вот это интересно: контрамарка на две персоны в "Зеленый Пеликан". Концерт-кабаре и ужин в нашу честь.

— В нашу честь? — удивился я.

— Мы нынче знаменитости, Ваня. — Лумумба кивнул на газету, лежащую на том же подносе, что и визитки, и сложенную так, чтобы видна была наша с начальником большая фотография, сделанная прямо на пороге гостиницы. — Спасители города. Победители Драконов. — нараспев прочел учитель. — Как удачно всё складывается: теперь не мы будем искать клиентов, а наоборот. — плеснув в блюдце раскаленного чаю, наставник подул на него и шумно выпил. — Только вот… — отставив чай, он защелкал в воздухе пальцами, будто пытаясь уловить нужные слова. — Одеться бы соответствующе.

— А чем плохи мундиры? — я даже удивился. Очень мне нравилась форма нашего управления: строгий тёмно-зеленый китель с галунами, брюки с золотым кантом, жесткая фуражка с лаковым козырьком…

— Тем, что они — мундиры, садовая твоя голова. — беззлобно ругнулся учитель. — Мы ж теперь совсем другие люди. Факиры. Заклинатели. Мы исполняем желания и дарим волшебство! — я растерялся.

— И… что делать будем? — никогда о себе не думал, как о факире и заклинателе.

Лумумба уже тянул вышитый бисером шнур для вызова слуг. Примчался управляющий. Такой же набриолиненный во всех местах, как и вчера. Бвана критически оглядел его малиновый бархатный пиджак, чесучовые модные галифе, лаковые, пускающие зеркальные блики, узконосые ботиночки…

— А скажите мне, любезнейший, где можно раздобыть вот такой же дивный лапсердак? Нас тут, понимаете, в гости пригласили, а мы — с дороги, не подготовимшись…

— Осмелюсь спросить-с, к кому приглашены господа маги?

— В… Зеленый Пеликан, так, кажется? — бвана небрежно бросил на стол визитку, всю заляпанную золочеными завитушками.

— О-о-о, к Мадам Елене? — тонко улыбнулся управляющий. — К Мадам Елене господа одеваются только в парадное. Фрак, пластрон, гвоздика в петлице. Всё это можно найти в торговом доме господина Ростопчия…

— Никаких гвоздик. — Лумумба бросил в руки управителя пухлый бумажник. — Только орхидеи. Желательно, черные. Гулять, так гулять.

Глава 8

Иван

— Чувствую себя не в своей тарелке. — буркнул я недовольно.

— Привыкай. — отмахнулся важный, как павлин на заседании городской комиссии, Лумумба. — Для настоящего оперативника не существует чужих тарелок.

— Вам-то хорошо. На вас-то вон, костюмчик как влитой сидит.

Драгоценный учитель выглядел, как принц крови. Роскошный шелковый бант подпирал благородные бакенбарды, а орхидея в петлице благоухала так, что хотелось открыть форточку. На меня же фрака не нашлось. Только пронзительный, как небесная синь, камзол, расшитый золотым позументом, и — позор на мою рыжую бедовую голову, — панталоны, схваченные у колен серебряными бриллиантовыми пряжками.

В сотый раз я нервно провел ладонями по штанинам и пошевелил плечами. Уверен: одно неосторожное движение, и бархат лопнет по всем швам.

— Да не возись ты! — приказал Лумумба. — Кто ж виноват, что на тебя ни один фрак не налез? Радуйся, что хоть это было. Портной сказал, от прошлогоднего карнавала осталось: заказал один молодчик, да так и не забрал — убили его раньше…

— Вот уж славно! Обрядили, как клоуна, да еще и в покойничьи шмотки. Спасибо вам, бвана, по гроб жизни, век воли не видать… — получив подзатыльник, я обиделся и запыхтел.

— Не ёрничай. Да не чешись! Дамы, знаешь ли, не выносят, когда при них чешутся.

— Пряжки под коленями жмут.

— Ничего, потерпишь. И в носу ковырять не смей.

Я в сердцах отвернулся. Мало того, что обрядили, как лакея, дак еще и носом тычут.

— Извини. — через пару минут наставник легонько похлопал меня по коленке. — Волнуюсь я что-то.

— Опять предчувствие? — предчувствия Лумумбы обычно не предвещали ничего хорошего.

— Да не то что бы… — он слегка, чтобы не помять фрак, пожал плечами. — Так, соображения некоторые. Ты, главное, не расслабляйся. Мало ли что.

В первый миг, войдя в заведение Мадам Елены, я был ослеплен.

Зеркала. Над зеркалами — хрусталя. Меж них — плюшевые шторы с кистями. Паркет натерт так, что глаза слепнут. В дальнем конце — возвышение, прикрытое до времени малиновым занавесом. Фонтан, устроенный посреди зала, выбрасывает хрустальные струи под самый потолок. Столы так и ломятся от всяческий яств. За ними сидят господа. И дамы.

Глаза у меня и вовсе на лоб полезли: в нашей скудной армейской жизни о том, что такие дамы на свете водятся, я и помыслить не мог. Бриллианты, голые плечи, глубокие эти… как их… декольте. Все титьки наружу. И не стесняются совсем! У одной в разрезе юбки видно, где кончается чулок в сеточку и начинается… О-бал-деть, одним словом.

Лумумба незаметно толкнул меня в бок.

— Ваня, не пялься так откровенно.

— Извините, бвана. Не могу удержаться: такие дамы…

— Это, стажер, не дамы.

— Ну женщины…

— И не женщины. Это шлюхи, Вань. Дамы в такие заведения не ходят. Но имей в виду: вести себя с ними нужно, как с дамами.

— О…

— Ничего, разберешься. Главное, поменьше пялься и руки не распускай. На развлечения денег нет.

Через весь зал, лавируя среди белоснежных столов, к нам плыла… Вот точно не шлюха. Высокая, с черными, коротко завитыми волосами. Изумрудное, словно из змеиной чешуи, платье обливает фигуру, как дорогое вино. На шее, в ушах и на запястьях благородно и тускло поблескивают золотые кольца.

Она улыбнулась большим красивым ртом и сказала:

— Добро пожаловать в моё заведение.

Наставник, не растерявшись, щелкнул каблуками и склонился к шелковой черной перчатке. Я же стоял столбом, забыв все наставления учителя. Голос у нее был… Вот если золотую ложечку погрузить в банку с медом и медленно так, тягуче помешивать — он самый и будет. А когда она вспорхнула ресницами, будто крылышками, меня аж током пронзило. Откуда-то из живота начал распространяться жар, и я испугался, как бы он не дошел до щек: то-то сраму не оберешься…

— Василий Лумумба. — отрекомендовался учитель. — К вашим услугам. А это — мой ассистент. — он небрежно кивнул в мою сторону и незаметно пнул по туфле. Я спохватился и, копируя наставника, клюнул протянутую перчатку. Пахла она… Не знаю. Чем-то таким знакомым. Терпким и как будто жгучим. Лилии и кайенский перец?

— Иван. — я чуть не дал петуха. — Иван Спаситель. Т-тоже к вашим услугам.

— Какая прелесть. — она улыбнулась большим красивым ртом. — А я Мадам Елена. — и подмигнула. Ей богу, не вру!

— А! Я так понимаю, наши герои! — к нашей компании приблизился лощеный и прямой, как циркуль, господин. Он тоже был во фраке — тканью получше чуток, чем у наставника, но сидящем, как шинель на вешалке. Он схватил Лумумбину ладонь и затряс, проникновенно глядя тому в глаза. — Премного благодарен. Даже, можно сказать, обязан. Потрясен. Впечатлен. Восхищен. — всё это время он тряс. Наконец учитель осторожно извлек у долговязого свою конечность и вопросительно приподнял бровь. — О! Где мои манеры… — господин, прижав руки к бокам, поклонился. — Кнут Гамсунович Цаппель. Градоначальник.

Я чуть не закатил глаза. Казалось, эти реверансы никогда не кончатся. А жрать хочется! И тянет по залу тушеной в орехах курицей, и свиными эскалопами, и, черт меня побери, дорогими шампанскими винами; и где-то уже начинает играть музыка и занавес колеблется призывно и завлекательно…

А мы до сих пор стоим в дверях и кланяемся, как болванчики.

— Господа! — фальцетом вдруг взревел Цаппель, роняя монокль. — Прошу за наш столик. — и он зашептал Мадам почти что на ухо: — Леночка, душенька… не возражаешь, если я сам займусь господами? Вот и славно, вот и договорились… А я уж тебе, как всегда… я уж…

Улыбнувшись нам еще раз, Мадам Елена равнодушно глянула на градоначальника — лысина у того покрылась мелкими бисеринками пота — и неторопливо удалилась. И это было отдельное зрелище! Спины у её платья не было вообще, кожа аж светилась, а бедра двигались в таком ритме, что…

Меня вновь толкнули в бок.

— Не зевай, стажер! — подмигнул Лумумба. — Предчувствия меня не обманули…

Через несколько минут мы наконец были представлены и усажены за самый большой и роскошно убранный стол. Публика подобралась заочно знакомая: тут были и упомянутый Шаробайкой господин Дуринян — чем-то смахивающий на нашего гостиничного управляющего набриолиненый хлыщ в шелковом пиджачке и рубашке с бриллиантовыми запонками. И господин Ростопчий — мужчина, напротив, основательный и крупный. Кабаньи щеки его отливали апоплексическим румянцем, маленькие глазки смотрели недоверчиво и настороженно, а могучая шея высвобождена из черного галстуха, — его хвостики уныло свисали на крахмальную грудь. Располагался Ростопчий вольготно и широко — видно, при своих габаритах никогда не чувствовал себя слоном в посудной лавке…

Дальше сидел еще один. Представился, как Ян Живчик. Говорил он по-русски с еле заметным, очень мягким акцентом. Волосы имел золотые и кудрявые, но видно, что редеющие на темени и у лба, глаза голубые, но мутные от выпитого — перед блондином на столе стоял хрустальный графин, на дне которого едва плескалось что-то густое и почти черное. Фрачок на нем был завалящий, рубашка несвежая, а руки с длинными нервными пальцами постоянно пребывали в беспокойном движении, как у карточного шулера.

Странно было вот что: он явно не вписывался в компанию блестящих богачей, торча меж них, будто редька средь благородных роз. Но, тем не менее, когда он что-нибудь говорил, все замолкали, несмотря на слегка пьяное заплетание языка. Вот он обратился к Дуриняну, и армянин тут же почтительно наклонился ближе, а затем во весь голос расхохотался, будто услышал уморительнейшую шутку. А в следующий момент блондинчик через стол доказывал что-то фон Цаппелю, и тот, склоняя благородные седины, кивал острым носом… Дамы, сидящие за столом, но нам почему-то не представленные, обращались к блондинчику запросто, называя Янеком, и всё время хихикали.

Один Ростопчий в этом царстве всеобщего веселья был будто угнетен. Когда блондин обращал на него внимание, гигант только невразумительно рычал, демонстративно напихивал в рот что попадет с тарелки и яростно жевал, не вступая в прения. Чем-то ему Живчик, в отличие от других, не нравился.

Лумумба блистал. Сверкая белозубой улыбкой, он рассказывал анекдоты дамам, подливал вина в бокал градоначальника, так же, как Дуринян, хохотал над неуклюжими остротами Янека… Потом учитель принялся рассказывать, что такое настоящий африканский бокор.

— Вот умер, например, ваш богатый, а потому горячо любимый дядюшка. — вещал он проникающим в душу басом. — А завещания не оставил. Тяжба меж наследников может затянуться на многие годы, поглотив немалую часть состояния… Как быть? — он небрежно глотнул вина, — Конечно же, пригласить меня! Я поднимаю усопшего дядюшку и задаю ему вопрос, интересующий скорбящих наследников. Дядюшка отвечает — сия юдоль скорби ему уже до лампочки, и он быстренько, не чинясь, озвучивает завещание в присутствии понятых и стряпчего… Вуаля! Все довольны.

Янек, недовольный тем, что внимание переключилось с него на нового фаворита, презрительно фыркает.

— Или вот еще случай… — не обращая на него внимания, продолжает наставник. — Хочет уважаемый всеми коммерсант избавиться от конкурента…

— Всё это ерунда. — вдруг чеканит Живчик и обводит стол помутневшим взором. — Зомби-шмомби, порчи с приворотами… Бабкины сказки. А вот я… — он поднимается, шатаясь и держась одной рукой за спинку стула. Из кончиков пальцев у него вырывается здоровенный язык пламени, все пригибаются. Дамы возмущенно пищат, у одной из них загорается перо в прическе…

— Впечатляет. — спокойно говорит Лумумба, осторожно изымая перо из волос у дамы и макая его в стакан с водой. — Нет, правда… Вы молодец. Только с контролем нужно поработать. — хладнокровно достает сигару и, в свою очередь, вызвав тонкий и четкий, как у газовой горелки, язык, прикуривает.

На этот раз стол аплодирует.

Янек пыжится и пытается совершить еще какой-то пасс, но тут подлетает Мадам Елена и, взяв его под локоток, начинает что-то шептать. Янек обреченно внимает. Затем кивает и выходит из-за стола.

— Извините за причиненные неудобства. — говорит, улыбаясь, Мадам. — Я распоряжусь насчет шампанского… — и пытается увести Янека.

Тот упрямится. Вырывая руку, он стремится рухнуть на своё место, но Елена, не отпуская, тянет его в сторону. Наконец Пьяного удается усадить за соседний стол.

Янек как будто успокаивается. Он сидит, бессильно откинувшись на спинку, заломив одну руку назад, и вытянув ноги. Глаза его томно прикрыты, и теперь видно, как он плохо выбрит: по подбородку расходится неровная синева…

Хозяйка кивает лакею, тот исчезает и возвращается с полным подносом всякой всячины. Быстро и умело накрывает стол: лафитничек, селедочку, посыпанную зеленым лучком, картошечку, исходящую масляным, прозрачным паром… Мадам Елена наливает по рюмочке и они с Янеком, чокнувшись, как старые приятели, выпивают вместе.

Затем Мадам, клюнув блондинчика в щеку, уходит, покачивая бедрами, а на сцене вдруг раздергивается занавес. Звучит бодрая музыка, из дальних кулис с игривыми визгами выскакивают девушки в коротеньких юбочках и перьях и начинают дрыгать затянутыми в черную сетку ногами. Публика оживляется. Мужчины похохатывают в такт и подкручивают усы, лакеи, молодецки выпятив ливрейные груди, снуют меж столиков, фонтан выбрасывает в воздух хрустальные струи — словом, веселье набирает обороты.

И тут, застав девушек с вскинутыми над сценой ногами, раздается пронзительный вопль. Кричит Янек.

— Елена! — кричит он так, что музыканты, взяв несколько нестройных нот, смущенно замолкают. — А ведь я тебя предупреждал! Я говорил тебе не водиться с этой шушерой! — Янек, пошатываясь, вновь воздвигается над стулом. — И моё терпение на исходе! — каждую фразу он выкрикивает визгливым, надтреснутым фальцетом. — Ты пожалеешь, Елена, что не слушала меня! — та уже спешила с дальнего конца зала, но дело было сделано: все присутствующие с любопытством ожидали новых выкриков. И они последовали.

— Все сволочи! — орал Янек, указывая поочередно то на Дуриняна, то на Цаппеля или Ростопчия. — И ты, и ты, и ты тоже… Коньяк! — он фыркнул в рюмку, как морж. — Ну какой же это коньяк? Так, видимость одна. Уж я-то знаю. Всё-о-о про вас знаю… И повернулся к подошедшей Елене. — Ах ты, змея…

На мгновение нам перекрыло вид на Живчика спиной дюжего лакея, а в следующий миг он уже сидел на своём стуле и скорбно смотрел в рюмку. С носу у него, по-моему, капало.

Постепенно о Янеке забывают. Возобновляется гул разговоров, стук вилок и ножей. Мой аппетит, пропавший было от смущения, возвращается с новыми силами. Сгрузив себе в тарелку сразу три отбивных, я почувствовал себя счастливым. А еще были фаршированные раковыми шейками яйца, паюсная икра, обложенная салатным листом, маленькие такие бутербродики с зелеными невкусными сливами на палочках, и варенье из печенки. Наставник на мои восторги долго смеялся, а потом, слава богу, просветил, что никакое это не варенье, а фуа-гра, а невкусные сливы — оливки…

Словом, оторвался я по полной. Учитель не мешал. Только изредка по-отечески похлопывал по плечу да подливал клюквенного морсу вместо вина. А чего? В Москве мы, конечно, не голодаем, но таких разносолов нет. Всё больше макароны и тушенка с армейских складов…

Девушки на эстраде отплясали — мне лично очень понравилось; за ними вышел бледный клетчатый хлыщ в беретке и почитал стихи. Я не прислушивался, но Лумумба несколько раз кивнул одобрительно и даже милостиво похлопал в конце.

Потом на сцену выкатили сверкающий, как айсберг, рояль. Все оживились и притихли. Свет погас, оставив только желтый круг рядом с роялем, за которым уже сидел тот самый хлыщ со стихами, а в круге явилась… Мадам Елена собственной персоной! На ней было что-то сверкающее, как рыбья чешуя, облегающее — никакого простора для фантазии, ей богу, сверху совсем прозрачное, а к низу падающее шуршащими волнами. Откуда ни возьмись перед алыми губами возник микрофон, и она запела. Причем, не по-русски, а по-английски.

Не знаю… То ли стадо медведей, что пробежалось по моим ушам, давно в диких лесах сгинуло, то ли я вообще человек для музыки неподходящий… Лично мне кажется так: девчонки перьях куда как круче.

И вдруг песню разрывает душераздирающий визг. Я обрадовался ему, как родному: есть повод прекратить эту иностранную тягомотину. Видно опять Янеку что-то не понравилось.

Пока включили свет, пока разобрались, кто кричал… Оказалось, официантка.

Живчик был мертв. При включенном свете стало видно, что под стулом скопилась немаленькая лужа крови, а в спину его — это выяснилось при ближнем осмотре — прямо через плетеную спинку, был воткнут нож для колки льда, по самую рукоятку.

Мы с Лумумбой одновременно посмотрели на часы: два пополуночи. Близко подходить не стали. Я было хотел, но учитель вовремя дернул меня за рукав.

Кордебалет разбежался. Мадам Елена, спустившись со сцены, была бледна, но держалась. Дуринян, так заливисто смеявшийся над шутками Янека, меланхолично сидел за столом и крошил на скатерть корочку хлеба. Цаппель кудахтал и, как петух, хлопал себя руками по бокам. Ростопчий, пробасив "собаке собачья смерть", бросил салфетку и гордо двинулся к выходу, но столкнулся с человеком в черной форме с погонами и фуражке.

Форменный человек обладал гладко выбритой, выдвинутой вперед челюстью, стальными и узкими, как танковые амбразуры, глазами, и большим, хищно шевелящимся носом. Ни мало не смутившись, он впихнул Ростопчия обратно в зал, захлопнул двери и, приставив к ним двух бульдогов в таких же, как у себя, черных мундирах, гаркнул:

— Всем оставаться на своих местах!

Мы расселись. А что? Развлечение предстояло не хуже прежнего…

— Наверное, Мадам Елена вызвала. — шепнул фон Цаппель. — Какое несчастье, ай-ай-ай… Это наш полицеймейстер, Отто Штык. Служака, но дело знает. — он покосился на мертвого Янека. — Прямо в заведении, при всем честном народе… Какой удар по репутации. Бедняжка Елена…

Отпустили нас уже на рассвете. Я клевал носом и чувствовал себя, как морковка вареная. Но бессердечный Лумумба объявил: раз уже утро — ложиться смысла нет. Наставника распирала кипучая энергия. Громким трезвоном шнурка предупредив прислугу, он сгонял полового за самоваром и бубликами и, вольготно раскинувшись на софе в парчовом халате и с трубкой в зубах, возвестил: — продолжаем разговор! Я осоловело моргнул.

— К-какой разговор? — по дороге в гостиницу мы не проронили ни слова.

— С нашего приезда случилось три убийства. Тебе это не кажется чересчур, молодой падаван?

— Откуда я знаю? — с появлением самовара я оживился. — Может, это у них в порядке вещей…

— Не скажи! — устроившись за столом, наставник налил себе и мне чаю. — Ты обратил внимание, с каким рвением приступил к расследованию уважаемый полицеймейстер? Прямо душа радуется!

— Ну, хоть кто-то в этом сонном царстве относится серьезно к своим обязанностям… — буркнул я и подсел к столу. От бубликов шел такой аромат, что слюнки текли.

— Да, это, конечно, отрадно. Но тем не менее: судя по реакции гостей, к такому здесь не привыкли. Обычная уголовщина, в отличие от сказочных превращений, местной публике в диковинку. Штык так суетился потому, что наконец-то смог проявить себя. Ведь маганомалии — не его епархия, там должен звездить Шаробайко.

— Ага… я усмехнулся. — Может, и должен, но не обязан. Вспомните, бвана, как он отреагировал на смерть Кукиша.

— Так ведь и я об том же! — Лумумба выбил трубку и со смаком укусил бублик. — маганомалии здесь на каждом, почитай, шагу, а вот банальное убийство шокирует.

— Как вы думаете, кто это? — спросил я. — Мы-то, разумеется, ни при чем…

— Не скажи, друг ситный! — бвана довольно улыбнулся. — По мнению Отто Штыка, полицеймейстера, мы с тобой очень даже причем!

— У нас мотива нет.

— Это знаем только мы. Ростопчий, например, во всеуслышанье заявил, что маги — одна шайка-лейка, и искать убийцу надо среди них. А Дуринян добавил, что Живчик приехал в город совсем недавно. Так же, как и мы… Ты на пальчики его внимание обратил?

— Шулерские пальчики. Самые, что ни на есть. Он всё время будто колоду перебрасывал.

— И что-то он такое знал. — Лумумба обмакнул бублик в мед. Помнишь, как он тыкал пальцем то в одного, то в другого…

— Да он и в нас с вами тыкал! Хотя мы-то его в первый раз видели.

— Очевидно, покойный оказывал услуги магического характера, и испугался что мы перехватим клиентуру. Естественно, он оказался в курсе многих городских тайн.

— И, когда нависла угроза разоблачения…

— Скорее всего, убийца просто запаниковал. Действовать нужно было немедленно — кто знает, что пьяному придет в голову в следующий миг? Орудием послужил нож для колки льда…

— В баре таких несколько штук, я сам видел.

— Вот именно. И валялись они без всякого присмотра.

— Это мог быть кто угодно: хоть гость, хоть кто-то из прислуги…

— Лакей мог быть подкуплен. — кивнул наставник.

— А что, сам он не мог иметь зуб на Янека?

— Служивые люди обычно действуют не так. В тёмном переулке, кирпичом по башке… или ребра переломать — тоже милое дело. Но чтоб с таким размахом и риском? Вряд ли. Выяснив, кто убил Янека, мы, скорее всего, выйдем на дилера Пыльцы!

— Предчувствие? — я понимающе улыбнулся.

— Элементарная дедукция. Кукишу тоже заткнули рот — как и ему. А Лёня как раз и хотел рассказать о Пыльце…

— Вы сказали, три убийства.

— А про Мать Драконов ты забыл? Её ведь тоже застрелили.

— Но она…

— Точно знала, где взять наркотик. С её силой, думаю, девушка жрала Пыльцу ложками. Возможно, она и подалась в эти края с таким расчетом: быть поближе к источнику.

— Значит, вы думаете, что охотники тоже замешаны?

Учитель поморщился.

— Не уверен. Не того типа человеком мне показался Таракан… Но — всему своё время. А пока… — Лумумба, дотянувшись до шнурка, дернул что есть мочи. Раздался оглушительный трезвон, и, не успели мы прочистить уши, как примчался управляющий.

— А скажите, любезнейший: где в вашем городе можно раздобыть Пыльцы? — с места в карьер спросил Лумумба.

Я подавился чаем.

Несколько минут ушло на то, чтобы привести меня в чувство. Управляющий заботливо похлопал по спине, дал салфетку, вытер разбрызганные по скатерти слюни и только потом осторожно сказал:

— Вообще-то, торговать Пыльцой запрещено законом.

— Вот ведь незадача! — всплеснул руками наставник. — А мы-то как раз поиздержались… И вот ирония судьбы: маги — я имею в виду, лицензированные маги, имеющие спецразрешение употреблять Пыльцу и делающие это без всякого вреда для здоровья — есть, а точек, где они могли бы искомое приобрести — нет.

Управляющий скорчил сочувственную мину.

— При всем моём уважении… Вы же понимаете, я могу лишиться места… Но, раз уж вы "лицензированные" маги, и можете предъявить "разрешение"… Могу поделиться одной сказкой, имеющей хождение в нашем городе. — и он кинул косой взгляд на Лумумбу.

— Делитесь. — решил наставник. — Мы никому не скажем.

— Ходит один слух… — управляющий подошел к двери и осторожно выглянул. Затем прикрыл её поплотнее и, вернувшись, зачастил: — ходит слух, что распространяет наркотики без всякого счету и по совершенно сходной цене, некая Баба Яга.

— Так… — поощрил его Лумумба, ибо слуга вновь замолчал. — И где её найти?

— Нигде. Нужно просто пойти ночью на кладбище и встать там, средь могил. Три раза хлопнуть в ладоши, три раза притопнуть, обернуться трижды вокруг себя и сказать: — Без ковша пришел. Там же, под ближайшим надгробием, оставить деньги и спокойно идти домой. Пакет с Пыльцой, как правило, уже ждет.

Действительно, всё предельно просто. Никто никого не видит, куда деваются деньги — неизвестно, и как поступает товар — тоже. Наверняка, действует по типу Нити Ариадны: есть привязка к месту — то бишь, кладбищу, вербальное воздействие и движения активизируют заклинание, и всё шито-крыто. Любой может отмазаться: гулял, мол, на чистом воздухе…

— Ну что ж… — довольно потер руки наставник, когда управляющий удалился. — Остается проверить, хорошо ли работает система доставки Бабы Яги.

— Как? — с интересом спросил я. И тут же об этом пожалел.

— Как это как? — возмутился Лумумба. — Конечно же, отправить тебя на кладбище.

Глава 9

Иван

— Ну почему именно я должен идти на кладбище?

— Потому что ты — помощник. — с ангельским терпением пояснял Лумумба. — Будет неправдоподобно, если средь могил начнет рыскать великий маг и некромант, собственной персоной. Не по статусу. Да и подозрительно зело… Особенно, после моих рассказов про зомби.

— А вдруг я чего-то не замечу? Вдруг не уловлю тонкие вибрации?

Честно говоря, идти на кладбище, ночью, одному — страсть как не хотелось. Но так же я прекрасно понимал, что придется. В некоторых случаях Лумумба бывал совершенно неумолим. Не признаваться же, что я до смерти боюсь покойников. То есть, обыкновенных мертвецов — убитых там, или умерших от какой болезни, но еще свеженьких — сколько угодно. Но тех, кто немалое время пролежал в сырой земле… Чур, чур, оборони великий макаронный монстр!

— Кончай сопли распускать. — беззлобно ругнулся Лумумба и зевнул во весь рот.

Днем мы поспать не успели. В гостиницу приперся городовой и два часа скрупулезно расспрашивал. Казалось бы: ну какая ему разница, где мы были до того, как приехать в их замечательный город, да чем там, где были, занимались? И что привело нас сюда, и по какой причине проявили альтруизм в борьбе с Матерью Драконов, да поминутно — где, чего, сколько, как… измотал почти до смерти.

После всего я охотней отправился бы в свою комнату — не такую роскошную, как у наставника, но зато с пуховой периной.

— Фонарик хоть бы дали. — канючил я, с тревогой выглядывая в окошко. Так и знал: сплошные тучи. При моей невезучести все шишки соберу. — Знаю, есть у вас…

— Обойдёсся. — обрубил Лумумба. — примешь дозу и сам будешь, как фонарик. Народ только не пугай…

Я немного приободрился. Доза — это хорошо. Это повышает шансы. Со стороны учителя — неслыханная щедрость разрешить вторую дозу за неполных трое суток. Обычно он предпочитал обходиться подручными средствами. Да и меня, что греха таить, приучил не полагаться только на магию.

Так что сейчас я испытывал двойственные чувства: с одной стороны — с дозой оно как-то спокойней, с другой — раз наставник решился на столь радикальный шаг, дело ожидается серьезное.

— И не разбрасывайся. — предупредил он. — Пыльца тебе нужна для того, чтоб ухватить начало заклинания. Я же, находясь здесь, в гостинице, поймаю его конец. Затем смотаем клубок и — дело в шляпе. — выглядел драгоценный учитель тревожно. Будто и сам не хотел меня отпускать, но другого выхода не видел.

— Ты пойми. Если пойду я — это его спугнет. — тихонько добавил Лумумба. — И тогда придется искать по-плохому… А мы же этого не любим, правда?

— Да понимаю я. — натянув куртку и самые плотные свои джинсы, я зашнуровывал ботинки. — Вы, опять же, опытней… В случае чего — схватите дилера, и вся недолга!

— Сплюнь. А то сглазишь.

— Тьфу, тьфу, тьфу.

Лумумба осмотрел меня, похлопал по спине, и протянул таблетку.

— Дорогу помнишь?

— Надеюсь…

Как дойти до кладбища, вызнали у того же управляющего, чтоб не впутывать лишних людей. Он даже план на бумажке нарисовал, на вид — ничего сложного. Выйти к реке, перейти на другую сторону по мосту, затем мимо яблоневых садов, мимо разрушенной церкви, а там — и кладбище.

— Ну… ни пуха, ни пера! — напутствовал бвана.

— Раминь.

По городу я пробирался, почитай, ощупью. Темень была страшенная: ни зги видно. Натыкаясь то на фонарные, но почему-то потушенные, столбы, то на стены, выложенные крошащимся под пальцами кирпичом, я брел, как слепой, на едва слышимый шепот реки.

— Вот выберусь на берег, — надеялся я, — тогда и сориентируюсь…

Один раз забрел на пустырь, весь заросший ржавыми, злобно скрипящими кустами — насилу выбрался, весь исколовшись; в другой — нарвался на бродячего пса. Пес был странный. Подозрительно щуря желтые светящиеся глаза, он молча проводил меня до самого моста, и только там отстал, не захотев переходить, видимо, через воду… Я прикинул: уж не соглядатай ли это Бабы Яги? Вполне может быть. Но тратить Пыльцу, чтоб взглянуть на него через Навь, я не стал. Смотрит — и пусть его. Собак я не боюсь.

Пока искал мост, думал вот о чем. В жизни, конечно, всякое бывает, но молодые маги больше питают пристрастие ко всяким там Авада Кедавра, Экспекто Патронум и Коллопортус. Старшее, более солидное поколение, предпочитает синдарин или квэнью, на худой конец — Мордорский язык.

В академии мы изучали все ведущие направления. Старшую Эдду, Калевалу, Гомера… Лумумба, например, вёл семинар по мифологии африканских народов. А каталог самых популярных маганомалий так вообще заучивали наизусть.

Наш же кудесник, получается, питает искреннее расположение к русским сказкам. Козлик-Кукиш, Баба Яга, "Без ковша пришел"… это, кажется, из Бажова. Хозяйка медной горы. Наставник его так и окрестил: Сказочник.

Как только я взошел на мост и почуял под собой реку — медленную, тягучую, как патока, — из-за туч показалась луна. Мир в миг преобразился. Будто в небе раскинули тонкий светящийся полог, в свете которого стали видны каждая балясина на широком, как дорога, мосту, и могучие дубы на той стороне, и кусты ракитника над водой, и лодки, привязанные у пристани. Высыпали звезды — казалось, что черную бархатную материю вдруг истыкали иголкой, и с той стороны, с изнанки, пробивается небесный свет.

Я невольно заслонил глаза: на волне эйфории, подхватившей меня после приема Пыльцы, показалось, что иглы звездных лучей имеют ледяную твердость и если какой угодит в глаз — тот сразу ослепнет.

Идя по мосту, я слышал, как скрипит каждая половица деревянного настила, как шуршат под ним камушки и пересыпаются песчинки. Мир разделился: Правь стала ясной, светлой — дубы впереди были будто живые, я мог почувствовать все листочки и зеленые еще, с твердыми, липкими шляпками, желуди. Навь же текла и постоянно изменялась, как река под мостом. Чернильные извивы её вихрились, а звезды вдруг превратились в огненные колеса, от которых расходились желтые светлые круги. Меж огненных колес летали бледные эфирные духи.

Под звездами, в тихой, безмолвной дали, спало старое кладбище…

С тревогой подходил я к погосту. Ноги будто сами отказывались идти, цепляясь одна за другую, будто кто-то, из озорства, связал мне шнурки. Сердце в груди надрывалось, разгоняя ленивую кровь, а глаза, совершенно независимо от моего желания, пытались смотреть сразу во все стороны — как у экзотического зверька хамелеона.

В эту минуту, глядя на огненные колеса вместо звезд и черные пламенники вместо деревьев, я всерьез пожалел, что вмазался. Страшно мне было точно так же, как и без Пыльцы. И еще не факт, что я сумею различить в этом хаосе то, что нужно…

Ветка под ногой треснула оглушительно, я от неожиданности подпрыгнул, а совсем рядом, из-под черного надгробного камня, поднялся призрак. Борода до пупа, ногти, серые и завитые, словно проволока, скребут землю. Узрев меня слепыми бельмами, он глухо застонал: — Душно мне, душно!

Я шарахнулся, но от другой могилы тоже вставал призрак, и, таким же заунывным манером, как и первый, заорал: — Душно мне, душно…

Я, ни жив ни мертв, шагнул к следующей могиле — и снова здорово! Всем призракам почему-то вдруг стало неуютно в могилах, и об этом они решили поведать именно мне, горемычному.

И как прикажете работать, когда над ухом беспрестанно орут?

Увернувшись от очередного призрака, я угодил прямиком в того, который висел за спиной. Сердце схватила ледяная рука и стала давить. Перед глазами поплыла мертвенная зелень. Я задергался что есть мочи, но призрак не отпускал. Всхлипывая, он шарил руками у меня в груди и плотоядно приговаривал: — Отдай моё сердце, отдай моё сердце… Тела я уже не чувствовал, только одну лишь боль.

Вдруг промелькнула какая-то тень. Крупная, как волк, она метнулась сбоку, отсекая меня от призрака. Почувствовав облегчение, я упал на колени и наконец смог вздохнуть.

Дальше шел, внимательно следя, чтоб не наступать на могилы, хотя это и было нелегко: кладбище было тесное и погосты перекрывали друг друга. Многие кресты покосились, некоторые вовсе были повалены, и угадывались в густой траве только по светящимся в Нави призракам. Под надгробными плитами поскрипывали истлевшие гробы, а кости в них, заслышав мою поступь, начинали пританцовывать, собираться в скелеты, и пытаться вырыться наружу.

Вдобавок откуда-то прилетела сова, и стала кружить над головой, издавая временами тянущие за душу, тоскливые крики. Я запустил в нее палкой — не со зла, а так, пугануть, но промахнулся. Вредная птица только издевательски захохотала и прицельно какнула мне на плечо. Да что ж это такое! Честный человек пришел на кладбище с вполне ясной целью, а ему во всю мешают…

Сорвав пучок травы и кое-как оттерев совиные художества — воняло всё равно премерзко, — я наконец нашел более-менее пустой пятак и встал посередине. Воздел руки для хлопка, но передумал, и, упершись одной ногой в землю, стал, приволакивая другую, чертить круг. Начертил, замкнул кольцо — в Нави оно тут же успокоительно засветилось, — и только тогда, удовлетворенно кивнув, приступил к ритуалу. Совершил, как велено было, три круга и, замерев, прислушался.

Ничего…

В теории, я должен был ухватить свой конец колдовской нити, и, сматывая её в клубок, идти, куда она поведет. Лумумба, Как только появится посылка с Пыльцой, должен был проделать то же самое. Таким образом, встретиться мы должны были аккурат у того, кто эту нить прядет. Но это — в теории.

Взяв себя в руки, я проделал ритуал еще раз, придавая каждому хлопку, слову и топанью особый смысл. Замер. Прислушался.

Ничего.

Сова, паршивка, уселась на надгробие в паре метров от меня. Как только я начинал топать и поворачиваться вокруг себя, она хлопала крыльями, раззевала клюв и беззвучно хихикала. Я показал ей язык. Хоть в Прави, хоть в Нави, было видно, что птица она — самая обыкновенная, ни к какому колдовству отношения не имеющая. Просто характер склочный.

Чувствуя себя последним дураком, я начал всё с начала. Его макароннейшее величие, как говаривал отец Дуршлаг, усердие любит. Оттопал, отхлопал, открутился, и, восстановив равновесие, принялся вглядываться в кладбищенскую тьму. Перед глазами немножко рябило, но это, я думаю, от излишнего рвения.

Ничего, никого… Даже сова улетела.

Плюнув в сердцах, я уже собрался хлопать в четвертый раз, как услышал позади себя:

— Привет.

Подскочив на полметра, потом запнувшись о корень, я вывалился из круга. Путаясь в ногах и руках, неуклюже отклячив задницу, заполз назад, восстановил поврежденную линию и только потом обернулся.

Рядом стояла девушка. Невысокая, чернявая — коса, толстая, как полено, была перекинута на грудь и кокетливо перевязана зеленым бантиком. Глаза у нее тоже были зеленые, прозрачные, а брови густые, вразлет. Губы сложены в лукавую улыбку. Одета она была в зеленую брезентовую ветровку, такие же штаны и красные резиновые сапожки. Всё это я ухватил одним взглядом, за мгновение, пока приосанивался, одергивая куртку и стараясь встать так, чтобы не было видно совиного пятна на плече.

В Нави девушка смотрелась несколько не так, как в Прави, но это меня не насторожило: все в Том свете кажутся иными. От человека зависит… Мой наставник, например, выглядел, как огромный, королевских расцветок, ягуар.

— Здрас-сте! — наконец проблеял я и сделал шаг навстречу девушке. Та отстранилась, будто ветерком плавно подуло.

— За Пыльцой? — сочувственно спросила она.

— За ней. Только вот не получается что-то.

— А денежку ты положил? — хитро сверкнула глазами девица.

Я хлопнул себя по лбу, заодно лишив жизни парочку комаров.

— М-мать! Совсем забыл. Д-дубина…

— Ничего, это лечится. — утешила девушка. — Меня Чернавой звать, а тебя?

— Иван. — я еще ближе шагнул к девушке, та вновь на шажок отступила. Вдруг повеяло стылью, как от давешнего призрака, и я посмотрел под ноги: может, опять на могилку случайно заступил? — Чернава рассмеялась.

— А ты не местный, да?

— С чего ты взяла?

— Местные напролом прут, могилок не обходят, призраков не видят. Скороговоркой выбалтывают, что нужно, деньги под камушек пихают и — домой. За посылкой…

— А ты, значит, часто здесь бываешь? — я кивнул на корзинку в руках Чернавы. В ней, на листе лопуха, было уложено несколько подберезовиков.

— Ага… — она улыбнулась и показала на ближний пригорок: — Присядем? У меня и выпить есть — ночь нынче зябкая.

Я замялся. В гостинице ждет Лумумба, к тому же отходняк начнется довольно скоро, и тогда я просто не увижу клубка… Чернава, мотнув косой, отвернулась. А потом оглянулась через плечо и подмигнула. Я пошел за ней.

Сели. Она вытащила из-под грибов берестяную фляжку и, отпив глоточек и скромно обтерев горлышко, протянула мне.

Потянуло какой-то промозглой сыростью, в воздухе разлился болотный запах. Издалека донесся волчий вой.

— А ведь и вправду похолодало… — подумал я и сделал глоток.

Вкус у напитка был не алкогольный. Угадывались шалфей, подмаренник, одуванчик, еще что-то терпко-неуловимое… Но в глазах почему-то начало двоиться и вдруг зверски, просто никакого терпежу, захотелось спать. Чернава смотрела на меня и улыбалась. В глазах её, тёмных и глубоких, с вертикальными зрачками, отражались звезды…

— Кто ты такая? — хотел спросить я и повалился навзничь в траву. Почувствовал еще, как из рук моих вынимают фляжку, как по телу шарят маленькие проворные руки, извлекая монетки, ключ от номера, другую всячину, что со временем накапливается в карманах… И отключился.

Глава 10

Иван

Разбудил крик петуха. Он прямо таки ввинтился в ухо, заметавшись по черепной коробке, как взбесившийся мяч. Я подскочил, как ошпаренный.

Очумело оглядываясь по сторонам, попытался сообразить, почему нахожусь средь могил, на кладбищенской земле. В локоть впился, как мне показалось, острый сучок, я взвизгнул, отдергивая руку, и увидел петуха. Черного как смоль, с налитым красным гребнем и роскошным разноцветным хвостом.

— Кыш, пернатое! — прикрикнул я на него. — Нечего тут клеваться!

— Ко… — сказал петух и, чуть наклонив голову, иронично уставился на меня круглым глазом.

— Бвана? — от изумления я совершенно пришел в себя. — Что вы здесь делаете? — петух, прикрыв голову крыльями, энергично потряс гребешком. Ну конечно! Как же он ответит…

Я еще раз осмотрелся. В утреннем солнышке кладбище уже не выглядело таким мрачным и зловещим, как ночью. Никто не вздергивался из потревоженных могил, никто не орал заунывным голосом, что ему душно, не хохотал гомерически, не хватал за сердце…

— Бвана! Здесь девушка была… — петух смотрел внимательно, ожидая продолжения. — Такая… — я попытался поточнее припомнить, как она выглядела, но, кроме зеленого бантика, ничего в голову не лезло. — Симпатичная, в общем. С косой. — руками я пытался показать, какая у нее была коса. Петух покатился со смеху.

Хорошенькое я, наверное, представлял собой зрелище, если даже птице смешно. Вихры растрепаны, весь в репьях, пуговиц на рубахе не хватает. Рожа мятая и невыспатая… Вещей нет. Это я понял, похлопав себя по карманам. Ни расчески, которую я привык носить в заднем кармане джинсов, ни ключа от комнаты, ни носового платка… Интересно, кому понадобился не первой свежести носовой платок?

Зрелище, которое мы с петухом представляли, направляясь обратно в гостиницу, произвело на публику неизгладимое впечатление. Разговоров хватит надолго. Разумеется, прямо посреди кладбища Лумумба перекинуться не мог — одежды на нем, как на птице, предусмотрено не было, так что…

Петух, ростом мне почти по пояс, гордо вышагивал впереди, выбивая из каменной мостовой искры огромными шпорами. Я с трудом плелся за ним, держась за голову. Чувствовал себя при этом так, будто вместо мозгов — лебединый пух.

Один раз прямо перед нами выскочил матерый — один глаз и одно ухо в комплекте — котище. Черный, как смертный грех. Польстился на дармовую петушатинку… Лумумба, грозно встопорщив перья, так на него глянул, что бедолага со всех лап взлетел на дерево, где и угнездился на самой верхушке. После встречи с наставником этот кот, я уверен, никогда больше не будет охотиться на птиц, ни на больших, ни на маленьких. И котятам своим закажет.

Перед самой гостиницей всю проезжую часть перегородили несколько подвод. В одной из них горой были навалены глиняные горшки, в другой — что-то накрытое большим пестрым тентом, в третьей громоздились бочонки. Хозяева, сошедшись на перекрестке, ругались о том, видимо, кто кому должен уступить. Лошади всех троих меланхолично переступали копытами, опустив головы. Передышке они были только рады. Не знаю, о чем думал драгоценный учитель, когда налетел на всю эту честную компанию. Может, петушиные бойцовые инстинкты возобладали…

Как хищный коршун, Лумумба рухнул с небес. Все три скотины дружно шарахнулись в стороны. Телега, груженная горшками, перевернулась. Грохот бьющейся утвари еще больше испугал лошадей. Одна из них попыталась совершить маневр разворота на сто восемьдесят градусов, оставшись при этом на месте, и опрокинула подводу, накрытую тентом. На мостовую посыпались громадные, как арбузы, яблоки. Они весело катились под горку, подскакивая, как исполинские градины. Возницы, всё так же громко ругаясь, кинулись к лошадям и попытались их растащить. Лошади же, обладающие упрямым и непредсказуемым нравом, всячески им в этом препятствовали.

Кульминацией катастрофы стало падение третьей подводы. Бочонки, громыхая и лопаясь, как пушечные ядра, тоже покатились под горку, на ходу выплескивая золотистое, пенящееся содержимое. Если верить душистому хмельному духу, это было первосортное ячменное пиво.

Я зачарованно замер посреди всего этого хаоса, совершенно позабыв о наставнике, кладбище, Бабе Яге и даже о том, кто я такой.

Любимое занятие всех бездельников: пялиться на то, как впахивают другие. На нашем перекрестке, спасибо петуху, в данный момент работы хватило на всех. Кто-то уже аппетитно хрустел наливными яблочками — ваш покорный слуга в их числе; другие освобождали телегу от уцелевших бочонков и споро утаскивали их куда-то в переулок — видно, чтобы уберечь от дальнейшего произвола. Глиняной утварью тут же принялись жонглировать вездесущие мальчишки. Горшки, выскальзывая из их озорных ручек, с оглушительным треском лопались о мостовую и стены окрестных домов. Возницы орали, как оглашенные, пытаясь спасти остатки имущества, народ развлекался тем, что выкрикивал различные дельные советы, которые только усугубляли хаос.

Петух, лавируя среди всего этого безобразия, подскочил ко мне и больно клюнул в коленку.

— Ай! Бвана, чего вы клюетесь? — захныкал я, потирая ногу.

— Ко… — он примерился клюнуть еще раз, но я отскочил.

Смачно откусив сразу половину яблока, я пожал плечами и вопросил:

— Что я вам такого сделал? Сами отправили на кладбище, да еще и ночью, а теперь сами и недовольны… Стою тут, яблочко кушаю, никому не мешаю, а вы клюётесь…

Петух зарычал, как дракон. Я шарахнулся от него еще дальше. Наставник, успокаиваясь, на секунду прикрыл желтой пленкой глаза — не иначе, считал до десяти, — тряхнул гребнем, а затем, взяв меня крылом за руку, как маленького, потащил прочь. На ходу я успел набить полную пазуху яблок.

— А теперь, свет мой зеркальце, рассказывай, как ты развлекался на кладбище вместо того, чтобы работать.

Учитель, в шелковом халате, с трубкой, умытый и без перьев, расположился на софе.

— И ничего я не развлекался, скажете тоже. Какие развлечения могут быть на кладбище, ночью? Разве что некрофилия, дак я этим не страдаю…

— Ближе к телу. — обрубил Лумумба.

Я отхлебну кофе. Настоящего, между прочим, а не из желудей. Учитель расщедрился, ради любимого ученика.

— Ближе к телу… — мысли разбегались, как легкие облачка. — Во-первых, там были призраки.

— Эка невидаль! — фыркнул учитель. — Призраки на кладбище…

— Не скажите. Один чуть мне сердце из груди не вырвал, а вы знаете, бвана: призраки на такое не способны. Бестелесные они.

— Это верно. — Лумумба задумчиво выпустил ароматное колечко. — Может, это был упырь? Ты не ошибся?

— Да что я, в самом деле, упыря от призрака не отличу? — я обиженно надулся. — Пес там еще был, тоже подозрительный. Всё ходил за мной, как на привязи… И девушка. Чернавой звать.

— Угу… — задумчиво промычал учитель. — Чернава, значит.

Несмотря на кофе, меня начало клонить в сон. Разумом всё еще владело пуховое отупение, а душа блуждала по сумеречным полям Нави. Ведь опоили-то меня, когда я под Пыльцой был… Неизвестно еще, каких побочных эффектов можно ожидать от двух зелий, действующих синергично.

— Не спать! — на окрик наставника я вскинулся. — Напрягись, Ванюша. Что еще там было необычного? — я послушно наморщил лоб.

— Да ничего… Кладбище, как кладбище. Сыро, промозгло, мертвечиной воняет. А заклинание не сработало. Вы уж поверьте, бвана: я очень старался. И топал, и хлопал, и вокруг себя вертелся, что твоя юла…

Наставник обеспокоенно поджал губы, а потом тяжело вздохнул.

— Сначала — файербол, теперь — кладбище… Походу, тебя пытались убить, падаван. И, если б не твоя клиническая толстокожесть, это бы легко удалось. К сожалению, нас раскусили. Точнее, о том, кто мы такие, враг знал с самого начала. А значит, игра в гастролеров была бесполезным фарсом.

— Значит, Кукиша убили из-за нас? — тихо спросил я.

— Определенно. И всё остальное… — наставник задумчиво пыхнул трубкой.

— Что, остальное?

— Укладывается в общую схему. — Лумумба отбросил трубку и вскочил. — Вставай! Пора прогуляться. Нам нужен новый план.

Идти никуда не хотелось. Томно прикрыв глаза, я откинулся на спинку дивана, изображая умирающего лебедя.

— Что-то у меня голова кружится… И коленки дрожат… Может, вы как-нибудь сами?

— Ни в коем случае. — наставник бессердечно пнул меня по лодыжке. — Поднимайся, падаван. У нас появилось срочное дело. — и смерил меня критическим взглядом. — Только умойся. И надень что-нибудь чистое.

— Бвана, а куда мы идем? — я находился в эйфорической фазе отходняка. Ощущал себя воздушным шариком — в буквальном смысле. Лумумба тащил меня за собой за веревочку, и я всё время боялся, что он эту веревочку выпустит. Говорят, в верхних слоях стратосферы давление воздуха уже не такое хорошее, как у земли, и запросто можно лопнуть…

— Идем мы к старым знакомым. Точнее, к одной знакомой: девочке Маше. — снизошел до ответа Лумумба.

— Ух ты, здорово! — я несколько раз подпрыгнул. Просто так, потому что мне это нравилось. — А зачем?

— Придем — узнаешь, а сейчас помолчи.

Я честно попытался выполнить требуемое, но не смог. Так и распирало от любопытства.

— Бвана, как вы думаете: а что это за девушка была на кладбище? А отыскать её можно? Расчесочку мою украла, а она, вы знаете, дорога мне, как память…

— Это я тебе подарил. — напомнил Лумумба. — И всё равно ты ей не пользовался.

— В том то и дело… Подарок от любимого учителя, — я прослезился. — Пуще собственного глаза… Пылинки сдувал… Только вы один, бвана, любите меня, один заботитесь о сиротке без роду без племенииии… — шмыгая носом, я начал тереть глаза.

Жизнь вдруг перестала быть чудесной и удивительной. Теперь я чувствовал себя, как камень, пролежавших под ногами прохожих тысячу лет. Вот, сейчас отращу лапки и зароюсь в землю. Насовсем.

Лумумба, глядя на мои сопли, поморщился.

— Так. Мне это надоело. Что-то долго тебя таращит… Думал, погуляем, ветерком тебя обдует — глядишь, и отпустит. Но, видно, не всё так просто.

Грубо схватив меня за ухо и притянув к своим губам, наставник что есть силы дунул. В голове моей образовался смерч. Пометавшись под сводом черепа, он вылетел через другое ухо и покатился по улице огромным серебряным колесом. Зашатавшись, я не удержался и шлепнулся на задницу.

Помотал головой. Затем ощупал себя, сосчитал руки, ноги, глаза, уши, пальцы — вроде всё сходится. Осторожно поднялся, цепляясь за Лумумбу, и огляделся вокруг.

Вот есть такое выражение: родиться заново. Сейчас это самое случилось со мной. Мир предстал ярким, новым, не очень, правда, чистым — мы находились на задворках какой-то харчевни, и оттуда отчетливо несло помоями. Прямо на тротуаре валялись капустные листья и картофельные очистки, в них радостно рылись двое поросят и четыре курицы.

— Спасибо, бвана. — с чувством поблагодарил я.

— Обращайся. — милостиво кивнул Лумумба и, заложив руки за спину, продолжил шествие.

— А всё-таки… Зачем нам к Маше?

— Хочу предложить ей работу.

— О как… — теперь я уже не подпрыгивал, и не хотел зарыться в землю. Какие-то остатки зелий еще бродили в глубинах моего сознания, как потерявшиеся дети по пустому гулкому дому, но голова наконец-то очистилась и ноги стали мне подчиняться. — Так она и согласится…

— Я сделаю Маше предложение, от которого она не сможет отказаться.

— Но зачем? Нам что, вдвоем плохо?

— Как показала практика, не зря магам определено ходить по двое. Разделились — и сразу неприятности. Бабу-Ягу так и не обнаружили, ты угодил под удар суккуба…

— Суккуба? — я был поражен. Ничего такого я в упор не помнил.

— Девушка твоя, Чернава. Не улавливаешь? — я помотал головой. Или еще хмель до конца не выветрился, или впрямь я дурак. — Она — суккуб. Или, по-здешнему, навка. Ночная охотница.

В справочнике картинка была: грудастая девица в неглиже. То есть, без ничего. Лично я никакого неглиже не видел.

— Они ж на красоту приманивают, верно? — поделился я с Лумумбой. — А та меня вовсе не соблазняла. Ничего "такого" — я покраснел, — не предлагала. Вот, разве что, выпить…

— Из круга ты вышел, как миленький. А ей только того и надо было.

— Но зачем суккубу моя расческа?

— Плохие у тебя зубы, молодой падаван. Никак тебе гранит науки не дается.

— Я первым на курсе был! Ну, вторым — это точно. Третьим, во всяком случае… А зачем?

— Суккубу не расческа была нужна, а волосы твои рыжие, которые меж зубьев застрять могли. Что еще она взяла?

— Деньги. Ключ от номера. Платок…

— Придется поработать над твоей защитой. — пробормотал бвана себе под нос и сочувственно похлопал меня по плечу. — А то утащит, не ровен час, в омут глубокий.

— В омут русалки тащат! — радостно сообщил я Лумумбе. — А вы говорите…

Вот так, мило беседуя, мы добрались до места. Улица была узкая, извилистая, заборы стояли вплотную к дороге. Через заборы свешивались ветви черешень. По пыльной колее бродили куры, в густых лопухах спал, раскинув лапы, громадный, пегий с рыжим подпалом, пес. Когда мы проходили мимо, он приоткрыл один глаз, оглядел нас с ног до головы, затем беззвучно щелкнул челюстями на муху и повернулся на другой бок. Я нахмурился: где-то я эту псину уже видел…

Дом был довольно старый, под серой шиферной крышей. Сайдинг, давно не крашеный, производил впечатление заброшенности и неуюта, однако во дворе пестрели радующие глаз клумбы. Половину цветов на них я даже не знал. Только бледно-синие васильки, да розово-красный львиный зев. В стороне, как король среди подданных, высился единственный розовый куст. Бутоны на нем были богатого, багрово-винного оттенка. Так и захотелось подойти, понюхать…

— Ваня, веди себя прилично. — напомнил Лумумба, направляясь по дорожке к рыльцу. — Помни: мы пришли не ссориться.

— А почему именно она? — шепотом задал я вопрос, который терзал меня всю дорогу. — По мне, полезнее был бы тот парень, Обрез.

— У Обреза уже есть наставник. Если бы он сам захотел… Но он не захочет. Тем более, нам нужна девушка. — договаривая, Лумумба уже стучал в дверь, и спросить, почему именно девушка, я не успел.

Дверь распахнулась рывком, будто там знали, кто пришел, и очень этого ждали… Но, увидев выражение лица Маши я понял: ждали не нас.

— Здравствуйте, Марья. Позволите войти? — Лумумба вежливо улыбнулся.

— Маша меня зовут. — буркнула она. — Чего надо?

— У нас к вам предложение. — она на секунду задумалась, потом кивнула.

— Ладно, проходите. Хуже всё равно не будет. — мотнув копной распущенных, и похожих на огненное облако волос, она пошла вглубь дома.

Внутри было очень уютно, несмотря на то, что обои кое-где отставали, двери давно нуждались в покраске, а потолок в побелке. Но общая атмосфера — детские картинки, яркие и веселые, которыми были залеплены почти все свободные места, чистые, как слеза младенца, окна за кружевными занавесками, запах какой-то выпечки — всё это говорило о том, что дом этот любят. Я даже позавидовал, немножко. Впрочем, у нас, в казармах при агентстве, тоже неплохо. Тепло и сухо. Кормежка три раза в день…

Нас провели на кухню. За круглым столом, бессильно сжав руки, сидела красивая и бледная девушка. А рядом с ней — Таракан. Я удивился: не создавалось впечатления, что они с Машей такие уж друзья.

Неуверенно махнув в нашу сторону, Маша сказала:

— Вот… пришли. Я тебе о них рассказывала. — обратилась она к девушке.

— Это Ласточка. Мы вместе живем. — уже нам с Лумумбой. — А Таракана вы знаете.

— Рад познакомиться. — наставник чопорно поклонился. — Но… Я бы хотел видеть вашего учителя. Нельзя ли его тоже пригласить?

— Нельзя! — вдруг крикнула она. Его никуда больше нельзя пригласить! — и, развернувшись, выбежала из кухни. Где-то хлопнула дверь.

Мы перевели взгляды на Таракана.

— Бабуля ушел. — вместо него сказала девушка. — И не вернулся.

Глава 11

Маша

Бабуля исчез в ту ночь, когда я ушла на охоту. Ласточка думает, он сам так решил. Почувствовал, что больше не может сдерживаться, что навсегда становится чудовищем. И ушел, чтобы никому не навредить.

Это был удар. После всего что было, после Матери Драконов, психованных магов, из-за которых всё и покатилось к чертям собачьим, вернуться домой и узнать, что он ушел… У меня опустились руки.

Ласточка, бледная после болезни, теперь и вовсе походила на ледышку — тонкую до прозрачности. Близняшки рыдали взахлеб.

…Обрез, как и велел ему Таракан, довел меня до самого дома. Я, переборов себя, пригласила его войти. Нельзя отпускать человека, который тебе чем-то помог, даже чаем не напоив. Пусть он тебе и не очень нравится… Так мы и застали Ласточку с детьми на кухне. За пустым столом.

Сила привычки. Бабуля всегда говорил: кухня — сердце хорошего дома. На кухне всегда тепло, вкусно пахнет, и есть стол, за которым может собраться вся семья… Без него — без привычного терпкого запаха самокруток, ироничного смеха, громкого голоса, распекающего за очередную проказу близнецов, было пусто и одиноко. Как мы будем теперь жить?

Узнав, что произошло, я бессильно рухнула за стол. Навалилась усталость: две бессонные ночи, сумасшедшая битва с драконами, а теперь — это. Я будто провалилась в глубокий черный омут. Если б не присутствие близняшек, я бы наверное расплакалась. Но нельзя. Теперь я — старшая в доме. По-честному, старшая конечно Ласточка, но она всегда была не от мира сего. За ней тоже придется приглядывать…

Обрез, поздоровавшись и уяснив, по какому поводу похоронное настроение, развил бурную деятельность. Растопил плиту, поставил чайник, смел окаменелые крошки со стола, выгнал близняшек умывать сопли и слезы.

Ласточке приказал чистить картошку. Ну откуда Обрезу было знать, что ножей дома мы ей не даем? Что моя подружка, начав резать — неважно, что, — уже не могла остановиться… Это была оборотная сторона непревзойденного искусства владения клинком. Самое главное, не Бабуля её этому научил. Она уже такая была, когда к нам попала. Только ничего о своей прошлой жизни не рассказывала.

Теперь, глядя на то, как она аккуратно снимает тонкий слой картофельной кожуры, высунув язык от усердия, я не знала, что и думать. Подменили подружку…

Или Обрез так на неё повлиял? Она смотрела на парня — длинного, нескладного, с куцей, растущей только местами, бородкой, в постоянно съезжающих на нос разбитых очках, как на святого.

— Откуда ты знаешь, что Сашка до сладкого сам не свой? — спросила я, пока Обрез споро замешивал тесто.

Тесто, спросите вы? Ну да, самое настоящее, для блинов. Меня это поразило. Бабуля шутил, что профессионально он только консервы вскрывать умеет, мы с Ласточкой тяги к кулинарному искусству тоже не испытывали. Максимум — яичница и покупные полуфабрикаты. А этот невозможный парень… Каким отморозком он бывал на поле битвы — мама дорогая! Это ведь он меня чуть из огнемета не спалил! А третьего дня целый цыганский табор сжег…

Напоив всех чаем, он пошарил по полкам, и, никого не спрашивая, побежал в продуктовый. Дома было шаром покати, после пельменей, которые я принесла третьего дня, никто толком ничего и не ел. Притащил целую гору продуктов — страшно подумать, сколько всё это стоило, и вот теперь, стоя у нашей, не так уж часто используемой плиты, собирался печь блины.

Мешая большой ложкой тягучую массу, он рассказывал:

— Я тебе уже говорил. У меня в деревне два брата: Петька и Армен. Мы втроем месяцами жили, пока маманя на заработки ездила. А я — за старшего, так что пришлось научиться. И хлеб печь и суп варить… В деревне продуктовых лавок нету. — А что до сладкого… — он усмехнулся. — Помню, лет десять мне было. Сварила маманя варенье из малины, и поставила тазик на верхнюю полку, чтобы я не добрался. Да пригрозила: хоть ложечку сожрешь, пока меня не будет, все уши оборву. Естественно, как только она ушла, я полез за вареньем. Мелкий был, как клоп, а таз высоко стоял, я за край полки уцепился, подтянулся… А табуретка возьми, и упади. Так я и повис. Полка не выдержала, таз с вареньем перевернулся, и — на меня. Так и грохнулся, с тазом на голове. Сижу на полу, обтекаю…

— Что, прямо весь таз? — мне малиновое варенье, может, разок и пришлось попробовать. Я в магазине банку стащила — давно это было. Бабуля тогда так всыпал, за воровство, что вкуса варенья я и не запомнила…

— Ну да, весь. — кивнул Обрез. — Сижу на полу, обтекаю, а вокруг осы роятся. Хорошо, что варенье остыть успело. А тут маманя заходит.

— И что? — близняшки слушали, раскрыв рты. Даже Ласточка, вместо того, чтобы вставлять ехидные комментарии, только сопела потихоньку.

— А то… Маманя даже бить меня не стала. Языком, говорит, чтобы всё слизал.

— А ты?

— А что я? Слизал. Тошнило пото-о-о-м…

— И что, больше ты сладкое не ешь?

— Еще чего. Только пуще прежнего любить стал. Сахар могу тоннами жрать. А уж конфеты…

Близняшки дружно захихикали.

Помявшись, я сказала совершенно искренне:

— Слушай, спасибо тебе. А то мы с Ласточкой по-хозяйству как-то не очень. Да и вообще… Не знаю, что теперь делать. Ладно, мы. А кто близняшек выучит? В городскую школу их не возьмут — больно дикие. Да они и не пойдут…

Жизнь без Бабули представлялась страшной и полной скрытых до поры до времени неурядиц. А если дом отберут? Я удивилась своей отстраненности. Почему я думаю, как мы будем без него? Почти автоматически что-то рассчитываю, планирую… наверное, потому что не привыкла верить в лучшее. Всегда так: как только настроишься на что-то хорошее, поверишь — обязательно случается что-то плохое. Так что лучше не обольщаться. Не раскатывать губу…

— Найдем мы вашего Бабулю. — не переставая мешать — очки запорошены, руки по локоть в муке — спокойно сказал Обрез. Тара — лучший следопыт в наших краях. Обязательно найдем.

— Даже если найдем, что дальше? Как мы его из зверя расколдуем?

И тут я поняла, что нужно делать. Единорог всё-таки не обманул: приезд магов в наше захолустье — судьба. Только они могут помочь Бабуле.

Наконец вкусно запахло блинами. Стало тепло и уютно, будто Бабуля и не уходил вовсе. Последней мысли я устыдилась. Честно отвесила себе пинка, спрятавшись за дверью в углу, чтобы никто не видел. Бабулю заменить нельзя! Да и не нужно… Мы его найдем. Обязательно найдем, а потом я пойду к этим заезжим магам и упрошу, умолю, заставлю, подкуплю… Что угодно сделаю, но уговорю их Бабулю расколдовать.

Сашка ходил за Обрезом как приклеенный — наверное, увидел в нем старшего брата. Он, когда помладше был, часто брата вспоминал. Того, настоящего. Тоже от Пыльцы сгорел: хотел магом стать, да не вышло.

Пока накрывали на стол, Ласточка ускользнула с независимым видом наверх, и спустилась через пять минут совершенно преобразившись. Я глазам не поверила. Никакой бледной немочи! Щечки — розовые, глазки блестят, даже губки чем-то намазала… Вырядилась в своё лучшее платье и волосы по спине, как бледный серебряный дождь! Если б это был кто угодно другой, я бы решила, что моя подружка настроена на серьезный штурм. Или всё-таки?

Когда на столе воздвиглась огромная стопка блинов, с куском желтого масла сверху, я посмотрела на Обреза с уважением. Может, не такой уж он и долбоклюй. Возится же с ним почему-то Таракан, а Таракана все уважают. И Сашка в него сразу влюбился… А у нашего Сашки нюх на людей такой, что собаки завидуют.

— Мир этому дому. — на пороге стоял, кто бы вы думали? Таракан! А я почему-то даже не удивилась…

— Как раз вовремя. — по-хозяйски пригласил Обрез. — Проходи, Тара, знакомься.

Он уже вел себя, как дома! Рубаха на груди расстегнута и выправлена из джинсов, рукава по локоть закатаны. Хаер убран под красный, в цветочек, платок, в котором я с ужасом опознала любимую косынку Ласточки. Да что ж такое, а? Я что, попала в параллельный мир?

— Здравствуй, Марьяшка. — это мне. — Не переживай, отыщется Бабуля…

Я еле сдержалась, чтобы не закричать и не затопать ногами. Тоже мне, нашлись герои. Взяли шефство над бедными сиротками. Мы и сами бы прекрасно справились! Без всяких мужиков.

Но, глянув на подругу в поисках поддержки, я опешила: она сидела вся такая хрупкая, такая беззащитная… И это — моя подружка? Та, которая может не моргнув глазом перерезать горло упырю? Попасть, не глядя, ножом в сердце василиску? Да мне до сих пор снится, как она — глазищи горят, на губах кровожадная улыбка, — расстреливает из автомата орду орков на гигантских волках! А теперь сидит, заламывает ручки и строит из себя цветочек аленький… Точно параллельный мир.

А блины были вкусные. Таракан принес с собой меду — и теперь Сашка, я так себе думаю, продаст ему душу… Мы макали блины в мед и запивали чаем из душицы и чабреца.

Стемнело. Я всё ждала, когда Таракан с Обрезом соберутся восвояси, чтобы поговорить начистоту с Ласточкой, да и свои мысли в порядок привести — третьи сутки на ногах, я уже не понимала, где право, а где лево; но они, кажется, никуда уходить не собирались.

Странно… Не потому же, что Таракан хочет под шумок оттяпать себе жилплощадь, а Обреза так уж волнуют прекрасные глаза моей подружки? Ладно, не гнать же их на ночь глядя — тем более, после всех гостинцев. Завтра разберемся.

Таракан заявил, что прикорнет в гостиной, на диване. Этой комнатой мы почти не пользовались. В ней были собраны раритеты с прошлых времен, до Распыления: несколько шкафов, набитых книгами — могу с гордостью сказать, что уж один-то шкаф набила я сама, лично… Магнитофон. Диски хоть и поцарапанные, но вполне можно было послушать "Травиату" или "Кармен"… Бабуля нам пересказывал по-памяти, в чем там сюжет: ерунда, сплошь любовные страдания. Но пели очень красиво, что есть, то есть.

Ноутбук давно не работал, Бабуля носил его в Слободку, к спецам, те сказали, материнская плата выгорела, а новая стоила больше, чем весь наш дом… Была целая коробка журналов — комиксами назывались. Только мы ими как-то не увлеклись: видала я этих суперменов, трех или четырех. Обыкновенные мужики в трусах поверх штанов, ни ума, ни фантазии…

Был даже телевизор, плоская черная панель размером два на метр. Он, конечно, не работал — не было каналов, которые бы вещали в наших краях, но Бабуля пользовался им иногда вместо радио — что-то там настраивал и слушал голоса, пробивающиеся сквозь белый шум…

Обрез спросил разрешения устроиться в комнате Бабули — я не успела открыть рот, чтобы отбрить его как следует, а Ласточка уже разрешила… Дети, даже Глашка, без звука отправились спать, умывшись и почистив зубы, я тоже не стала выкобениваться — глаза слипались сами собой, так что по лестнице, в нашу с Ласточкой комнату, я поднялась не помню как. Переоделась в ночнушку и вырубилась.

А потом мне приснился зов. Он летел над тихими крышами домов, над сонными печными трубами и ветвями черешен, меж заборов и тёмных фонарных столбов, мимо запертых дверей и забранных ставнями окон.

И во сне я поняла, что это Бабуля.

Встав с постели — босые ноги приятно холодили деревянные половицы, — я ступила в квадрат лунного желтого света, шедшего сквозь тонкие занавески. И, закутавшись в этот лунный свет, как в одеяло, пошла…

Внизу, перед входной дверью, увидела близняшек. Переглянувшись, мы кивнули друг дружке. Казалось, что поступаем мы очень разумно и даже правильно. Единственно верным способом. Отперев дверь, мы дружно шагнули на крыльцо, а потом дальше, в мокрую от предрассветной росы, траву.

Он ждал нас за домами, у реки: огромный, лохматый, похожий сразу на медведя и на волка. Тяжелая голова со светящимися, как плошки с горящим маслом, глазами, низко опущена, лоб покрывает бугристая чешуя. Но мы не боялись, мы понимали, что так Бабуля теперь выглядит.

Зверь беззвучно позвал, и мы подошли к нему. Близняшки, громко смеясь, стали его гладить, я тоже хотела обнять за шею и зарыться лицом в густую шерсть…

И тут перед глазами мелькнул огонь. Зверь фыркнул и отскочил, а потом, в ярости ударив в землю огромной лапой, заревел.

— Уходи. — сказал тот, кто держал огонь. — Уходи, и я не причиню тебе вреда.

— Они мои. — зарычал зверь. — Они мои, и должны быть со мной. Им будет хорошо со мной, на той стороне…

— Уходи. — перед мордой Зверя вновь загудело пламя. — Ты не можешь больше заботиться о них. Ты больше не человек.

— Мне не нужно быть человеком для того, чтобы заботиться о тех, кого я люблю! — зарычал Зверь. Он вновь махнул лапой, но тот, кто ему возражал, увернулся, и лапа не задела его. — Они мои и будут принадлежать мне.

— Ты утратил все права, став зверем. Если ты не уйдешь, мне придется тебя убить. — Зверь засмеялся.

— Давай сразимся! — зарычал он. — Я сломаю тебе шею, вырву внутренности и всё равно возьму то, что принадлежит мне по праву!

Человек с горящей веткой вытащил громадный пистолет и направил его Зверю в грудь.

— Нет! — закричала я и бросилась на него, стараясь вырвать оружие.

— Нет! — закричали близняшки и встали перед Зверем, загораживая его своими телами.

Зверь утробно захохотал.

— Видишь? Они сами пришли ко мне! Ты не сможешь меня убить, не причинив боли им…

Тьму прорезал бледный, неуверенный луч — краешек солнца показался над рекой и в этот же миг раздался громкий, пронзительный крик петуха.

С меня будто сорвало прозрачный, но душный мешок. Сразу всё стало отчетливым и ярким. Зверь больше не казался добрым и красивым. Он был огромен, черен, как подземельный мрак, и так же страшен. Напротив нас стоял Таракан. В одной его руке догорала ветка — от нее остался небольшой огрызок, в другой, дулом вниз, он держал пистолет.

Я еще вернусь… — прорычал Зверь и растворился в отступающей тьме.

— Что случилось? — спросил Сашка. — стоя в уличной пыли, он зябко поджимал босые ноги. — Я думал, это всё сон… Что мы здесь делаем? — хлопая глазами, он глядел по очереди на меня и Таракана. Глашка беззвучно плакала, глотая слёзы.

— Что случилось, дядя Тара? — он пытался сдерживаться, но голос предательски дрожал, а в носу хлюпало. — Это был Бабуля, да? Он приходил за нами?

— Он нас любит. — сказала на удивление спокойным голосом Глашка. — Он хотел, чтобы мы пошли с ним. Я хочу к нему.

— Зря ты вмешался. — кивнул Сашка. — С ним нам будет лучше.

— Простите, детки. — виновато развел руками Тара. — Ошибся. Я не знал, что это Бабуля. Думал, чудовище…

— Он не чудовище! — заорал, срываясь на визг, Сашка. — Он нас любит, а ты его прогнал! — бросившись на Таракана, он замолотил его кулачками.

Стряхнув оцепенение, я подхватила Глашку на руки и крепко прижала к себе. Моё сознание раздвоилось: одной половиной я понимала, что Зверь — это уже не Бабуля, что он изменился, и никогда уже не будет прежним, но другой… Другой я жаждала оказаться рядом с ним. Запустить пальцы в густую шерсть, почувствовать его силу, его могущество… Помотав головой, чтобы избавиться от наваждения, я стала успокаивать близнецов.

Подойдя к крыльцу — хорошенькое мы представляли собой зрелище: босые, чумазые, в ночнушках, Глашка — у меня на руках, Сашка — вцепившись в Таракана мертвой хваткой, — столкнулись с Ласточкой и Обрезом.

— Где тебя носило? — с ходу налетел на парня Таракан. — Я велел тебе стеречь верхний этаж, а ты?

А я стояла молча, и только глазами хлопала. Были они оба — моя Ласточка и Тараканов Обрез — раскрасневшиеся, встрепанные, и видно, что одевались впопыхах… А еще они держались за руки. Таракан тоже, видимо, всё это заметил, потому что осекся на полуслове и заткнулся.

А я подумала: зря Таракан на Обреза ругается, он своё дело исправно делал. Ласточка-то с нами не пошла…

Глава 12

Иван

— Значит, а-ля Гаммельнский Крысолов. — произнес Лумумба, задумчиво постукивая по чашке кончиками пальцев.

— Именно, что а-ля. — кивнул Таракан. — к сожалению, дети полностью попали под его влияние. Только Ласточка нашла в себе силы сопротивляться. — он бросил косой взгляд на красивую девушку, та почему-то покраснела и поспешно опустила лицо в чашку. Маша нервно хихикнула, но тут же зажала себе рот ладошками.

Наставник сделал вид, что не заметил всех этих перемигиваний, а мне стало интересно: что у них тут происходит?

— Он придет снова. — тихо сказала Маша. — Я знаю, я чувствую. И Таракан попытается его убить. А я тогда попытаюсь убить Таракана… — на глазах у нее выступили слёзы, лицо сделалось бледное-бледное, и каждая веснушка засияла, как крошечное солнце.

— Спокойно, товарищи! — гаркнул Лумумба так, как он один только умеет. — никто никого не убьет. — все заинтригованно уставились на него — чего учитель и добивался. Для пущего эффекта выдержав паузу, он сообщил: — Мы его расколдуем.

— Как? — у Маши загорелись глаза.

— Еще не знаю. — честно ответил Лумумба, чем, на мой взгляд, несколько подпортил впечатление, но Машу это не смутило. Теперь она смотрела на наставника, как на идола и путеводную звезду в одном флаконе.

Я, к своему глубокому удивлению, почувствовал… обиду? Ревность?

— Вопрос в другом. — сказал Таракан, задумчиво водя кончиком ножа по салфетке. — Захочет ли он возвращаться?

— Конечно захочет! — Маша удивленно подняла брови. — Он же нас любит! Он же пришел прошлой ночью, он хотел, чтобы мы пошли с ним…

— Дети шли бесконечной серой колонной по серым размытым дорогам, шли спотыкаясь, оскальзываясь и падая под проливным дождем, шли согнувшись, промокшие насквозь, сжимая в посиневших лапках жалкие узелки… — процитировал Таракан.

— Нет, не так. — помотала головой Маша. — Они шли радостно, щебеча и болтая, и скрылись в тумане…

— И кстати, раз уж зашла речь… — перебил её Лумумба. — А где, собственно, дети?

Мне тоже было интересно, о каких детях мы тут всё время говорим. Никого младше Маши я лично не заметил.

— Обрез предложил им поехать на каникулы. — сказала молчавшая до того Ласточка. — У него мама в деревне, недалеко…

— Недалеко — это сколько?

— Двадцать километров. — ответил Таракан. — Мы подумали, что оставлять их здесь слишком опасно. Прошлой ночью я успел в последний момент.

Наставник вскочил, и, по своей привычке заходил туда-сюда, о чем-то размышляя.

— А почему вы решили, что двадцать километров будут для Зверя непреодолимым препятствием? — вдруг спросил он.

— Нам показалось, что он привязан к этому дому. — пояснила Маша. — Мы все здесь жили… живем, то есть. И Бабуля будет возвращаться сюда, как делал это всегда.

— Заколдованный Зверь — это неизвестная величина. — сказал Лумумба. — Конечно, в его памяти, в подсознании, сохранились какие-то сдерживающие механизмы, но… насколько их хватит? Он может пойти за детьми. Вы уверены, что ваш… напарник справится в одиночку?

Таракан вскочил. Было видно, что он корит себя за то, что не подумал о такой возможности раньше.

— Если взять в слободке машину — успею до темноты. — бросил он на ходу.

— Я с тобой! — крикнула Маша и кинулась вон из кухни. Где-то хлопнула дверь, потекла из крана вода… Мне почему-то стало грустно. Только познакомились, а она опять убегает.

— И я! — Ласточка тожа встала.

— Вообще-то… — протянул Лумумба, и все обернулись. — Я бы предпочел, чтобы Маша осталась с нами. На мой взгляд, вы, уважаемый, — поклон в сторону Таракана, и вы, сударыня — кивок в сторону Ласточки, — справитесь и без нее. — девушка зло рассмеялась.

— Попробуйте Машку остановить. Охота посмотреть, как у вас получится…

— Что получится? — Маша вернулась, успев надеть джинсовую куртку и ботинки с высокой шнуровкой. Волосы она убирала в хвост, держа во рту резинку. За спиной её болтался армейский рюкзак.

— Я хочу, чтобы вы, Маша остались. — повторил учитель. Глаза её стали большими и темными. Руки опустились, и волосы вновь рассыпались по плечам.

— Почему? — спросила она.

— Вы ведь тоже попали под влияние Зверя, так ведь? — она кивнула. — Есть вероятность, что он вернется домой. И если никого не найдет…

— Точно рванет в деревню. По следам. — закончила Маша. — Хорошо. — она стащила рюкзак и посмотрела на Ласточку. — Я останусь. Бабуля должен знать, что здесь его ждут.

Прощаясь на пороге, Лумумба сказал Таракану:

— Одну ночь вы продержитесь, я уверен. Главное, не причиняйте ему вреда. Отгоняйте, разговаривайте — так же, как делали это сегодня. А мы постережем здесь. Если зверь придет сюда — я постараюсь понять, как его заколдовали и тогда придумаю контрзаклинание. Если же он пойдет за детьми… Следующей ночью мы обязательно будем у вас. Ну… ни пуха!

— К черту. — Таракан с Ласточкой пошли к калитке. Маша только вздохнула, провожая их взглядом.

Когда мы остались втроем, установилась неловкая тишина. Лумумба, упав на стул и налив себе чаю, задумался. Я знал, что в таком состоянии его лучше не беспокоить. Маша так и осталась стоять у проёма двери, прислонившись к стене. Казалось, она тоже о чем-то напряженно думает, даже губами шевелит от напряжения.

А я не знал, куда себя деть. Стул подо мной уже предательски поскрипывал, но встать и размяться я не рискнул. Ловкости такой, как у наставника, у меня нет, еще сломаю чего…

— Почему вы нам помогаете? — вдруг спросила Маша. Лумумба с трудом сфокусировал на девушке взгляд. — Зачем? — повторила она. — Какая вам от этого выгода?

Учитель печально усмехнулся.

— А вы уверены, что люди живут исключительно ради выгоды? — спросил он. — Вот ваш Бабуля… Он что, имел какую-то выгоду с того, что помогал детям? — Маша покраснела, но упрямо мотнула хвостом. Кулачки её были крепко сжаты. — Конечно же, вы думаете, что я и ваш Бабуля — две большие разницы. — продолжил Лумумба, отхлебывая чай. — И будете абсолютно правы. Но, поверьте мне, Машенька, мир — не без добрых людей. Как раз наоборот: в жизни всё строится на доверии. Честность, доброта, благородство — всё еще не пустые звуки. По крайней мере, пока на земле есть такие люди, как ваш Бабуля. Как Таракан. Как вы с Ласточкой и Обрез.

— Как вы, бвана… — тихо добавил я.

— Как я. — не стал отпираться Лумумба. — Вам просто нужно немножко нам поверить, Маша. — он допил чай и деятельно потер руки. — Ну… Хватит рассиживаться. До вечера еще куча времени, можно многое успеть.

Наверное, она просто устала сопротивляться, быть против всех. Понимаю, сам через это прошел… В какой-то момент невыносимо, до визга, хочется перестать решать всё самостоятельно, и просто подчиниться кому-то, кто знает, как надо. И еще я понял, почему испытал ревность. Маша теперь смотрела на Лумумбу точно так же, как я.

— Что нужно делать? — спросила она.

— Я надеялся, что вы не откажетесь побыть гидом. — обратился к ней наставник. Как вы понимаете, мы с Ваней люди пришлые и в городе ориентируемся плохо.

— Хорошо. — она одернула курточку и провела руками по волосам. В глазах её мелькнула былая строптивость. — Но если вы ему навредите…

Лумумба нетерпеливо её прервал, направляясь к двери.

— То вы навредите мне. Я уже понял.

Полицейский участок располагался ровнехонько напротив Агентства, на другой стороне улицы. Они были похожи: старинные купеческие дома, с кирпичным цоколем и деревянным верхом. Высокие крылечки, крашеные зеленой краской, такие же наличники на многочисленных, тянущихся вдоль улицы, окнах… На обоих зданиях не было никаких знаков отличия: ни вывесок, ни памятных табличек или указателей, что же за заведения располагаются по данным адресам. Наверное, и так все знали.

Маша заходить внутрь категорически отказалась, обещав подождать на лавочке в ближайшем скверике.

Буквально через три минуты я начал ей завидовать: более суконного, затхлого и неуютного заведения мне еще не встречалось. Лица полицейских, встретившихся в коридоре, были сплошь неприветливы и будто заранее подозревали нас во всех смертных грехах. К тому же, внутри было сильно накурено — сизый махорочный дым буквально стелился, затрудняя видимость. На столике в приемной стоял хрустальный, но до того засиженный мухами графин, что самого стекла и видно не было. Ни за какие коврижки не согласился бы пить воду из этого графина…

— Чем обязан? — рыкнул полицеймейстер, когда нас наконец провели в его кабинет, и пыхнул исполинской самокруткой. Ну, по крайней мере, мы выявили источник распространения дурного запаха…

— Если для этого есть какая-то возможность… — витиевато начал наставник, — не позволено ли будет узнать, как продвигается расследование убийства Яна Живчика.

— А вам-то что за дело? — всё так же неприветливо, но более спокойно, спросил Штык.

— Ну как же… — Лумумба развел руками. — Убит коллега по цеху. Я хочу знать: стоит ли и мне волноваться за свою жизнь?

Честно говоря, я и сам не понимал, зачем мы приперлись в участок. По-моему, учитель действовал по какому-то наитию. Мы вроде бы шли в Агентство, разузнать о вознаграждении за Мать Драконов, но, когда Маша упомянула — в ходе лекции о городских достопримечательностях — что напротив располагается полицейский участок, он резко сменил курс, направив стопы к соседям.

— Вы были знакомы? — буркнул Штык, подозрительно переводя узкие глаза с меня на Лумумбу.

— Нет, но…

— По какой надобности в нашем городе? Что делали у Мадам Елены?

— Послушайте, господин Штык. — Лумумба без приглашения уселся в гостевое кресло. — Всё это есть в подробнейшем рапорте, который не далее как вчера, составил с наших слов ваш сотрудник. Я же хотел…

— Мне плевать, что вы хотели! — вдруг заорал полицеймейстер. — Мне так же плевать на этого дохлого мага! Будь моя воля — я бы всех вас сам, лично, ставил бы к стенке! Развели в стране барррдак! Наррркоманы! Над городом летают драконы, людей превращают в домашнюю скотину, а я должен расследовать смерть какого-то мошенника!

— Насколько мне известно, драконы больше городу не угрожают. — флегматично заметил учитель, составив ладони домиком и глядя на кончики пальцев. — К тому же драконы, а так же иные другие маганомалии — забота не ваша, а вашего коллеги через дорогу.

— Коллеги? — Штык вытер лицо большим красным платком и запихал его в карман кителя. — Третьего дня городскую стену штурмовал динозавр. Ему было наплевать на то, что он — маганомалия. И уж тем более на то, какому ведомству он, динозавр, подчинен. Зверюга просто хотела жрать. А Шаробайко выделил на поимку гиганта шесть единиц огнеметов. Всего шесть! Сказал — нету фондов. Двое охотников были убиты. А теперь разгадайте загадку, господа маги: охотники убиты маганомалией, и она — ведомство Агентства. Но Запыленный, создатель аномалии, — человек. Кто преступник: орудие, или его создатель? Кого наказывать?

— Вы уверены, что это был динозавр? — спокойно спросил Лумумба.

Я думал, полицеймейстера хватит удар. Он покраснел, открыл рот и начал хватать воздух, как рыба.

— Простите, я поясню… Это был действительно динозавр — древняя исполинская рептилия, а не какой-нибудь сказочный зверь? Мифическая Лернейская гидра? Цербер? Птица Рух?

Зарычав, Штык с трудом выдрал себя из кресла и поковылял к обширному шкафу, занимающему одну из стен кабинета. Рванув створки, он стащил с полки яркий глянцевый том и бухнул на стол перед Лумумбой. На обложке красовался огромный зверь, и имелась золоченая надпись: Большая Энциклопедия Динозавров.

Штык открыл книгу на закладке.

— К сожалению, всё, что удалось отыскать в остатках городской библиотеки — книжка для детей. — проворчал он. — Но оказалось, этого достаточно. Вот! — он ткнул пальцем в красочное изображение. — Вот эта тварь. Или очень похожая.

— Аллозавр. — прочел наставник и присвистнул. — Грозный противник.

— Огнеметами загнали в яму с кольями и расстреляли разрывными. — пояснил Штык. — Но двух бойцов он успел затоптать.

— Мне очень жаль. — сказал Лумумба

Полицеймейстер ответить не успел. Дверь кабинета с грохотом распахнулась, ударив ручкой в стену, а на пороге возник фон Цаппель — градоначальник.

— Ага! — уперев руки в бока, он и вправду был похож на циркуль. — Вот вы где! — обращался он, как ни странно, к Лумумбе. — А я вас с самого утра ищу! Пройдемте! — и он, не глядя на полицеймейстера, властно ухватил наставника за рукав. Тот, к моему сожалению, возражать не стал. А жаль. Только интересный разговор начался…

— Одну минуту! — тактично высвободив рукав из цепких пальцев, Лумумба вернулся к столу Штыка. Извлек из жилетного кармана большую, туго скрученную сигару и вручил её полицейместеру. Подмигнул ему, хитро постучав себя по носу, и вышел.

Цаппель провел нас дальше по коридору, пропустил сквозь узкую, как вход в пещеру, дверь и мы оказались в совсем, совсем другом месте, нежели полицейский участок. Здесь было тихо и пусто. Не витали клубы махорочного дыма и никто не топал грязными сапожищами в прогнившие половицы. Никто не тащил проституток, и не ругался хриплым, надсаженным голосом. Никто не усаживал вдоль стены пьяниц с разбитыми носами и уголовников в наручниках.

Воздух здесь был сух и прохладен. Пол покрывали мягкие ковры богатых расцветок, в простенках высились вазоны с ухоженными фикусами, а прозаический вид из окон скрывался под водопадом из шелковых французских штор.

На фундаментальной дубовой стойке благоухал роскошный букет, вставленный в хрустальную чистую вазу. Рядом выстроились разноцветные телефоны.

Лумумба, остановившись, одобрительно огляделся.

— Вот это я понимаю: учреждение. — заявил он, поводя вокруг восхищенным взором. — Так и хочется пустить слезу по ушедшей эпохе канцелярита и бюрократии.

Цаппель скромно опустил бледные глазки.

— Стараемся, господин Лумумба. Поддерживаем, по мере сил… Иначе мы станем анархией, а анархия, как известно, э…

— Мать порядка. — напомнил наставник. Цаппель смутился.

— Ну да, конечно… вы правы, наверное… Порядок и хаос… две стороны одной медали… — наконец мы добрались до ресепшена, за которым сидела миленькая барышня в прозрачной блузке и кудряшках. — Стэллочка! — искусственно обрадовался Цаппель, будто не ожидал у себя в приемной узреть эдакое чудо. — Сделай-ка нам чайку…

И распахнул дверь в просторный, как зал ожидания на вокзале, кабинет.

— Ну, чем мы можем служить отцу, я не побоюсь этого слова, города? Опоре, я не погрешу против истины, нашей нации? — вопросил Лумумба, устраиваясь без приглашения в самом большом гостевом кресле.

Цаппель поспешно проследовал к своему месту: резному черненому трону, установленному за обширным столом со слоновьими ногами и столешницей зеленого, немного вытертого сукна.

Устроившись, он поочередно поправил стопку лежащих с краю бумаг, хрустальный шар, служащий, видимо, пресс-папье, набор самопишущих перьев в красивом серебряном подстаканнике, открыл и закрыл несколько ящиков… Мы ему не мешали.

— Видите ли, — наконец начал он. — У меня к вам дело.

— Это ничего. — благосклонно кивнул наставник. — Я готов вас выслушать.

— Точнее, просьба. Еще точнее, вопрос…

И градоначальник вновь замолчал. Поерзав, он с тоской выглянул в окно, будто желая, чтобы мы сами собой испарились. Так бывает: обращаться к магам многие считали чем-то неприличным, даже постыдным. Наставник говорит, что это — наследие прошлого. Те, кто родился до эпохи Распыления, подсознательно отрицали магию. Поверить в действенность заклятия — всё равно, что писать письмо Деду Морозу, всерьез ожидая ответа. Этой метафоры я никогда не понимал. Знавал я нескольких дедов Морозов — вполне себе адекватные мужики…

И тут вошла Стэллочка, катя перед собой сервированную тележку. Лумумба незаметно подмигнул, я кивнул в ответ и кинулся помогать секретарше.

Цаппель явно нервничал, и Лумумба собирался немного над ним поработать. Но для этого нужно было отвлечь внимание…

Светски содрогаясь, я попытался выхватить тележку из фарфоровых ручек секретарши, бормоча при этом что-то насчет ангелов, спустившихся с небес. Девушка оказалась с норовом и тележки не выпустила. Несколько мгновений мы перетягивали дребезжащее сооружение каждый в свою сторону, но потом одновременно отпустили. Тележка пошатнулась, и чайник, разумеется, опрокинулся. Во все стороны брызнул кипяток, мы со Стэллочкой отскочили. Я — со сдержанным матом, она — с визгом. Тележка перевернулась.

Бухнувшись на колени, я принялся собирать блюдца, чашки, сушки, конфеты в ярких фантиках — парочку зажилил в карман, для Маши — и тут послышался многозначительный кашель Лумумбы. Кашель означал, что цирк можно прекращать.

Стэллочка, бормоча извинения и утирая несуществующие слёзы, потащила разоренную тележку за дверь, я, как ни в чем ни бывало, пристроился на стульчик в уголке. Учитель повернулся к Цаппелю.

— Итак… поощрил он градоначальника. Тот явно пришел в себя и глядел гораздо веселее.

— Вы давеча говорили о некромантии. Что можно, мол, поднять усопшего и расспросить… Надеюсь, это было сказано не для красного словца?

Лумумба возмущенно фыркнул в усы и щелчком взбил бакенбарды.

— Уважаемый господин фон Цаппель. — начал он обязательную речь. — Я — дитя двух миров. Будучи сыном африканского негуса, науку сантерии и некромантии под руководством своего отца, по-совместительству — духовного вождя и шамана славного племени самбуру, я постиг еще в детстве. Затем приехал в вашу страну и поступил в небезызвестный институт международных отношений, получив прозвище, ставшее впоследствии моим вторым именем. Меня, как профессионального бокора, сиречь — колдуна, очень интересовала доктрина материалистического коммунизма. Она только подтвердила моё глубокое убеждение в том, что всё на свете имеет свою причину и следствие. Теперь же, после Распыления, как вы сами изволили убедиться, чудеса случаются. Более того, они упорядоченно проистекают из известных причин и имеют определенные последствия. — сложив пальцы домиком у подбородка, Лумумба многозначительно посмотрел на Цаппеля. Тот нетерпеливо заерзал в кресле, и учитель поспешил закончить: — Говоря коротко, да. Я могу поднимать усопших. Цена зависит от давности захоронения. Мертвецы двухсот и трехсотлетние идут по особому тарифу. Конфиденциальность информации, полученной от усопшего, гарантирована. Итак… — он вопросительно посмотрел на градоначальника. — Чем могу?

— Моя жена. Ядвига фон Цаппель, урожденная Зиммельдорф.

— Поздравляю. — небрежно бросил Лумумба.

— Скончалась от сердечной недостаточности несколько месяцев назад.

— Тогда приношу соболезнования. — учителя было очень сложно смутить. — Кажется, я начинаю понимать… — Лумумба сделал вид, что его осенило. — Вы хотите поговорить с безвременно ушедшей супругой. Попрощаться. Поплакать вместе. Вспомнить былые чувства…

— Узнать, где она спрятала фамильные драгоценности.

— Ни слова больше! — поднял ладони наставник. — Я всё понял. Материальная выгода — это похвально. Это, я бы сказал, даже благородно. Когда вы хотите осуществить ритуал?

— Хотелось бы побыстрее…

Лумумба, прикрыв глаза, забормотал: — Юпитер в доме Сатурна, Ковш приближается к Порогу, из восьми вычесть двенадцать… — открыв один глаз, он вопросил градоначальника:

— Когда усопла супруга? Месяц, день, час…

— В январе сего года, двенадцатого. После обеда. — Лумумба вновь закрыл глаза.

— Великая Иеманжа приветствует Огу Ферея… Луна в знаке Тельца и славные духи-лоа пребудут в дом Ибо Леле… Сегодня ночью. — объявил он. — Обязательно до полуночи. Кто, кроме вас, будет на церемонии?

— А я должен там быть? — Цаппель не на шутку растерялся.

— Позвольте, милейший… — Лумумба сделал вид, что неприятно удивлен. — Мертвецы обычно не имеют склонности мирно беседовать с посторонними. Вообразите: лежишь себе, спишь мертвым сном. Вокруг тишина, черви… А тут — приходят, поднимают… Поневоле разозлишься! Обязательно нужен родственник. Кто-то близкий, кто поможет утихомирить разозленного зомби… — и веско добавил: хотите денег — извольте потрудиться.

— Ну… ладно. Хорошо. — градоначальник слегка побледнел. — как обычно, алчность пересилила страх.

— Тогда извольте задаток и мы пойдем готовиться. — наставник поднялся.

— Задаток? — Цаппель будто впервые услышал это слово. — К-какой задаток? Я думал…

— Для церемонии нужны редкие ингредиенты. — категорично отрезал Лумумба. — Ритуал требует жертв. Впрочем, если вы не готовы — забудем, и разойдемся, как в море корабли. — он повернулся к двери.

— Подождите! Подождите. — Цаппель стащил с мизинца перстень. — Может, возьмете это?

Лумумба, не касаясь кольца руками, склонился над камнем, посмотрел одним глазом и отступил.

— Я не ювелир, господин градоначальник, так что камнями не интересуюсь. — высокомерно бросил учитель. — К тому же, он фальшивый.

— Ну хорошо. Хорошо!

Цаппель отошел в дальний угол кабинета, кряхтя, опустился на пол и вставил ключ в деревянную панель, ничем не отличающуюся от тех, которыми была обшита вся комната. Затем, опасливо покосившись на нас, отодвинул массивную дверцу.

Мы делали вид, что совершенно не интересуемся процессом. Лумумба и вовсе отвернулся, любуясь своим отражением в стеклах секретера, расположенного напротив.

— Вот. — Поднявшись, градоначальник выложил на стол один за другим пять золотых червонцев. — Этого хватит? Или тоже будете проверять?

— Не буду. — бвана покосился на монеты. — Я и отсюда вижу… Впрочем, это несущественно. — царским жестом он опустил монеты в карман и направился к двери. Остановился на пороге. — Да, чуть не забыл. На каком кладбище захоронена драгоценная супруга?

— На старом. — буркнул Цаппель. — За разрушенной церковью.

— Хорошо. — кивнул Лумумба. — Жду вас у могилы в десять вечера. Прошу не опаздывать. Приводите с собой стряпчего — или любого другого достойного доверия свидетеля, нам не нужны недоразумения. Честь имею.

— Бвана… Это ведь то самое кладбище. — Лумумба спешил покинуть пределы гостеприимного учреждения, и я за ним не поспевал. — Ну, то, где суккуб…

— Что такое, молодой падаван? Тебя гложут страхи и сомнения?

— Страхи меня не гложут! А вот сомнения — таки да. Зачем вы согласились? Нам что, делать больше нечего? Мы же обещали Маше помочь…

— Если ты помнишь, Зверь явился к дому под утро. Он не должен изменить привычкам. Мы успеем.

— Но зачем? Не из-за денег же! Монеты-то фальшивые. Точно такие, как у Кукиша…

Мы наконец оказались на улице. Солнце палило всё так же немилосердно, на дороге перед управлением клубилась пыль — только что промчалась запряженная лошадьми повозка, и я невольно закашлялся.

— И тебя это не настораживает? — спросил Лумумба, когда я перестал кашлять. — Поддельное золото, Мангазейская чеканка.

— Но… откуда вы знали? Когда мы сюда шли, вы же ни о чем таком не догадывались, верно?

— Чутьё. — отмахнулся Лумумба.

— Вот всегда вы так. — обиделся я. — Сами всё знаете, а мне не говорите.

— Головой учись думать. — и он замахал Маше. Я, разумеется, тут же заткнулся.

Глава 13

Иван

Остаток дня, пока Лумумба придавался послеобеденному отдыху и размышлениям в номере гостиницы, мы с Машей бегали по поручениям, собирая всё необходимое для ночного ритуала. Маша тоже опасалась, что взятые на себя обязательства помешают Лумумбе разобраться со Зверем, но учитель сказал, что всё идет по плану. Выдав пару ассигнаций и список, он закрыл дверь со своей стороны, оставив нас в одиночестве.

В глубине души я понимал, что со всеми приготовлениями мог спокойно управиться наш управляющий, услужливый и расторопный господин Скупердяев, но так же сознавал, что Лумумбе нужно какое-то время побыть одному, чтобы настроиться. Поднять зомби шестимесячной давности — это вам не баран начихал, несмотря на его хвастливые слова о двухсотлетних покойниках. Это, я вам скажу, работка не для всякого. Разумеется, он справится — не в первый раз, но какая-никакая подготовка всё-таки требуется.

К тому же, неуемная энергия нашей новой сотрудницы требовала выхода и применения. Кажется, она совсем отбросила недоверие, которое испытывала к нам с Лумумбой, и, пока мы перемещались по городу, забрасывала меня вопросами, вперемешку с сведениями о родном городке. Примерно так:

— А в этом месте река весной заливает прибрежные районы, Мясникован — армянскую слободу и Зоопарк. Им приходиться надстраивать над улицами мостки, и по ним ходить. А тебе Лумумба кто? И как так получилось, что негр живет в России?

— Он в Москву учиться приехал, еще до Распыления. А потом до Африки стало не добраться. Он и обрусел, женился даже. А я ему — ученик, слуга, мальчик для битья и лучший друг. А это что за каланча?

— Каланча — это где пожарные, дубина, а здесь бывший элеватор. Видишь, голубей сколько? Зерна давным-давно нет, а они всё летают… Говорят, в Москве магию совсем запретили, и Пыльцы нет. Вы поэтому к нам приехали? А правда, что рано или поздно все маги сгорают? Ни один еще до старости не дожил…

— До старости никто не дожил, потому что всего пятнадцать лет прошло. Сгорают, не сгорают — про всех, опять же, не скажу. Но срок действительно у каждого есть. А с чего ты взяла, что мы из Москвы?

— А больно вы гонорные, как все москали. До всего вам дело, всё вам надо… Наши не такие. А во-он, видишь, за пригорком дымы черные? Это слобода Механиков. Раньше там городская свалка была — люди чего только не выбрасывали! Холодильники даже, телевизоры старые, компьютеры, мясорубки… Всё это Ростопчий скупил. Сначала хотел расчистить, для новой застройки, а потом сообразил, что на старых вещах можно хорошо заработать: новых-то не производят… Он в молодости сам слесарем был, на авторемонтном, так что руки откуда надо растут. И голова… Постепенно к нему стали другие умельцы прибиваться, и получилась слободка, а на самом деле — отдельный город. Они даже автомобили делают. И всё, что в хозяйстве нужно. Плуги там, жестянку, ложки-вилки… А оружейники — отдельно. У них свои правила. Мы, охотники, без оружейников — никуда. Только дорого дерут, собаки. С армейских складов дешевле, но порох у них сырой.

— И часто вы на охоту ходите?

— Да каждую ночь. А у вас что, не так? И охотников нет? Ну дела… А говорят, в Сибири бароны магов даже на службу берут, и деньги немаленькие платят. Вы туда не думали податься?

— Думаем. Может, и подадимся… А Баба Яга — она местная колдунья?

— А никто не знает. — беспечно отмахнулась Маша. — Только слухи, а так — не видал её никто. Может, это и не тетка вовсе, а ведьмак. А тут смотри, река поворот делает. Давай на холм заберемся — оттуда видно всё. Мы с Ласточкой сюда часто приходим. Приходили… Видишь развалины? Бывший монастырь. Там монахи жили, которые в бога верили. После распыления, утратив веру, все разбежались… Нам Бабуля рассказывал. — она погрустнела. — Говорили, раз допустил ихний бог такое безобразие, как Распыление — значит, и нет его совсем. А ты как думаешь? Может, наоборот: это он такую кару на людей наслал? Ну, как казни Египетские, только наркотик…

— Тоже Бабуля рассказал?

— Нет, это я, между прочим, в книжке вычитала. Библия называется. Занятная, только текст больно мелкий и слов много старинных. Но читать я люблю. Все книги, которые нахожу — обязательно читаю. Бабуля говорит, только так и можно постичь мир…

— Все книги написаны до Распыления. Мир с тех пор сильно изменился.

— Люди-то прежние остались. Бабуля говорит, в психологии и менталитете ничего не изменилось. Только предлагаемые обстоятельства… Ой, пароход! Гляди, колесо какое здоровое! Эге-гей! — и Маша замахала пароходу, святая простота.

Я незаметно вытер пот. Фильтровать базар так, чтобы ненароком не выдать чего-нибудь, чего Лумумба пока открывать не собирается — та еще работенка.

Но девочка наша, по-моему, тоже многого не договаривает…

К тому времени, как солнце село, мы обегали чуть ни весь город. У меня болело всё: и ноги, и руки — от сумок с покупками, и язык — от бесконечной болтовни, и голова — от жары и миллиона мыслей. Но экскурсия оказалась чрезвычайно полезной, сами мы ни за что бы столько не узнали…

Например то, чего хитрый Цаппель не пожелал упомянуть: о сокровищах, зарытых перед смертью его женой, знает весь город. Более того, эти самые сокровища всем городом одно время и искали. Оказалось, его супруга занимала немаленькую должность в местном банке, и дамой слыла весьма жесткой и дальновидной. Сразу после Распыления она вывезла из хранилища банка золотой фонд — более сотни килограмм в слитках. Якобы, в целях сохранения оного. Никто этого золота больше не видел, а супруга, оставив должность, удалилась на покой, в семейное поместье фон Зиммельдорфов. Многие пытались вызнать, куда старуха спрятала слитки, но упрямая тетка не открыла сей тайны даже мужу, так и унесла её в могилу.

Всё это Маша выдала мимоходом, пока мы искали черную курицу. Про жизнь остальных замечательных людей она тоже много чего знала — город всё-таки небольшой. Надо только не забыть, Лумумбе пересказать…

Сложнее всего оказалось с тыквой. Середина июля, для тыкв — не сезон. В конце концов мы просто сперли небольшую глиняную кринку, сушившуюся на чьем-то заборе в пригороде. Из нее, путем применения нечеловеческой изобретательности, предстояло соорудить агогон — африканскую погремушку для отпугивания злых духов…

На кладбище было спокойно. Никаких духов, вздымающихся из могил с воплями, что им душно в сырой земле, никаких суккубов, соблазняющих отравленным вином…

Бвана был прекрасен. Одетый во всё белое, он, как дух, парил над черной землей, только зубы сверкали в плотоядной улыбке. На чело его были нанесены ритуальные вевес — дорожки из белых точек, в руках, как царский скипетр, дребезжал агогон. Его мы смастрячили с Машей, раскрасив кринку яркими, светящимися в темноте красками и украсив петушиными перьями. К кринке приделали длинную ручку от метлы, а внутрь насыпали сухой горох. В кладбищенской тишине он издавал тихие, таинственные звуки…

К колышку у могилы Ядвиги фон Цаппель, урожденной Зиммельдорф, была за лапу привязана черная курица. Пока суть да дело, она клевала зерно.

Припозднившись, явился Цаппель с двумя свидетелями. Истец был бледен. Его заметно штормило и разило тоже за версту — поддал для храбрости, голубчик. Двоих других нам не представили, но это явно были не стряпчие. Разве что, в ихнем городе так заведено, чтобы адвокаты имели пудовые кулаки, квадратные, жесткие, как терка, подбородки и крошечные бульдожьи глазки.

Я прикинул, что с одним-то я точно управлюсь. Остаются второй тяжеловес и сам Цаппель, выступающий хоть и в весе пера, но зато с пистолетом. Его рукоять торчала из кармана куртки… Интересное кино: нас, походу, собираются тихонько кокнуть после того, как станет известно, куда старуха подевала золотишко. А что? Тоже проверенная веками традиция: о кладе должен знать только его хозяин…

Я незаметно указал Лумумбе на пистолет. Тот, не выходя из образа, величественно кивнул прибывшим, а мне подал незаметный знак: всё путем, мол… Ладно.

Тут еще вот какое дело: мне учитель вмазываться категорически запретил. Во-первых, от прошлой дозы пополам с зельем суккуба еще отходняк не прошел, а во-вторых… В общем, он сказал, что управится сам.

Ну и ладно, не больно-то и хотелось на его вудуистские штучки смотреть. Скажу прямо: зрелище то еще. Наше, эндемичное, так сказать, колдовство, по сравнению с настоящим вуду — детские бирюльки. Лично меня, после того, как впервые увидел папу Легбу в "большом теле", пришлось неделю манной кашей кормить, через трубочку — больше ничего в горло не лезло… Так что, может, оно и к лучшему: Папа по сравнению с хозяином кладбищ — просто милый старичок в похоронном костюмчике и затрапезном котелке. А сегодня придется договариваться с Бароном Субботой — иначе зомби не поднять, хоть тонну Пыльцы сожри. Лоа своё дело крепко знают, и за базар отвечают всегда. Только вот от людей, заключающих сделки, они ожидают того же. Иначе… Тьфу, тьфу, не буду сейчас, ночью, на кладбище, вспоминать, что бывает с теми, кто пытается кинуть древних африканских духов.

Пока мы с Машей тщательно, в четыре руки, сыпали вокруг могилы дорожку из соли и золы, Лумумба разговаривал с Цаппелем. Объяснял порядок ритуала, кто где должен стоять и как себя вести. Градоначальник, в первое мгновение смутившись при виде Маши, быстро пришел в себя. Одним человеком больше, одним — меньше… Девчонку видели в нашем обществе, несложно будет доказать: увязалась мол, девка, за приезжими магами…

И вот началось.

Взмахнув ритуальным ножом, Лумумба снес голову курице. Кровь, черная и глянцевая в свете луны, хлынула на землю и бвана, разбрызгивая её во все стороны, начал ритуальную пляску, нараспев читая заклинание. На самом деле, как он мне объяснил, это была простая считалочка на языке самбуру. Слова ничего не значат, они нужны для общего антуража. Лоа привлекают не звуки, а жизненная сила, которой владеет унган. Ну, и свежая кровь, конечно.

Выжав тушку досуха, Лумумба встал прямо над могилой и воздел к небу агогон. А затем… Я знал, что учитель это умеет, но не подумал, что он пойдет на такой риск сегодня.

Стоя прямо на кладбище, над могилой, он приоткрыл Завесу для нас, незрячих. Отодвинул пелену, скрывающую Правь от Нави.

Сразу стало светло. Но не солнечным или лунным светом, а бледным сиянием болотных гнилушек. Над многими могилами воздвиглись крутящиеся наподобие смерчей столбы — духи убитых; по тропинкам зашмыгали тени, похожие на тощих кошек, со светящимися глазами. Видать, где-то рядом свежая могила, и гули собрались полакомиться мертвечинкой. За пригорком кто-то пел хрипло, заунывно, на два голоса, то и дело сбиваясь на какой-то древний архаичный язык, а в воздухе колыхались мельчайшие прозрачные капли протоплазмы — остатки прошлых заклинаний и других магических воздействий…

Оттуда, где стояли охранники, раздались приглушенные вопли страха. Я удовлетворенно хмыкнул. Подумают еще десять раз, прежде чем нам вред какой учинить…

А из могилы, как ростки, показались серые длинные ногти и начали рыть. Следом вздернулись тонкие руки, похожие на вымоченные в воде палки, вылезла макушка, сплошь облепленная седыми волосами, показался крючковатый нос, за ним — острый, загибающийся к носу, подбородок. Появилось белое, вымазанное в земле платье с истлевшими кружевами, и старуха, наконец, воздвиглась над собственной могилой.

Вся она была опутана тонкими, как паутина, волосами, ногти на руках завивались штопором, глаз не было, на их месте копошились белые жирные личинки. На шее трупа поблескивало бриллиантовое колье.

Покойница подняла руки и попыталась выдавить из себя какой-нибудь звук. От охранников вновь послышались глухие, едва сдерживаемые стоны.

Лумумба бросил зомби куриную тушку. Ловко схватив её, несмотря на ногти, старуха, рыча, впилась в сырое мясо, в стороны полетели черные перья. Съев всё, без остатка, она подняла скрюченные руки и двинулась к краю соляного круга. Но, разогнавшись, и грохнувшись всем телом в невидимую стену, отлетела к разрытой яме, из которой выбралась.

Наставник отдал короткий приказ. Покойница замерла, прислушиваясь, а потом встала ровно.

— Слушаю и повинуюсь, Хозяин. — прошелестел тихий голос.

— Скажи, милая, кто ты? — ласково вопросил учитель.

— Я — Ядвига фон Зиммельдорф.

— Отчего ты умерла?

— Мой муж отравил меня.

Наставник повернулся назад, и многозначительно приподняв бровь, прокомментировал, обращаясь к Цаппелю:

— Это усложняет дело, уважаемый. Мертвые не любят разговаривать со своими убийцами… Отчего вы упустили эту маленькую, но столь важную деталь, когда поручали мне встретиться с вашей супругой?

— Это навет! — взвизгнул Цаппель. — Она умерла от сердечной недостаточности, у меня и заключение доктора имеется!

— Мертвые не лгут, господин хороший. — покачал головой Лумумба. — Им это просто незачем, ибо отринули оне суетность мира сего. Впрочем, сейчас это не важно. — он вновь развернулся к зомби. — Заседание продолжается!

И только сейчас я ощутил дикую, почти невыносимую боль в руке. Оказывается, Маша впилась в мою многострадальную конечность не только ногтями, но и зубами — не иначе для того, чтобы не кричать: перед ритуалом наставник строго настрого запретил издавать любые звуки, не относящиеся к делу. Просунув меж её зубов палец, я кое-как разжал девичьи челюсти, и еле успел этот палец спасти — Маша, совсем, как щелкунчик, с хрустом захлопнула рот. Она тряслась, как заячий хвост, а лицо блестело от липкого, холодного пота.

Тихо обругав себя дубиной, я обнял её обеими руками, и, отворотив от страстей, творящихся на кладбище, прижал к себе. Вот так, без предупреждения, без подготовки, увидеть Навь… Если она не станет потом заикаться и отказываться спать в темноте, я сильно зауважаю пигалицу! А Лумумба тоже хорош — не предупредил. Хотя… Всё-таки я сам виноват. Надо же думать: как бы еще Цаппель смог увидеться с покойницей? Мог бы подумать и предупредить, чего ждать.

Разговор Лумумбы с умертвием тем временем продолжался.

— Скажи, милая, — вопрошал ласково учитель, — это ты вывезла золото? — Цаппель при этом протестующе заверещал, ведь он думал, мы про золото знать ничего не знаем. — наставник отверг его властным мановением руки.

— Я вывезла. И спрятала.

— А куда, позволь узнать?

Старуху затрясло и перекорежило.

— Не скажу! — наконец прошипела она. Большой личной силы была женщина: сопротивляться прямому приказу унгана зомби не способны. — Не скажу! — стенала она, качаясь, как былинка на ветру, и заламывая руки. — Не отдам!

— Отчего же, сударыня? Вам оно, как мертвой, без надобности… — увещевал старуху Лумумба, делая в воздухе руками пассы.

— Давит, давит, не дает мне покоя! — выла старуха, напомнив мне тут же давешних призраков. — Держит меня у Завесы, не отпускает… Золото! Золото! Не отдам! Моё! — она повалилась на землю и стала проворно закапываться.

— Стоять! — взревел Лумумба. Старуха перестала копать. — Предлагаю сделку: скажи, где золото, и я отпущу тебя! Я дам тебе покой!

— Покой… — с тоской проскрежетала покойница. — Нет мне покоя, пока убийца мой ходит по земле… Нет мне покоя! — тонкие руки со страшными ногтями потянулись к мужу.

— Однако! — наставник вновь развернулся к Цаппелю. — Высокие, как я погляжу, у вас отношения. — градоначальник с посиневшим лицом только хватал воздух, как рыба, и слабо отмахивался. — Стоило бы вас убить, чтобы бедняжка упокоилась… — продолжил безжалостно Лумумба. — Ну да ладно, всё в свой срок. Встретитесь еще. — унган нехорошо хохотнул.

— А ну, милая, сейчас забудь всё, кроме того, где лежит золото! — и Лумумба легонько тюкнул старуху агогоном по голове.

Та перестала выть, расслабилась и вытянулась. А потом заговорила. Бормотала она минут пять, я не сильно прислушивался. Маша угрелась у меня на груди, и только сопела, тихо-тихо… А я гладил её по волосам.

Договорив, покойница замерла. Лумумба вновь воздел руки и прокричал призыв. С неба упал огненный столб, грянулся оземь, и вдруг, прямо рядом с нами, из воздуха соткался скелет. Одет он был в черный с иголочки фрак, повязанный красным кушаком, на брюках же светились белые щегольские лампасы. Ноги скелета были обуты в остроносые лакированные туфли, а на голом, желтоватом черепе поблескивал шелковый цилиндр. Оглядевшись, и кивнув Лумумбе, как равному, барон Суббота подошел к мертвой женщине и поклонился так, будто приглашал на танец. Затем, сложив руку кренделем, предложил ей. Покойница, вдруг необыкновенно помолодев и став жгучей брюнеткой, улыбнулась и руку барона приняла. Суббота взмахнул тростью, и перед парой выложилась дорога из желтых золотых кирпичей. Они ступили на неё и растаяли.

Лумумба, взмахнув агогоном, задернул завесу. Все выдохнули.

Я огляделся: оказалось, охранников Цаппеля и след простыл, а сам градоначальник сидел на земле, привалившись к могильному камню и разбросав ноги. Вид у него был совершенно отсутствующий.

Лумумба, заботливо попрыгав на могилке, разрушил ногой соляной круг и вышел.

— А вы молодец. — бросил он Цаппелю, раскуривая трубку. — Многим на вашем месте приходилось срочно искать чистое исподнее.

Градоначальник только бессильно махнул рукой. Об убийственных планах по поводу наших персон он и думать забыл.

— Ну? Вы удовлетворены? Устраивает полученная информация? — продолжил допрос учитель. — Но я бы на вашем месте поторопился. Ваши люди тоже слышали слова покойной, и, мне кажется, уже отправились в места не столь отдаленные.

— А теперь ходу. — Лумумба повернулся к нам и потер руки так, будто только что вышел из-за стола. — Нас ждут великие дела.

— Какие? — спросила Маша на бегу.

— Как это, какие? Твой наставник ждет не дождется, когда его расколдуют. До рассвета не так уж много времени.

Глава 14

Иван

Дачный поселок, в котором жила Маша, располагался недалеко от кладбища, за излучиной реки. Оставив Цаппеля приходить в себя и собираться с мыслями, мы припустили прямо по берегу — так было короче.

Лумумба, чтобы не сверкать во тьме белыми одеждами, накинул свой любимый плащ. И теперь полы его раздувал встречный ветер, делая наставника похожим на громадную голенастую птицу.

— Вань? — Маша, пристроившись рядом, взяла меня за руку.

— Ты чего?

— Так, ничего. Не по себе что-то.

— После Нави всегда так. Скоро пройдет.

— Да я больше о Бабуле. Как думаешь, его правда удастся расколдовать?

Я честно задумался.

— Не знаю. Мы ж сами еще ничего не видели. Будем надеяться…

Зайдя домой, Маша принялась хозяйничать. Поставила чайник, достала вазочку с колотым сахаром, и, пока он закипал, попыталась навести порядок. Вытерла пыль, собрала оставленную с прошлого визита посуду в раковину. Руки у нее немножко дрожали. Но это, я думаю, от волнения. Я и сам переживал: как пройдет встреча с Бабулей? Один Лумумба был спокоен и невозмутим, будто и не разговаривал всего пару часов назад с мертвецами, а сейчас ему предстоял заслуженный отдых, а не новое колдовство.

Чаю попить мы так и не успели. Почувствовали. Выражалось это вот в чем: по спине, от лопаток, пошел жар и стало страшно. Этот-то беспричинный страх явственней всего и указывал на присутствие потустороннего существа.

Когда я был совсем-совсем маленьким, меня возили на лето в деревню. О тех золотых днях я не помню ничего, кроме одного.

Домовой. По словам бабушки он жил за печкой, а по ночам бродил по дому. Первые ночи я просыпался от душного ужаса. Он как влажная простыня облепившая тело, не давал ни вздохнуть, ни позвать на помощь, ни пошевелиться. Бабушка говорила, что так бывает, когда к кровати подходит домовой и смотрит, как ты спишь…

Когда я впервые увидел Тот свет, спытал это самое чувство, и назвал его по-своему: нетерпячка. Потому что не видеть, но при этом чувствовать вторжение Нави в Правь — это всё равно, что усесться голым задом на муравейник и не иметь никакой возможности с оного подняться.

Будто черти пляшут на твоей могиле — говорил на лекциях товарищ Седой. Лумумба же объяснял всё проще и прозаичнее: спазмом коронарных сосудов.

Ощутив Навь, Лумумба хищно зашевелил носом и поднялся. А Маша как раз чай разливала, да так и замерла. Кипяток побежал через край чашки в блюдце, а затем потек на скатерть.

— Это он. — сказала она шепотом. — Зверь. Я его слышу…

Учитель, скользнув к подоконнику, выглянул наружу.

— Вижу. — спокойно сообщил он, а затем оглянулся и внимательно посмотрел на Машу. — Ты чувствуешь в себе силы встретиться с ним еще раз?

— Боюсь, у меня не хватит сил отказаться.

Я всё больше восхищался этой девушкой: любой на её месте, заслышав зов Нави второй раз за ночь, имел право впасть в истерику.

— Тогда иди, голубушка, и ничего не бойся. Мы будем рядом. — напутствовал её Лумумба. Маша удивленно улыбнулась.

— А я и не боюсь. Это же Бабуля. — она встала и направилась к выходу из кухни. — Обещайте мне одну вещь. — попросила, задержавшись у притолоки. — Что бы ни случилось, не убивайте его.

— Не волнуйся. — сказал Лумумба. — Я же обещал.

А мне сказал:

— Не вмешивайся, стажер. Лучше всего, подожди здесь, у дома. Сейчас от тебя мало пользы… — и пошел вслед за ней, а я остался.

Тонкая фигурка Маши удалялась в сторону реки по освещенной луной улице. Лумумба крался за ней, хоронясь в тени заборов. Он прекрасно всё видел, так как всё еще был под кайфом, и мог вмешаться в ход событий в любой момент. Мне же оставалась участь жалкого наблюдателя, так как Нави без Пыльцы я увидеть не мог.

Но я не выдержал. Оставаться на месте было выше человеческих сил, и приказов наставника, соответственно. Путаясь в траве и тихо чертыхаясь, я всё-таки пошел вслед за ними вдоль обочины, уповая на то, что никого не разбужу.

Стояла мертвая тишина. Хуже, чем на кладбище. Там хоть сверчки пели, да совы кричали, а здесь не было ничего. Я не слышал даже собственных шагов.

Добравшись до реки, я спрятался за небольшой холмик, поросший камышом и, раздвинув твердые гладкие стебли, стал наблюдать. Волны накатывали на берег совершенно бесшумно, как в немом кино, и резкий, ацетиленовый свет луны высвечивал каждую песчинку на пляже. Маша стояла по колено в воде и разговаривала с кем-то невидимым. Она то протягивала ему руки, то прижимала их к груди, о чем-то умоляя. Ветер раздувал её волосы, закрывая прядями лицо, но она даже не пыталась их убрать.

Потом я понял, что она плачет — по тому, как содрогались её плечи. Чувствовалось, что её тянет на глубину, будто невидимой веревкой, и Маша поддается — шажок за шажком. Потом её рвануло особенно сильно, она упала, скрывшись под водой, и я вскочил. Черт с ними, со всеми обещаниями, вместе взятыми. Если эта тварь утащит её под воду…

— Спокойно, падаван. — Лумумба, незаметно подобравшись сзади, упал сверху, прижимая меня к земле.

Как только учитель меня коснулся, Завеса поднялась и я увидел Зверя. Он стоял в воде, и волны образовывали вокруг его длинных стройных ног серебряные круги. Его обнаженный торс светился и мускулы рельефно перекатывались под гладкой кожей. Бледные, как лунный мед, волосы буйно струились по плечам, а узкие глаза над высокими скулами пламенели синими всполохами. Губы улыбались. Он держал Машу на руках — голова её бессильно свешивалась, волосы плавали в воде. Глаза девушки были закрыты, а рот приоткрыт. Я никак не мог понять, дышит она или нет…

— Бвана, сделайте что-нибудь. — срываясь на визг, зашептал я. — Сделайте, или я за себя не ручаюсь. Он же её сейчас утащит!

— Тихо, стажер. Не думай о нем хуже, чем он того заслуживает.

— Да при чем здесь хуже или лучше? Это же Зверь. Он же её околдовал, и сейчас утащит в своё логово…

— Не утащит. Ты же видишь, он пытается сохранить антропоморфную внешность — а значит, он всё еще пытается остаться собой.

В поведении наставника, к сожалению, было куда меньше уверенности, чем в его словах. Он подобрался, готовый в любой момент прыгнуть. На мгновение у меня захватило дух. Если они сцепятся… Если в схватке сойдутся Зверь и Тигр — это будет самым захватывающим зрелищем, которое мне доводилось видеть. Возможно, что последним в жизни…

Зверь повернулся от берега и пошел в глубину, всё так же держа Машу на руках. Я рванулся.

— Отпустите! Я должен её спасти! — видимо, забывшись, я заорал слишком громко, потому что Зверь остановился.

Выпустив Машу, будто забыв о ней, он пошел к берегу, на ходу изменяясь. Лицо его вытянулось, став мордой с огромными челюстями и глубоко запавшими, светящимися глазами. Ноги и руки стали лапами, спина покрылась шерстью. Смотреть на превращение было жутко. На какой-то миг показалось, что его вывернуло наизнанку, явив миру кишки и кровеносные сосуды.

Остановившись возле нас, он втянул носом воздух и прорычал:

— Человечьим духом пахнет. — в гробовой тишине голос Зверя звучал, как гром.

Учитель, ткнув меня носом в песок и навалившись сверху всей тяжестью, забормотал скороговоркой:

— Уйди от костей моих, уйди от мяса моего, уйди от волос моих…

Зверь зарычал, а потом заскулил, будто щенок.

— Уйди от мыслей моих, уйди от дыхания моего, уйди от сердца моего… — еще громче продолжил наставник.

— Забудь мой запах, забудь, что видел меня, забудь, что слышал меня…

Я почувствовал его дыхание на затылке. Волосы зашевелились, и мне тоже захотелось заскулить. Под кожу будто набился песок, так же, как во рту и в груди. Лёгкие нестерпимо жгло — всё это время Лумумба не давал мне дышать.

— Забудь мою жизнь, забудь мою смерть, уйди туда, откуда пришел!

И он отступил. Песок зашуршал под тяжелыми лапами, раздался плеск, другой, и — всё. А потом вернулись остальные звуки.

Я услышал, как натужно дышит прямо над ухом наставник, как накатывают волны на песок, как шелестит трава… А потом я чихнул. Мы с наставником подскочили, и вновь ударились оземь, плашмя, всем телом, а звук покатился по реке, отражаясь от высоких берегов, будя спящую в камышах птицу.

Лумумба вскочил, я, отплевываясь от песка, за ним. Маши нигде не было. Бешено вертя головой, я ощупывал взглядом небольшие, поросшие травой дюны, надеясь заметить тоненькую фигурку, потом что-то увидел — просто какую-то тень на воде, и побежал.

Она качалась на волнах вниз лицом, и волосы веером плыли по поверхности. С воплем я бросился к Маше, поднял её, потащил на берег, перевернул… Она не дышала. Обливаясь слезами, не в силах сдержать икоту, я стал бить её по белым щекам. Голова бессильно моталась из стороны в сторону, но глаза оставались закрыты. Ругая себя, Лумумбу, Зверя, магию, я положил её на песок и склонился, чтобы вдохнуть ей в лёгкие воздух…

— Не так надо. — учитель был спокоен и сосредоточен. — У нее в легких вода, а ты пытаешься наполнить их воздухом. — я только хлопал глазами, не понимая, что он имеет в виду. Попытался что-то сказать, но не смог.

— Переверни её, положи ребрами себе на колено, и… похлопай по попке. — и он показал руками, как именно надо хлопать. — Давай, чего ждешь?

Я сделал, как он велел. Если Маша, очнувшись, поймет, что я прикасался к её драгоценной попе… Лучше об этом не думать. Зажмурившись, я отвел руку для очередного хлопка, и тут она, на счастье, закашлялась. Вода полилась из её горла, как из ушата.

Придя в себя, она долго сидела на песке и смотрела на воду. Иногда вздыхала. Иногда — вытирала слёзы. Я сел рядом с Машей и взял её за руку. Так мы встретили рассвет. А потом пошли обратно в город, в нашу гостиницу.

Про Зверя она так ничего и не сказала. А я не спрашивал.

…Около восьми мы наконец-то добрались до своей нынешней резиденции. Перед "Гарцующим пони" было людно. Я удивился: с чего вдруг наша гостиница стала такой популярной?

Рядом со входом было припарковано сразу два автомобиля: черный, с глухими стеклами, "Лексус" и длинный роскошный "Понтиак" цвета "коричневый металлик". Дальше, на углу, как бедный родственник, притулился серенький тарантас со значком управления полиции.

Роскошные тачки, естественно, вызывали нездоровый интерес мальчишек, бродячих собак и прочей публики. Среди присутствующих можно было отметить двух бугаев в косоворотках и смазанных салом сапогах; здесь же отиралась парочка молодчиков в черных, с искрой, пиджаках и лакированных штиблетах. Не иначе, охрана Хозяев роскошных тачек. Рядом с серым тарантасом стояли несколько полицейских, безуспешно делая вид, что они просто вышли погулять.

— Как вы думаете, бвана, отчего спозаранку стольким людям вдруг приспичило прогуляться у нашей гостиницы? — и не подумав приглушить голос, спросил я.

— А это они по наши души пришли. — охотно объяснил наставник. — Вчерашние события сделали нам неплохую рекламу, и народ спешит воспользоваться услугами господ магов.

— А как же полиция?

— Ну, у всех свои нужды. — усмехнулся учитель. — Градоначальник к нам уже обращался, так почему бы его примеру не последовать и полицеймейстеру?

Пока мы пробирались к двери гостиницы, меня пару раз толкнули в спину, а Маше злобно шипели вслед.

— У, нашла себе дружков.

— Да она и сама не лучше.

— Давно пора их всех перевешать. Сколько можно терпеть?

— Ага… А они в тебя файерболом…

— Наркотики сжигать надо, тогда и бестий этих не будет…

Странно. Вчера на нас никто внимания не обращал, а сегодня, прямо с утра, что-то не жалуют.

На заднем плане, задрав ногу на колесо "понтиака", стояла огромная псина и смотрела прямо на меня. Что-то много у них в городе бродячих собак… Или это один и тот же пес? Вроде у того одно ухо было черное и обвислое, а у этого — пятно на глазу… Нет, всё-таки не тот.

— И что же нам делать? — спросил я, распахивая дверь в фойе и пропуская Лумумбу и Машу вперед.

— А ничего не делать. — ответствовал благодушно наставник. — Поднимемся в номер, закажем свежего кофе…

Из плетеного кресла поднялся полицеймейстер собственной персоной. По бокам его, вытянув руки по швам, материализовалась пара дюжих молодцов.

Мы с учителем предугадывали и такой поворот событий. Молва о местонахождении клада наверняка облетела весь город. Неудивительно, что многим пришла охота поучаствовать в поисках. Золото ведь было украдено из государственного банка, и личной собственностью Цаппеля, строго говоря, не являлось. Скорее всего, Штык хочет, чтобы Лумумба раскрыл секрет.

У окна, в другом плетеном кресле, я вдруг увидел господина Дуриняна, виноторговца. Тот безуспешно прикрывался развернутой газетой, но эти тонкие усики и лаковый пробор могли принадлежать только ему.

— Именем закона вы арестованы. — Штык достал наручники. — Вы имеете право хранить молчание…

— Позвольте. — удивился наставник. — сначала хотелось бы услышать, в чем нас обвиняют.

— В убийстве господина фон Цаппеля, градоначальника. — и Штык кивнул своим молодцам.

Мы с Машей застыли, выпучив глаза, да и Лумумба несколько посерел лицом.

— Убийство? — тихо спросил он. — Когда это произошло?

— Вопррросы буду задавать я. — Штык нетерпеливо дернул подбородком. — И совсем в дррругом месте. Извольте подчиниться.

— Хорошо. — учитель протянул руки и полицейский быстро захлопнул браслеты. — Убийство меняет дело. Пройдемте. Надеюсь, мои стажеры, в отличие от меня, могут быть свободны?

— Так как вы являетесь убийцей, ваши ученики, соответственно, становятся сообщниками. И ответят по всей строгости закона.

Лумумба моментально стряхнул наручники, а затем протянул их полицейскому, брезгливо держа двумя пальцами.

— Вы бросаетесь необоснованными обвинениями, герр Штык. Я готов пройти с вами в управление, чтобы всесторонне изучить преступление и найти виновного, но подвергаться голословным нападкам не имею желания.

— Я сам был свидетелем тому, как вы удалились вместе с Цаппелем к нему в кабинет! — процедил полицеймейстер.

— Это было днем. — спокойно сказал учитель. — Куча народу видела, как мы вышли из управления, попрощались с градоначальником и направились в гостиницу.

— Все знают, что он подрядил вас отыскать клад.

— Не отыскать. А всего лишь узнать у покойной супруги, где он находится.

— У покойной? — выкатил глаза полицеймейстер. — Что вы мне тут ваньку валяете! Какие могут быть разговоры с покойниками!

Вокруг нас начал накапливаться народ. Управляющий, пара горничных, три носильщика в тускло-коричневых, с желтым кантом, тужурках, повар из ресторана — его крахмальный колпак подпирал потолок. Внутрь просочилось даже несколько зевак с улицы. Все внимали, раскрыв рты: новая сенсация городу обеспечена.

Уже по привычке я огляделся в поисках пса. Странно, что его нет. А я уже как-то привык…Еще я одним глазом следил за Дуриняном, гадая, какой из роскошных авто принадлежит ему: Понтиак или Лексус? Решил, что скорее Лексус. Армянин то и дело высовывал любопытный нос из-за газеты — тоже прислушивался.

Его можно понять: спешил к магу, наверняка имея какую-нибудь животрепещущую просьбу, и теперь вынужден ждать, чем закончится спор с полицией. В случае, если нас арестуют — Дуринян в пролете… Интересно, кому принадлежит второй автомобиль?

Как бы отвечая на мой вопрос, одна из дверей дальше по коридору распахнулась и перед нами возник Ростопчий, Михайла Потапович. За ним угадывались кафельные стены и громко шумела вода. Промышленник на ходу вытирал руки обширным, в красную клетку, платком.

Завидев Лумумбу он хрюкнул и стал решительно продираться сквозь толпу.

— А, Штык! — проревел он так, что становилось ясно, кто здесь на самом деле главный. — И у тебя проблемы? Тогда становись в очередь. Я первый пришел.

— Я здесь не по частному делу, а как представитель власти. — отчеканил полицеймейстер. — Произошло убийство, и господин маг является… — он кинул опасливый взгляд на учителя, — важным свидетелем. Так что, попрошу. — щуплый полицейский попытался плечом оттеснить Ростопчия, но тот не двинулся с места.

— Да хоть чертом лысым пусть является. Этого проныру Живчика убили, а мне срочно требуется маг. Подождет твое расследование. Мертвецу-то уже всё равно…

— Убит градоначальник. — зашипел сквозь зубы Штык. У него дергался глаз. — Дело государственной важности.

— Кнут убит? — тихо переспросил Ростопчий. Он весь преобразился, будто медведь, учуявший колоду с медом. — Когда? В его кабинете уже побывали? А дома? Много народу в курсе?

— Да я сам узнал час назад. — буркнул Штык, успокаиваясь. — Тело обнаружили рыбаки, под мостом… К берегу прибило, застрял в камышах. — он непроизвольно сглотнул и поправил галстук. — Кабинет я опечатал, домой к нему молодцов послал — тоже чтоб опечатали, у него там наверняка бумаги. А сам — сюда. Они вчера с этим, — он кивнул в сторону Лумумбы, — На кладбище собирались.

— Ага… — Ростопчий что-то прикидывал про себя. — Значит, это не пустой был треп. — говорил он так, будто Лумумбы рядом не было.

— Какой треп? — переспросил Штык.

— А, тебя ж тогда не было… — вспомнил промышленник. — В тот вечер, когда Живчика грохнули, мы все у Ленки сидели. Он трепался, будто умеет с зомби разговаривать. Смекаешь? — промышленник многозначительно поднял бровь.

— А Цаппель за это ухватился! — будто прозрел Штык.

— Господин Лумумба. — вспомнил полицеймейстер. — Кроме вас и фон Цаппеля, кто еще присутствовал на кладбище?

— Мои ученики и понятые господина градоначальника. — ответил учитель, и нетерпеливо поморщился. — Слушайте, мы так и будем торчать в фойе? Вам не кажется, что назрел конфиденциальный разговор? — и он обвел взглядом толпу. — Может, поднимемся ко мне в номер?

— Нет! — вдруг засуетился Ростопчий. — Поехали ко мне… — и, взяв Лумумбу за рукав, потащил к выходу.

— Пааазвольте. — Штык перегородил дорогу. — Это — полицейское дело.

— Да ты что? — выкатил глаза Михайла Потапович. — Совсем нюх потерял? Да я тебя… — он занес кулак, будто бить людей для него — обычное дело.

Лумумба, спокойно взяв его за запястье, руку отвел. Видно было, что Ростопчий сопротивлялся, но учитель оказался сильнее.

— Господа… Льстит, что вы оба проявляете внимание к моей скромной персоне, но… — он брезгливо отпустил Ростопчия, — Не будем мешать правосудию. Бытовыми делами я смогу заняться после того, как поговорю с любезнейшим господином полицеймейстером. — и кивнул полицейским. — Прошу, господа. Раньше сядем — раньше выйдем.

— Вы тоже. — впервые Штык обратился к нам с Машей. — Во избежание распространения нездоровых слухов.

Глава 15

Маша

Лично я думаю, Цаппеля грохнули свои же. Хотя бы те молодчики, которых он на кладбище притащил. Рожи у них, мало того, что незнакомые — явно не наши, не городские, так еще и насквозь уголовные. И слиняли они слишком быстро. Я тогда еще подумала: обделались со страху и к реке побежали — портки стирать. А выходит, вовсе они не испугались. Узнали про сокровища, которые Зиммельдорфиха зарыла, и ходу.

Возможно, прямо сейчас клад копают. А Ядвигу жалко. Такая она была печальная, одинокая… Каково это: знать, что тебя отравил собственный муж? А Цаппель и вправду злодей. Ходили слухи, что он по подвалам на беспризорников капканы ставит. Теперь я им запросто верю…

Когда Лумумбу повинтили, внутренний голос твердил: уходи, пока на тебя никто не смотрит. Скройся, заползи в канаву и сиди там, как мышь под метлой… Но я заупрямилась: надоело. Надоело быть незаметной, прятаться при малейшем шорохе, чувствовать себя никем. Вон, магам убийство шьют, а они скалят зубы как ни в чем ни бывало. Ни Ванька не боится, ни Лумумба. Хочу, как они. Чтоб ничего не бояться и ни на кого не оглядываться!

К тому же, с ними довольно весело. Всё время что-нибудь происходит.

Когда уходили из гостиницы, я даже испугалась, что про меня забудут. Но Штык не забыл. Вообще-то он мужик неплохой, даже хороший. Делает для города, что может, кражи расследует, убийства. И не только всяких там денежных мешков, простым людям тоже помогает.

Я знаю, потому что Бабуля к нему иногда обращался. Дети часто терялись: одни убегали, наслушавшись сказок про магию, другие — от непутевых, обдолбавшихся Пыльцой, родителей… Вместе они многих спасли. Находили, вразумляли, отправляли по домам. Если это было невозможно, пристраивали в другие семьи или в ученики к ремесленникам. Самых трудных, одичавших, потерявших всякую надежду — забирали мы…

Не могу перестать думать о Бабуле. Увидев прошлой ночью как он изменился, я почти потеряла надежду. Пока он оставался Зверем — страшным, несчастным, с чешуйчатой головой и огромным, заросшим шерстью телом, была уверенность: таким он быть не захочет. Но сегодня ночью… Это был почти что он, такой родной и хорошо знакомый. Только лучше. Такой как мы с Ласточкой его себе представляли в мечтах. Мы обе были в него влюблены… Но это не такая любовь, когда сюсюканья и поцелуи при луне, а совсем другая. Безнадежная. Страшная. Мы-то знали, у кого на самом деле его сердце… Только Бабуля теперь по ту сторону ходит, а любовь его здесь осталась. Он ведь чуял, что так случится, и сам от нее отказался.

А в Управлении ничего не изменилось. Накурено и мрачно, как и пять лет назад. Стены обшарпанные и полы грязные, будто их с тех пор и не мыли ни разу. Полицейские бегают, как ошпаренные — из-за убийства градоначальника. Таких громких дел у нас отродясь не было, вот и вздрючили их по полной.

Никаких бомжей и пьяниц, не наблюдается, только за конторкой дежурного сидят две девки в лифчиках и панталонах и уличными голосами орут частушки. На них никто не обращает внимания.

Нас почти силком протащили в кабинет полицеймейстера. Здесь было почище, но воняло всё так же гадостно — горелой бумагой и махоркой.

Штык, отмахиваясь и отбрыкиваясь от подчиненных, захлопнул дверь, запер её на ключ и, стремительно пройдя через комнату, упал на своё место за старым, изрезанным ножиком столом. Базиль уселся в единственное гостевое кресло. Нам же с Ванькой пришлось довольствоваться табуретками у стенки.

— Итак, приступим. — сложив руки на груди, Штык мрачно посмотрел на Лумумбу. — Когда и при каких обстоятельствах вы виделись с господином фон Цаппелем в последний раз?

— Господин полицеймейстер. — откликнулся тот. — Думаю, пришло время поговорить начистоту. — и, достав из внутреннего кармана какие-то корочки, протянул их через стол.

Корочки были тускло-коричневые, с потертыми уголками. Полицеймейстер так и впился в них взглядом. Когда дочитал, глаза его съехались к переносице, а рот открылся. И стал господин Штык точь-в-точь окунь, вытащенный из воды и тут же брошенный на сковородку. Через секунду, придя в себя, он злобно посмотрел на Базиля и зарычал что-то невразумительное. Тот, насвистывая легкомысленный мотивчик, сидел, как ни в чем не бывало. Тогда полицеймейстер налил себе воды из засиженного мухами кувшина, выпил залпом, и спросил:

— Почему вы не пришли ко мне сразу?

— При всем уважении, это не ваша епархия. Кому надо, мы представились.

Штыка затрясло.

— Это Шаробайке, что ли? Да он…

— Знаю. — Лумумба прикрыл глаза. — Поэтому и посчитал небесполезным уведомить еще и вас.

— Но…

— Это не отменяет подозрения в убийстве? У нас не было мотива.

— Убивать Живчика у вас тоже якобы не было мотива. Однако вы ошивались рядом и в том, и в другом случае. С тех пор, как вы в городе — случилось два убийства. Два!

— Возможно, с тех пор, как мы появились в городе, кое-кем овладела паника? — флегматично спросил Лумумба. — Вы же понимаете, мы здесь не просто так. И вправе подозревать вас точно так же, как вы подозреваете нас. Судя по филиалу нашего Агентства, коррупция охватила самые высшие эшелоны власти.

— Пыльца. — с силой проводя по лицу ладонью, как делает всякий человек, которому не дали выспаться, простонал Штык. — Черт бы её побрал.

— Слишком много Пыльцы. — поправил его Лумумба. — Для такого захолустного городка.

— Наш город является транзитным. — возразил полицеймейстер. — Река, а так же крупные междугородние трассы… Невозможно отследить все пути распространения.

— Вот видите. — похвалил его Базиль. — Вы и сами всё понимаете. Так случилось, что именно этот город является ключом к югу России. И воротами на север. Отсюда многое видно, и многое можно сделать.

Они замолчали, думая каждый о своём. А я гадала, когда нас отпустят. Лумумба говорил, что если не получится с Бабулей здесь, нужно будет ехать в деревню…

— Что вы задумали? — вдруг спросил Штык. Он успокоился. Казалось, даже расслабился. Может, вздохнул с облегчением: не придется распутывать убийства в одиночку.

— Будем работать. — пожал плечами Лумумба. — Мы думаем, что убийства Живчика и Цаппеля связаны между собой. И, если не принять меры — будут и другие.

— Другие? — на лбу полицеймейстера выступил пот.

— Мы думаем, они действительно спровоцированы нашим приездом. Кто-то догадывается, кто мы, и избавляется от свидетелей. Чувствует, что ему вот-вот прижмут хвост. — Базиль сложил пальцы домиком перед подбородком и уставился на Штыка. Белки его глаз недобро сверкнули. — Но мы не дадим ему спрятаться. Не имеем права. Потому что Пыльца — только звено.

— Гибридная война. — поморщился полицеймейстер. Лумумба с интересом выпрямился.

— А вы далеко не так просты, как хотите казаться.

— У меня тоже есть начальство. — буркнул Штык и многозначительно посмотрел в потолок.

— А-ха! — Лумумба хлопнул себя ладонями по коленям. — А я-то всё думаю: отчего это от вас так знакомо попахивает? — и хищно дрогнул ноздрями. Я тоже осторожно принюхалась. Кроме плохого табака, пахло еще носками и порохом. Больше ничем.

— По какому ведомству? — спросил Базиль совсем другим тоном.

— Контрразведка. — он встал из-за стола.

Поднявшись, Штык расстегнул китель, ослабил узел галстука и, достав из портсигара длинную сигарету с черным фильтром, отвернулся к окну. С наслаждением затянулся, выпустив дым из ноздрей…

А я сидела и думала: почему он нас с Ванькой не выгнал? Или хотя бы меня. Понятно, что с Лумумбой они теперь найдут общий язык — ворон ворону… Но при чем здесь я? Даже разозлилась. Любопытство — любопытством, но влезать в игры всяких там сильных мира сего мне не улыбается, даже статистом. Особенно статистом, потому что именно их обычно убивают в первую очередь.

— Назревает война. — сказал Штык, глядя в окно. — После Распыления начался новый виток Большой Игры. Он вернулся к столу и затушил сигарету в пепельнице. Затем взял окурок, разломал его на кусочки, вместе с фильтром, и поджег. Поплыл вонючий желтый дым.

— Только я не знаю, кто работает непосредственно в городе. Я здесь не так давно, мне еще не доверяют.

— А что случилось с прошлым полицеймейстером? — спросил Базиль.

— Вышел в отставку по возрасту. — усмехнулся Штык. — В отличие от начальника вашего агентства. Того, по слухам, убрали…

— Ну что ж. — Лумумба поднялся и протянул руку полицейскому. — Будем держать вас в курсе.

— Не забывайте: расследование веду я. — предупредил Штык, отвечая на рукопожатие. — На самом деле, я не должен был вам ничего говорить, но…

— Я понимаю. — кивнул Базиль. — Очень трудно всё делать в одиночку… Да! Вы обследовали кабинет градоначальника? — Штык кивнул. — Поделитесь?

— Ну…

— Давайте начну я. — Лумумба прошелся по кабинету. — В сейфе обнаружено золото Мангазейской чеканки. — запустив пальцы в карман жилета, он извлек монету.

— Фальшивка. — сказал Штык. — Но мы еще не знаем, откуда оно.

— У Цаппеля были долги? — спросил Базиль. Штык пожал плечами.

— Возможно. Он же хотел отыскать клад, зарытый женой.

— Но тогда зачем ему это? — Лумумба подбросил монету и поймал.

— Это золото ищут уже много лет. И сам Цаппель, и другие… — сказал полицейский. — Но безрезультатно.

— Не думаю, что он искренне полагал, что в моих силах поднять из могилы его жену, а тем более, расспросить. — Лумумба всё подбрасывал монету. Сверкала она, по-моему, как вполне себе настоящая. — Магия — магией, но в такие вещи люди обычно не верят. Возможно, Цаппель что-то подозревал или даже знал о наших истинных целях. И просто хотел избавиться от помехи — в стороне от города, на кладбище. А потом придумать какую-то правдоподобную версию нашего исчезновения… Например, что заезжий маг, не справившись с заказом, устыдился и убрался от греха подальше. Кто бы стал проверять?

— Вы предполагаете, что градоначальник был шпионом?

— По приезде мы должны были встретиться с нашим осведомителем. Неким Лёней Кукишем. Он обещал вывести на поставщика Пыльцы… Но был убит. Мы так и не успели поговорить.

— Кукиш был убит магическим способом. — заметил Штык, вытащив из пачки какой-то листок и помахав им в воздухе. — Есть заключение эксперта.

Лумумба фыркнул.

— Дорогой коллега. Когда человека превращают в животное, это можно увидеть, простите за банальность, невооруженным взглядом. Без всяких экспертиз.

— Я пытаюсь сказать, что Цаппель не был магом.

— Он мог нанять Живчика. А потом убрать и его, как ненужного свидетеля… — быстро проговорил Лумумба. — Вспомните показания: в какой-то момент Живчик, выпив лишнего, устроил скандал. Он кричал, что всё знает. И что готов прямо сейчас вывести всех на чистую воду… Градоначальник мог испугаться, что Живчик, напившись, разоблачит его перед всеми, и принял меры. Прошел мимо кресла, в котором сидел пьяный маг, и незаметно всадил нож… Вы, кстати, сняли отпечатки пальцев?

— Рукоять была чистой. — буркнул Штык. — Её вытерли.

— Ну разумеется. — кивнул Лумумба.

— Предположим, убив Кукиша и Живчика, Цаппель решил заняться вами. — напомнил Штык. — Так что же пошло не так?

— Элементарно, мой друг: он испугался. — Базиль чуть театрально наклонился к полицеймейстеру. — Для свежего человека увидеть Навь — изрядное испытание.

— Так вы и вправду подняли его жену? — глаза Штыка блеснули.

Лумумба фыркнул.

— Мы — не какие-то шарлатаны.

— Она сказала, что Цаппель её отравил. — все повернулись ко мне. Штык — с новым интересом, Базиль и Ванька — с осуждением. Я упрямо мотнула головой.

— А чего? Он же — полицейский, так? Пусть знает… Это же лишнее доказательство того, что Цапля — убийца!

Лумумба устало потер переносицу.

— Во-первых, Маша, будьте добры называть градоначальника по фамилии. Имейте уважение к покойному. А во-вторых… Ладно, ограничимся пока этим. — и он вновь повернулся к Штыку.

Я понимала, что сморозила глупость. Сама же не хотела встревать, а получается, что я теперь в их глазах — капризный, несдержанный ребенок, и доверять мне нельзя.

И тут меня осенила еще одна гениальная идея.

— Извините. — упрямство вновь подняло меня со стула. — Может, я вновь скажу глупость, но я вот о чем: если жена Цаппеля сказала, кто её отравил, почему бы вам не спросить Живчика, кто убил его? — и я снова села. Ванька незаметно вздохнул.

Штык требовательно уставился на Лумумбу, но тот невозмутимо усмехнулся.

— Если б вы там были, Маша, то не стали бы задавать такой вопрос.

— Почему? Думаете, не справитесь с магом? — иногда меня словно бес за язык тянет. Никак не могу остановиться.

— Живчика закололи со спины. — тихонько сказал Ванька. — Он просто ничего не видел.

— Итак… — будто подводя итог, Штык провел карандашом черту поперек белого листа бумаги. — Вы выяснили, где находится золото Зиммельдорфов, а так же то, что саму Ядвигу Карловну убил муж… И это слышали те двое, которых привел с собой Цаппель. Самый простой вывод: услышав, где спрятаны слитки, они пристукнули Цаппеля, а сами отправились за золотом. — налив воды из графина, Штык выпил, и со стуком вернул стакан на поднос. — Вам удалось всунуть палку в самый центр муравейника, коллега. — он рухнул в своё кресло и задрал ноги на стол. — Золото Зиммельдорфов — уважаемая в городе легенда. Сам старик, царство ему небесное, давно перекопал все свои владения — и участок при городском доме, и поместье жены… Да и среди горожан было много желающих найти клад. Теперь охота начнется по новой. — он оглядел нас слезящимися глазами и нервно хихикнул. — Гонка за сокровищами. Только этого мне не хватало.

Глава 16

Маша

В гостинице нас ждали. Как только мы вошли, навстречу поднялся армянин. Дуринян, кажется, владелец вино-водочных заводов. Я его видела раньше, издалека. Всегда окружении охраны. Не думала, что вблизи он окажется таким мелким скользким типчиком.

— Освежимся? — предложил Ванька. — Пока начальство беседует, можем зайти в бар, выпить прохладительного.

— У тебя что, денег куры не клюют? — буркнула я. — Можно и водички попить, из-под крана…

— На лимонад точно хватит. А потом нужно отдохнуть, я тебе свой номер уступлю, а сам у Лумумбы, на диванчике.

— Нет, что ты, не надо… — я дала увлечь себя по коридору, туда, где звучали тихие аккорды пианино и пахло сигаретным дымом. — Я могу и в кресле поспать.

— Не дури. Нам еще в деревню ехать на ночь глядя.

Отдохнуть не удалось. Как только принесли напитки, мне — розовый, с клубничным запахом, а Ваньке — воду с пузырьками, явился Лумумба. Оказывается, он успел договориться с Дуриняном о работе. Спиртное на его заводе вдруг превратилось в воду, и Лумумба обещал разобраться как это случилось. Точнее, это мы с Ванькой должны были ехать на завод, а Базиль сказал, что у него другие дела.

— Интересное кино… — поджал губы наш хозяин и повелитель. — Были в истории случаи, когда воду — в вино, но чтоб наоборот? Вы уж там не подкачайте.

— А если я опять лишнего сболтну? — со шкворчанием втянув последние капли молочного коктейля, спросила я.

— Ничего, небось, не пропадете. А мне недосуг.

— Конечно… — привычно заныл распаренный, не отошедший от жары, Ванька. Как в прохладном номере храпака давать, так вы первый, а как дело лютое, опасное — так сразу я. А Маша так вообще никому ничего плохого не сделала… — Лумумба только глянул сумрачно, из-под бровей, и Ванька тут же стух. — Ладно, пойду. — он тяжело вздохнул и мужественно поднялся с мягкого дивана. — А ежели не вернусь, доложите товарищу Седому: так мол, и так, пал стажер Спаситель в неравном бою. Смертью храбрых… И памятник. Черного, как ночь, мрамору… — я думала, Базиль его убьет, но тот только вздохнул терпеливо, а потом душевно так, от всего сердца, обнял дубину, облобызал троекратно, и отпустил.

— Лети, голубь. Через три часа жду с докладом.

А меня на прощанье по голове погладил.

Дуринян, увидев нас одних, поморщился. Поздоровался, рассыпался в комплиментах — Лумумбе, не нам; и даже ручку подал — мне, не Ваньке. Когда усаживал в свой крутой Лексус…

Двигатель заработал, запахло жареной картошкой.

— Признаться, я рассчитывал на помощь самого эээ… мастера. — полуобернувшись сказал он, устроившись за рулем. — Очень надеюсь, что вы эээ… справитесь не хуже.

— Отчего ж, эээ… не справиться? — усмехнулся Ванька. — Обслужим по первому разряду.

Я уже просекла эту его фишку: при посторонних Ванечка старался казаться эдаким увальнем: сила есть — ума не надо. С его наивным детским взглядом, пухлыми губами и румяными щечками это прекрасно получалось.

— А барышня тоже… по магической части? — спросил Дуринян. Взгляд армянина мне совершенно не нравился: масляный какой-то, плотоядный.

— Что-то вроде того. — приобнял меня Ванька за плечи. — В ученицах пока.

После его слов я попыталась представить, каково это: стать ученицей у мага… Наверное, и Пыльцу принимать придется — а как же? А если я окажусь настоящей? Смогу колдовать… Как Мать Драконов, например.

В животе что-то перевернулось противно, и оборвалось. Вспомнился исступленный, синий-в-синем, мамин взгляд… Нет. Ни за что. Даже пробовать не стану.

Завод располагался за городом, на другой стороне реки. По-моему, раньше здесь была тюрьма, а после Распыления, когда бандитов стало некому охранять, и они разбежались, это место досталось Дуриняну.

Сейчас на крыше трехэтажного лабаза с глухими, заложенными кирпичом окнами, дымило множество черных труб. Стена была оплетена колючкой, а на вышках всё так же, как в старые времена, дежурили автоматчики.

Вылезали из машины с опаской: вдоль забора бегало три лохматых, неопределенной породы, кобеля. Я присмотрелась: странные они были. Слишком большие. Несуразные.

— Это от воров. — проследив мой взгляд, пояснил Дуринян. — Лезут, не поверите, и днем и ночью.

— А вы их — собаками? — простодушно уточнил Ванька.

— И собаками, и стрелять приходится. — равнодушно кивнул хозяин. — Пройдемте. — и он гостеприимно указал в сторону железной запертой двери.

Густой и плотный запах можно резать ломтями. У меня начинает кружиться голова, и противно щиплет в горле.

— Это из цехов. — говорит Дуринян, заметив, как я морщу нос. — Чаны с закваской. Я, если хотите знать, хорошую закваску на нюх определяю. Бывает на день перебродит и всё. Выливать приходится… Мы — производители честные. Что на витрине — то и в магазине.

В здании тоже автоматчики. Они ходят по коридорам, стоят на галерее, окружающей по периметру большой зал, по дну которого снуют люди в зеленых пластиковых костюмах и масках.

— Здесь у нас брага, из которой потом перегоняют спирты… — рассказывал Дуринян, ведя нас мимо чанов.

— А здесь — он кивнул на огромную, больше всего похожую на оцинкованный бак от стиральной машинки, цистерну, — Пиво. Наш собственный сорт, "Живое Ухмельное". Может, пробовали?

— Не доводилось. — мотнул головой Ванька.

— А вот мы сейчас это исправим!

Веселость его была показная, натужная. Наш хозяин почему-то очень нервничал. Он что-то крикнул по-армянски ближайшему человеку с автоматом, и тот, кивнув, убежал. Через пять секунд вернулся, неся три кружки. Я непроизвольно сглотнула: были они запотевшие, золотисто и медово поблескивающие, прикрытые белоснежными шапочками из пены.

Выпив, Дуринян и Ванька в упоении прикрыли глаза. Я тоже отхлебнула — в этой духоте очень хотелось холодненького, но остальное отдала назад. Бабуля, я уверена, ни за что не разрешил бы мне пить…

— Дальше, дальше, тут уже нечего смотреть. — увлекая нас, Дуринян бодро застучал каблуками по лестнице, ведущей куда-то вниз, в подвал.

Внизу автоматчиков не наблюдалось. Было гораздо прохладней, тянул сквознячок, в котором присутствовал затхлый и сырой, какой-то грибной запах.

— Ну вот… — мы остановились рядом с огромными, метра по три в диаметре, бочками. — Это наши коньяки. Точнее, коньячные спирты. В высоких кругах принято считать, что наименование "Коньяк" можно давать только тем напиткам, которые произведены в провинции с соответствующим названием… — армянин презрительно вскинул голову. — Ну и ладно. Ну и пожалуйста. А на выставке в Мелитополе мы первый приз взяли.

— Это те, которые сглазили? — спросил Ванька. Дуринян кинул на него неожиданно злобный взгляд и засопел.

— Нет, это другие. — буркнул он после паузы. — Не желаете отведать?

И, не дожидаясь согласия, наклонился к бочке: невысоко над землей из нее торчал краник. Рядом, на столике, располагался ряд небольших стеклянных кружечек. Взяв одну, он нацедил на донышко золотой жидкости. Поднес к носу, сладострастно вдохнул и передал кружечку Ваньке. Взяв вторую, проделал ту же процедуру и отдал мне. Я испуганно замотала головой.

— Попробуйте, барышня, — с нажимом сказал Дуринян. — Вам понравится.

Я не хотела, честное слово! Но он сунул кружку прямо в лицо, и пришлось её взять, а то испугалась, что она опрокинется, и это всё потечет за пазуху…

Никогда в жизни не пробовала коньяк. Собственно, кроме домашней вишневой наливки Бабули я вообще ничего "такого" не пробовала, и поэтому было интересно. Жидкость обожгла язык, в носу смешно запузырилось, а в голове раздался звон, будто меня огрели по макушке золотым молотком, завернутым в дольку лимона. От неожиданности я чихнула, а потом рассмеялась.

— Ну, вот видите! — оживился наш хозяин. — "Герцог Алайский", три звезды. А это вот, извольте… — он побежал к следующей бочке, — "Голубая змея". Тоже три, хотя по вкусовым качествам не уступает пятизвездочным. Ваше здоровье! — и нам вновь протянули по кружечке.

На сей раз напиток был цвета благородной дубовой коры. И более терпкий, более жгучий, что ли… Я только намочила язык, а Ванька, с видом заправского знатока, пригубил. Кружечку он держал не как положено, за ручку, а подставив широкую, как том Достоевского, ладонь, под донышко. Глаза у него были добрые-добрые, и такие синие, что я испугалась.

— А вот еще… — взяв одной рукой под локоть, а другой обняв за талию, Дуринян повел меня к третьей бочке. Делал он это вроде бы вежливо, и вырываться, чтобы не показаться грубой, я не стала. — Наша гордость. — он постучал кулаком по деревянному боку. Тот откликнулось глухим мерным гулом. — "Прекрасная Мария". Вас, кажется, Марией зовут? — навалившись, он чуть не уткнулся носом мне в шею. — Сударыня, этот божественный напиток я пью в вашу честь! — и он потянулся к очередному кранику.

— Мы что, бухать сюда приехали? — шепнула я, пока Дуринян наполнял новые кружки. — А что Лумумбе скажем?

Ванька мечтательно закатил глаза.

— Лумумбе бы здесь понравилось. Всё такое вкусное… — я со всей силы ткнула его под ребро.

— Ты что, пьяный уже?

— Ну что ты, Машунь, ни в одном глазу. Мы ж, и-ик, на работе…

— Прошу! — нам вновь поднесли кружки. На этот раз жидкость была на вид тяжелая, бархатная. Она перекатывалась по стенкам, оставляя прозрачно-золотой след. — Прекрасная Мария! — было непонятно, обращается он к коньяку, или ко мне. — Когда я поимел… имел честь лицезреть ваши юные черты…

Закатив глаза, Ванька хлопнул свою порцию. И сразу выпучил глаза, открыл рот и застучал себя по груди. Звук был точно такой, как по бочке.

— Осторожнее, молодой человек. — Дуринян брезгливо отобрал у него кружку. — Что ж вы, благородный напиток, как водку, хлещете…

Выпив свою порцию, он чуть пошатнулся и вновь ухватился за меня. Ладони у него были мягкие и потные, а в спину мне, через его черный с искрой пиджак, уперлось что-то твердое. Я сразу поняла, что это пистолет.

— Однако приступим делу! — вдруг вскричал Ванька, хлопая армянина по плечу так, что тот отлетел от меня, как фантик. — Где больной?

— Какой больной? — не понял Дуринян.

— На ком поррча.

— А. Эээ. — наш хозяин замялся, будто вспоминая, зачем мы вообще здесь. — Порча. Ну конечно, а как же…

— Говорят, в Зеленом Пеликане половина напитков в воду превратилась. — подсказала я.

— Точно! — обрадовался Ванька. — Я помню, управляющий, этот, как его… Жадюгин. Нет, Скупердяев! Жаловался… Приобрел партию для экссс…клюзивных клиентов, а в бутылках — вода.

— Вода. — повесил голову Дуринян. — Чистая, дистиллированная. — и он посмотрел на нас блестящими, как маслины, глазами.

— Ну, так показывай… те. — улыбнулся Ванька, как бы невзначай вставая между мной и армянином.

В самом конце коридора была еще одна железная дверь. Дуринян долго гремел ключами.

— Вот, полюбуйтесь! — хозяин махнул рукой на стеллажи, уставленные ящиками. Из ящиков торчали залитые воском горлышки, упакованные в резаную солому.

Потянувшись, он вытащил пузатую, как тыква-горлянка, бутылку. На этикетке блестела радужная птица, а надпись гласила: "Золотой феникс". Размахнувшись, Дуринян ахнул бутылку о стену, во все стороны полетели осколки. Я от неожиданности взвизгнула.

— Нюхайте! — велел он и ткнул в лужу. — Нюхайте, чем пахнет? Ничем! — окунув кончики пальцев, и поднеся к носу, Дуринян скривился, будто собирался заплакать. — Вода, чистейшая, как слеза младенца! Весь запас спортили.

Приподнявшись на цыпочки, он достал еще одну бутылку, тёмно-фиолетовую и узкую, как восточный кувшин. Размахнулся и тоже грохнул о стену. Полез за следующей…

— Мы поняли. — остановил его Ванька. — Лучше покажите, где вы храните оригиналы.

Дуринян поднял бровь.

— Оригиналы? — хмель слетел с него, как не бывало. — Что вы имеете в виду?

— Не принимайте нас за дурачков, господин Дуринян. — Ванька опять оглушительно икнул. — Никто ваших напитков не портил: это попросту невозможно. Они изначально были водой — в воду и вернулись.

— Вы мне не верите?

— Вера здесь ни при чем. Ваши напитки сделаны магом. Статья сто четыре дробь три, Нового кодекса РФ. Использование магии в корыстных целях… В городе знают?

— Что вы несете? Вы пьяны! — Дуринян и сам покачивался, но глаза его из под нахмуренных бровей сверкнули жестко и расчетливо. Я чуть отступила, чтобы иметь место для маневра.

— Ну и пьян. И что с того? — Ванька легкомысленно пожал плечами. — Я завтра протрезвею, а вы — мошенник. Вот я учителю скажу…

— Напитки настоящие. Я их на экспертизу возил.

— Это всего лишь значит, что маг, их сотворивший, был выс-сочайшего класса профес-ссионалом. — Ванька на секунду будто завис. — А потом он умер. Вы об этом не думали?

— С чего вы взяли? — Дуринян, кажется, по-настоящему испугался. — Почему умер?

— А потому… — Ванька нагнулся, и, чуть не упав, макнул пальцы в лужу, а затем поднес их под нос Дуриняна. — Потому, что со смертью мага, рано или поздно, заканчивается и его колдовство. И теперь, все ваши дорогостоящие наколдованные напитки — вода из-под крана. Много успели продать?

— Порядком. — не стал отпираться армянин.

— А нас вы пригласили, чтобы ситуацию исправить. А для этого я и спрашиваю: где вы храните оригиналы?

В глазах Дуриняна зажглась безумная надежда.

— А ты… действительно можешь? Ты смотри, я ничего не пожалею! Большие деньги вложены!

— В воду? — удивилась я.

— Почему в воду? В вино, в коньяки! Со всего мира, на аукционах…

— Чтобы творить волшебное спиртное, нужно иметь что-то для примера. — пояснил Ванька. — Старое, разлитое до Распыления вино или там, коньяк — на вес золота… Интересно, схему сами придумали, или подсказал кто? — повернулся он к Дуриняну. Тот только плечом дернул.

— Мы не мошенники. Вот, глядите! — он достал из ящика целую бутылку. На этикетке была оленья голова с ветвистыми рогами. Этикетка гласила: "Король — Олень" — Был в природе такой брэнд? — он сунул бутылку Ваньке под нос. — Не было! Мы никого не подделываем, всё своё. Что на витрине — то и в магазине.

— Магия.

— Ну и что? — окрысился армянин. — Кому от этого хуже?

— Предметы магического происхождения продают на черном рынке. Покупатели знают, на что идут. Вы же влезли в рынок легальный. И деньги дерете, как за натурпродукт. Вам за это срок светит. — жестко сказал Ванька. — Более того: коллекционеры, обнаружив в бутылках воду, вас из-под земли достанут и за яй… за кишки подвесят. Разве не так?

— Если сдэлаэшь, как я гаварю, никто ничего нэ узнает. — от волнения, что ли, армянин вдруг заговорил с жутким акцентом. — Я заплачу. Много.

— А если я откажусь?

— Не откажешься. — опять без всякого акцента сказал Дуринян. — Теперь, после всего, что вы видели, я вас просто так отсюда не выпущу. — Колдуй, мажонок, а то девчонке твоей кранты придут.

Когда он вытащил пистолет, я прыгнула. Армянин стоял боком, он не принял меня в расчет, глядя только на Ваньку. Врезавшись всем телом, мне удалось повалить его на землю — повезло, что он и сам мелкий. Пистолет выстрелил, пуля ушла в стену рядом с моей головой, а где-то наверху послышался топот ног и голоса.

— Ходу! — крикнул Ванька. Оставив Дуриняна, мы выскочили за дверь.

Бежали, правда, недолго: в конце коридора показались охранники.

— Отойди к стене. — приказал Ванька.

Подбежав к бочке с коньяком, он попытался выбить один из деревянных костылей. У нас над головами ударила очередь, посыпалась каменная крошка.

Тогда Ванька, оставив в покое костыль, присел к бочке спиной, крякнул, а потом начал вставать. Я смотрела, выпучив глаза, как он медленно, побагровев от натуги, распрямляет ноги, а бочка, казавшаяся такой тяжелой, такой незыблемой, медленно сходит со стропил и валится на бок. Ударившись об пол ребром, она трескается, но продолжает катиться по коридору прямо на автоматчиков. На пол тугой струей хлещет коньяк.

Из комнаты, вытирая кровь со лба кулаком, с зажатым в нем пистолетом, выходит Дуринян. Увидев разлитый коньяк, он вопит дурным голосом и открывает стрельбу по Ваньке. Ванька пригибается, а я бросаюсь армянину под ноги и сбиваю его на пол. Пули уходят в стены, высекая искры.

Коньяк, разлитый по полу, вспыхнул весь и сразу, фиолетовое пламя гудит и дорожкой устремляется к бочке.

Переглянувшись, мы с Ванькой беремся за руки и бежим. Дуринян за спиной сыплет проклятиями.

Единственным недостатком гениального плана было то, что бежим мы вглубь завода.

— А если там тупик? — кричу я.

— Должна быть пожарная лестница!

— А если нет, ты снесешь стену?

— А то! — на мгновение он поворачивается ко мне, сверкают синие-в-синем глазища.

И тут до меня доходит: он принял Пыльцу. Перед тем, как уехать из гостиницы, Ванька ходил в туалет. Наверное, там и вмазался… Всё это время он был под кайфом, а я ни сном ни духом.

Вот почему ему удалось своротить бочку. В ней же тонны три, не меньше — ни одному человеку, в здравом уме и доброй памяти…

Как я и говорила, впереди был тупик, без всяких признаков каких-либо дверей и, уж тем более, пожарных лестниц. Сплошная бетонная стена.

Ванька, не снижая скорости, поднимает кулаки вровень с лицом и делает такое движение, будто бьет кого-то невидимого по морде: один раз, и другой. В стене возникает провал. Мы в него прыгаем не глядя, потому что за спиной уже гудит — огонь добрался до бочки и она взорвалась, как паровая машина Карлсона!

Мы оказываемся на обрыве, над рекой. В лицо дует теплый ветер.

До вышки с автоматчиками метров пятьдесят, они уже собираются стрелять. Ванька делает руками еще одно движение и прямо из воздуха, перед нами — ей богу, не вру! — приземляется конь с крыльями. Серый в яблоках, с белой гривой и синими, как у Ваньки, глазами.

— Руку давай! — Ванька уже сидит верхом, а я в себя не могу прийти от изумления, и только моргаю, как кукла. — Маша! Очнись! — он подхватывает меня и сажает впереди себя на спину пегаса.

Миг — и мы парим над заводом, сердце проваливается, потом подскакивает в горло. Снизу слышатся взрывы, но мы уже высоко, под облаками. С грохотом взмахивают огромные, похожие на лебединые, крылья, в лицо плещет конская грива, а спиной я чувствую горячую Ванькину грудь…

По жизни я всё время сталкиваюсь с волшебством, или, как говорят у нас в агентстве, с маганомалиями. Но обычно я нахожусь… Как бы это сказать? По другую сторону. Обычно я охочусь на Запыленных и уничтожаю плоды их жизнедеятельности.

И никогда, даже во сне, я не предполагала, что магия может быть такой. Прекрасной. Удивительной. Заставляющей сердце петь. И, уж конечно, не догадывалась, что на такое волшебство способен этот увалень, дубина стоеросовая…

Пегас делает круг над заводом — снизу поднимаются серые клубы дыма — и летит к лесу. Я, раскинув руки, мечтательно гляжу вперед, на далекий, загибающийся чашей, горизонт.

Глава 17

Иван

В какой-то момент, сквозь пьяный угар, я сообразил, что не стоит заявляться в город верхом на Пегасе — народ и так устал от магии. Это нас и спасло…

Когда мы добрались до гостиницы обычным пехом, Гарцующий Пони пылал. Крыша уже провалилась, из верхних окон вырывалось пламя. Мрачные пожарники в закопченных касках разворачивали брезентовый шланг. Одна цистерна опустела, и её на телеге откатили в сторону. Но было понятно, что никакая вода здесь не поможет. Бывают такие пожары, когда загорается всё и сразу, и потушить просто невозможно, пока есть, чему гореть…

Пожарники это понимали наверное, даже лучше, чем я: они поливали не гостиницу, а дома, стоящие вокруг.

Первой мыслью было применить заклятье холода. Просто высыпать на огонь тонну снега. Я даже поднял руки, но Маша схватила меня за рубаху.

— Даже не думай! Лучше пойдем отсюда, да поскорее.

— Ты что, с ума сошла? Там же люди! — я пытался вырваться, но она, как собачонка, повисла на локте.

— Никого там уже нет. Совсем никого… Понимаешь?

— Ну… Хотя бы огонь потушить?

— Не надо, сами потушат. Лучше пойдем. — она потащила меня в переулок. Я, ничего не понимая, подчинился.

— Да в чем дело-то? — хмель слетел, оставив горькое чувство вины пополам с головной болью.

— Народ говорит, гостиницу поджег маг. — мрачно ответила Маша.

— Какой маг? Кто там мог оказаться, кроме Лумумбы? — и наконец-то до меня дошло.

— О господи! Не может этого быть. С чего ты взяла?

— Послушала, о чем люди говорят.

— Мало ли что говорят? Чтобы учитель в здравом уме…

— Говорят, он сошел с ума. Говорят, он выскочил из гостиницы — глаза пылают синим, из ушей валит дым… И полетел.

— К-куда полетел?

— Не куда, а вверх, как шутиха. Потом приземлился на крыше и стал отплясывать дикий африканский танец.

— Бред собачий. — с облегчением выдохнул я.

— А затем, говорят, он превратился в страшную черную птицу, а затем в крокодила, а затем в бегемота…

— Всё страньше и страньше… — меня разобрал смех.

— А потом, — Маша упорно продолжала, — пробил крышу, и тогда вспыхнул огонь. Больше его не видели. А огонь до сих пор потушить не могут, потому что он магический…

— Идем назад! — я решительно развернулся, но она вновь повисла на моей руке, еще и уперлась в мостовую. — Всё, что ты сказала — неправда. Лумумба не сумасшедший, он не мог намеренно поджечь дом. Идем, разберемся. Наверняка его там даже не было, а пожар начался где-нибудь в кухне…

— Может, и так. — Маша пыхтела от натуги, но не отпускала. — А только еще говорят, что, как только поймают мажонка — то есть, тебя… Сразу вздернут на ближайшей березе. Во избежание. И меня вместе с тобой.

— Но если Лумумба всё ещё там…

— То он уже сгорел!

На нас и так уже оглядывались, а два молодца, в испачканных рубахах и обгорелых кепках, вырвав по дрыну из ближайшего забора, приближались с явно членовредительскими намерениями.

— Он или сгорел, и тогда уже ничем не поможешь, или всё это неправда, и Базиль сам нас отыщет. — сказала она тише, отпуская меня и настороженно осматривая улицу. К первым молодцам присоединились соратники, и теперь народ окружал нас недобрым ропщущим кольцом.

— Не вздумай колдовать. — предупредила Маша. А я разозлился.

— Да как они смеют? Очевидно, что всё произошедшее — чушь слоновья. Какого черта эти жалкие людишки…

Почти рефлекторно я вызвал огненную сеть, но получил такой жесткий удар по щеке, что глаза чуть не повылетали.

— Опусти руки. Руки опусти, я сказала.

Она говорила тихим, страшным шепотом. Я подчинился. Пригасил, а потом совсем убрал заклинание, которое намеревался швырнуть в толпу…

Переулок опустел.

— Вот поэтому вас и не любят. — буркнула Маша. — Разве можно, чуть что, файерболами пулять? А если я достану Пищаль и начту палить во всех, кто мне не понравится?

— Это был не файербол.

— Только это тебя волнует? Ты такой же, как все маги! — в глазах её блеснули злые слёзы. — Только собственное благополучие, да чтоб, не дай бог, неуважения никто не высказал, и волнует.

— Они думают, что мы враги. Что от магов одни неприятности. Но мы — такие, какие есть, и не им нам указывать, как жить.

— Пока что ты демонстрируешь обратное. Если ты думаешь, что Лумумба не виноват, нужно найти того, кто на самом деле устроил пожар, а не кидаться в людей огненными шарами. Идем к Штыку. Расскажем, как всё было: про пожар, про Дуриняна… Он поможет, я уверена.

— Нет.

— Ванька, миленький, ты просто не понимаешь. В одиночку мы…

— Это ты не понимаешь. — хотел схватить её за плечи и хорошенько встряхнуть, но сдержался. — У нас просто нет времени! Скоро ночь, Зверь может явиться за близняшками. Мы должны быть там, даже без Лумумбы, иначе…

По глазам Маши я понял, что она об этом забыла. Ну, не то, чтобы совсем забыла, просто насущные проблемы заслонили главное.

— Ты можешь еще раз вызвать Пегаса? — тут же переключилась она. Я опустил глаза.

— Прости. Запал кончился. Незавершенное колдовство… В общем, чтобы погасить огненную сеть, я затратил энергии больше, чем если б её выпустил.

Она не стала меня упрекать. Возмущаться, называть дебилом пустоголовым… Постояв несколько секунд, видимо, переваривая услышанное, просто сказала:

— Тогда побежали.

Через несколько кварталов, когда сердце начало глухо бухать в ушах, а в глазах запрыгали черные мушки, я спросил:

— А далеко еще?

— До деревни — двадцать верст.

Я чуть в канаву не улетел.

— Двадцать верст? Ты предлагаешь бежать двадцать верст? Да мы и к завтрашнему вечеру не успеем…

Она тоже запыхалась. Рыжие завитки прилипли ко лбу, а щеки раскраснелись.

— Я хотела просто отбежать подальше от… ну, от пожара, а потом позаимствовать тачку.

— Позаимствовать? — упершись руками в колени, я пытался перевести дух. Тренироваться надо чаще…

— Угнать. Иначе не успеем.

— А водить-то ты умеешь?

— Я думала, ты умеешь…

Глядя друг на друга, мы неожиданно рассмеялись. Пружина, сжимавшаяся внутри, ослабла. Не такой человек Лумумба, чтобы прозаически сгореть в пожаре. Что бы там не говорили. Думаю, раз я вспомнил про Зверя, он уж точно о нем не забудет. Придет, никуда не денется. Не будь он сыном великого вождя Мбванги Мабуту!

…Жучок был древний-древний, наверное, прошлого еще века. Покрытый тусклой голубой краской, с одной желтой, и одной напрочь отсутствующей дверцей. Но движок, переделанный на самогон и кукурузное масло, ревел вполне воинственно, и давал аж тридцать километров в час. Нашли мы его почти случайно: Маша заметила приткнувшееся к забору и почти утонувшее в лопухах облупленное чудо на самой окраине, у маленького домика. Почему хозяин не загнал своё сокровище во двор — так и осталось загадкой. Надеясь на то, что в баке есть топливо, мы укатили его на руках, а потом вскрыли проволочкой и завели от искры.

Первые минут тридцать молчали. Я боролся с непривычным управлением: от родной панели в Жучке ничего не осталось, сейчас она выглядела, как больная фантазия Левши, дорвавшегося до электрического паяльника.

Стемнело. Фары не горели — их попросту не было, так что я на малой тяге включил ночное зрение. Маша, увидев два голубых пятна на дороге, нервно поёжилась.

— Ты же говорил, магии не осталось.

— Да это не магия. Так, остаточные брожения в организме.

Она помолчала, а потом спросила:

— И как оно?

— Что?

— Употреблять Пыльцу, колдовать? Как ты докатился до жизни такой?

Я осторожно пожал плечами: коленки подпирали уши, локти умещались между ними. Макушкой я то и дело стукался о крышу.

— Да как, как? Как у всех… Мне тогда лет двенадцать было, нашел дохляка на помойке. Обшарил и наткнулся на несколько граммов Синьки. Это первичный леофилизат, совершенно неочищенный. Где он его взял — одному богу известно…

Принес его на хазу — добыча, как никак… У нас тогда в предводителях Крутой ходил. Ну знаешь, такой: челюсть — как наковальня, кулаки по пуду, а мозг — как у трехлетнего ребенка. Вот он и велел всем попробовать. Типа, проверить, кто не хлюзда…

Почувствовал, как где-то внизу живота намерзает ледяной ком, и замолчал. Какие мечты могут быть у беспризорников? Оголодавших, больше похожих на диких зверят, чем на человеческих детенышей? Сам Крутой, помниться, во сне всё мамку звал. Она и пришла… Запомнились только громадные, белые, как тесто и такие же мягкие, гнущиеся во всех направлениях, руки…

— И что?

— А ничего. Трое даже не проснулись, так во сне и угасли. Остальные не смогли выйти из Нави — мы тогда и не подозревали, что это такое. Застряли за Завесой, а сил вернуться не было. Синька высосала весь их разум досуха. Крутой спылился одним из первых.

— А ты?

— А я? Я не умер вместе со всеми. Повезло. Оказался я поцелованный синим ветром… это мне потом монахи сказали. Лежал, и галлюцинировал сутками напролет. По ожившим глюкам меня пастафарианцы и нашли. Выходили…

— Что означает поцелованный?

— Что я настоящий маг: могу жрать Пыльцу тоннами, и ничего мне от этого не делается.

— Прям таки тоннами?

— Ну… По правде сказать, "срок годности" есть у всех. Просто у таких, как я и Лумумба, он дольше. Но знаешь ведь, нервные клетки не восстанавливаются… Неизвестно, когда кирпич прилетит.

— Поэтому бвана не разрешает тебе часто закидываться?

Ответить я не успел: машинку нашу тряхнуло и подбросило. Я, как бешеный, завертел баранку, но это не помогло. Нас понесло юзом поперек колеи. По сторонам не смотрел: был слишком занят.

Когда под задний бампер поддало так, что треснул кузов, я крикнул Маше "Прыгай!" — и сиганул в кусты. Угодил во что-то страшно колючее, да еще и затылком ударился. Пока очухался, вылез на дорогу, пока вытащил шипы из задницы…

Жучок наш лежал кверху брюхом, а земля вокруг выглядела так, будто её вспахали. Маши видно не было, зато рядом с машиной, купаясь в лунном свете, стояла зверюга. Огромная, как мамонт, и страшная, как смертный грех. Увидев меня, она опустила голову, сверкнув желтыми очами, и заклокотала горлом.

— Маша… — неуверенно позвал я. — Маш?

— Не верещи. Здесь я. — она подошла сзади, прячась за меня от зверюги.

— Ты это… Я его отвлеку, а ты беги. — глаз от светящихся желтых зрачков твари я оторвать не мог.

— Ага, щас. — почему у нее такой спокойный голос? Я лично не удивился бы, обнаружив на себе абсолютно мокрые портки…

— Не спорь, Машунь. Тебе еще жить да жить… Замуж выйдешь, детки у тебя будут… Беги, я его задержу!

Разведя руки, я попытался открыть Завесу. Меж ладоней проскочила крохотная синяя искорка, и испарилась.

— И надолго ты его задержишь?

Что-то она там, у меня за спиной, делала. Чем-то шебуршала, потом взвизгнула молния, потом был какой-то металлический лязг…

— Не знаю. — я переступил с ноги на ногу. — Уж больно он здоровый… Уходи. Только сначала не беги, а спрячься в лесу. А потом уж…

Рядом с ухом грохнуло. Да так, будто прямо в черепе взорвалась граната, оторвав уши. Подскочив метра на два, я наконец развернулся и посмотрел на Машу. Лежа на спине, она сжимала в обеих руках громадный револьвер. Наземь её, походу, отдачей отбросило…

— Отойди! — заорала она. Это я по губам угадал: голова была, как чугунная болванка, ничего не слышал. Только звенело где-то в затылке. Я подскочил еще раз, мимо просвистела еще одна пуля, собака истошно взвизгнула, но продолжала бежать на нас.

Маша отбросила револьвер и выхватила огромный мачете. Вскочив перед носом твари, она махнула ножом.

— Не мельтеши! — бросила мне через плечо и пригнулась, как пантера перед прыжком.

— Да как же… Ты же…

— Не мельтеши, я сказала. — и бросилась на тварь.

Смотреть, как Маша пластает тварь, словно куриную тушку для супа, было страшно. Она скакала вокруг неповоротливой туши, нанося точные удары, а когда тварь упала с перерубленными передними лапами, запрыгнула ей на спину и хладнокровно перерезала горло.

В белесую от лунного света пыль хлынула черная кровь.

Когда она подошла, вся в крови, вытирая тесак листом лопуха, я уже пришел в себя. Теперь мне было стыдно. Герой! Решил подороже продать жизнь, чтобы спасти невинную девушку…

— Ненавижу этот револьвер. — как ни в чем ни бывало сообщила Маша, упрятывая в рюкзачок своё хозяйство. — Вечно все руки по самые гланды отшибает…

Меня разобрал нервный смех. Чтобы это скрыть, я отвернулся и попытался рассмотреть мертвую тварь. Огромная. Голова похожа на медвежью, с мощной грудью, покрытой клочкастой бурой шерстью, и, при этом на довольно тонких высоких лапах. Хвост, как сучковатая палка…

— Никого не напоминает? — спросила Маша, встав рядом.

— У Дуриняна на заводе бегали такие же красавцы.

— То-то и оно. Мне они еще тогда странными показались. Несуразными. Слишком большими.

— Тоже волшебные?

— Ты же у нас маг. Смекай.

— Ну… Если это не особая порода волкодавов, которой славятся именно ваши места…

— Не славятся. Я думаю, это оборотни. Точнее, обращенные люди.

Меня продрало холодом.

— С чего ты взяла?

— У него глаза человеческие.

Я наклонился ближе. Глаза твари, глубоко посаженные, под нависшими лохматыми бровями, были подернуты смертной пленкой. Но, как это ни прискорбно, Маша права: раньше эта тварь была человеком.

Глава 18

Иван

Деревня Васюки располагалась на двух холмах, и делилась, соответственно, на Большие и Малые. Меж ними, в глубоком овраге, журчала речка. На то, что эта деревня и есть наша цель, оставалось только надеяться, памятуя подробные указания Обреза. Спросить-то, по ночному времени, было не у кого…

Глядя издалека на уютно светящиеся окошки и поднимающиеся в звездное небо дымки, мы с Машей спорили под оглушительный стрекот кузнечиков: искать дом, в котором ночуют наши, или остаться за околицей? Маша хотела искать, я же настаивал на свежем воздухе. Трудно объяснить, но мне казалось, так будет лучше: встретить Зверя здесь, подальше от жилья.

— А если он придет с другой стороны? — шепотом возражала Маша. — Ты тут будешь ушами хлопать, а он в это время…

— Он учует тебя. Так же, как и в городе. А близняшки даже не проснутся…

— Но я хочу знать, всё ли у них хорошо! Два дня прошло — мало ли что?

— В Багдаде всё спокойно. — вдруг раздалось совсем рядом. Мы подскочили.

— Обрез, твою дивизию! Как ты нас нашел? — Маша повисла у него на шее, я отвернулся.

— Да о вас вся деревня в курсе. Слышите? — и точно: во дворах на разные голоса перебрехивались собаки. — Ну, вы-то городские, в таких тонкостях не шарите… — улыбнулся он, пожимая мне руку.

Я тоже улыбнулся. По крайней мере, половина вопросов снята с повестки.

— Где Ласточка, где Таракан? Как близняшки? У вас всё нормально? Они тебе не надоели? Они хорошо кушали? Сильно хулиганили?

— Тихо, тихо. — Обрез, защищаясь, поднял руки. — Все живы, все здоровы. Таракан на той стороне, в засаде. Оторвы твои спят без задних лапок — я их специально днем умотал; Ласточка… — он замялся.

— А вот и я! — из темноты выскользнула подружка Маши.

Высокая, бледная, с заплетенными в косу волосами. Кожаная черная куртка и такие же штаны, обтягивающие стройные ноги, скупые точные движения, создавали ощущение стремительной силы. Так и виделся в руке её узкий, остро заточенный клинок… Девчонки обнялись, отошли в сторонку и о чем-то зашептались. Между мной и Обрезом повисла неловкая пауза.

— Ну это… как там в городе дела? — наконец спросил он. Я тяжело вздохнул.

— Ты мне не поверишь…

Лумумба не появился. Мало ли, что его задержало — мы-то хоть часть пути на машине проехали… Но он обязательно придет. Я уверен.

Было начало второго, когда мы с Машей опять остались вдвоем: Таракан, появившись на несколько минут, определил для каждого боевую задачу и снова исчез.

Но перед этим нас накормили. Ласточка принесла целую корзину всякой вкусной всячины! Там были и вареные яйца, и картошечка — еще горячая, и огурцы, и деревенское сало, и сметана в кринке. А такой курицы я никогда не пробовал, и, наверное, уже не попробую… Не ели мы с самого утра, так что набросились на угощение — будь здоров. Маша, по-моему, больше меня умяла. И куда в неё лезет?

— Как ты думаешь, он придет? — спросила она.

Сидели мы в сыром распадке, у ручья, неподалеку от кладбища. Увидев замшелые кресты и покосившиеся оградки, я подумал: наверное, это карма. Чем-то я насолил тому, кто присматривает за мной, грешным, вот он и водит меня по погостам. Намекает.

От воды тянуло холодом и пахло ряской.

— Обязательно придет. Лумумба — он… Понимаешь, он — самый лучший. Знает больше всех… Ну, кроме товарища Седого, конечно. Он всегда говорил: не бывает безвыходных ситуаций. И еще: лучше всего браться за задачи, которые решения не имеют.

— Как это?

— А так: их решать интереснее. Кому, мол, нужны задачи, про которые уже известно, как их решать? Бвана говорит: пытаться нужно снова и снова, пока не получится. В общем, он придет. Не может не прийти.

— Мне он сначала показался очень страшным. — призналась Маша. — Сам черный, а глаза… Будто в череп лампочку вставили. Синюю. Я таких еще не видела…

— В смысле?

— У нас тут всё больше Запылённые. Настоящих, как вы с Лумумбой, почитай что нет. Да даже если б и были, мне с ними и сталкиваться не приходится… Я как-то больше по маганомалиям.

— А как ты в Агентство попала?

— Это всё Бабуля устроил. Без него меня б ни за что не взяли. — она коротко глянула на меня, и принялась чертить прутиком на земле. — Я ведь тоже из банды… Наверное, в те времена почти все дети через это прошли. Выхода не было. Или подохни, или прибейся к таким же, как ты. Вместе выжить легче. — она горько усмехнулась. — У меня даже знак остался. Вот… — Маша задрала рукав. На внутренней стороне локтя я разглядел неумелую татуировку летучей мыши. — А вы делали татуировки?

Я приспустил с плеча ворот рубахи.

— Бойцовый кот. Нигде не пропадет.

— Это как в "Парне из преисподней", да?

— Откуда?

— Книжка такая есть.

— Честно говоря, не читал. Может, и из-за книжки. Это еще до меня придумали.

— Там про то, как чувак с другой планеты, где всё время война, попал на Землю, в будущее. Я, когда в первый раз читала, думала, всё наоборот: парень с нашей планеты попал на другую: чистую и красивую… — Маша, не отрываясь, смотрела на воду. — Потому что нет у нас ни самодвижущихся дорог, ни космических кораблей. Бабуля говорит, были корабли, еще совсем недавно были. А теперь нет. И вряд ли когда будут.

— А Лумумба уверен, что обязательно будут. Когда-нибудь мы создадим симбиоз магии и науки. И полетим к звездам.

— Мы с тобой, к тому времени, скорее всего сдохнем. И слава богу.

Так жестко, по-взрослому она это сказала, что у меня мурашки по спине пробежали.

— А ты совсем не мечтаешь, да? — она только плечом дернула.

— Конечно мечтаю. О том, чтобы завтра было чего пожрать. Чтобы близняшки не подхватили какую-нибудь заразу, от которой лекарства нет… Чтобы целой остаться, когда в рейд иду… Чтобы Бабуля вернулся. — добавила она совсем тихо. — А то, что в книжках? Я очень люблю читать, но… Это всего лишь придуманные истории. В жизни всё по-другому.

Маша вздрогнула, и я вдруг понял, что она давным-давно дрожит, как заячий хвост. Подсев поближе, я укутал её полой своей куртки и крепко обнял.

— А я вот мечтаю! — задрав голову, я нашел глазами млечный путь. — Как наведем мы в мире порядок. Как научимся заново всему, что знали до Распыления… Потом другие планеты освоим, на Марс, например, полетим, — а как же?

— И ты в это правда веришь?

— Как говорит мой друг и наставник, доктор магических наук Базиль М'бвеле: — Мы наш, мы новый мир построим. Ну, если не просрем, конечно.

Маша прыснула.

— Как вы с ним познакомились?

— Ну как… — я попытался пристроить задницу поудобнее на узком бревне. — После детдома я в академию при Агентстве попал. Настоятель наш, его макароннейшее преподобие отец Дуршлаг, договорился… Лумумба уже тогда легендой был. Он курс боевой магии читал, и практику тоже вел. А еще семинар по некромантии… Понимаешь, ему, можно сказать, повезло: в том, до Распыления, мире, бвана учился на колдуна. Традиция такая: третий сын должен стать унганом… Потом приехал в Советский, еще тогда, Союз, чтобы дипломатом сделаться. А вскорости грянуло Распыление, и домой, в Африку, он уже вернуться не смог. А потом и сам не захотел.

— Ты хочешь сказать, он умел колдовать еще… До?

— Ну да. Его этому учили: открывать Завесу, заключать сделки с Лоа… Унганы тоже пользовались всякими растормаживающими палеокортекс веществами — пейотлем, мандрагорой… Просто до Пыльцы им было далеко.

— Ладно, а как ты-то с ним связался? — я усмехнулся.

— Да случайно. Стоял я как-то на посту, на шпиле Останкинской… Оттуда всю Москву видно — проще маганомалии отслеживать. Жрать хочется — аж переночевать негде. В столице тогда голодуха была, не то, что сейчас. Стою я, голова кружится — того и гляди, свалюсь… Ну, и наколдовал себе с горя кусок колбасы. Вкуса, конечно, никакого — одна видимость. А тут — он. За какой-то надобностью тоже на башню поднялся. Увидел меня, с колбасой этой, подошел, руку в карман сунул, и протягивает горбушку. Которая пахнет квасом и этим, как его… тмином. Настоящего хлеба. Из своего, между прочим, офицерского пайка. — Жуй, говорит, боец, и не отчаивайся. Мы всех победим. — сделал, что ему надо было, и ушел. Я и спасибо сказать не успел… А потом, через год где-то, я на гауптвахте сидел. Так, неважно, за что… И опять он: нужен, говорит, доброволец — смертник на дело чрезвычайной важности. Я и вызвался…

Откуда-то со стороны кладбища долетел тоскливый вой. Мы вскочили.

— Собака? — спросил я.

— Нет. Собаки как раз молчат.

— Значит, это Зверь! — и мы рванули на голос.

Всё это время я ждал. Считал секунды, надеялся, что вот-вот он выйдет, как ни в чем ни бывало, из-за ствола березы — большие пальцы в кармашках вышитого павлинами жилета, в зубах — трубка… И скажет: — Что-то ты мышей не ловишь, падаван. Смотри, как бы без тебя история не закончилась.

Теперь же в груди всё спёрло: что делать, если он не придет? Что мне делать, если Лумумба всё-таки погиб в пожаре?

Сцепив зубы, я отогнал тосклый липучий страх. Он не может умереть. Не так. Не здесь. Наставник не распространялся, как собирается расколдовать Зверя, а я, честно говоря, не спрашивал. Во всём полагался на него.

Маша сильно меня обогнала: легконогая, она скакала по валунам и торчащим из земли корням, как горная коза, я же спотыкался на каждом шагу. Один раз поскользнулся и свалился в ручей, прокатившись по всему склону, потом чуть не угодил в капкан — спасся только чудом, потом врезался в дерево — ушиб лоб, рассадил ладони… Будто путал меня кто.

Когда добрался до кладбища, всё было, как в прошлый раз. Только вместо Близняшек, Сашки и Глашки, рядом со Зверем стояли Маша и Ласточка.

Зверь выглядел плохо. Он будто выцвел, утратил материальность. Когда-то блестящая чешуя потускнела, местами отвалилась, обнажив серую, болезненно шелушащуюся кожу. Глаза покраснели и заплыли бельмами, в уголках пасти скопилась желтая слизь.

Застыв на границе, которую, чувствовалось, не нужно было переходить, я посмотрел на девчонок. Обе плакали. Обнимали Зверя за шею, прижимались к нему, а он тихо скулил. От того грозного и величественного существа, что предстал перед нами прошлой ночью, ничего не осталось.

— Он умирает. — я не заметил, как подошел Таракан. — Бабуля пришел попрощаться…

— Зверь. — поправил я.

— Нет. Бабуля. Он совладал со Зверем. Загнал его вглубь сознания.

— Откуда вы знаете?

— Чтобы жить, Зверь должен кормиться. Должен убивать. Бабуля не приемлет убийство. Ни в каком виде. Скорее всего, это его последняя ночь. Теперь он станет призраком и забудет наш мир… — Таракан вздохнул. — Жалко, что твой наставник не пришел.

Я, больше не слушая, лихорадочно вспоминал всё, чему учил Лумумба. О том, как вызывать обратно ушедших за Завесу, и, самое главное, как их удерживать и не дать забыть, кто они такие…

— Дайте мне нож. — приказал я Таракану. — И скажите его истинное имя.

— Что?

— Как его зовут и нож, иначе будет поздно!

Крепко взявшись за рукоять, я всадил лезвие себе в запястье и повел его вверх, к локтю. На штаны, на ботинки, на землю, хлынула кровь. Борясь с головокружением, я шагнул в Навь и протянул руку Зверю.

— Сергей! Вы слышите меня? — тот поднял голову и, приоткрыв пасть, принюхался. Затем, низко наклонив голову и глухо ворча, отступил. было видно, что это дается ему огромным напряжением сил. — Это добровольная жертва! — сказал я, протягивая руку. — Я, в здравом уме и доброй памяти, отдаю свою силу. Жизнь за жизнь!

Зверь, покачнувшись, приблизился и опять втянул носом воздух. Из пасти его закапала слюна. А потом он прыгнул.

Где-то за Завесой, на Той стороне, закричала Маша.

Глава 19

Иван

Лежать было тепло и уютно. Под спиной угадывалось что-то мягкое, сверху — пушистое. Только вот шея затекла и нос чесался. Просыпаться не хотелось, и я, крепко зажмурившись, затаил дыхание, но…

Чих взорвался в черепе и вылетел наружу так, что стекла задребезжали. В ушах что-то лопнуло и зазвенело. Меня подбросило над лежанкой, а полушубок, которым я был укрыт, снесло на пол.

— Ну и горазд же ты чихать. Меня чуть об стену не пришлепнуло. Будь здоров, кстати.

Рядом сидел Обрез. На коленях у него лежала куча бумаги и тонких палочек.

— К-х-х…

— Вот, кваску хлебни! — он протянул глиняную кружку. — Маманя сказала, тебе много пить надо. Бугай ты, Ванюха. Литра три крови потерял, и ничего. Взбледнул тока.

— Что? Где? Как?

— А, ты о Звере? Жив курилка. Как начал он твою кровь лакать — только брызги полетели. Еле оттащили, за хвост… Тара говорит, ему теперь надолго хватит. Ну, на несколько дней, наверное. На сутки — точняк. А товарищ твой черноликий так и не появился. Видно, и впрямь в пожаре сгинул, пустьземляемубудетпухом, хороший человек был. Маньку спать отправили: до рассвета, почитай, с тобой рядом сидела, за лапу держала да в морду заглядывала, а потом вырубилась. Сила духа в пигалице великая есть, да вот тельце подкачало… Это от того, что в малявках кормили её плохо. Витаминов на рост не хватило.

Неторопливо повествуя, Обрез скручивал, вырезал и приклеивал. Получалась у него странная лёгкая конструкция с длинным, усаженным пестрыми лоскутками, нитяным хвостом. Проследив мой взгляд, он пояснил:

— А это я для Сашки с Глашкой. Воздушный змей, не слыхал? А мне батя в детстве мастерил. Возьмем, бывалоча, такого змея, выйдем на холм за деревней, ветра дождемся… Главное, бечевку подлиньше иметь, тогда — самая красота. Он в небе парит, хвост по ветру вьется, а ты лежишь в одуванчиках и на облака пялишься… Вот я и решил детишек развлечь — уж больно мальцы по Бабуле убиваются. Он им заместо отца ведь был. Всем им. А я даже не знал, что в миру его Серегой кличут. Никто, получается, кроме Тары не знал. В прошлой жизни они однокашники были. Друзья-товарищи, не разлей вода…

Обрез всё говорил, слова текли, омывая сознание, но думать не мешали.

Лумумба не пришел. Значит, нужно идти в город и на месте разбираться, что с ним случилось. Если и вправду погиб — писать рапорт в Москву, искать виновных… В то, что он просто так, на пустом месте спятил — я никогда не поверю. Скорее всего, это происки того, другого мага, Бабы Яги. Видно, слишком близко подобрался бвана к его секретам…

Я резко сел. Голова закружилась. Получается, нас с Машей тоже хотели убрать! Сначала — на заводе, потом — на дороге, когда тварь эту подослали…

Дуринян так нервничал, только зубами не клацал. Я, грешным делом решил, это он о бизнесе своём переживает, но получается… Кто-то велел ему нас грохнуть. У него и пистолет наготове был. А я, дурилка картонная, напился на халяву и всё прохлопал…

— Где моя одежда?

— Тихо, тихо, герой. — Обрез, отложив змея, поднялся. — Пропала твоя одежда. Так кровищей испакостил, что не отстирать. Пойду, у дядь Степана, кузнеца нашего, спрошу, может, даст чего поносить. А больше и не у кого. Богатырь в наших широтах — животная редкая. Из красной книги, можно сказать. Ты, Ванюха, пока простынкой прикройся, и иди себе. До ветру, небось, приспичило, так нужник во дворе стоит. За дом, по дорожке через огород… Не ошибешься, в общем.

Намотав на туловище какую-то цветастую тряпку, сдернутую со стола, я выскочил за дверь. Надо найти Машу и рассказать ей всё! Больше я ни о чем не думал, и по сторонам, выскочив из комнаты, особо не смотрел. Ну и сверзился со второго этажа по узкой деревянной лестнице. Голова-ноги, голова-ноги… Перильца своротил, картину какую-то со стены снес. Грохоту было-о-о… Напоследок хорошенько кумполом о ступеньку приложился — искры не только из глаз, но и из ноздрей посыпались.

— Ой, зырь, Глаха, бетмен! — голосок был тонюсенький и ядовитый.

— Не… Бетмена Машка еще о прошлом годе шлепнула. Это супермен. Вишь, трусы на нем красные. Такие только у супермена…

— Не, у того трусы — поверх штанов. А у этого — прям так, на голую жо…

Послышался звук оплеухи, а затем притворное хныканье и сердитое бурчанье.

— Вань? — кажется, Машин голос.

Собрав в кучу руки-ноги — все старые болячки возопили по новой, к их хору присоединились несколько свежих — я попытался подняться. Встал, стараясь не сверкать голыми местами, но, запутавшись в бахроме, опять грохнулся.

— Не, это точно не супермен. Тот хотя б ходить умел. А этот собственную жо… голову найти не может.

— А ну, сорванцы, дуйте на улицу. Неча на чужой срам пялиться. — сказал взрослый строгий голос. — Давайте, давайте, а то быстро за ученье засажу.

Возмущенный вой и дробный топот возвестили об отбытии сорванцов.

А я, медленно и аккуратно, подтянув ноги и помогая себе руками, наконец-то поднялся. Убрал волосы с глаз и узрел белый свет. А вместе с ним — Машу, Ласточку и незнакомую, с красивым лицом, женщину.

Обилие дам с неожиданной остротой дало почувствовать, что стою я перед ними, аки ангел небесный, в трусах и валенках. А они, все трое, на меня смотрят. Маша — с беспокойством, Ласточка — чуть насмешливо, а третья дама — с каким-то, я б сказал, исследовательским интересом. Бойкие карие глаза с ведьминским прищуром так и шарили по моей обнаженной наружности, я аж засмущался весь. Поймав себя на том, что комкаю перед грудью замурзанную рваную женскую шаль, как красна девица ночнушку в первую брачную ночь, я опустил руки.

— Ты как, Вань? — жалостливо спросила Маша. — Живой?

Я добросовестно себя оценил: бок с одной стороны ободран и саднит — уже выступили рубиновые, как вино, капельки крови. Коленка распухла и почти не гнется, рука… рука замотана почти до самого плеча, и сквозь белую ткань проступают бурые пятна.

— Вроде бы. — оглянувшись на лестницу, я присвистнул. — И кто ж это меня на такую верхотуру затащил?

— А Витюша, сыночек мой. — откликнулась красивая женщина. — Самая большая кровать во всем доме, в моей, значить, спаленке… — подмигнув и улыбнувшись завлекательно, она уперла руку с ярко-красными ноготками в крутое бедро. Я начал краснеть и нагреваться, как самовар. От греха подальше отвел глаза, делая вид, что очень интересуюсь обстановкой.

Комната была большая, с широкими окнами и кружевными вязанными занавесками. На занавесках плыли белые лебеди. Натертый до блеска деревянный пол был застелен красивыми полосатыми ковриками, а вся мебель: кресла, диван с высокой спинкой, даже настольная лампа, были увешаны крахмальными салфеточками. Уютно тикали невидимые ходики.

— А, вы уже познакомились? — Обрез появился очень вовремя. В руках он держал объемистый тючок, и я понадеялся, что это для меня. — Маманя моя, Любовь Александровна. — он нежно приобнял женщину за плечи. Та, вздернув бровь, кокетливо фыркнула:

— Ну, зачем же по отчеству-то? Можно и по-простому: Любочка.

— Фельдшер, между прочим, первой категории. — не слушая маму, гнул своё Обрез. — Это она тебя, Ванюха, отмыла всего и заштопала. Так что с тебя причитается…

При этих словах мама так зазывно улыбнулась, обнажив чистые жемчужные зубки, что я аж закашлялся. Щеки горели.

— Благодарствую. — буркнул я, неловко кланяясь, и отвернулся.

Ну почему здесь нет Лумумбы? Он бы непременно поцеловал ручку, рассыпался в комплиментах, и быстренько наладил самые теплые и дружественные отношения…

А я продолжил кашлять — уже специально, чтобы скрыть накатившее смущение.

— Чего вылупились, девки? Голого мужика никогда не видели? — деликатностью Обрез явно пошел в маманю. — Он, может, еще девственник, а вы прилипли к нему глазами, как вихотки банные. — А ну брысь на кухню! А вы, мама, пока на стол накрывайте. Таракан обещался к обеду быть.

Таракан, оказывается, успел сгонять в город, и новости принес неутешительные. О Лумумбе не было ни слуху ни духу, зато завод Дуриняна сгорел дотла, как и Гарцующий Пони. Во всём обвиняли нас с наставником. И главное: вернулся отряд, отправленный еще до нашего приезда охотиться на имперский штурмовиков. Из сорока человек домой вернулись десять. Временно исполняющий обязанности начальника Агентства Шаробайко, боясь народного гнева, сбежал.

— Я знаю, кто за всем стоит! — сидеть я не мог. Во-первых, всё болело, во-вторых, не привыкшая к грубым домотканным штанам кожа зудела и чесалась.

— И кто? — отстраненно спросила Маша. Казалось, мысли её витают где-то далеко.

— Баба Яга!

Таракан хмыкнул.

— Так-то оно, может, и так, да только где она, Яга эта? Ищи ветра в поле…

Совет держать пришлось уйти аж за околицу: в доме Любови Александровны было слишком шумно. Близняшки, вместе с младшими братцами Обреза, носились в индейцев, размахивая настоящими топориками. Того и гляди, пол-уха отхватят, или скальп снимут, в порядке контрибуции. Да еще соседи. Под разными вымышленными предлогами простодушные деревенские жители валили поглазеть на заморских гостей. И ладно бы, просто поглазеть. Каждый считал своим долгом завести умный разговор о политической обстановке в городе, в стране, в мире… Ну, и выпить под это дело. Бутыль с самогоном стояла на столе, рядом с вареной картошкой и кислой капустой с огурцами. Её даже пробкой не затыкали.

— Всё сходится. — я горячился, но ничего не мог с собой поделать. Казалось что времени, как в песочных часах, становится всё меньше… — Во-первых превращения. Козел-Кукиш, собаки эти Дуриняновские… Всё это — магия преобразований.

— Драконы. — тихо подсказала Маша.

— Мать Драконов мы убили, — отмахнулся я. Это точно не Баба Яга — почерк совсем другой.

— Напитки на заводе Дуриняна. — напомнила Маша. — Что еще?

— Пыльца! — закричал я. — Мы с Лумумбой собирались отследить цепочку раздачи Пыльцы… И заклинание не сработало!

— Бабуля пошел вразнос в ту самую ночь, когда умерла Мать Драконов. — сказала Ласточка. — Наверное, если сверить часы…

— Бердяй сказал, в какой-то момент Штурмовики просто упали. — подал голос Таракан. — Я успел поговорить с товарищем по службе… Вы его не знаете. — это он Маше с Обрезом. — Одним из десяти вернувшихся. Так вот: наши там попали в окружение. Против пистолетов и ножей — бластерные винтовки. И броня… У охотников шансов не было. Но в какой-то момент они просто попадали и расплылись лужами эктоплазмы.

— Ты спросил, когда? — поднял голову Обрез.

— Нет, как-то не подумал.

— Ладно… — я схватился за голову. — Жаль, нет бумаги. Записать бы всё, а потом оценить трезвыми глазами… — Есть еще этот, как его, Живчик. Тоже магом был.

— Цаппель. — напомнила Маша. — Только их просто так убили, без всякой магии.

— Живчика убили у меня на глазах, прямо посреди вечера в Зеленом Пеликане. — сказал я. — Цаппель тоже там был. Мы с Лумумбой его даже подозревали…

— Перший друг мадам Елены. — кивнул Таракан. — Сам слышал, как он хвастал: идею нанять твоего наставника узнать, где золото, она подала. — Широкой, говорит, души женщина. Даже охранников своих одолжила — золото тащить.

До меня не сразу дошло.

— Что? Что ты сказал про охранников?

— Слышал от Цаппеля, — он заходил зачем-то к Шаробайке, — что охранников в помощь Цаппелю одолжила мадам Елена.

— А они нас кокнуть хотели, да только обосрались и сбежали. — подитожила Маша. Я уставился на нее выпученными глазами.

— Маха… ты понимаешь, что это значит? Они и грохнули Цаппеля, а мадам Елена теперь знает, где золото!

— Но… ты ведь тоже знаешь. — резонно заметила она. — Мы же рядом стояли, и слышали, что покойница Лумумбе сказала.

— Вы знаете, где золото старухи Ядвиги, и молчите? — взвился Обрез. — Да что ж вы за люди-то такие? Надо было первым делом, как только узнали…

— Обрез? — попросил Таракан, — помолчи. Не до того сейчас.

— Как это не до того? Нужно это золото быстренько выкопать и перепрятать!

— Его там может и не быть. Даже скорее всего: молодцы-то сбежали — только мы их и видели. Может, они и хозяйку свою обманули…

— Не может. — твердо сказал Таракан. — У нее всё схвачено: Дуринян, Ростопчий, Цаппель… не говоря уже о мелкой шушере. Все на карачках ползают, с рук едят. Есть в ней что-то такое… бабское. Я уверен: охранники первым делом побежали к хозяйке — чтобы выслужиться. Она им доверяла, иначе не отправила бы вместе с Цаппелем.

— Погодите! Вы все не о том! — остановила нас Ласточка. — Ваня с Машей знают, где клад… Можно туда пойти, и проверить: если золота нет — значит, оно у Елены. Если больше никто взять не мог. — и многозначительно посмотрела на меня.

У меня потемнело в глазах.

— Ты что же, думаешь, Лумумба, выкопав клад, просто сбежал? А я тогда зачем тут с вами валандаюсь?

— Может, для отвода глаз. — она холодно пожала плечами. — Откуда мы знаем, может, вы так всё и планировали.

Я ведь не мог её ударить, правда? Поэтому просто ушел, куда глаза глядят.

Дошел до ручья, снял кузнецову, пахнущую потом и окалиной рубаху, намочил, и набросил на голову. Даже слёзы выступили, от обиды. Почему? Что я такого сделал?

За спиной послышались шаги. Я напрягся.

— Не обижайся на Ласточку.

Маша…

— Уходи.

— Она не со зла, правда. Просто… Нам никто никогда не помогал. Она не верит.

— А Бабуля? А Таракан? Им от вас что-нибудь нужно? Или они свои, здешние, а мы с Лумумбой — чужие? И потому заведомо лжецы? — я убрал с лица мокрую тряпку. — Учитель говорит: образ мыслей определяет человека. Если сам — негодяй, думаешь, что и все вокруг такие же…

— Ты им сказала, где клад?

— Да. Всё равно нужно проверить. Ну, про мадам Елену. Они уже поехали: кузнец, дядь Степан, мотоцикл одолжил, с коляской. На котором Таракан утром в город мотался.

— И далеко это?

— Не очень. За пару часов обернутся. — она села рядом. — Так странно всё.

— Чего уж тут странного? Решила Мадам легких денег срубить. Дуринян с Ростопчием, по-моему, решили примазаться. А мы мешали. Вот они и решили нас пристукнуть, чтобы под ногами не путались.

— Да нет, ты не понимаешь… Елена хорошая.

— С чего ты взяла?

— С того. Она встречалась с Бабулей, пока он… Пока его не заколдовали на охоте. Бывала у нас дома, книжки приносила… Вкусности разные.

— И из-за этого ты решила, что она хорошая? — я не мог скрыть горькой печали. Маша упрямо наклонила голову.

— В первую очередь потому, что Бабуля не стал бы заводить отношения с… нехорошей женщиной. Жалко, ты его не знал, а то бы сразу понял. Он такой же, как Базиль. Честный и благородный. Добрый. Они поженится хотели. И еще… она совсем, совсем не переносила Пыльцы. Пострадала от нее в молодости, очень сильно. И не переносила. Как и Бабуля.

— И почему не поженились?

— Он пошел в рейд и попал под заклятье. Стал двоедушником.

— Елена его бросила?

— Нет. Он сам сказал, что не может обречь её на жизнь рядом с чудовищем.

Что-то в мозгу щелкнуло.

Она всё время на виду. Благодетельница. — так, кажется, выразился Шаробайко. Красавица, умница, законодательница мод, хранительница традиций. Знакома со всем городом: градоначальник слушается её совета, фабриканты не брезгуют зайти на огонек… А влюбилась в простого охотника. Так разве бывает? Бывает, наверное. Но у нее прибыльный бизнес: кабаре с выпивкой и девочками. И при чем здесь Пыльца?

— Маша… А Елена не предлагала денег на амулет для Бабули? Всё-таки, богатая женщина…

— Нет.

— Никогда?

Маша только покачала головой.

Лумумба, например, сразу сказал: никаким амулетом заклятье не снять. Но он — маг, и такие вещи просто знает. А она?

Я вскочил.

— Ты чего? — удивилась Маша.

— Нужно торопиться. — я попытался натянуть мокрую рубаху. Ткань жалобно затрещала.

— Куда?

— В город. А то будет слишком поздно…

Глава 20

Иван

— Вы уверены, что это необходимо? — я затравленно топтался возле бани. — Может, я просто кепку надену? Или парик какой?

Любовь Александровна игриво хихикнула, пожав круглыми плечиками.

— Ну где я тебе, соколик, парик возьму? Разве что, из соломы… — она подошла близко-близко, чуть не уткнувшись в меня высокой грудью. — А хочешь, девкой тебя вырядим? Косу-то, глядишь, найдем. Сарафан красный, лапти… — и нежно так провела ручкой по моей щеке. — Бровушки насурьмим, щечки нарумяним, губки…

— Нет! — я отскочил, уворачиваясь от очередной ласки. — Обойдусь, спасибо большое. Давайте лучше красить.

— Ну вот, другое дело… Идем, сокол ясный. — кивнув, она скрылась в предбаннике. Я покорно поплелся следом. — Внешность у тебя уж больно, милок, колоритная. — бормотала будто бы себе под нос любезная Любовь Александровна, размешивая краску. — Малой маскировкой не обойдёсся… А так — кудри твои буйные черными сделаем, кафтанчик подберем, сапожки — глядишь, и за человека сойдешь…

— Может, я того, магией? По смене личин у меня пятерка была.

— Не выйдет. — поджала губки хозяйка, наливая в ушат воды и пробуя её локтем. — Пыльцы-то совсем нема. Мы граждане послушные, ни в чем таком не замешаны… Так что, если у тебя самого не припрятано…

Я горько вздохнул. Весь запас, что был у нас с Лумумбой, сгинул вместе с гостиницей.

— Да ладно, не кобенься. — она гостеприимно махнула полотенцем на тазик. — Сделаю в лучшем виде, мама родная не признает.

Обрез вернулся злой, как цепной кобель — как же, такой шанс разбогатеть упустили! Золота под расщепленным дубом не оказалось, только свежеразрытая яма с осыпавшимися краями.

Бесполезно было доказывать, что уж он-то к кладу не имеет никакого отношения…

Когда я заявил, что возвращаюсь в город, Таракан стал отговаривать.

— Пожары, убийства — у нас давным давно такого не было, — говорил он. — Народ уверен: всё началось с вашего приезда. Знаешь, чем заняты уцелевшие в бойне с имперцами охотники? Сидят по трактирам, демонстрируя боевые ранения, и пьют за счет сердобольных граждан. Попутно расписывая всем желающим мажеский беспредел.

— Мы потому и приехали, что беспредел!

— Это еще доказать нужно. А бесплатное магическое шоу, что устроил твой наставник, перед тем, как гостиницу подпалить — полгорода видело.

— Есть доказательства. — мрачно напомнил я. — Наш осведомитель, Лёня Кукиш, оставил улики. Лумумба не виноват…

— И где они?

Я сник. Улики — поддельная монета, сережка и пакетик с Пыльцой, тоже сгорели в гостинице.

— Узнают тебя — и повесят на ближайшем фонарном столбе. — сплюнул Обрез. — Будет городу бесплатное украшение.

— Нужно подождать. — гнул своё Таракан. — Несколько дней, может, недельку… Пока хоть немного не схлынет.

— Нельзя ждать! — горячился я. — Пока мы тут загораем, она золото вывезет, следы заметет, и тогда уже точно ничего никому не докажешь.

— Послушай… — Таракан замялся, коротко глянув на Обреза. — Давай начистоту: так ли оно тебе надо?

— Не понял. — я злился всё сильнее.

— Наставника твоего…

— Пустьземляемубудетпухом. — вставил Обрез.

— Пусть земля ему будет пухом. — кивнул Таракан. — Уже не вернешь. Ты в свою Москву укатишь. А нам здесь жить.

— Но если Мадам Елена — и есть дилер, а мы её прижучим, вам же лучше будет! Без Пыльцы в городе куда как спокойнее станет.

— Да это всё понятно. Однако…

— А, боитесь работу потерять? Конечно, без маганомалий — на хрена охотники?

— Да как ты… — замахнулся Обрез. — Да если хочешь знать…

— Тихо! — Таракан встал между нами. — Успокойтесь, оба. В чем-то ты, Иван, прав. Мы — охотники. Но это ерунда: не будет работы здесь — подадимся в другие края. Тут другое…

— Что?

— Ты сам сказал: Баба Яга — только дилер. А искать надо сам источник. Твой наставник, будь он жив, со мной согласился бы. Свято место пусто не бывает, поймаем одного — придут другие. Место уж больно выгодное: река, дороги во все концы…

Сказать, что Елена — и есть главный источник, я пока не мог. Всё это не больше, чем мои догадки и ощущения. Чтобы разобраться окончательно, и найти новые доказательства — нужно попасть в город.

— Можете сидеть здесь до Морковкиного заговенья, а я ухожу. — заявил я, и отвернулся.

— Я с тобой. — Машу я поначалу не признал. Идет, думаю, пастушок деревенский, по своим пастушьим делам. В картузе, широких, на вырост, штанах, с котомкой через плечо…

— Еще чего.

— Меня Базиль нанял. Ему и увольнять.

— Так он же…

— Ты без меня пропадешь. Базиль нанял меня работать твоим помощником — вот я и буду. Это не обсуждается.

— Маш… — честно говоря, я даже обрадовался. Как-то непривычно было, совсем одному… Да и к Маше я уже привык.

— Надо тебя замаскировать. — сказала она, оглядывая меня критически. — Чтоб первый встречный-поперечный в полицию не донес… Идём, там Любовь Александровна уже всё приготовила.

…По дороге неторопливо катит телега. Лошадь сонно перебирает ногами, колеса негромко поскрипывают… В телеге двое: мальчишка лет тринадцати, несмотря на жару, в натянутом на уши картузе с порванным козырьком. И цыган в красной рубахе, с черными, как смоль, кудрями до плеч, тонкой бородкой и кольцом фальшивого золота в свежепроколотом ухе…

Из-за этого кольца я возмущался больше всего: ну что я, в самом деле, как скоморох? Ухо, между прочим, до сих пор болит.

На телегу для виду навалили всякого хлама: глиняных горшков, кочанов капусты, десяток глянцевых, чуть не лопающихся от распирающих соков, арбузов… Словом, создали полное впечатление деревенских, едущих в город на ярмарку.

Маша вовсю изображала мальчишку: ловко сморкалась через одну ноздрю, сплевывала сквозь зубы, а от её "пацанячьей" фени так вообще уши в трубочку заворачивались.

Развалившись и заложив руки за голову, я пытался думать. Всё время накатывала дремота — сказывалась бессонная ночь. Да и мерное покачивание телеги не стимулировало процесс брожения мыслей…

Тогда я сел рядом с Машей, и, взяв у нее вожжи, чтобы занять руки, стал рассуждать вслух.

— Начнем по-порядку. Агентство в Москве получает тревожный сигнал из города N, и высылает двух оперативников — проверить информацию. Но вот незадача: к тому времени, как прибывают агенты, осведомитель уже скопытился, простите за каламбур… На месте преступления обнаружены три предмета: пакетик с дурью, фальшивая, как и моё кольцо, золотая монета и сережка. Кукиш собрал доказательства, но рассказать ничего не успел.

— Может, это не совсем доказательства? — спросила Маша.

— Это как?

— Ну, может быть, это подсказки? Откуда, например, у дворника взялась дорогая сережка?

Я помолчал, собираясь с мыслями. Потом продолжил:

— Откуда поступает необычная, спрессованная в таблетки, Пыльца…

— И кто привез в город фальшивое золото? — продолжила Маша.

— Мангазейские дензнаки — самая твердая валюта. Великий князь лично следит как за качеством золота, так и за весом монет…

— Им очень не понравится то, что кто-то занялся подделками. — закончила она.

— Фальшивомонетчики — не моя проблема. А вот откуда в городе дурь… — я почесал зудящее ухо. — Товарищ Седой дал четкий, абсолютно недвусмысленный приказ: узнать, кто распространяет Пыльцу. Я не имею права его не выполнить.

Всё время, с самого бдения на кладбище, меня терзали смутные сомненья. Кто-то мог сказать, что это интуиция подает сигналы, но я, наученный горьким опытом и тумаками, называл это состояние "наркоманской чуйкой".

Пыльца — наркотик, а значит мы, маги, что греха таить — наркоманы. Мы испытываем кайф от дозы и ломку, когда этой дозы долго нет. Но в промежутке… В промежутке между двумя этими крайностями маг может всё. Ну, или почти всё. Во всяком случае, многое — в силу своих способностей…

Лумумба как-то сказал: — Поиски истины — тоже наркотик. Единожды попробовав, ты уже не в силах отказаться.

Я что хочу сказать: прямо сейчас меня буквально трясло. Как гончую, почуявшую добычу. Казалось, на руках имеются все ключи, надо только выбрать нужный, вставить в замок и повернуть…

— Ты что, уснул? — Маша ткнула меня в бок, и я понял, что вновь задремал.

Потянувшись и сладко хрустнув всеми суставами, я достал котомку, собранную нам в дорогу заботливой мамой Обреза. Хорошо всё-таки, когда есть мама… Достав бутылку с молоком и ломоть хлеба, передал Маше.

Отхлебнув, она отдала бутылку назад и отщипнула тёмную корочку.

— Вот ты совсем не скорбишь о Лумумбе. Почему?

Я тоже хлебнул молока и закусил горбушкой.

— Во-первых, есть дело, которое нужно довести до конца. А во-вторых…

— Ты не веришь, что он умер? — Маша шмыгнула носом. — Я, честно говоря, тоже не верю. Ну не мог он — так…

— Тут дело не в вере. — я полез за пазуху и достал крестик на веревочке. Такие носили многие. Если не по религиозным соображениям, то по привычке… Так что вопросов он обычно не вызывал. — Гляди. — сняв крестик с шеи, я протянул его Маше. — Эту вещь сделал учитель. Магическим, сама понимаешь, способом. И подарил мне. Я, в свою очередь, тоже сделал некую вещь. Кольцо у него на пальце, видела? С синим камнем.

— Я поняла! Если кто-то из вас умрет…

— Второй обязательно об этом узнает.

— Потому что со смертью мага…

— Умирает его колдовство.

— Но… это не отменяет того, что Базиль мог попасть в беду!

Я усмехнулся.

— Вот ты — охотник. Много ты знаешь способов обезвредить практикующего мага, не убивая?

— А если у него нет Пыльцы?

— Лумумба — очень непростой маг. Помнишь, я говорил: он стал унганом задолго до того, как появилась Пыльца.

— То есть, он может колдовать и так? Без наркотика?

— Если сильно захочет. Или если его вынудят.

— Но почему он не приехал в деревню? Он же обещал!

— Очень может быть, ему просто помешали. Взяли в плен, например, и держат в бессознательном состоянии.

Маша вдруг засмеялась.

— Знаешь, что такое ирония судьбы? — спросила она. Я вылупился непонимаюше: к чему это она? — На днях я купила пельмени из динозавра. — сказала она. Ну, за городом объявился динозавр — наколдованный, естественно, и мы его прибили. Всей артелью загоняли, двоих он почти насмерть затоптал. Обрез мне еще чуть волосы огнеметом не спалил… — она почесала под картузом. — Ну, а власти решили: не пропадать же добру, и пустили мясо в переработку.

— Так оно же ненастоящее! — удивился я.

— То-то и оно. Прихожу домой на следующий день, а от пельменей — тех, которые накануне не съели, — одно тесто. Фарш исчез.

Со смертью мага умирает и его колдовство. — это прописная истина, аксиома. Как бороться с маганомалиями? Проще всего вычислить источник — то есть, мага. И убить. Все созданные им креатуры самоликвидируются.

За последние дни было убито двое магов. Мать Драконов и Янек Живчик. После этого: испарилось мясо из пельменей, имперские штурмовики и спиртное на заводе Дуриняна.

У меня не получилось установить контакт с поставщиком Пыльцы на кладбище — мы тогда предположили, что им был Живчик…

Я припомнил вечер в Зеленом Пеликане: он сидит с нами и пьет. Потом он начал буянить, пускать огонь из пальцев, и Елена увела его за соседний, пустой, столик. Но он не успокоился, и начал обвинять присутствующих в разных смертных грехах… даже Лумумбе досталось, хотя он-то точно был ни при чем. Опять к нему подошла Елена, о чем-то поговорила, выпила с ним на брудершафт… Больше он никого не доставал.

Потом начался концерт, о Живчике все забыли, а потом официантка обнаружила, что он мертв.

Тогда и в голову никому не пришло подумать на хозяйку заведения! Он жил где-то в комнатах над рестораном, а значит, у Елены были и другие возможности с ним покончить, но она ими не воспользовалась. Живчика устранили, только когда он начал болтать.

Я лично думал на Дуриняна. Не знаю, почему… Просто его очень легко было представить, всаживающим тонкий стилет кому-то в почку. Ростопчия, или там, Цаппеля — нет, а его — запросто. Опять же, прямая связь: фальшивый коньяк — магия… Штык обещал заняться расследованием, и мы с Лумумбой как-то выпустили покойного Живчика из поля зрения.

Но вот сейчас… Он был знакомым именно Елены, а не кого-то другого. Приехал к ней в гости. Логично предположить, что про хозяйку Пеликана он и знал больше всего. И, когда грозился всё раскрыть — то имел в виду именно её делишки! А остальных приплел так, для красного словца…

У нее и возможностей было хоть отбавляй — время от времени хозяйка подходила, и, склонившись, осведомлялась, как у него дела. По крайней мере, так думали все остальные.

Что же получается?

Живчика убила мадам Елена.

Цаппеля тоже убила она — ну, или её охранники, что сути не меняет.

Козленок-Кукиш… Если мы обнаружили в книге сережку мадам Елены — сомнения отпадают. А кому еще в городе могла принадлежать столь дорогая и изысканная безделушка? Не женам же мастеровых из Слободки…

Лёню, кстати, мог от её имени прикончить Живчик — чем не версия? Способностей больших в нем не было, этим и объясняется незавершенное превращение в козла.

Как в эту схему укладывается Мать Драконов — пока не знаю. Разве что, связать между собой фальшивое золото, клад Цаппеля и выкуп, который требовала от города Мать.

Всё тело вновь начало зудеть, будто под кожу колючек насыпали. Схватив Машу за руку так, что она вскрикнула, я быстро заговорил:

— Штык сказал: ваш город — место схождения сил. Ключ от севера и ворота на юг… Река, по которой вверх-вниз ходят пароходы, почтовые дилижансы, поезда… И все останавливаются здесь.

— Еще грузовики. — подсказала Маша.

— Какие грузовики?

— Фуры Дуриняна — они развозят спиртное по другим городам, и тягачи Ростопчия… Те — наоборот: свозят всякое барахло на свалку. Он даже хвастался: сломанное и выброшенное на другом конце страны у нас обретает новую жизнь.

Сердце забилось: это меняет всё! Одно дело — передать небольшую посылочку с проводником или сунуть лишнюю коробку в почтовую карету… Совсем другое — собственный транспорт. Среди бутылок и разной сломанной рухляди можно запрятать тонны! Таможни… А у какого предпринимателя не куплены таможенники? Ящик коньячка здесь, старенький, но исправно работающий телевизор — там…

Я еще раз посмотрел на Машу.

— И много таких грузовиков?

Она пожала плечами.

— Не знаю. Много, наверное. Они постоянно курсируют.

— Предположим — только предположим, что мадам Елена — и есть Баба Яга, дилер. Дуринян с Ростопчием, разумеется, в доле… Понятно, что она запаниковала, когда в город прибыли мы с Лумумбой. Весь её сверхприбыльный бизнес оказался под угрозой. Кукиш явно что-то пронюхал, и, зная его жадную натуру, можно предположить: стал требовать с Елены выкуп за молчание. Она и заставила его молчать, но поздновато: мы уже были здесь. Что сделать проще всего? Устранить нас тоже! В первый же день, когда мы гуляли по набережной, кто-то пульнул в нас файербол…

Потом было дело с Матерью Драконов, и Елена сообразила, что мы — более крепкие орешки, чем она думала, и пригласила к себе — прощупать, на что мы способны. Она не учла, что Живчик, будучи магом, приревнует к Лумумбе, и начнет хвастаться… Убила она его из-за нас, к бабке не ходи. Понимаешь?

— Не понимаю. — честно сказала Маша. — Все знают, что мадам Елена не выносит Пыльцы. Когда Бабуля попал под заклятье… она лично заплатила охотникам за то, чтобы мага убили.

— И что, удалось?

— В пыль разнесли… — и она посмотрела на меня круглыми, как плошки, глазами.

— Вот то-то и оно. — кивнул я. — давно подозревал, что с заклятьем не всё чисто, только ухватить никак не мог. Таракан ведь тоже говорил, что Бабулю накрыло во время рейда, но никто не упоминал, что магу удалось скрыться.

— То есть, он жив и находится где-то рядом?

— А вот мы сегодня и проверим. — схватив вожжи, я огрел лошадь по спине и заорал так, что вороны заметались над головой: — Н-но, залётныя!!!

И мы понеслись.

Глава 21

Иван

— Первым делом пойдем к Штыку, — я думал вслух, одновременно пытаясь сдержать не в меру разогнавшуюся лошадку. Под колесами уже громыхали камни мостовой. — Потом надо найти кого-то из персонала гостиницы. Управляющего, например. В то, что наставник спятил — я в жизни не поверю. Узнаем из первых рук, как всё было.

— А почему ты решил, что он нам поможет? — по мостовой телега катила очень тряско, и Маше приходилось хвататься за что попало, чтобы удержаться.

— Полицеймейстер сейчас — главное должностное лицо в городе. И он знает, кто такой Лумумба. Если откажется — значит, тоже замазан, по самые уши.

— Штык — дядька хороший, не обвиняй его напрасно. Я просто хотела сказать, что у него и без нас дел по горло.

— Всё эти события связаны между собой. Что-то он успел раскопать… Расскажем ему, что знаем мы. Я уверен, вместе мы это дело раскроем.

Меня так захватила эта идея, что я перестал смотреть по сторонам, забыв, что нас могут разыскивать. Мысленно я был уже в кабинете полицеймейстера, выстраивая аргументы и доказательства.

Вдруг в голове взорвалась боль — именно так бывает, когда по затылку со всей дури засветят булыжником. От неожиданности дернув вожжи, я кувырнулся через передок телеги, под ноги лошади.

Откуда ни возьмись, вокруг образовалась толпа.

— Попался! — схватив за руки и за ноги, меня потащили из-под колес, на ровное место. Я взбрыкнул, пытаясь вырваться, но держали крепко.

— Руки, руки хватайте. Не давайте ему пальцами шевелить. И пасть заткните. Чтоб не сболтнул чего.

— Спокуха. Вишь, глаза синим не светятся — значит, наркотика в ём нема.

— Береженого бог бережет. Затыкай.

Не успел я опомниться, как в рот мне напихали какую-то вонючую тряпицу.

— А это точно он? Тот, помниться, рыжий был, а этот — цыган-цыганом…

— Сказано было: на ентой улице в енто самое время. А он, или не он — не наше собачье дело.

— Девка — та самая. Парнишкой прикинулась, а шапку сбили — глядь, коса! Я видел, как они из гостиницы с тем черножопым выходили… Ссыкуха рыжая. Нашла с кем связаться.

— Права была Мадам Елена. Точно они.

Сердце глухо забилось.

— Умнейшая женщина, дайбогейздоровьичканамногиегоды… Как первый-то сгинул, про младшого и думать забыли, а она напомнила. Всё предсказала, благодетельница, как в воду глядела.

Я был кругом прав. Это всё она, Елена. А ну… Попытался вызвать в себе хоть слабенькую искру, приоткрыть Завесу. Сосредоточился, и даже что-то почувствовал… Но получил пинок в брюхо и задохся.

— Эй, ты чего? Лежачего-то не бьют. — надо же, кто-то сердобольный выискался.

— А вдруг он колдовать вздумает?

— Сказано же, без Пыльцы не может.

— Хозяйка отдельно предупредила: чтобы без членовредительства. И сразу — к ней.

— Щас до площади дотащим — поглядим…

— Хозяйка велела в Пеликан тащить.

— А твоя хозяйка нам не указ! Виселицу сколотили? Сколотили. Значица, болтаться на ней мажонку еще до захода солнца.

— Девку, девку не забудьте.

Во время спора меня тянули в разные стороны — видимо, две различные группировки. Сильно пахло перегаром: участники самовольного судилища все, как один, были навеселе. Я пытался разглядеть Машу, но вокруг топтался целый лес ног — в воняющих смальцем сапогах, в тяжелых рабочих ботинках, в обычных городских туфлях… И эта разнообразная обувь то и дело пинала меня по всем местам. Бока отзывались трескучей болью, из носу текла вьюшка, не давая нормально вздохнуть, запястья резало — к ним примотали по крепкой тонкой веревке. Стало страшно: а ну, кому-то придет в голову не тащить меня на площадь, а привязать к двум разным телегам и дать лошадям хлыста.

И всё время мерещился где-то рядом знакомый пес…

От-тставить самосуд! — вдруг рявкнуло сбоку начальственным голосом, и я немного расслабился.

— О, б… Полицай нарисовался, фиг сотрешь. — и, совсем другим голосом: — Да никакого самосуда, вашбродие! Разрешите доложить: накрыли банду магов. Тех, что винзавод спалили.

— И гостиницу.

— По стратегическим объектам целились. На самое дорогое, ироды, покусились…

— Вздернуть его, и вся недолга!

— Мы ж только помочь, вашбродие! Со всем нашим усердием…

— Прально! Чего вам, господам, перчатки белые марать? Уж мы сами управимся, по-простому. Мы с магами разбираться привычные. — я почувствовал пинок по почке. Судя по ощущениям, сапог был подкован.

— Я сказал, отставить.

— У деда Федора двое сыновей под Перебеевкой сгинули.

— Это где имперские штурмовики?

— Ну… А у Миронихи внука динозавр затоптал. Так и не оклемался мальчонка.

— Брата! За брата отомстить! Мажья погань… зубами бы грыз, да тошнит.

— Градоначальника-то, градоначальника — тоже они грохнули, сердешного. Про клад ихнего благородия узнали…

— А вот мы его сейчас и спросим, где тот клад…

— Прально! И мага того помните? Живчика… Тоже они. Чтоб конкуренции не было.

— Отомстим за мага!

— Сил наших больше нет беспредел терпеть, вашбродие! Вы уж тут, в стороночке, постойте, пока мы мажонка вешать станем. Уж вы не сомневайтесь, управимся в лучшем виде…

— Вина преступника должна быть доказана, и только тогда он будет осужден по всей строгости закона.

— Да и где он, ваш закон? Цаппеля убили, Шаробайка сбег… А маги, вашбродие, не в вашей ком-пен-тен-ции. Так что идите себе, убивцев ловите. А тут мы как-нибудь сами…

— Данные действия я приравниваю к бунту. Если не разойдетесь… Я буду стрелять. Послышался громкий щелчок железа о железо.

Народ замолчал, переваривая угрозу. Потом раздался робкий голос:

— Че, правда штоль? За мага вонючего, по своим?

— Как представитель закона, я не имею права попустительствовать произволу. Если для сохранения порядка нужно будет применить силу — за мной не заррржавеет. И вы это знаете.

— Но он же — маг! Преступник…

— Разберемся.

— Разберешься, говоришь?

Поборники справедливости, видать, подостыли и теперь искали способ сохранить лицо.

— Даю слово. ВСЕ виновные будут наказаны.

Последовала еще одна пауза, наполненная сопением, хмыканьем и шарканьем ног. Затем более-менее трезвый голос подвел итог:

— Ну чо, ладно тогда, мужики? Пускай всё по закону.

— Отпускать его, чтоль? А вдруг побегит?

— Не побегит. Вишь, еле дышит. — меня вновь потыкали в брюхо носком сапога, я прикинулся ветошью. — Бока-то мы ему знатно намяли.

Меня раскачали и закинули обратно на телегу. Развязывать не стали.

— А с девкой-то что делать? — я навострил уши: была надежда, что Маше удалось бежать…

— Разберемся. Так что тоже грузите. — непререкаемым тоном приказал Штык.

— Тут её того… огрели малость сильно. Так что деваха без памяти. Почти наверняка без памяти… Может, даже дышит.

Я попытался разлепить стремительно заплывающий глаз и увидел кусочек бледной щеки, прикрытый копной кудрявых волос. С виска стекала тонкая струйка крови…

Захлестнула ярость. Как они могли? Среди толпы, судя по комментариям, было и несколько охотников, вернувшихся из того злополучного рейда на штурмовиков. И ни один не подумал заступиться…

Задергавшись и замычав, я попытался освободиться. Не люди, звери… Ладно, напинать связанного мужика — от меня не сильно убудет. Но девчонку? За то, что видели её рядом с магом?

Завеса открылась сама, будто только того и ждала. Навь предстала во всей красе: Полыхнуло северное сияние призраков, засветились гнилушки пропащих душ, замигали светлячки невинноубиенных…

Я потянулся в неё всем своим существом, всеми оставшимися силами. Почувствовал, как ослабевает давление веревок на запястьях, как лёгкие сами набирают воздух, чтобы выдохнуть заклинание, и… Где-то в позвоночнике зародилась волна боли. Огнем пробежав по синапсам, она добралась до черепа и расплескалась под сводом, ослепляя, оглушая, и наконец, милосердно лишая сознания.

Ну, всё. Конец. — пришла последняя мысль. — Спылился.

— Ваня?

— М-м-м…

— Вань, просыпайся, обед стынет.

— Что? Где обед?

Сев, я с размаху вписался лбом во что-то очень твердое. Показалось, что череп раскололся, как грецкий орех, и распухшие мозги выплеснулись наружу.

— М-мать святая богородица…

— Не ори. Охранники услышат.

Не пытаясь больше шевелиться, я разлепил глаза. Низкий колючий потолок, такие же стены, все в неприятных темных потеках. Серенький свет едва пробивается сквозь зарешеченное окошко.

И запах. До боли знакомый, вызывающий чувство суконной тоски, безнадеги и вшей. Карболка пополам с прокисшей капустой… Так пахло в приемнике для бродяг, куда я частенько попадал в детстве.

— Где мы?

— В участке. В камере.

И я всё вспомнил. Нахлынуло облегчение: мы всё-таки живы. И Маша жива, и я жив. Не спылился. Еще нет.

Осторожно, пригнув голову, я сел. Потолок был низким — наверное, специально. Согнувшись в три погибели не очень-то побуянишь…

Маша выглядела нормально. Ну, почти. В тусклом свете её кожа светилась, будто восковая, а глаза были огромные и темные, как колодцы. Волосы с одной стороны лица потемнели и ссохлись сосульками.

Неожиданно меня охватила нежность к этой девчонке. Знакомы без году неделя, а она вон как за меня стоит — прям, как за брата…

Протянув руку, я погладил её по щеке.

— Бедная. Досталось тебе.

— Не больше, чем тебе. Ты как, кстати?

Я, кряхтя, ощупал бока.

— Ничего, жить буду.

— Ага. До вечера.

— Что до вечера?

— Жить нам осталось до вечера. То есть, часа полтора. Уже и виселицу на площади смаздрячили, по заряду дроби им в пузо…

— Значит, нас повесят.

— Вроде как.

— Быстро же в вашем городе позабыли о том, что все люди — братья.

— Штык этого не допустит. — Глаз и щека у Маши налились нездоровым багрянцем, это было видно даже в полумраке, царящем в камере.

— А кто нас в тюрьму кинул, как преступников?

— Может, это для нашей же безопасности.

— Ты сама в это не веришь.

— Штык не может оказаться плохим. Он Бабуле всегда помогал.

— Ты и про Мадам Елену так говорила.

— И что?

— Ты не слышала? Это она наводку дала, чтобы нас схватили.

Она сникла. Виновато посмотрела на меня и отвернулась. Я притянул её к себе и обнял. От волос Маши чуть-чуть пахло кровью.

— Пока ты спал, в участок Ростопчий приходил. — буркнула она мне в плечо. — Так орал, что стекла дрожали. Требовал выдачи преступников — нас, значит…

— Про Лумумбу ничего не говорили? — спросил я после паузы. Маша молчала. — Ты что-то знаешь?

— Ростопчий клялся, что видел его мертвым.

Голова начала болеть сильнее.

— Этого не может быть.

— Когда умирает сильный маг… — проговорила она, ковыряя дырочку на моем рукаве, — Колдовство рассеивается не сразу. Бывает, проходит несколько дней.

Рванув ворот, я попытался нашарить крестик, и не смог. Стащил рубаху, обсмотрел всё своё туловище… Пошарил в карманах, даже трусы обхлопал! Потом упал обратно на лавку и слепо уставился в стену.

Стена была серая, бугристая, в трещинах и потеках. В углу, под ней, скопилась горстка мусора. Травинки, сухие соломинки, пара дохлых пауков и окурков. А еще — мертвые мотыльки с истлевшими, похожими на пепел, крылышками…

Лумумба. Мой друг, наставник, мамка и нянька. Он был уверен, что безвыходных ситуаций не бывает. И еще в том, что бороться нужно до конца.

Как-то он спросил:

— Знаешь такую поговорку? Когда бог закрывает дверь, он открывает окно.

— Ну…

— Гвозди гну. Нафига, скажи на милость, нужно это окно? Свежего воздуха перед смертью глотнуть? Боги буша никогда не оставляют открытых окон. Они дают топор, чтобы ты сам вырубил новую дверь…

Попытавшись вскочить, я вновь жестко ткнулся в потолок макушкой. Боль отрезвила и придала сил.

— Ты чего?

— Я не собираюсь здесь сидеть и покорно ожидать какой-то там казни. Я оперативник, а не сопля зеленая.

Маша красноречиво кивнула на запертую железную дверь.

— И куда ты, с подводной лодки, денешься?

Пошарив безумным взглядом по стенам, потолку, забранному толстыми прутьями окошку, я вновь уставился на Машу.

— Кричи. Изо всех сил кричи. — она несколько раз удивленно моргнула.

— Ты что, окончательно с катушек съехал?

— Наоборот. Спасение утопающих — дело рук самих утопающих.

— И… Что кричать-то?

— Что насилуют.

— Очешуеть… Ты серьезно?

— На все сто.

— И это весь твой план?

— Время планов прошло. Пора рубить дверь.

Маша была прирожденной актрисой. Она так орала, что даже я поверил, и засмущался: вдруг на меня подумают…

Когда в замке загремел ключ, мы были готовы. Первый охранник влетел в камеру сам — даже ничего делать не пришлось, только протянуть руку и несильно стукнуть его о стену. Второго я огрел дверью. Третий успел сдернуть древний калаш и уставить мне в брюхо, но Маша, подскочив, рванула ствол на себя, охранник потерял равновесие, а я дал ему по ушам, втащил в камеру и выскочил в коридор.

— Налево и вверх по лестнице. — подсказала Маша.

Несколько раз глубоко и быстро вздохнув, я почувствовал, как кровь побежала быстрее. Сердце, дав несколько сбоев, ускорилось, и наконец застучало в ровном, ускоренном, ритме. Воздух сгустился.

— Держись позади меня и не отставай. — сказал я и побежал.

Это не был бег в прямом смысле. На самом деле, я двигался будто сквозь мутный вязкий кисель. Им можно было дышать — если прилагать усилия. Когда на пути попадались серые, слегка размытые тени, я хватал их, стукал о стену и укладывал на пол вдоль плинтуса. Оставалось только надеятся, что никого до смерти не убил…

Раздалось несколько негромких хлопков — по нам стреляли. Мне пули были не страшны, а если Маша выполняет мои указания, ей — тоже.

Комната, в которую мы попали, миновав коридор, колыхалась, будто я сидел в аквариуме с зеленоватой водой. Значит, времени осталось мало. Вихрем пролетев через нее — столы и стулья разлетались веером, как обычные щепки, я вырвался на волю. Маша была рядом, но из участка по нам продолжали стрелять.

Навалившись, мы синхронно захлопнули створки тяжелых дверей. Маша уже тащила какой-то железный прут, и я, просунув его в ручки, завязал узлом. Теперь точно не выберутся. Разве что двери с петель снять…

Праздношатающаяся публика начала с интересом прислушиваться к воплям, доносившимся из полицейского участка.

— Пленный маг вырвался на свободу и громит полицию! Граждане! Помогите совладать с супостатом… — закричала Маша, встав на высоком крыльце, как на трибуне.

Народ как ветром сдуло.

Мы быстро пошли по улице.

— Цела? — спросил я на ходу.

— Вроде бы…

Возле обочины заметили чей-то шарабан. Не церемонясь, я рванул ручку и усадил Машу на водительское место. Упал на сиденье с другой стороны, вырвал из-под панели провода и соединил их накоротко. Мотор взревел, запахло жареной картошкой.

— Я же не умею. — запротестовала Маша.

— Заодно и научишься. Рули к Пеликану!

Толчками шарабан выехал на середину улицы и покатил с горки. На крыльце Агентства, которое, как я припомнил, находилось ровно напротив полицейского управления, сидел громадный пес с черным пятном на ухе и пристально глядел нам вслед.

— Что это было? — спросила Маша. Она сидела, напряженно выпрямив спину и вцепившись в баранку обеими руками.

— Сцепление отпусти. — посоветовал я. — А теперь газу…

Шарабан поехал ровнее.

— От тебя пули отскакивали. — она напряженно ворочала руль, из-под колес в панике разлетались куры. — Тебя должны были в решето превратить. Как ты это сделал? Без Пыльцы…

— Это не магия. — наконец сердце замедлилось до привычного ритма. Предметы обрели четкость, а воздух стал легким и прозрачным.

— А что тогда?

— Умение.

— Умение?

— Ну, вроде как боевое искусство. Наш тренер по футболу, Сан-Саныч, называл это именно так. Он в Советском спецназе служил…

— А причем здесь футбол?

— Ну, официально Академия — гуманитарный вуз. Я, например, на историческом учился. Мифотворчество кочевых народов… Военной кафедры у нас не было, только спортивная секция.

— Ага. Понятно. — она бросила на меня короткий взгляд, но тут же с новой силой вцепилась в руль. — А меня бы в вашу академию взяли?

— Тебя? Запросто. — хотел добавить: — Хочешь, я с Лумумбой поговорю? — и осекся. В груди заболело.

— Приехали! — вдруг сказала Маша и нажала на тормоз. Я едва успел выставить руку, чтобы не разбить нос. — Что теперь? Снова это своё умение включишь?

— Не могу. Второй раз такой нагрузки сердце не выдержит.

— О…

— Попробуем по-хитрому. — она молча выгнула бровь. — Подожжем, к свиням собачьим, этот курятник и посмотрим, какие птички из него вылетят.

— Ты с ума сошел? Нас же как раз за поджоги вешать собираются!

— Вешать нас собираются за шеи. А поджог… Лумумба как-то сказал: если тебя обвиняют незаслуженно, нужно вернуться и заслужить. — я развернулся к Маше всем телом. — Понимаешь, нужно доказать, что мадам Елена — магичка. Если все это увидят…

— Ты точно с ума сошел. Спятил. С глузду двинулся. Она не может быть магичкой.

— Почему?

— Она не переносит Пыльцы, я тебе уже говорила. Если б она могла колдовать, она бы освободила Бабулю от заклятия!

— Ты уверена? А может, именно она его и заколдовала? Может, он узнал про нее что-то нехорошее, и таким образом Елена заставила Бабулю молчать?

Маша какое-то время беззвучно открывала и закрывала рот, очень походя на удивленную золотую рыбку.

— Она ведь его любила. — беспомощно повторила она. — Это правда. Даже после… После того, как он начал превращаться в Зверя, она продолжала к нему ходить. Я знаю, я видела. Я видела, как она плачет.

— Маша… — сзади раздался нетерпеливый гудок. — У нас один-единственный шанс всё проверить. Мы должны её спровоцировать. Или пан, или пропал.

Она глубоко вздохнула, а потом кивнула.

— Ты прав. Я должна знать. Если это она… Если Бабуля погибнет…

— Еще не всё потеряно. Убьем Бабу-Ягу, и заклятье спадет! — меня охватил безумный кураж. — А Бабуля вновь станет самим собой…

Сзади сигналили всё истеричнее, но у Маши уже горели глаза.

— Что будем делать?

Глава 22

Маша

Ванька сошел с ума. Через какой-нибудь час нас собираются повесить, а он хочет устроить еще один поджог. И что, вы думаете, он хочет подпалить? Зеленый Пеликан! Самое роскошное казино в городе…

Здание огромное, в пять этажей. На первом — кабаре и ресторан, два других занимает собственно казино. Выше — "комнаты для девушек" — подразумевается, что они там живут… Еще должна быть административная часть — всякая там бухгалтерия и персонал.

Вот интересно, сегодня тоже будет концерт? Развлекательная программа: первым номером — повешение, затем ужин в ресторане и танцы…

С одной стороны — маги достали всех. Конечно, таких специалистов, как Ванька и Лумумба, у нас нет. Но и свои, доморощенные, у народа как кость в горле. Умертвия, Динозавр, Мать Драконов, жаббервоги…

А тут еще мы: бегаем, и поджигаем, что ни попадя.

…Сквозь громадные, в рост, окна ресторана виднеются накрытые столики, в полумраке зала похожие на белые зонтики медуз. Меж них, подобно рыбкам, снуют ловкие официанты. В дальнем конце, как пасть кракена, темнеет скрытая занавесом сцена.

— Уйма народу. — предупредила я Ваньку. — В комнатах у девушек могут быть клиенты, в кухне работают повара, уборщики, посудомойки…

— Как только начнется пожар, они сами побегут на улицу. — авторитетно заявил наш главный специалист по поджогам. — К тому же, именно они собираются вешать магов, не забыла?

— Сама только что об этом думала. Но всё равно до конца не верю. Не могут нормальные люди…

— Есть такое явление: массовый психоз. Они боятся, и хотят избавиться от страха самым простым способом.

— Убийством?

— Нет человека — нет проблемы.

— И как они потом будут спать?

— Безмятежно. С чувством выполненного долга.

Я вздохнула. Можно просто уйти. Всё бросить, податься на заработки к какому-нибудь барону… Забыть о Бабуле, Ласточке, близняшках, Лумумбе… Только вот незадача: я-то спать безмятежно не смогу.

— Ладно. Давай начинать.

Туго закрутив волосы, я спрятала их под поварской колпак. Нацепила не очень чистый фартук и завязала его на поясе. Посмотрела на Ваньку.

— Ну как?

— Отлично. Вылитый поваренок… Особенно хорош фингал. Придает правдоподобности.

Я показала ему язык.

Одежку, как и корзину с морковкой и огурцами, мы позаимствовали у настоящего поваренка. Ванька подстерег его у черного хода в гостиничную кухню, и, отобрав рабочую форму и напугав до смерти угрозой превратить в лягушонка, отпустил.

— Ты же не думаешь, что он будет молчать? — спросила я.

— Конечно нет. — мой подельник кровожадно улыбнулся. — Нам понадобится куча свидетелей. — и строго напомнил: — Заходишь, разведываешь, и выходишь. Остальное я беру на себя. Поняла?

— Захожу. Разведываю.

И действую по обстановке. — добавила я про себя. Меня ведь тоже обвиняют во всех смертных грехах. Попытаюсь, по мере сил, соответствовать.

— Ты очень смелая, Маш. И… И вообще крутая. Но всё равно: никакой самодеятельности. Начудишь — уши оборву.

— Спасибо. — ответила я невпопад. Чувствуя, что жар скоро доберется до щек, быстро чмокнула его в уголок губ, подхватила корзину и нырнула внутрь.

Идти было неудобно: фартук путался в ногах, корзина оттягивала руки, а колпак сползал на глаза. Так что первым делом, переступив порог кухни, я споткнулась и грохнулась носом в пол. Морковка с огурцами раскатились.

Моё падение тут же едко прокомментировали:

— Федюня опять в собственных ногах запутался. — вокруг заржали. Я, не поднимая головы, принялась кидать овощи обратно в корзину. Перед глазами замаячили ноги в огромных рыжих сапогах. К каблуку левого прилипла луковая шелуха.

— Что там на площади? Еще не началось? — пахнуло потом и жареным мясом. — Не опоздать бы…

Я закашлялась.

— Ты чо, подавился чтоль? — меня со всего маху огрели по спине. Я опять ткнулась носом в пол, колпак слетел.

— Ой… А это не Федя.

Меня обступили дюжие люди в белых, не очень чистых халатах. У некоторых в руках ненавязчиво поблескивали тесаки.

— Ты кто такая?

Из-за спин раздался тонкий, дребезжащий голосок:

— Магичка она, ага. Когда их в участок волокли, я сам видел: рыжая и конопатая. Точно она. — народ опасливо отхлынул.

— А к нам зачем пожаловала? — спросил дядька с мягким бабьим лицом и маленькими и острыми, как буравчики, глазками. — И… где Федька?

— А она его в жабу превратила. — авторитетно сообщил всё тот же противный голос. Я попыталась рассмотреть, кто бы это мог быть, но паршивец на глаза не казался.

— В жабу, говоришь? — спросил другой повар, с брюхом, заляпанным бурыми пятнами. А потом задумчиво поднял тесак и с хрустом почесал щетину на тройном подбородке.

Со всех сторон ко мне потянулись руки.

Поднырнув под них, я что есть сил боднула повара головой в обширный живот. Мужик хрюкнул, посинел и медленно осел на пол.

Протиснувшись в щель между ним и другим дядькой, который пока только тупо моргал, не успев сообразить, что происходит, я подпрыгнула и ухватилась за штангу, подвешенную над плитой. На ней болтались сковородки и здоровенные половники. Раскачавшись и пнув пару кастрюль, в которых что-то булькало, я перепрыгнула на другую сторону и рванула к двери.

Сзади образовалась куча мала. Кого-то обварило бульоном, на кого-то опрокинулось тушеное мясо… Надеюсь, больше всего пострадал обладатель противного голоса. А вообще было смешно: толстые повара, поскальзываясь и плюхаясь в подливку, хрюкали, как рассерженные кабаны. В воздухе клубились ругательства.

Добежав до спасительного выхода, я притормозила. Рядом никого — все барахтались на другом конце кухни, а на плите дымила забытая сковородка с раскаленным маслом. Я же обещала заслужить? Вот прекрасный повод, даже делать ничего не надо, только легонько толкнуть…

Пламя взметнулось до потолка и загудело. Сразу занялись брошенные кем-то полотенца, раздались испуганные крики… Я рванула к дверям, но отшатнулась: в кухню неслись похожие на бульдогов официанты.

— Держите её! — заорали повара. — Чертовка устроила поджог! — первый официант оскалился и растопырил руки.

Ёшкин кот, ну почему люди такие злые? Я же, на самом деле, ничего им не сделала…

Отступив к стене, я схватила со стола первое попавшееся: огромную двузубую вилку на здоровенной деревянной ручке. М-да, это, конечно, не нож, но тоже сойдет. Никому не нравится, когда вилкой в глаз тычут… Сзади гудело и трещало: пожар набирал обороты.

— Вам что, больше всех надо? Пожар же! — закричала я. Как зомби, честное слово…

Схватив чайник, я запустила его в голову ближайшего преследователя. Тот, уклонившись, кровожадно улыбнулся. Я разозлилась.

— Гоблины вислоухие!

Нашаривая не глядя всякие предметы, я начала швырять их.

— Гуси лапчатые!

Официанты упорно не отступали.

— Индюки маринованные!

— Крысы банановые!

Под руку попалась миска с мукой, и её я тоже метнула. В воздухе повисло белое облако, парни закашлялись. Не теряя времени, я пригнулась и понеслась к двери.

Ресторанный зал почти пуст, занято лишь несколько столиков. Прячась за колоннами, я пробиралась к дальнему концу, где малиново поблескивали бархатные портьеры сцены. Успеть бы…

Кухонные двери распахнулись, выплескивая маты, дым и официантов. Я спряталась за шторой. Нисколько не пострадавшие, только все белые от муки, преследователи заметались по залу. Что характерно: тушить пожар они даже не пытались, всё их внимание сосредоточилось на мне.

На парней будто нашло затмение: опрокидывая столы и стулья, не обращая никакого внимания на обедающих, они методично обшаривали ресторан. Перестав дышать, я скукожилась в уголке, понимая, что обнаружение — только вопрос времени.

Пожар тем временем распространялся. Уже занялись ближние к дверям кухни портьеры, дымилась скатерть на перевернутом столике. Если огонь доберется до бара… Сначала испугавшись, в следующий момент я встрепенулась. А это идея! Повара, я надеюсь, давно покинули поле боя через заднюю дверь, немногие гости тоже разбежались, одновременно напуганные и воодушевленные возможностью не платить по счету…

Несколько раз глубоко вздохнув, я сорвалась с места. Перепрыгнула столик, увернулась от загребущих волосатых рук и в несколько прыжков долетела до бара. Девушка — барменша, недоуменно хлопавшая глазами, как кукла, при виде меня приоткрыла накрашенный ротик.

— Беги. — приказала я. Девчонка сделала шаг в зал. — Да не туда! — поймала я её руку. — На улицу беги, зови пожарных!

Схватила бутылку с чем-то золотистым и темным. Размахнувшись, метнула её… Недолет. Вторую ловко перехватил официант. Третья… Третья попала туда, куда нужно, но не загорелась. Холера!

Повернувшись, я пригляделась к этикеткам. Дым уже ел глаза, он стелился по залу длинными языками. Сквозь слезы я читала названия: шампанское "Сюрприз". Не подойдет, слишком мало градусов. Ямайский ром… не знаю, будет ли он гореть… О! Знакомые всё лица! "Герцог Алайский", собственной персоной. Этот точно запылает, как миленький.

Взяв тяжелую квадратную бутылку за горлышко, я вскочила на барную стойку. А затем, размахнувшись, как на картине "подвиг Александра Матросова", и закричав: — Врагу не сдается наш гордый "Варяг"! метнула её в зал.

Красиво кувыркаясь, бутылка пролетела через весь зал разбилась о колонну. По полу побежала волна синего пламени.

Оставался завершающий штрих. Схватив тяжелый стул за спинку и хорошенько раскрутив вокруг себя, я запустила его в окно. Стеклянный дождь зазвенел по мостовой, а получившее доступ к кислороду пламя взметнулось до лепного, с дорогими хрустальными люстрами, потолка.

Теперь — ходу. К черту осторожность, нужно найти Елену. После того, что что я здесь натворила, терять уже нечего: не повесят — так утопят.

За сценой было относительно тихо. Дым сюда еще не добрался, только еле заметный, и поэтому даже приятный, запах горящего дерева. Будто где-то недалеко пекли картошку на углях.

Вдоль стен громоздились какие-то сундуки, в проходе теснились вешалки на колесиках, с них свисало яркое тряпье. Дальше была гримерная. Распахнув дверь, я чуть не закричала: показалось, что вдоль громадного, во всю стену, зеркала, ко мне спиной сидят девушки. Но оказалось, это всего лишь парики на деревянных головах.

Мелькнула соблазнительная мысль. Напялить один из париков — вот этот, с черными, как смоль, длиннющими патлами, что-нибудь из театральных одежек и выскочить вместе со всеми на улицу. Руки чесались примерить — всегда мечтала о таких красивых волосах…

Нет. Свалить я всегда успею, а вот разобраться с Еленой другого шанса не будет.

Выбравшись из лабиринта пропахших дешевыми духами коридоров, я попала в административную часть. Очень похожую на наше агентство: голые крашенные стены, протертый до дыр линолеум и неистребимый запах бумаги и чернил. Тут о пожаре еще не знали. Ну ничего. Сейчас мы это исправим…

— Пожар! Горим!

Из дверей высунулось несколько лисьих мордочек.

— Беда! — я прибавила в голос паники. — Маги подожгли "Пеликан"!

Кровь, запах гари и закопченные волосы придавали словам правдоподобия. К тому же, на мне до сих пор был фартук поваренка.

Отовсюду, как тараканы, начали высовываться люди. Однако сколько народу у нее работает! Никогда бы не подумала.

В узком коридорчике образовалась давка. Толстая тетка, метнувшись в один из кабинетов, распахнула окно и с визгом сиганула наружу. Я выглянула: второй этаж. Внизу — мягкий газончик. Она даже коленки не ссадила…

Вокруг дома плотно стоял народ. Где-то вдалеке раздавался звон колокола — кто-то сподобился вызвать пожарных. От левого крыла, того где кухня, поднимался дым. Из окон вырывались языки пламени. Что характерно: внутрь, спасать имущество мадам Елены, никто не спешил. Даже на тех, кто прыгал из окон, не обращали особого внимания. Они вставали, отряхивались и спокойно вливались в толпу.

Я огорчилась. Какая-то учебная тревога получается. Никто не кричит, не мечется в панике, заламывая руки, вдоль горящих стен, не швыряется в окна роялями… Скучно.

Найдя глазами пишущую машинку, я примерилась, чтобы выбросить её в окно… И поставила на место. Испортить такую ценную вещь рука не поднялась. Вместо нее взяла тяжелую урну для бумаг, и, размахнувшись, швырнула в стекло. Снаружи наконец-то послышались крики. Тогда я вскочила на подоконник, и, взмахнув фартуком, заорала:

— Убивают! Люди добрые, не дайте помере-е-е-ть! А-а-а-а…

Сделав вид, что теряю сознание, я рухнула внутрь комнаты. Может, хоть это придаст событиям ажитации…

Распахивая все двери, что попадались на пути, и время от времени швыряясь в окна разными предметами, я двинулась вглубь здания. Людей больше не видела, все разбежались.

Лестница. Вверх и вниз. Кабинет Елены, помниться, наверху, под самой крышей. Внизу — подвал. Ванька предполагал, что там могут прятать золото. Если я его отыщу, если добуду доказательства… Я решительно затопала вниз по ступенькам.

— А ну, стоять. — ни разу не пришло в голову, что в подвале может быть охрана. Двое огромных, как призовые хряки, дядек. Такие же мордастые, с крошечными, утопленными в сало, глазками. — Чего здесь забыла? — я вовремя вспомнила про поварской фартук.

— Так пожар, дяденьки. Меня за вами отправили… Все уже эвакуировались. — Бабуля говорил, что длинные непонятные слова внушают больше почтения. — Одни вы остались. Мадам Елена лично приказали…

— Пожар, говоришь? — один из хряков недоверчиво принюхался. — Чегой-то я нихрена не чую…

— А вы повыше поднимитесь. Дым-то, он же легкий. Весь вверх утекает…

— Насчет Мадам это точно? — спросил второй. Руки с пистолетов они убрали.

— Ей-же-ей, дяденьки. Поваренок Федька на кухне сковороду с маслом опрокинул, да прямо на плиту. Полотенца занялись, потом на скатерти перекинулось. А там и на ресторан. Бар с напитками… Они как давай взрываться! Говорят, из спирта даже гранаты делают.

Правильно Ласточка говорила: если попадешься — ври правду. Она завсегда лучше работает.

Хряки переглянулись. Затем синхронно посмотрели на меня.

— Эта… А Мадам чо, и впрямь велела всем эвак… уходить?

— Ей-же-ей. — твердо сказала я. — Прям этими словами: Иди, говорит, и скажи моим самым верным сотрудникам, пусть спасаются… — я заткнулась, почувствовав, что переигрываю. — Тока скорее.

Наверху что-то, судя по звуку, взорвалось, а затем обрушилось. Стены легонько содрогнулись.

— Быстрее! — заголосила я. — А то всем капец придет…

Над лестницей еще раз грохнуло, и наконец-то показались клубы дыма.

— Уходим. — гаркнул первый и решительно направился к лестнице.

— А как же… — второй указал на дверь у себя за спиной. Первый махнул рукой. — Брось ты их.

Тот, который остался, вставил в замок ключ и повернул.

— Не настолько много нам платят, шоб такой грех на душу брать… — буркнул он, и с силой дернул толстую створу. — Выходите, бабоньки. Кончилась ваша смена.

Я была уверена, что за дверью, которую они охраняют, вожделенное Ванькино золото. Но, когда окованная стальными листами плита отошла, оказалось, что там большая светлая комната. Посередине — длинный стол. На столом, на высоких табуретах, сидят тетки в белых халатах и таких же чепчиках, и фасуют синий порошок. Вся комната густо пропахла корицей.

Услышав окрик, тетки повскакивали и недоуменно уставились на охранника.

— Пожар. — высунулась я из-за его локтя. — Горим!

Все молча ломанулись на выход. Про меня забыли…

Полсекунды ушло на то, чтобы совместить в уме составляющие: теток в халатах, синий порошок, запах корицы… Сбивали с толку незнакомые приборы. Незнакомые, да не совсем: круглые стеклянные блюдца, весы с маленькими блестящими гирьками, стеклянные же, с гнутыми длинными ручками, ложечки… Микроскоп.

Я знала, что первичная Пыльца — живая культура. Бабуля рассказывал историю открытия. Он говорил: хотели вывести болезнетворный грибок, для биологической войны. А получили наркотик… Точнее, Пыльца — это высушенные споры этого самого грибка. Леофилизат.

Здесь, в подвале под Пеликаном, были сотни килограмм Пыльцы. Запаянные в пластиковые пакеты, ссыпанные в большие прозрачные колбы, расфасованные в маленькие пакетики — на дальнем конце стола находился, я так понимаю, ручной пресс. Для пробы я нажала на рычаг. Из отверстия над столом выскочила крохотная голубая таблеточка…

Забыв обо всем, я смотрела на россыпи наркотика, пытаясь в уме подсчитать примерное его количество и стоимость. Вот бы сюда Лумумбу! Он бы быстро сообразил: этим количеством всю страну можно отравить, или только половину… Лаборатория в центре города! И никаких слухов, даже намека. Ничего. Хотя тетки явно местные, городские. Может, я с ними в одной очереди за хлебом стояла…

Сомнения, что это может быть Мадам Елена, отпали окончательно. А значит, и Бабулю могла она заколдовать, и теток припугнуть: превращу, мол, в крольчих, так и будете остаток жизни травку жевать да крольчат плодить…

Нос чесался от всепроникающего коричного запаха. Интересно, — мелькнула мысль, — а того, что носится в воздухе, хватит, чтобы заторчать? Тетки-то были в респираторах…

Сверху опять послышался грохот. Я вздрогнула: совсем забыла про пожар. Так потрясла меня мысль, что Пыльцу делают у нас, прямо в центре города.

По лестнице забухали тяжелые шаги. Я нырнула под стол. Наверное, это охранники — вспомнили о том, что меня здесь оставили…

— Маша! И здесь её нет…

— Ванька! — я бросилась к нему. — Ты как… Ты что тут делаешь?

— Это ты что тут делаешь? — подняв над полом, он хорошенько меня встряхнул. — Я тебе что сказал? Обсмотреть всё, и назад!

— Пожар начался случайно. — я дрыгала ногами, пытаясь освободиться от его хватки, но не тут-то было. — Меня раскусили почти сразу, принялись ловить, вот я и…

— Ты могла выпрыгнуть из окна! Я тебя видел: высунулась, покричала, и — упала назад. Представляешь, что я почувствовал?

— Поставь меня на пол. — я несильно пнула его по коленке. Ванька подчинился. — А теперь оглядись, дубина.

— Мать моя богородица!

Выпучив глаза, он ошалело забегал по комнате, всё время бормоча:

— А я ему говорил… Говорил я ему, а он и слышать не хотел… Импорт, импорт! А это местная лаба… Я знал! — и вдруг он сник. — Да только что толку-то теперь? Бвану-то не вернешь…

Бессильно упав на табурет, Ванька повесил голову.

— Ты был прав. Это всё Елена. — сказала я. Глаза защипало. — Мы должны об этом рассказать. Чтобы все узнали…

Глаза щипало всё сильнее. Я закашлялась. Затем огляделась и только сейчас заметила, что комната полна дыма. Он лез внутрь через решетку вентиляции в потолке. И еще: становилось всё жарче.

— Нужно выбираться, Вань. — я подергала его за руку. — Если загорится лестница, мы спечемся здесь, как гуси в духовке.

Он поднял голову. Огляделся еще раз, дотянулся до ближайшего пакета на столе и вспорол его ногтем. Набрав полную ладонь, задумчиво полюбовался, как порошок стекает на стол сквозь пальцы.

— Не беспокойся. — наконец сказал Ванька и посмотрел на меня. — Мы не сгорим. — и поднес ладонь ко рту…

— Нет! — я ударила его по руке. — Только не это.

— Ты с ума сошла? Я же маг. Я всё время это делаю.

— Не в этот раз. — я старалась подобрать слова. — Лумумба же говорил: нельзя часто…

— Сейчас — как раз можно. — он вновь потянул ладонь ко рту. — Я должен отомстить.

— Еще как нельзя! — пришлось повиснуть на его руке всей тяжестью. — Елене не обязательно быть магом, чтобы торговать Пыльцой. — я заговорила всё быстрее, на ходу додумывая мысль. — А если ты обдолбаешься и начнешь чудить, то этим только напомнишь, за что вас не любят… Это настроит против тебя всех…

— Они и так уже настроены.

— Но можно попробовать договориться! Рассказать про лабу, показать — пусть сами всё увидят… Привести Штыка, других людей… Пусть её поймают они, а не ты.

Ванька упрямо мотнул головой.

— Лумумбу не вернуть, но можно спасти город. Этого же хотел твой учитель?

Он поднял голову и посмотрел на меня чистыми, еще не окрашенными Пыльцой глазами.

— Эти люди жаждут повесить тебя на городской площади. — сказал он. — Ты уверена, что стоит их спасать? Может, лучше предоставить их самим себе? Пускай жрут друг друга…

— Нет, не пускай! — закричала я. — Дыма стало столько, что я почти не видела Ванькиного лица. — Бабуле тоже говорили: зачем спасать зверенышей? Рано или поздно они перегрызут тебе глотку… Но он никого не слушал. И ходил по помойкам. Лазал по затопленным подвалам. Бродил по насквозь пропахшим магией лесам. Я бы подохла, как крыса, в том подвале, если б он меня не вытащил. И Ласточка, и все остальные… Ему никогда не было всё равно, а значит, и мне не будет.

— Лумумбе тоже никогда не было всё равно. — сказал он. Глаза у него покраснели и слезились от дыма.

— Тогда давай выбираться, мать твою богородицу! Бери ноги в руки…

Он едва поймал меня за лямки фартука.

— Не так быстро. — поднявшись, Ванька огляделся уже совсем осмысленно. — Ты понимаешь, там наверху — чистое пекло? Чувствуешь, как жарко?

— И что?

Я боялась, что он вновь потянется к Пыльце.

— Что, что? Прибегнем к логике…

Он бросил на пол несколько халатов. Затем взял бутыль с водой и хорошенько их полил. Остатки выплеснул себе на голову и взялся за вторую бутылку. Вылил её всю на меня. Я не сопротивлялась.

Накинув халаты на головы, мы ступили на лестницу. По деревянным перилам стекали ручейки пламени, бетон ступеней был горячим — это чувствовалось даже сквозь подошвы берцев. Обняв меня, Ванька перекрестился.

— Ну… Как говорил отец Дуршлаг, не подведи, Великий Повар, Владыка всея белыя, красныя и шпинатныя пасты…

Глава 23

Иван

Сильнее, чем за себя, я боялся за Машу. Такая маленькая — всё время боялся случайно её зашибить. Но в девчонке бушевал истинно бойцовский дух, этого не отнять.

Выбравшись из подвала, мы оказались на распутье. Лестница наверх или коридор? За коридором, как я помнил, анфилада хозяйственных помещений, в любом из них можно распахнуть окно и — проблема решена. Другое дело лестница. Ведет через все этажи, но неизвестно, в каком она состоянии. Возможно, некоторые пролёты уже обрушились.

И тут мы услышали до боли знакомый голос:

— Ребята! Наконец-то я вас нашел! — перед ступеньками лестницы, как ни в чем не бывало, стоял Лумумба.

— Бвана? — неуверенно спросил я. Глаза слезились, в голове был туман. В первый миг показалось, что учитель — это галлюцинация, что я успел надышаться угарным газом… Даже контуры его фигуры дрожали.

— Некогда разговаривать! — крикнул он и сделал шаг к коридору. — Выше только огонь, но здесь еще можно выбраться. За мной!

Маша рванула за темной фигурой, исчезающей в дыму, я еле успел её поймать.

— Погодь.

— Ты что, с ума сошел? Не рад, что он жив? — глаза у нее были красные, как у кролика.

Я осторожно заглянул в узкий проем, и тут же отпрыгнул. Коридор превратился в пылающую трубу — горел даже потолок.

— Нет. Что-то здесь не так… Лумумба прекрасно владеет заклинанием холода. Он бы в два счета потушил огонь.

Выглядел-то он как наставник, точь в точь. Бакенбарды, белоснежная рубашка, вышитый павлинами жилет… Откуда, на хрен, белая рубашка в этом чаду? Воротник ничем не должен отличаться от его черной кожи.

Я подтолкнул Машу к лестнице.

— Может обрушиться в любой момент. — предупредила она. — Я-то легкая, а вот ты…

— Значит, пойдешь впереди. Если я провалюсь — даже не оглядывайся. Выбирайся сама.

— Ага, щас. Шнурки только поглажу… — она применила свой фирменный взгляд. — Если я провалюсь — ты меня вытащишь.

Без дальнейших разговоров она крепко ухватила мою руку и поставила ногу на ступеньку.

— Ну… Раз, два, три. Побежали!

Под моим весом ступеньки жалобно стонали и трескались. От них поднимались тучи искр. В какой-то миг, почувствовав, что вот сейчас всё и обрушится, я подхватил Машу под мышку и прыгнул. Целый пролет позади нас канул в огненное озеро.

Дальше был какой-то ад. Прикрывая рукавом глаза, я метался по коридорам, отскакивая и уворачиваясь от рушащихся балок, кусков горящей дранки и клубов раскаленного удушающего дыма. В голове мутилось.

— Главное, не потерять Машу. — билась одна-единственная мысль. — Главное, не разжать рук, что бы ни произошло…

С потолка упало что-то черное, обугленное, я пригнулся, подставив спину. Почувствовал, как куртка начинает тлеть, встряхнулся и побежал дальше. Ничего, шкура не казенная. Зарастет.

— Сюда! — послышался слабый крик.

У закрытого, чудом уцелевшего окна, лежал мужик с белым хвостиком на затылке. У нас в Москве такой называли "бойцовой рыбкой". Он был в проклепанной черной кожаной куртке и таких же штанах. Щеку его пересекал старый, стянувший кожу, шрам. Взмахом руки привлекая внимание, мужик приподнялся и указал на окно.

— Нужно выбить стекло и выпрыгнуть. — прокаркал он сквозь дым.

Маша, извиваясь, освободилась от моей хватки и сделала шажок к мужику.

— Бабуля? — она, кажется, почти не удивилась. — Ты вернулся? Ты…

— Некогда! Нужно выбить стекло и прыгать. Здесь невысоко.

Я уже поднял тяжелое кресло, собираясь метнуть его в раму, но Маша повисла на руке.

— Обратная тяга, Ваня, обратная тяга! — как сумасшедшая, закричала она.

Я опустил руки. Свобода была так близко: там, за закопченным стеклом, виднелось небо с редкими облачками и ветви зеленого дерева…

— Ты не Бабуля. — сказала Маша, повернувшись к мужчине. — Он бы никогда не допустил такой глупости, даже если б смог вернуться из Нави. Ты Елена. Это ты претворялась Лумумбой, Ванька прав. Ты — Баба Яга.

Мужик ощерился и начал меняться. Лицо удлинилось, уши поднялись к макушке, сквозь кожу проступила отливающая металлом чешуя. В глазах заплясали синие молнии.

— Ты мне не веришь. — прохрипел Зверь. — Я пришел спасти тебя. Я. Пришел. За тобой!

Руки его стали лапами, по полу чиркнули огромные когти. Оттолкнувшись, Зверь прыгнул.

Не помню, как схватил Машу в охапку и рванул из комнаты. Выход нашелся только один: пожарная лестница в узком бетонном простенке. Она была железная и горячая, вверх по простенку, как по печной трубе, шуровал плотный поток жара. Слыша за спиной скрежет когтей и шумное дыхание, я карабкался по раскаленным перекладинам, не обращая внимания на волдыри на ладонях. Маша болталась на плече, как тряпичная кукла. Она потеряла сознание.

Выбравшись на крышу, наконец-то вздохнул полной грудью. Раскаленный, пахнущий гарью, но почти без дыма. Дальний конец "Пеликана" уже просел, крыша там провалилась, и на фоне ночного неба языки пламени смотрелись особенно красиво.

Где-то в дыму лестничной шахты ворочался Зверь — всё еще слышалось его хриплое дыхание. Не теряя больше времени, я рванул к краю. С разбегу вскочил на поребрик… Слишком высоко. Даже до деревьев, которые могли бы смягчить удар. Эх, жалко не пришло в голову прихватить хотя бы горсточки пыльцы…

За спиной раздалось негромкое рычание, и я отошел от края крыши. Зверь, точнее, Елена в его обличье, всё-таки сумела выбраться из шахты вслед за нами, и теперь готовилась к драке. Глубоко утопленные глаза испускали синий кварцевый свет, с оскаленных зубов капала слюна.

Осторожно положив так и не пришедшую в сознание Машу на теплый гудрон, я пригнулся и выставил руки.

— Уйди от костей моих, уйди от волос моих, уйди от сердца моего… — ведьма утробно зарычала.

Сжалось сердце. Вспомнилось, как то же самое говорил Лумумба, защищая меня. Теперь моя очередь…

Прыгнув, она целила передними лапами мне в грудь, стараясь повалить и добраться до горла, как это делают обученные собаки. Подставив плечо и ощутив мгновенную боль, когда зубы впились в плоть, я сделал подсечку. Обхватил её поперек ребер и мы покатились.

Ведьма норовила вцепиться в горло, но я давил и давил, слушая, как трещат кости. А потом вдруг почувствовал, что тело её меняется. Оно становилось мягче, тоньше, податливее…

Миг — и это уже не волосатая зверюга, а голая женщина. Она посмотрела мне в глаза и улыбнулась. Черные волосы разметались по плечам, пухлые губы сложились, как для поцелуя. Даже через куртку чувствовалась мягкая упругость больших грудей. Согнув ногу, она поерзала и прижалась теснее.

— Неужели ты хочешь меня убить? — спросила томно, с придыханием. Волоски на шее встали дыбом.

— Елена…

— Да. — она поощрительно улыбнулась, сощурив синие глаза и взмахнув ресницами. — Я могу подарить тебе неземное блаженство. Могу сделать тебя счастливым.

Я почти поддался. Даже ослабил хватку, собираясь отпустить её руки. В глазах ведьмы мелькнул торжествующий огонек, а улыбка сделалась хищным оскалом. Слишком рано. Слишком рано она начала радоваться. Это меня и спасло…

Перехватив поудобнее, я сдавил её запястья так, что хрустнули косточки. Когти, кинжально-острые, готовые впиться мне в шею, втянулись, оставив кровавые бороздки на её же ладони.

Ведьма плюнула мне в лицо.

— Сука.

— Идиот.

Она вновь начала превращаться, теперь в подобие летучей мыши, с кожистыми крыльями и игольными зубами.

— Ты еще не понял, с кем связался. Я уничтожу тебя. Я уничтожу всех, кто встанет на моем пути… — голос её становился всё менее разборчивым, превращаясь в злобное шипение.

— Так же, как ты уничтожила Кукиша? — я старался поймать её руки-крылья и заломить их за спину. — Так же, как разобралась с Цаппелем и Живчиком?

— Они были никем, пешками, они только путались под ногами…

— А Лумумба? — ярость придавала сил. Мало просто её убить. Нужно предъявить её городу, чтобы снять обвинения с себя и Маши. И с учителя.

Елена отбивалась, пытаясь выскользнуть из-под меня, и, шипя, била крыльями по спине. Но я только крепче прижимал её к крыше, навалившись всей тяжестью.

Она могла стукнуть меня коленом по яйцам. Могла попытаться вцепиться в горло. Но Елена слишком полагалась на магию. Теперь, когда тайна была раскрыта, она больше не сдерживалась. Завеса так и хлопала, то открывая, то скрывая Навь, и ведьма черпала оттуда полными горстями, но не могла толком ничего сделать — я сковал её по рукам и ногам. И не позволял себе ослабить хватку ни на мгновение. Оставалось ждать: кто из нас устанет первым…

— Твой учитель оказался глупцом. — вдруг к ней вернулись грудной бархатный голос и чарующая улыбка. — Таким же, как и остальные мужчины. Ты — не такой. Ты смог меня победить.

— Что ты с ним сделала?

— Не я. — вернувшись в человеческий облик, она слегка пожала плечами, от чего всё её тело соблазнительно всколыхнулось. — Мой помощник. У хозяина свалок полно разных диковин…

Её кожа была настолько чистой, почти прозрачной, ресницы такими черными и длинными, а глаза… Её глаза…

— Говори. Что вы с ним сделали?

— Ростопчий подсунул ему наркотик. — увидев мой недоуменный взгляд, она пояснила: настоящий наркотик, героин. Дитя распыления, ты даже не знаешь, что это такое.

— А вот и знаю. Мы в Академии проходили… — удерживать её становилось всё труднее. Тело ведьмы увеличивалось в размерах. Теперь её запястья едва умещались в моей руке…

— Прилежный ученик. Отличник, наверное. — она чувственно облизнула губы. — Именно такие легче всего переходят на темную сторону… Твой наставник действительно сошел с ума. Героин помноженный на Пыльцу. Он почувствовал себя богом. Но, вот ирония судьбы: богом бессильным. Героин напрочь отсекает возможность творить. Пользоваться силой Нави.

— Ты его подставила. Лумумба не поджигал гостиницу…

— Ну конечно он её поджег! И даже не заметил… Не забывай: он чувствовал себя богом. — она вновь пожала плечами, и мои руки соскользнули с её запястий.

Елена стала огромной, просто великаншей. Спокойно сев, она стряхнула меня с себя, как назойливого щенка.

— Хочешь стать таким? — она вновь повела плечами. Ростом женщина достигала уже трех метров. — Я могу научить тебя…

— Покорнейше благодарю, но нет. Думаю, бюст мне не пойдет. Фигура не та.

Я тоже встал и отряхнулся, нашел взглядом Машу. Она пришла в себя, и теперь сидела, уставившись на Елену.

— Дурачок. Пытаешься меня задеть… А ведь я еще тогда, в первую нашу встречу увидела, насколько ты превосходишь своего наставника. Идем со мной. Хочешь, сделаю тебя звездой первой величины? Нам будут поклоняться целые народы…

— Не люблю звездить. — я сплюнул под ноги. Жест задумывался, как оскорбительный, но слюны не было.

— Щенок. Ты пожалеешь. Но сначала я разделаюсь с твоей маленькой подружкой…

Пока мы предавались беседе, Маша почти добралась до Елены. Не знаю, какой вред она собиралась причинить гигантской голой бабе, но та её опередила. Протянув длинную, как оглобля, руку, она схватила Машу за шею и подтянула к краю.

— Сейчас я её отпущу, и ты сможешь полюбоваться, как девчонка размозжит себе голову.

— Тогда я убью тебя. Чего бы это мне не стоило, я убью тебя, Елена.

Она только рассмеялась. А затем вскочила на поребрик, окружающий крышу. Посмотрела вниз…

— Как мне надоел этот городишко. — Маша болталась у нее в руке, как тряпичная кукла. — Мелкие людишки, пустые заботы. Как набить пузо, да наплодить таких же недоумков. Серые, никчемные… Ненавижу.

Она вновь начала меняться.

Стала еще крупнее, шея удлинилась, голова вытянулась и сузилась. Руки превратились в крылья. Они всё росли, перепонки распрямлялись, и наконец распахнулись. На краю крыши замерла громадная зеленая драконица. Повернув изящную голову, она стрельнула змеиным языком. Затем отшвырнула Машу.

— Не могу заставить себя убить девчонку. — голос оставался прежним, бархатным. — Как-никак, нас связывает давняя дружба…

— Ты правда любила Бабулю? — крикнула Маша, поднявшись на ноги. Если не считать кровавых отметин на шее, она нисколько не пострадала.

Драконица наклонила голову, и её золотые глаза оказались вровень с нашими.

— Правда. Я и сейчас люблю его.

— Бабуля ненавидит магов. — сказала Маша очень тихо, но ведьма услышала.

— В этом-то всё и дело. — в золотых глазах полыхнули синие молнии. — В этом, демоны меня побери, всё и дело… Однажды я решилась, и показала ему, как прекрасна Навь, но он отверг мой дар. И теперь обречен жить там один. Без меня.

Взмахнув крыльями, она взмыла в темное небо.

В следующий миг шею драконицы захлестнула веревка. Тварь протяжно закричала, а рядом послышался знакомый голос:

— Захлопни варежку, стажер, и помоги её тащить. У меня уже руки онемели.

Я послушно закрыл рот и схватился за канат. Ладони обожгло, но это только придало бодрости.

— Базиль! — Маша прыгнула к нему и обхватила руками. — Я знала, я чувствовала…

— Чертовски приятно, мадемуазель, но играть в обнимашки будем позже. Нужно поймать эту птичку.

Наматывая на кулак всё новые витки веревки, я медленно но верно волок драконицу обратно на крышу. В душе установились мир и покой. Лумумба вернулся, а значит, теперь всё будет хорошо…

В следующий миг меня толкнула могучая рука, а мимо пролетел гигантский язык пламени.

— Не спать, падаван. Нас ожидает последняя часть Марлезонского балета…

Ведьма не собиралась сдаваться и рвалась в небо, плюясь огнем, как психованная шутиха.

— Подсекай её, подсекай! — руководил Лумумба. — А теперь тяни…

Кожа на ладонях уже была сорвана до мяса.

— Может, вы хоть как-то примете участие? — прошипел я сквозь зубы. — Это ж не щука, в конце концов…

— Тебе лишь бы жаловаться, падаван. Совсем от рук отбился без моего чуткого руководства.

— Сами виноваты. Не надо было наводить тень на плетень… Я может, все глаза себе выплакал, а вы — как чертик из табакерки. Чуть до инфаркта не довели, честное слово. Могли бы и раньше появиться. До того, как ваши верные ученики обгорели, как головешки.

— Да и совсем не обгорели. Так, припеклись чуток. До меня еще далеко… — Лумумба сверкнул своей фирменной улыбкой. Пламя на крыше он, кстати, потушил. — Ты веревку-то не отпускай. — напомнил драгоценный учитель. — А то превращу в птеродактиля, и полетишь её ловить.

— А вам бы всё стращать сиротинушку. — пыхтя, я, наконец, намотал конец веревки на железную трубу, торчащую из крыши. — Вот, пожалуйте, никуда она теперь не денется.

Прищурившись, наставник наблюдал за ведьмой. Та, прямо в воздухе, начала трансформацию. Крылья усохли, шея истончилась и выскользнула из петли.

— Ловите её, дядя Базиль! — закричала Маша. — Уйдет…

— Не уйдет.

Вопреки угрозам превратить меня, Лумумба изменился сам. Нос его вытянулся клювом, из спины, прямо сквозь рубашку, проросли черные перья. Раскинув руки-крылья, он подмигнул нам, а потом сиганул на спину ведьме. Так, вдвоем, они и канули в бездну.

Мы с Машей одновременно подбежали к краю. Редкие газовые фонари нисколько не развеивали тьму на площади, ставшую еще более густой на фоне пожара. И там, в этой тьме, ворочалось что-то громадное, плотное, постоянно меняющее форму. Проскакивали синие молнии.

— Так мы ничего не увидим. — сказала Маша. — Нужно как-то спуститься.

— Прыгать слишком высоко. — я не мог оторвать взгляда от клубка тел. — Разобьемся.

— А здесь поджаримся.

Я оглянулся. Огонь, потушенный Лумумбой, разгорался опять. Местами крыша провалилась, и сквозь дыры вырывались языки пламени.

Пройдясь вдоль края, я обнаружил внизу балкон, на который можно было спрыгнуть, и позвал Машу.

— Что-то ты не очень рад тому, что Лумумба воскрес, а? — спросила она, ловко приземлившись за ограждением. Под моим же весом балкон жалобно затрещал, и я поспешил перелезть на водосточный желоб, обхватив его руками и ногами.

— Ты не понимаешь. — стена была горячей, как в хорошо натопленной бане. — Ты не знаешь, что я чувствовал, когда думал, что он погиб…

Маша, выждав, пока освободится место, тоже перелезла на трубу.

— Я-то как раз понимаю. Не хуже тебя, между прочим. Представь, каково мне было, когда Зверь появился прямо здесь, в Пеликане? — я, кряхтя, перебрался на подоконник, за которым не было огня. Помог Маше. — Чурбан вислоухий. — буркнула она. — Только о себе и думаешь.

Подоконник был широкий, и мы остановились, переводя дух.

— Сама чурбан. Никакого сочувствия от тебя… Кажется, здесь можно перелезть на дерево. Оно, по крайней мере, не горит.

Подтянув к себе толстую ветку, я подсадил на нее Машу.

— Понимаешь, я теперь никогда не смогу доверять ему безоглядно. — уцепившись руками за ту же ветку, попытался подтянуться. Маша, ухватив меня за шиворот, помогала.

— Наконец-то слышу слова не мальчика, но мужа. А то были опасения, на всю жизнь инфантилом останешься, — сказала она, когда я уселся рядом на ветке.

— Я не инфантил.

— А тогда не ной, как маленький.

— А я и не ною, а делюсь переживаниями.

Никак не могу понять: это ветка качается на ветру, или у меня голова кружится?

— Очень тронута. Теперь захлопни пасть и давай руку. А то свалишься, как мешок с дерьмом.

— Злая ты.

— Не мы такие, жизнь такая.

Обдираясь о жесткую кору, перемазавшись в смоле, мы спустились на землю и припустили к месту битвы.

Вокруг площади стеной стоял народ. Задние ряды упрямо вытягивали головы, мальчишки гроздьями облепили фонарные столбы и деревья. Любая возвышенность пользовалась огромным спросом — никто не хотел упустить хотя бы мгновения из эпической битвы Бабы Яги с Лумумбой. Точнее, это мы с Машей знали, что там происходит на самом деле. Остальным, кому не посчастливилось присутствовать на горящей крыше, оставалось только гадать. Версии выдвигались различные.

— У ей там, в подвале, зверинец был. — вещал со знанием дела старичок в теплом меховом жилете и косоворотке. — Бестиарий, по научному. Для опытов. А как пожар начался, бестии и вырвались. Теперь территорию делят.

— Да не, какие бестии? — возражал деду мужик с черной окладистой бородой. — Ты чот, дед Илюша, путаешь. Морок это. Приблудный маг наколдовал, шоб народ пужать.

— Морок, гришь? — щурилась рядом тетка в цветастом платке. — Дак иди, сунь руку в евонну пасть. Поглядим, какой это морок…

Мы, работая локтями, продвигались к центру площади.

— Почему они не разбегаются? — спросил я. — Это может быть опасно.

— Надоело. — Маша застряла меж двух толстых теток, пришлось ей помочь. — Устал народ бояться. Чувствуют, что дело к развязке, и хотят всё своими глазами увидеть.

— Сдается мне, на нашу казнь с не меньшим любопытством смотрели бы.

— Тише ты, дубина. Радуйся, что нас пока никто не узнал…

И то верно. Что-то я слишком быстро успокоился. Как увидел, что драгоценный учитель жив-живехонек, так и расслабил булки. А рано. Он ведь может и не победить…

— Ты дракона в небе видал? — спросили прямо над ухом. — Вон та зеленая бестия — дракон и есть. — голос вещал не мне, а кому-то другому. — Если он того черного гада победит — мэром станет.

— Совсем, баклан, с глузду двинулся? Как это: дракона — в мэры? Еще скажи, в президенты.

— А чё? Ты представь, кум: тут тебе и воздушные силы, и артиллерия в одном флаконе. Да с таким мэром мы и Берлин по новой завоюем, и Рейхстаг возьмем!

— А жрет он сколько, ты думал? На одних коровах разоримся.

— По честному, драконам не коровы нужны, а телочки молоденькие. — кто-то глумливо заржал. — Если вы понимаете, о чем я…

Оставив спорщиков позади, мы наконец протолкались в первый ряд. Несколько секунд я пристально всматривался в противников, стараясь разобрать, кто из них кто. Света было мало. Только от горящего Пеликана. Да еще некоторые предприимчивые граждане, наломав веток и поджегши от пожара, размахивали ими вместо факелов.

По тому, как всё медленнее менялись обличья, я понял, что силы противников на исходе. Вот Лумумба, приняв облик могучего одноглазого дэва, руками, подобными стволам деревьев, обхватил толстое тело гигантского змея Шеши. Шеша в это время обвивал желтыми кольцами колонноподобные ноги и туловище дэва, всё больше сжимая хватку.

Учитель, вытянувшись ввысь, принял вид черного удава. Распахнул пасть и стал заглатывать желтого змея, начиная с хвоста. Желтый в ответ попытался укусить его за хвост — тот пронесся в каком-то метре от края толпы, вызвав волну вздохов, — да промахнулся.

Лумумба всё время пытался вернуться к антропоцентричной форме, а Елена ни в какую не желала этого делать. Она становилась пантерой, змеей, бабочкой, змеей, мантикорой, змеей — похоже, генотип рептилии был у нее в крови.

Наконец — молнии становились всё короче и ярче, а огненные шары — меньше и тусклее, Елена сдалась.

Неожиданно отскочив, она приняла вид обнаженной прекрасной женщины. Толпа восторженно взвыла, а я усмехнулся: плавали мол, знаем.

Женщина улыбнулась, и как Афродита, возникшая из пены морской, протянула руки к толпе.

— Неужели вы позволите убить беззащитную женщину? — нисколько не стесняясь наготы, спросила она. В голосе, бездонном, как звездное небо, таилось обещание сказочного блаженства любому, кто этого захочет.

— Нет! Не позволим! — из толпы то и дело вздергивались бородатые головы.

Лумумба, приняв свой естественный облик, устало вытирал трудовой пот белоснежным платочком.

— Гнать черножопого!

— Повесить!

К учителю стали подкрадываться какие-то темные личности, а я взял низкий старт…

И тут раздался пронзительный женский крик:

— Шлюха! Гляньте, бабоньки, на бесстыдницу!

К нему присоединились другие:

— Хоть бы буфера прикрыла, визгопряха.

— А ты куда зыриш, блудоумок? — послышалась звонкая оплеуха. — Голых баб никогда не видал? Дак я тебе щас так покажу, на всю жисть запомнишь!

— Куда милиция смотрит? Дети вокруг, а тут баба голая без привязи шастает!

Я успокоился. Если мужское население еще могло, отбросив здравый смысл, кинуться спасать ведьму, то женщины этого точно не допустят.

— Гляньте бабы, да это ж Ленка из борделя! И чо мы её сразу не признали?

— Эт потому, что тряпок на ей нету. Ряженая-то она — цаца-цацей, а без всего — так обычная шалава.

Отовсюду засвистели, заулюлюкали, на площадь, к ногам Елены, полетели огрызки яблок и прочий мусор.

— Ну всё. — рядом возникла Маша. — Магичка она или нет, а в нашем городе теперь ей житья не будет.

Народ, сменив градус, начал сжимать круг. Оно и понятно: известный враг — уже не такой страшный.

— Успокойтесь, граждане. — Лумумба, примирительно расставив руки, пытался сдержать толпу. — Преступницу необходимо передать в руки полиции.

— А ты чё, не приступник, что ли? — закричали рядом с учителем. В лоб ему попал огрызок, вокруг заржали.

— Вздернуть обоих! — подхватили в толпе. — Зря, что ли, виселицу строили?

— Вздер-нуть! Вздер-нуть!

В глазах Лумумбы заплясали синие всполохи. Прекрасно его понимаю: у самого была бы хоть капля магии, в пыль бы разнес этих зажравшихся бюргеров. Никто ведь даже не подумал, что учитель, рискуя жизнью, спасает их задницы. Хотя, если разобраться, их от самих себя спасать надо. Как там сказала Елена? Серые, скудоумные…

— Успокойся. — Машина ладонь была горячей и твердой. — Они не виноваты. Каждый в отдельности — хороший человек.

— Оттставить самосуд! — рявкнуло над головой. Да так, что с фонарей, как яблоки, посыпались мальчишки.

Толпу осветило электрическим светом. Народ стал расступаться, жмурясь и прикрывая глаза. Через пару минут установилась полная тишина.

Раздвигая толпу, как кит мелкую рыбешку, на площадь выехал броневик. Взревев двигателем и выбросив клуб черного дыма, он остановился рядом с Лумумбой. Из люка выбрался Штык.

— Ну надо же, едрён-бетон. Кто б сомневался… — Маша, прищурившись, смотрела на полицеймейстера, как кошка на воробья. — Ни одного культурного мероприятия без наших доблестных войск…

Спрыгнув на землю, Штык, прямой, как шомпол, двинулся к Елене. Та, кстати сказать, уже не сверкала голыми ляжками. Лумумба галантно укутал её в свой пиджак, оставшись в закопченной рубашке и шелковом, в незабудках, жилете.

— Милостивая государыня. — официально начал полицеймейстер. — Вы обвиняетесь в незаконном распространении Пыльцы, краже государственного золотого запаса и убийстве градоначальника Кнута Гамсуновича Цаппеля, мага Яна Живчика, а так же городского архивариуса Леонида Мартовича Кукиша.

Толпа в ужасе отхлынула.

— Вы не посмеете. — надменно бросила Елена, кутаясь в пиджак с чужого плеча так, будто это был норковый палантин. — У вас нет доказательств.

— Доказательств предостаточно. — громко сказал Штык, обращаясь, в-основном, к толпе. — Благодаря оперуполномоченному АББА, майору Базилю Мбвеле, любезно согласившемуся расследовать это сложное и запутанное дело, мы наконец раскрыли крупного наркодиллера, орудовавшего в нашей и сопредельных областях. — он выдержал театральную паузу и гаркнул: — Бабу Ягу!

Толпа ахнула. Я усмехнулся: полицейские всегда любили театральщину. Не то что мы, скромные работники невидимого фронта… — и икнул, почувствовав тычок острым локотком.

— Пробку вынь. — шепнула Маша, глядя в сторону.

— Чего?

— Пробку из задницы вынь, говорю. А то лопнешь. От важности.

— И ничего я не… — кровь бросилась к лицу. Ну почему она всё время меня курощает?

— Ой, да ладно, успокойся. Ты тоже молодец. — подняв ко мне лицо, она улыбнулась. Просто так, без всякого злого умысла. На покрытых веснушками щечках заиграли ямочки. — В конце концов, что Елена — и есть Баба Яга, ты же сам догадался. Я тобой горжусь. Нет, правда… Ты настоящий герой, Ванька.

— Одну минутку! — вперед вышел Лумумба. — Чтобы быть до конца точными, нужно прояснить несколько деталей. — Штык, держа наготове наручники, развернулся к учителю. — Я имею в виду личность преступницы. — Елена стояла, как Жанна Д'Арк перед монахами. Высоко подняв голову и сверкая прекрасными глазами. — Женщина, известная нам, как Мадам Елена, так же зовется Матерью Драконов.

Толпа негодующе взревела, Штык поднял руки в белых перчатках, и волна народного гнева улеглась. Я, признаться, тоже был удивлен. Мать Драконов мертва. Я сам видел огромную дыру у нее в груди.

— До того, как появиться в вашем городе, она успела наследить и в других местах. — продолжил Лумумба. — Все слышали слухи о сгоревших дотла городах. Некоторые из них — правда. — он скорбно поджал губы. — Настоящее её имя Салтыкова Дарья Николаевна. Мало на белом свете преступниц, которые могут соревноваться с нею в коварстве, изобретательности и жестокости. И в количестве трупов, оставляемых за собой без всякого сожаления. — он подошел к Елене. — И мало у кого внешность может столь точно соответствовать внутреннему содержанию… — он сделал пасс.

Движения рук были не нужны, просто они помогали сконцентрировать внимание публики на предмете. На самом деле Лумумба приоткрыл Завесу, позволяя всем увидеть краешек Нави.

В толпе раздались испуганные возгласы. Елена зашипела.

— Мама, это настоящая Баба Яга! — закричал испуганный детский голосок.

Она изменилась. Стала меньше ростом. На спине появился безобразный, переваливающийся на одну сторону, горб. Волосы потеряли блеск, и напоминали теперь пыльную паутину. Глаза на коричневом, как печеная луковица лице, ввалились и загорелись злобным исступленным светом. Нос провис почти до подбородка, изогнутого, как крючок.

— И впрямь, полюбуйтесь: чистая Баба Яга! — толпа вновь заулюлюкала, засвистела, захохотала диким, издевательским смехом.

Елена рывком сбросила пиджак, оставшись в своей безобразной, пугающей наготе. Подняла руки с растопыренными черными когтями — меж ладоней у нее вспыхнула огненная плеть. Взмахнув ею, она хлестнула по людям в первых рядах. Никто не успел среагировать. Ни Штык, ни Лумумба, ни я — всё случилось очень быстро. Плеть пронеслась в каком-то миллиметре от моего лица, у Маши затрещали искры в волосах. Люди испуганно закричали и отхлынули.

И тут грохнул выстрел. Елена, с огромной дырой в груди, упала.

— Тут и сказочке конец. — послышался знакомый голос и на площадь, к Лумумбе и Штыку, подошел Таракан. В руке его дымился знакомый "Носорог".

Эпилог

Иван

— Земля к земле, прах к праху, пыль к Пыли. — глядя на мертвую колдунью, Лумумба негромко цитировал кодекс погребения магов.

Она уже не казалась ни страшной, ни безобразной. Просто пожилая женщина с огромной дырой в груди. Черты лица разгладились, и в них угадывался отблеск былой красоты, которой так славилась Елена.

— Не могу поверить, что она такая старая. — сказала Маша, смахивая слезу.

— Многое предстоит узнать о Пыльце. Кто знает, может, нас всех ждет подобная участь. — задумчиво сказал наставник. — Что наша жизнь? Игра…

— Думаете, это магия состарила её раньше времени?

— По моим сведениям, мадам Салтыковой было не больше сорока. Так что… — он пожал плечами и отвернулся.

Таракан молча стоял рядом, опустив дымящийся ствол к земле.

— Зачем вы стреляли? — спросил у него Лумумба. — Мы ведь собирались её допросить…

— Да, господин Краснов. — подошел Штык. — Вовсе не обязательно было её убивать.

— Убивать нужно только отъявленных негодяев. — сказал Таракан, всё так же глядя на Бабу Ягу. Потом поднял взгляд на полицейского, и посмотрел ему прямо в глаза. — Но отъявленных — обязательно.

Народ потихоньку расходился. Несмотря на предыдущую браваду, многие понимали, что убийство — это уже слишком. Дети плакали. Думаю, эту сказку они запомнят надолго.

— Позвольте, а что теперь делать нам? — недовольно спросил Штык у Лумумбы. Пребывая в такой же растерянности, как и остальные, он неосознанно искал, на кого бы переложить ответственность.

— Тушить пожар, я полагаю. — нисколько не смутился наставник. — Хотя, думается, там мало что осталось. — он кивнул на догорающее казино. — Хорошо, что здание стояло отдельно, и огонь не успел распространиться. Ну и… — он присел и заботливо прикрыл полами пиджака тело женщины, — позаботьтесь о погребении.

— Я бы хотел знать… — начал Штык, но учитель остановил его взмахом руки.

— Всему своё время. Сейчас нас ждут в другом месте. — поднявшись, он подозвал взглядом меня и Машу.

— Но…

— Утром. — проходя мимо, Лумумба устало похлопал Штыка по плечу. — Приходите в Агентство, там всё узнаете. А сейчас… — он кивком указал на догорающие руины, на растерянные лица людей, — Город нуждается в вас, господин полицеймейстер.

Обняв за плечи меня и Машу, он поочередно чмокнул нас в щеки и с удовлетворением произнес:

— Как же я рад вас видеть, дорогие мои!

Так мы и зашагали по улице, обнявшись, а люди останавливались и провожали нас взглядами.

В Агентстве горели все лампы. Желтый керосиновый свет лился из незадернутых окон, ложась на брусчатку большими светлыми плитами.

— Странно. — встревожилась Маша. — Шаробайка, что-ли, вернулся?

— Лучше, я надеюсь. Гораздо лучше. — пообещал учитель.

В прихожей, на диванчике, сидел Таракан и флегматично читал какую-то книжку. Припомнилось, что он, о чем-то пошептавшись с Лумумбой, быстро ушел с площади. Я тогда решил, что наставник услал Таракана, чтобы его присутствие не возбуждало в людях нездоровых эмоций.

— Ну как? Всё получилось? — спросил учитель. Таракан только кивнул вглубь коридора, и вновь углубился в чтение.

Признаться, он меня немножко пугал. Всегда корректный, собранный, твердо знающий, на каком он свете. И всегда наготове. Не удивлюсь, если его книжка называется "Молот ведьм"…

Хлопнула дверь, и в темном коридоре раздались тяжелые шаги. Они приближались. Маша осторожно взяла меня за руку, и я был ей за это благодарен. В голове билась одна мысль: хватит. Хватит сюрпризов. Хватит волнений, убийств… хотя бы на сегодня. Пусть это будут хорошие новости.

Наконец на свет, щурясь и вытирая лысую голову полотенцем, вышел мужчина. Одет он был в белую, называемую в народе "алкоголичкой", майку и тренировочные штаны с красными лампасами. На ногах его были клетчатые тапочки со смешными помпонами. Майка не скрывала ни тяжелых покатых плеч, ни обширного живота. И в то же время чувствовалась в незнакомце огромная мощь. Звериная, я бы сказал, сила. Поднимавшийся от него пар, раскрасневшиеся лицо и шея, всё указывало на то, что мужчина только что принимал душ. Одна была в нем странность: ухо и область вокруг глаза были черными. Это выглядело, как родимое пятно, и отчего-то казалось очень знакомым…

— Ну, здравствуй, здравствуй, Василий М'бвелевич. — пророкотал мужчина густым, чуть взревывающим басом, на ходу протягивая руку Лумумбе. — Сколько лет, сколько зим…

— Взаимно, Мокий Парфеныч, взаимно.

Они встретились, как старые приятели. Да нет, что я говорю? Как друзья! Они пожимали руки, тискали друг друга в богатырских объятиях, гулко хлопая по спине, и даже пустили скупую мужскую слезу…

Я покосился на Машу. Может, хоть она понимает, что здесь происходит? Почувствовав мой взгляд, она покосилась в ответ и еле заметно пожала плечами.

Спрашивать, что происходит, у Таракана я не стал. Пусть читает свой "Молот"…

— Это вы меня спасли. — вдруг, совершенно неожиданно, заявила Маша. Мужчины перестали хлопать друг друга по спинам. — Там, в тумане, за школой…

— Добре, яка ж глазаста дивчина. — обрадовался незнакомец. — Узнала таки. — и повернулся к Лумумбе. — А я всё гадал: допетрят, или нет?

— Вы тот пес! — наконец-то дошло и до меня. — Я вас у гостиницы видел. И у Пеликана. И еще много где. Вы… оборотень?

— Тут, ребята, всё гораздо сложнее. — сказал наставник. — Давайте присядем.

На этих словах поднялся Таракан и распахнул двустворчатые двери, за которыми угадывался то-ли конференц-зал, то ли зал заседаний. Длинный стол покрывала чистая, с петухами, скатерть. На ней исходил паром самовар. Были тут и огромная миска с пряниками, и блюдо с баранками, а так же вазочки с несколькими видами варенья и меда.

Чай был облепиховый. Такой душистый, что дух захватывало.

— Я всё поняла. — сказала Маша, осторожно дуя на горячую поверхность. — Вы — бывший начальник Агентства, Железняк. Вас мадам Елена заколдовала.

Тот согласно опустил всё лицо в блюдце с чаем, и шумно, высунув язык, стал пить.

— Именно так. — подтвердил вместо него Лумумба. — Пять долгих лет Мокий Парфеныч не расставался с обликом пса, являясь добрым хранителем города и его окрестностей. Именно он спугнул Елену, когда она пыталась превратить Кукиша…

— Но не успел, к сожалению. — вздохнул начальник АББА. — И вас предупредить тоже не смог. — плечи его поникли.

— Зато успел спасти мне жизнь. — заявил наставник, обращаясь к нам. — Именно Мокий вытащил мою бездыханную тушку из-под развалин горящей гостиницы после отравления героином. Еще один факт в копилку исследований Пыльцы: в синергии с обычными наркотиками она сводит с ума. — он посмотрел на нас почти виновато. — Я действительно потерял разум, ребята. И если б не Мокий Парфеныч…

— В самый последний момент успел. — не стал чиниться тот. — Еще бы чуть-чуть, и завалило б моего бывшего ученика.

— Ученика? — встрепенулся я. Нечасто удается узнать что-то о прошлом наставника.

— Вместе с товарищем Седым, товарищ Железнов сколачивал наше Агентство. — пояснил Лумумба. — Я тогда был совсем еще зеленым студентом. Значит, вот куда вас занесло. — продолжил он задумчиво. — А я-то гадал…

— Устал. Хотелось покоя. Вот товарищ Седой и предложил. Езжай, говорит, Мотя, на родину. Заодно и приглядишь.

— Вот и отдохнули… — протянул Таракан. Сидел он рядом с Лумумбой, и флегматично прихлебывал остывший чай.

— Поначалу всё гарно было. — кивнул Железняк. — Тишь да гладь. А потом стали люди пропадать. Глядишь — один на работу не вышел, другая за ребенком в детсад не пришла… Оказалось — Запыление, чтоб его. Мало мы в Москве с этой заразой боролись, теперь — здесь. Ты уж прости, Василий Мбелевич, не в обиду тебе будет сказано.

— Чего уж. — согласился Лумумба. — Бесконтрольное употребление Пыльцы иначе, как заразой, трудно назвать.

— Ну, начал я копать. — продолжил начальник агентства. — Не торопясь, чтобы не спугнуть. Птичка по зернышку клюёт, так и я. Собрал досье, выявил дилера, поставщиков… А сообщить куда следует — не успел.

— Но почему она вас не убила? — спросила тихонько Маша.

— Чувство юмора у бабы такое. — вздохнул тот. — Будешь, говорит, всё видеть, да только сделать ничего не сможешь.

— Но Мокий Парфеныч — не той закалки Железняк, чтоб его смена облика могла переломить. — сказал Лумумба, откидываясь на стуле.

— Чего я только не насмотрелся. — кивнул начальник управления. — Пес-то везде пройдет, не то, что человек. С него и спросу никакого.

— Два года назад, я только в Агентство пришла. — сказала Маша. — Это вы нас о засаде предупредили. Если б не залаяли, нас всех бы в Хливкой Мороси растворило. И тот ребенок в болоте. И…

— Всякое бывало. — прервал её Мокий Парфеныч, и шумно куснул под мышкой. — Чего теперь вспоминать. Кукиша вот не уберег… Он ведь, можно сказать, по моей вине помер. Я его подталкивал: доказательства находил и ему подсовывал. Как монету с сережкой…

— Ох уж мне эта сережка. — фыркнул Лумумба, доставая из жилетного кармана украшение. Взял двумя пальцами за дужку, посмотрел сквозь камень на свет… — Еще в средние века алхимики использовали аметист, чтобы распознавать иллюзии. Камень чистой воды, оправленный подходящим образом, является природным фильтром для магических ухищрений. Подумать только! Разгадка была у нас под носом уже в первый день. — он посмотрел на меня. — Стоило вспомнить о свойствах аметиста, и применить его к окружающим людям…

— Мы бы сразу поняли, что мадам Елена — колдунья. — кивнул я.

— Но… как же Мать Драконов? — спросила Маша. — На площади вы сказали, что она — и есть…

— Та, кого вы убили в лесу, ученицей была. — пояснил начальник Агентства.

— И всегда их двое: учитель и его ученик. — процитировал учебник Лумумба. — Наша школа, Московская… Жаль, что я сам не догадался, откуда взялась эта Мадам Елена.

— Она сильно изменилась. — сказал Железняк. — Не вини себя. Я вот тоже не сразу допетрил… Великая мастерица была обличья менять. А когда-то ведь учились вы с ней, Василий Мбелевич.

— Даша Салтыкова… — кивнул тот. — С женой моей большими подружками были. А я её не узнал. Ни сном, понимаешь, ни духом…

— Как она докатилась до такой жизни? — спросила Маша. — Торговля Пыльцой, бордель…

— А это уже другая история. — улыбнулся наставник. — Ей всегда хотелось большего. Когда грянуло Распыление, она решила, что это — её шанс. И первая приняла Пыльцу. А в Агентстве Даше быстро наскучило. Размаху нет, говорила. Всё ограничения, да запреты… И ушла. Куда — нам было недосуг.

— Но почему она так быстро состарилась?

— Магия — наука новая, учиться приходится на своих ошибках.

В дверь постучали. Маша вскинулась, но, когда увидела Штыка, сникла.

— Ты чего? — спросил я. Она только плечом дернула.

— Не помешаю? — полицеймейстер утратил прямую осанку, был вымазан в саже, на подбородке проступила седая щетина. — Я в участок приехал, гляжу, а у вас свет горит… — робко объяснил он, бросая короткие взгляды на Железняка.

Он здесь всего два года, вспомнил я. Так что они не знакомы…

После взаимных представлений, удивленных вздохов и ахов, Штыка усадили за стол и тоже налили чаю.

— Ну, теперь, когда все в сборе…

— Почти все. — упрямо сказала Маша.

— Почти все, — покладисто согласился Лумумба, — Наверное, стоит прояснить обстоятельства этого запутанного дела. — он повернулся к начальнику Агентства. — Я начну, Мокий Парфеныч, ты не против? — тот кивнул.

…Итак. Общими усилиями, собрав информацию из разных источников, удалось выяснить: Дарья Салтыкова действовала в вашем городе не сама. Есть у нее хозяин, можно не сомневаться. Её сюда послали осваивать новый рынок сбыта Пыльцы.

Взяв новое имя и изменив внешность, восемь лет назад она устроилась работать официанткой в небезызвестный "Зеленый Пеликан". Опущу подробности её восхождения к власти, скажу только: через два года она уже владела заведением и развернула обширную сеть торговли Пыльцой.

— Помогали ей Дуринян и Ростопчий. — добавил Железняк. — Старьевщики из Слободки к тому времени начали совершать долгие поездки, в поисках сохранившихся после Распыления приборов и инструментов.

— А развозил товар по клиентам Дуринян. — кивнул Штык. — Вместе со спиртным… Взятки таможне — старинный, уважаемый обычай. Особенно, когда предлагают хороший коньяк.

— Совершенно верно. — продолжил Лумумба. — И всё у нее было хорошо: Мокий Парфеныча она нейтрализовала, Цаппеля прикормила — после смерти Ядвиги тот оказался нищим, как церковная мышь, и охотно принимал подачки…

— А потом явились мы? — спросил я.

— Не совсем. — усмехнулся наставник. — дела у нее пошли наперекосяк несколько раньше, к счастью для нас. За крупную партию Пыльцы кто-то расплатился с мадам Еленой фальшивым золотом. — он достал из кармана монетку, и бросил её на стол. — Афера удалась, потому что, как я уже говорил, подделка очень хорошая. И Елена забила тревогу далеко не сразу…

— А когда приехал Ян Живчик. — добавил Железняк. — Он был её подельником на "той" стороне. Принимал прибыли и отпускал товар.

— Получив фальшивое золото, он прикатил требовать возмещения. — удовлетворенно сказал Штык. — И ей ничего не оставалось…

— Как провернуть старый трюк с Матерью Драконов. — кивнул Лумумба. — Сама она отлучиться из города, не вызывая подозрений, не могла, и послала ученицу. Всё это время она держала её при себе, под видом помощницы.

— Помню её. — кивнула Маша. Мы с Ласточкой её Мышью прозвали. Мерзкая сучка…

— Маша. — строго напомнил Лумумба. — Помнишь, что я тебе говорил?

— А чего? Сучка крашенная и есть. Всё тишком да бочком… А глаза завидущие так и бегают. Всё к Ласточке подкатывала…

— Так вот. — с нажимом прервал её учитель. — Устроив отвлекающий маневр в виде имперских штурмовиков где-то на границе области…

— Чтобы выманить из города охотников. — кивнул Штык.

— Она надеялась раскрутить на деньги так называемых "Отцов", иначе — своих подельников, Ростопчия и Дуриняна. Напрямую рассказать им о своих проблемах она не могла, сами понимаете.

— Но жадный Шаробайко, вместо того, чтобы идти к отцам, решил поживиться сам. — опять встряла Маша. — И предложил нам соблазнительный контракт.

— Хрон — мужик неплохой. — сказал Таракан. — Только слабый.

— На голову он ушибленный, а не слабый. — буркнула Маша. — Это ж надо придумать: сокровища Матери Драконов!

— Мы ж повелись. — пожал плечами тот. — Во всяком случае, вы с Обрезом. — Маша набрала полную грудь воздуха, чтобы достойно ответить, но Лумумба поднял руку.

— Сейчас речь не об этом. А о том, что с этого момента планы Бабы Яги пошли наперекосяк.

— Это она кидалась в нас файерболами на набережной. — сказал я. — И на кладбище: Чернава, помните?

— Как не помнить. — подмигнул мне Железняк. Еле прогнал, супостатицу… Еще чуть — и остались бы от добра молодца рожки да ножки…

Я смущенно замолчал. До сих пор не могу простить себе тот прокол.

— Мы явились в город, что уже заставило Елену насторожиться. — продолжил повествование Лумумба. — Затем убили её ученицу. Внаглую заявились к ней в ресторан и увидели Живчика, который, напившись, чуть не выдал её с потрохами.

— Поэтому она убила его. — кивнул я. — Очень хладнокровно и расчетливо. А потом весь вечер изображала, что он жив. Подходила, шептала на ушко, подливала напитки…

— И, если б не официантка — новенькая, как потом выяснилось, — никто бы ничего не понял. — закончил Штык. — Все спокойно разошлись бы по домам, а Елене оставалось сказать, что Живчик уехал.

— Кроме того, — сказал Лумумба. — она меня узнала. И, соответственно, поняла, по чью душу я явился. И у неё созрел другой план. На него, стоит признаться, натолкнул Елену я сам, когда в ресторане рассказал свою любимую байку про зомби. Обычно я делаю это для красного словца. Чтобы вызвать приятную дрожь у собеседников…

— Но в нашем случае попал не в бровь, а в глаз. — засмеялся Железнов. — Дюже ей монеты надобны были.

— С Цаппелем она послала доверенных людей, приказав им убить нас, как только покойница сообщит о местонахождении клада. — кивнул Лумумба. — Но не рассчитала, что подельники облажаются. Испугавшись мертвецов, они не рискнули связываться со мной, а просто прикончили градоначальника и отправились за золотом. Доставив клад Елене, они таким образом рассчитывали оправдаться.

— Думаете, она получила клад? — спросила Маша.

— В месте, которое указала Ядвига, золота не было. Только следы раскопок и чего-то тяжелого, что тащили волоком. — сказал Таракан.

— Но в Пеликане тоже никакого золота не нашли. — возразил Штык. — Мои люди перерыли всё до самого подвала. Нашли лабораторию, как и указывал ваш стажер, — короткий кивок в мою сторону, — но никаких следов золота. Ни настоящего, ни фальшивого.

— Нашла она золото, или нет, оставались мы. — сказал Лумумба. — Чтобы я её не вспомнил, она привлекла своих подельников: Дуриняна и Ростопчия. Елена напугала их разоблачением и тем ничего не оставалось, как пойти на убийство.

— Вы уже о чем-то догадывались, бвана? — спросил я. — Поэтому не пожелали прогуляться с нами на винзавод?

— Отчасти. Я просто собирался еще раз наведаться в "Пеликан", чтобы осмотреться. Но не успел…

— А как же Дуринян с его поддельным коньяком? — спросила Маша.

— Коньяком занималась Лёля. Как и динозавром, и штурмовиками… Все эти маганомалии благополучно аннигилировались после её смерти. А вот Бабуля…

— Мы сами догадались, что это дело рук Елены. — сказала Маша. — Вернее, Ванька догадался. И что она — это и есть Баба Яга.

— А я в вас даже не сомневался. — улыбнулся наставник. — Самая важная часть моего плана строилась на твоей, Маша, сообразительности и умении Ивана делать правильные выводы. Но обо всём по порядку…

— Как Ростопчию удалось подсунуть вам наркотик, бвана? — спросил я. Этот вопрос жег меня уже давно.

— Самым банальным способом. — вздохнул Лумумба. — Как известно, героин — это белый порошок, похожий на сахарную пудру. Ростопчию, зашедшему как будто по делу, оставалось просто высыпать его в ладонь и дунуть мне в лицо, выбрав подходящий момент. Я непроизвольно вдохнул. Мизерной дозы оказалось достаточно, ведь незадолго до этого, готовясь к поездке в город, я принял Пыльцу…

— Сдается мне, мадам Елена была осведомлена о действии героина на принявшего Пыльцу мага. — вставил Штык. — Она не из тех, кто ставит на непроверенную карту.

— В любом случае, совместное действие двух наркотиков отразилось на мне самым пагубным образом. — признался Лумумба. — На какое-то время я совершенно утратил разум. Не утомляя вас рассказом о том, в каких закоулках собственного подсознания мне довелось побывать, скажу одно: это пугающий, но в то же время не лишенный ценности опыт.

— Я нашел его в винном погребе. — дополнил Железнов. — Провалившись сквозь перекрытия, он лежал там без сознания, а огонь уже подбирался. Из гостиницы все давно разбежались, так что я смог вытащить Васю незаметно. Принес в свою логово, и, когда он пришел в себя…

— Первым делом увидел аметистовую сережку. — подхватил Лумумба. — Посмотрел сквозь камень на пса, и сразу всё понял.

— Прям таки всё? — прищурилась Маша. По-моему, ей очень понравилась игра в вопросы и ответы.

— Я прикинул: кому в городе может принадлежать украшение такого качества и ценности? Вывод напрашивался сам собой. Оставалось выманить её из Пеликана и спровоцировать на колдовство. И тут недюжинную изобретательность проявили вы, мои драгоценные помощники.

Я не понял, он нами и вправду гордится, или это был тонкий завуалированный сарказм. Я-то считал, что дров мы наломали изрядно. Подставились по дороге в город, попали в тюрьму, побили полицейских… Я посмотрел исподлобья на Штыка.

— Ваши люди в меня стреляли. Вы что, и вправду собирались нас повесить?

Полицеймейстер только открыл рот, но Лумумба его опередил.

— Вас задержали по моей просьбе. Чтобы успеть подготовиться, нужно было время. Вот я и попросил милейшего господина полицеймейстера уберечь вас от неприятностей.

— А стрельба велась холостыми. — добавил Штык.

У меня в животе образовался холодный ком. Челюсти свело, перед глазами сгустилась муть. Лумумба продолжал что-то говорить, но я его перебил.

— Стало быть, кое-кому вы всё-таки дали понять, что находитесь на Этом свете.

Наверное, я говорил слишком громко, потому что вдруг все уставились на меня. Но я не собирался извиняться. С грохотом отодвинув стул, поднялся и заявил:

— Не знаю, что вы там себе думали, бвана, но держать близкого человека в убеждении, что вы мертвы — жестоко. Я, может быть, уже совсем за вами в Навь собрался. Как дурак.

Чувствуя, что щеки наливаются предательской багровостью, я вышел.

Светало. Улицы были тихи и пусты, за набережной, в своем ложе из гранита сонно плескалась река, а горизонт разгорался чистейшим золотом.

Вдохнув полной грудью прохладный медовый воздух, я расслабился. И вдруг понял, что наставник был прав: городок и вправду симпатичный.

На крыльцо вышел Лумумба. Посмотрел на встающее солнце, точно так же, как я, вздохнул, и сказал, не глядя на меня:

— Уж от тебя-то я истерики не ожидал, молодой падаван. Стыдно должно быть.

Мне и вправду было стыдно за вспышку, но я только фыркнул.

— Сами хороши. Хлебом не корми, дай представление устроить. Вам бы, бвана, в бродячий цирк устроиться. Фокусы показывать.

— Спасибо, хоть в клоуны не записал.

Я снова фыркнул, и гордо отвернулся. Иногда так бывает: знаешь, что не прав, а всё равно в бутылку лезешь.

На крыльцо вышла Маша. Посмотрела на меня, на Лумумбу…

— Ну что вы, как маленькие. У меня Близняшки так друг на друга дуются. Дядя Базиль, а вы знаете, что Ванька ваш крестик потерял? Теперь вам придется ему другую подарульку смастерить. Чтоб не волновался зазря.

Лумумба дернул меня за рукав.

— Что, правда, потерял? — я только кивнул. В носу предательски щипало. Ну дурак, сам понимаю…

Вдруг он обхватил мои плечи, и, заглянув в глаза, прижал к сердцу.

— Прости, Ванюха. Я ведь о таком повороте и не думал. Решил, что ты, как всегда, ваньку валяешь…

— Проехали. — я сдержал всхлип и отстранился.

По улице, в нашу сторону, кто-то шел. Кто-то высокий, тощий, одетый во всё черное. Пегие волосы собраны в хвост на затылке — такие у нас в Москве зовут "бойцовыми рыбками". Длинное, немного лошадиное лицо упрямо сосредоточено, а глаза впились в нашу группу.

Маша, как только его увидела, вскрикнула, и побежала. Повисла у этого длинного на шее, и, кажется, заплакала.

— Ну, теперь точно все в сборе. — удовлетворенно сказал Лумумба, и, взяв меня за рукав, потащил к дверям. — Идем, Вань, обратно. Пускай люди поздороваются.

* * *

…Река искрилась и переливалась миллионом серебряных чешуек, над водой по-утреннему суетились чайки. То одна, то другая стремительно пикировали, и появлялись с зажатой в клюве килькой.

— И вправду симпатичный городок. — примирительно сказал я Лумумбе. — Может, задержимся на немножко?

Рядом с нами, на высокий гранитный парапет приземлилась здоровущая ворона и принялась прыгать, потешно встопорщивая перья. Балансируя крыльями, она всё время поглядывала на нас желтым круглым глазом. Смотреть на чаек мне надоело, и я стал наблюдать за этим новым чудом природы.

— Кар-кар. Чирик-чирик. — сказала птица, и посмотрела на меня выжидательно. — Дай птичке крошек, хороший человек. Вон, у тебя из кармана баранка торчит. Покорми птичку.

Я покосился на учителя. Может, у меня опять капец мозга от напряжения сделался? Уже с птицами разговариваю…

— Ну, чего уставился? — сказала ворона. — Птиц никогда не видел? Или баранки жалко?

— Бвана, вы её слышите? — спросил я уголком рта.

— Отчего ж не слышать? — пожал тот плечами. — Обыкновенный магический вестник.

— Птица-Гамаюн. — гордо выпятила грудку ворона. — Отличается умом и сообразительностью. Умом. — она со значением посмотрела на меня, — И сообразительностью… Дай птичке баранку, жадина.

Наставник нежно погладил ворону пальцем по черной головке. Та довольно прикрыла глаза.

— Ты откуда, милая? — спросил он так, будто птица была нормальным человеком.

— Летела я через тридевять земель, из тридесятого царства. Из северной страны Мангазеи. К тебе, черный колдун, с просьбой о помощи.

— И кто ж тебя послал? — Лумумба подставил руку, и ворона порхнула ему на запястье, крепко обхватив рукав здоровущими черными когтями со стальными наконечниками.

— Поклон шлет и челом бьет тебе Великая Княгиня… — раскинув крылья, ворона неуклюже поклонилась, да чуть не тюкнулась клювом вниз. Наставник её подхватил.

— Ладно, ладно, гостья чужедальняя. Я понял. Теперь давай по-существу.

— А по-существу… — ворона с облегчением переключилась на деловой тон. — Бывшая жена твоя, Ольга Владимировна, просит помощи. Потому что больше никому доверять не может. Обложили хозяйку со всех сторон, казнить в скором времени грозятся.

— Сроки? — подобрался Лумумба.

— Сроки все давно вышли. А времени до суда — в лучшем случае неделя. Или семь дней. Как тебе больше нравится…

Лумумба посмотрел на меня. Я покорно вздохнул.

— Бежать на вокзал, за билетами?

— Нет времени. На этот раз воспользуемся магическим экспрессом. — он посмотрел на птицу. — Координаты точки выхода есть?

— Как не быть. — ворона чистила клюв о рукав наставника. — Всё давно готово, ваше сиятельство.

— А как же Маша? — вдруг мне стало страшно, что мы, прямо сейчас, сиганем в портал.

— Ну разумеется, ты за ней сбегаешь, падаван. — закатил глаза Лумумба. — Или мне, самому, прикажешь…

Я сорвался с места.

* * *

Маша

Под крышей, прямо над запертой дверью, свила гнездо ласточка. Пришлось притащить лестницу, чтобы аккуратно переместить его за стреху, подальше от входа. Яички были крохотные, чуть голубоватые и пестренькие.

А в доме ничего не изменилось, разве что пыль протереть и полы вымыть. Я любила мыть полы в нашем старом доме. От колодезной воды мокрые доски приобретали особенно душистый запах.

Сначала я вымыла верхний этаж. Нашу с Ласточкой комнату, затем детскую близняшек, запасную спальню — её часто использовали для найденышей. Крутую узкую лестницу — Бабуля всё собирался её перестроить, да руки так и не дошли…

В его комнате беспорядка было больше всего. Кровать сломана, покрывало разодрано и скручено, бутылка с парусником внутри — памятка о прошлой жизни, — разбита. На деревянных половицах белеют глубокие следы когтей.

Постояв на пороге, я тихонько закрыла дверь. Бабуля не любит, чтобы совались без спросу в его личное пространство. Пусть уж сам, когда с делами покончит.

Ласточка на веранде выбивала половики. Я присела на перила, не зная, как начать разговор. То чувство неотвратимых перемен, появившееся несколько дней назад, вместе с единорогом, вернулось обновленным и сильным.

— Я замуж выхожу. — неожиданно сказала Ласточка. Я, не удержавшись, брякнулась с перил прямо в крапиву.

Потирая копчик, вновь взобралась на веранду. Подружка, как ни в чем ни бывало, орудовала выбивалкой.

— За Обреза?

— Его, между прочим, Виктором зовут.

— Я знаю. — в груди образовалась пустота. — А как же близняшки?

— Мы… — наконец она повернулась ко мне. — Мы в деревню решили перебраться. У мамы Витюшиной большое хозяйство. Лишние руки не помешают. И Глашке с Сашкой там нравится.

— Ну да, ну да… — я никак не могла собраться с мыслями. — Честно говоря, не представляю тебя в деревне. А как же твои наряды? Танцы? Ножи…

— Как-нибудь. — подружка посмотрела как-то робко, чего раньше за ней не водилось. — Любовь Александровна меня медицине обучать будет. Но ты не волнуйся! — она улыбнулась своей обычной лучистой улыбкой. — Мы будем часто-часто приезжать. Вы с Бабулей и соскучиться не успеете.

— Бабуле предложили мэром стать. Вместо Цаппеля. — сказала я. — Так что ему точно скучать некогда будет. Детдом затеет организовывать, школу… Он уже планы составляет: брошенных зданий в городе полно. Мокий Парфеныч уезжает в Москву — на кладбище, говорит, отдохну. А за себя, начальником Агентства, назначил Таракана.

— Я знаю. — кивнула Ласточка. — Мы поэтому в деревню и собрались. Вите без наставника одиноко будет.

— Понятно…

У калитки послышался дробный топот. Словно несется огромный битюг, запряженный в телегу. Ванька, не иначе.

Перепрыгнув через низкий заборчик, он подскакал к крыльцу и только здесь перевел дух.

— Здрасьте, доброго здоровьичка. — кивнул он Ласточке, и повернулся ко мне. — Там это… Лумумба, в общем, зовет.

— Я… с вами? — даже не верилось, что это на самом деле происходит.

— Ну да. Будешь вторым падаваном. Младшим.

Завизжав от радости, я повисла у Ваньки на шее. Но быстро опомнилась, отпустила его и виновато посмотрела на Ласточку. Та, отбросив выбивалку, подошла ко мне и обняла. Крепко-крепко.

— Я всё понимаю. — сказала она. — Ты только возвращайся к нам, ладно? Главное, возвращайся.

Конец

Алма-Ата 2018

• «
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• 10
• 11
• »