— Госпожа Озолина когда-нибудь жаловалась Вам?
— Нет, она только плакала….
Попытка защитника выявить через работницу интимную связь между Луковичем и Валерией окончилась провалом.
— Молодой доктор никогда не приходил к барыне, когда мужа не было, — сказала она твёрдо.
Прокурор объявил, что обвинение закончено свою работу. И тогда сногсшибательное заявление было сделано адвокатом обвиняемого.
— Вызывается Доктор Озолин — подзащитный.
Гневный гул был остановлен судьёй.
— Подзащитный, произнесите клятву!
Озолин казался спокойным. Со слегка ироничной улыбкой он медленно подошёл к стойке и произнес клятву громким и чётким голосом. На нём был чёрный костюм, белая рубашка и чёрный галстук. Его светлые волосы были тщательно уложены. Было определённое презрение во взгляде, с каким он смотрел на жюри, публику и судью. «Ваша честь!» — он сделал паузу, а затем он начал снимать свой пиджак, галстук и рубашку, обнажая свою грудь, покрытую красно-синюшными пятнами. — «Туберкулярная проказа», — провозгласил он, — «Заразился, когда лечил больных в Конго».
С ужасающей медленностью он надевал обратно рубашку, галстук и пиджак и прошёл на место.
Последовала мёртвая тишина. Председательствующий судья, очень хмурый, позвал прокурора и защитника на совещание, объявив часовой перерыв.
— Неизлечимо…, — профессор Дарманский подошёл ко мне.
— Неизлечимо… но может прожить ещё два-три года. Но зачем убивать Валерию? Почему мучить её? Он мог её заразить…?
На эти вопросы ответа не было.
Судья и жюри с адвокатами возвратились в зал.
Адвокат подзащитного, очевидно подавленный, был краток в защите своего клиента:
— Ваша честь! Члены жюри! Я нахожу себя в очень тяжёлой ситуации. Подзащитный отказывается сообщить мотивы преступления, более того, он требует, чтобы я повторил, что убийство жены было оправданным актом. В этом я с ним совершенно не согласен, более того, подзащитный настаивает, что он любил и по-прежнему любит свою жену. Он говорит, что когда через четыре месяца после свадьбы он обнаружил, что заразился лепрой, то понял, что обречён на медленную и мучительную смерть. Он считает, что союз между мужем и женой вечен, и мысль о предстоящем уходе от жены была для него неприемлемой. Он убежден, как у восточных народов, что жена должна последовать за мужем. Убийство жены для него, таким образом, — необходимый шаг и никто не имеет права судить его кроме господа бога.
— Я тоже буду краток, — сказал господин Гловадский, прокурор, — Факт неизлечимого заболевания ни в коей мере не оправдывает ни истязание жены, ни её убийство. Подзащитный не нашёл в себе мужества признать, что в действительности, он совершил это нечеловеческое преступление из-за ревности. Ревность лишила его равновесия, если таковое у него было, лишила его человеколюбия и щедрости, которые любой другой человек продемонстрировал бы в этой ситуации. Подзащитный выказал только высокомерие, которое в этих обстоятельствах является оскорблением всех. Мы просим смертной казни, поскольку даже это наказание не может уравновесить преступления, которое он совершил.
Озолин, всё ещё у стойки, только пожал плечами. Председательствующий судья, Александр Волконский, который позднее стал одним из ведущих юристов пре советской России, говорил очень медленно:
— Это самый болезненный случай, с каким мне приходилось сталкиваться в моей практике. Какие бы мотивы не заставили подзащитного совершить это преступление, его болезнь не оправдывает его. Его мелодраматическая презентация не должна учитываться жюри.
Жюри отсутствовало меньше двадцати минут.
«Виновен в совершении преднамеренного убийства».
Через два месяца началась Мировая война, и я никогда не узнал, был ли доктор Озолин лишён жизни или провёл свою жизнь в заведении для душевнобольных.
Через три года началась революция, и преступники были выпущены из тюрем. Таким образом, если Озолин не умер от неизлечимой болезни, то он ещё вполне мог поучаствовать в революции.
Господь бог, прости мне!
Валерия Дарманская была не единственная, в своей мечте пожертвовать свою жизнь на алтарь любимого человека. Анналы Петербурга полны случаев, когда женщины отвергли комфорт и уют для того, чтобы разделить ужасную судьбу своих мужей и возлюбленных. У петербургских женщин сложилась даже некая традиция на этот счёт. Эта традиция родилась с жёнами декабристов: аристократическими, богатыми женщинами, прекрасными и испорченными, и она продолжает привлекать магнетической силой сердца юных петербургских девушек.
Поведение Валерии Дарманской было отражением общего воодушевления русских женщин. Русские женщины не были меркантильны, даже когда принадлежали к обеспеченному классу. Они не боялись остаться в нищете. Имеется доля геройства в их взгляде на жизнь, когда бедность и страдание считаются выше богатства и благополучия.
Сотни книг написаны о России пре советского и советского периода, но очень мало сказано о русской женщине этого времени. Положение женщины в культурных кругах Санкт-Петербурга было уникальным — там никогда не существовало то, что в Америке называется «война полов». Русская женщина имела равные права с мужчиной. В России никогда мужчина не пытался доминировать над женщиной, наоборот, всегда была тенденция ставить её на пьедестал. Русская литература 19-го века всегда описывала женщин, как любимых и обоготворённых. Русская интеллигенция, поэтому никогда не обсуждала вопрос равенства между мужчиной и женщиной. Случай с Доктором Озолиным был исключением из этого правила.
Дом генерала и госпожи Гуерман был центром артистически настроенной молодёжи. Как и у Дарманских, приглашённым — неприглашённым, всем были рады на их субботних вечеринках.
Моя сестра Лидия была близким другом их старшей дочери Нины. Через свою сестру я часто бывал у них в великолепно обставленном доме на Офицерской улице. Нина была законченным музыкантом и певицей. Младшая дочь Зинаида была художником, чья недавняя выставка современной живописи получила одобрение у петербургских критиков. Генерал Гуерман, скандинавского происхождения, был профессором военной истории в Военной Академии. Он был человеком далёким от политики и либеральных традиций.
Был вечер, когда Нина Гуерман сделала дебют, как драматическое контральто в зале Дворянского собрания. Дебют был полным успехом. Мы, её друзья, собрались после концерта в её доме. Нина была весёлой, счастливой и гордой, возбуждённая своим триумфом. Стар и млад толпились около неё, осыпая её похвалами. Было много цветов и подарков. Она смеялась от радости, с каждым шутила и позволяла своим обожателям целовать ей руки. Виктор Радомский, популярный поэт на тот момент, подошёл к ней после всех. Я наблюдал за ним, он был её самым пылким обожателем.
Я видел, как он склонил голову над её рукой, и слышал его шёпот: «Этот вечер и ночь — мои». Нина залилась краской и иронически ответила: «Мой дорогой друг, уже многие просили об этом одолжении без всякого успеха. Вы должны учиться быть терпеливым, очень терпеливым».
Он низко поклонился и, не ответив, отошёл.
Она захотела покинуть вечеринку и побыть одной. Как только Нина вынырнула из подворотни, она тут же затерялась в толпе на Садовой улице. Она направляла свой путь к Английскому проспекту, идя медленно, и вспоминая свой успех, который превзошёл все её ожидания. Да, сказала она себе, исполнились мои мечты.
Внезапно она остановилась, перед ней стоял человек, который произнёс медленно и уверенно: «Я — Ярослав Орлов». Она посмотрела на него с интересом. Несмотря на его потёртый вид, длинные волосы и небритое лицо, он производил впечатление культурного человека, который принадлежал к её уровню общества.
Она улыбнулась:
— Не князь ли Орлов?
Он немного заколебался:
— Да. Я — князь Орлов.
— А я — Нина Гуерман.
— Не дочь ли генерала Гуермана, нашего знаменитого профессора из Военной Академии?
Она кивнула.
— В таком случае я могу представить себя: бывший капитан Императорской гвардии, гусарский полк.
У него были ясные, серые глаза и волевой подбородок. На голове у него была чёрная монашеская шапочка. Нина скоро узнала, что он был в поисках истины. Он жил в тишине, избегая людей, общаясь только в крайнем случае. Поскольку наука не давала ясных ответов на мучающие его вопросы, он пытался получить их мистическим образом.
Долгие годы после увольнения из армии он ходил от монастыря к монастырю, часто ему приходилось жить в сибирской тайге.
Однажды весной он вернулся в Петербург и лёг в психиатрическую больницу. «Я — ненормальный, я вижу то, что другие не видят: я вижу Бога, но не в людях у которых много всего».
Князь Орлов искал Бога.
— Он — ненормальный, но безвредный, — сказал главный психиатр Обуховской клиники его брату, генералу Орлову, который приехал специально из Ярославля, чтобы забрать брата из больницы, где тот провёл уже десять месяцев.
— Он не опасен, вы уверены? — спросил брат с опаской.