Однако, Нечаев не только не оставил своих убеждений, но и никогда не раскаялся в убийстве. Наоборот, он с гордостью заявлял, что он пошёл на убийство «во имя революции», и что он имел на это полное право. Он верил в новую мораль, согласно которой, всё хорошо, что на пользу революции. «Дружба, любовь, честь и совесть — всё должно быть принесено на алтарь революции», — утверждал Нечаев. Человеческую мораль он обозвал «буржуазными глупостями».
В статье «Кто не с нами — тот против нас», Нечаев сказал о случае с Ивановым: «Членство в группе является вечным, незыблемым и нерасторжимым. Всякое отклонение от установленной политики означает, что данный индивидуум должен быть уничтожен как отгнивший член. Изгнание из группы означает одновременно и изгнание из числа живущих. Смерть для всех, кто дезертирует из революции или проявляет признаки непослушания. Человек, вступающий в коммунистическую организацию, должен ограничить свои привязанности членами группы».
В Нечаевском «Катехизисе революции», который нашли после ареста соучастников, он подробно объясняет всю организацию: «Коммунист может чувствовать привязанность только к тем, кто уже показал себя активными коммунистами. Степень дружбы или других обязательств по отношению друг к другу определяется единственно нужностью этих отношений революции».
Нечаев развил эти идеи в журнале «Коммуна», который появился в Лондоне в 1872 году: «Люди глупы и должны быть направляемы революционной частью человечества. Коммунистическая партия должна руководить людьми неограниченной, деспотической властью. В свою очередь, коммунистическая партия должна управляться деспотической властью небольшого комитета или единовластного лидера»[5].
14 августа 1872 года Нечаев был арестован в Женевском ресторане. Опять же интересно, что ни один из революционеров, боровшихся против русского правительства, начиная с Герцена и ранее, никогда не испытывал материальных затруднений и всегда имел возможность заниматься только революционной деятельностью и ходить по ресторанам. Швейцарский суд решил, что он никакой не борец, а просто уголовник, и выдал Нечаева России. 20 января 1873 года Нечаева привезли в Москву и приговорили к двадцати годам заключения в крепости за умышленное убийство, совершённое при отягчающих обстоятельствах, связанных с организацией и применением технических средств, а также попыткой скрыть улики преступления. Нечаев умер через девять лет в камере № 5 Петропавловской крепости. В то время в Царской России не было смертной казни.
— Таким образом, — сказал Истомин, заканчивая историю, — Нечаев действительно предвосхитил всю теперешнюю большевистскую политику. Но, возвращаясь к нашей проблеме, я одобряю ваш план, если у вас хватит мужества его выполнить.
И мы начали обсуждать приготовления к пятнице.
Было жутко холодно вечером в эту пятницу. Улицы и переулки были затянуты ледяной коркой. Наш автомобиль медленно двигался по Выборгскому шоссе, пытаясь не соскользнуть в кювет.
Я терял терпение и у меня сорвалось:
— Так мы никогда не доберёмся.
Демидов улыбнулся.
— Мы не можем избежать того, что должно случиться непременно пробормотал он.
Мы приехали. Было почти одиннадцать вечера. Дом номер 14 стоял в молчании своей зимней спячки. Все окна были закрыты, и только пара тусклых огоньков мерцала через стёкла. Мы проползли ещё четыре квартала и остановились. «Здесь, — прошептал Демидов. — Здесь у Ленина встреча с кем-то из своих. Ленин только что приехал из Финляндии и теперь живёт в квартире Фофанова. Это недалеко отсюда, но у них там сильная охрана. Мы пробовали добраться до него там, но безуспешно. Но он приходит сюда, в квартиру 23, в которой живёт Николай Кокко, большевик с завода «Айвас», чтобы встретить своего друга. Никаких автомобилей рядом с домом нет, таким образом выходит, что Ленин отправил своего шофера домой. Шофера зовут Стефан Гиль».
Демидов проверил наши револьверы. Пока он это делал, две молчаливые фигуры в овечьих армейских тулупах, откуда-то вынырнув, направились к нашему автомобилю.
— Кто это? — спросил я своего друга.
— Не волнуйся, наши люди, — ответил Демидов.
Один из них прошептал Демидову:
— Они оба там. Приехали тридцать минут назад. Ленин и другой.
— А телохранитель?
— Он уехал. Ленин сказал ему вернуться в двенадцать.
— Прекрасно! — вырвалось у моего друга.
— Парадная закрыта, но вот ключи, — сказал человек Демидову, протягивая два ключа. — Один ключ от парадной, а другой — от квартиры Кокко. Вахтёр спит крепким сном, мы выпили с ним пивка и дали ему снотворное, он был рад составить компанию.
— Вы можете отправляться домой, — сказал Демидов. — Встретимся утром в обычном месте.
И они оба уехали в своём автомобиле, который стоял в переулке.
Мы остались одни, и перед нами стояло четырёхэтажное здание. Там, в его глубине, сидели два человека, которые намеревались разрушить демократию и перевернуть мир. Мы могли предотвратить это, цена была — убийство этих двух невооружённых человек.
Несколько минут мы сидели молча и неподвижно, наблюдая за светом в квартире Кокко на третьем этаже. «Мы должны идти», — сказал Давыдов. Он открыл дверь парадной, и мы вошли в узкий и тёмный подъезд. «Ты стой здесь, а я пойду наверх», — прошептал он. Он поднимался медленно. Шаг за шагом, он достиг второго этажа. Снова поднимается. Третий этаж. Моё сердце билось. Напряжение было невыносимым. «Он открывает дверь», — сказал я сам себе. — Теперь…. должны быть выстрелы…».
Но выстрелов не было. Не было криков, не было шума борьбы. Сколько я там стоял? Время как будто остановилось. Затем я услышал шаги, спускающиеся шаги, нетвёрдые шаги, как-будто человек был больной и шёл с усилием. Шаги были все ближе. И затем я увидел или скорее почувствовал Демидова. Он не произнёс ни слова, и мы вышли на улицу. В гнетущей тишине мы дошли до автомобиля и сели в него. Только тогда Демидов начал рассказывать. Его голос был низкий, он еле говорил, как будто задыхался.
— Это было выше моих сил, — сказал он. — Я вошёл в прихожую. Дверь в гостиную была открыта, и я увидел их, сидящих в креслах и разговаривающих. Я был только в трёх метрах от них. Я направил свой револьвер на Ленина и был готов выстрелить, но что-то не дало мне нажать на спусковой крючок. Голос внутри меня протестовал против убийства безоружного человека. Несколько минут я стоял там с поднятым револьвером. Я не мог перебороть себя и выстрелить. Я знал, что это обоснованное убийство. Я знал… но всё моё воспитание не позволило мне это сделать. Если бы у него в руках было оружие…!
Я молчал, ошеломлённый его провалом. «Почему ты не ругаешь меня? — вскричал он сердито. — Почему ты не вернёшься туда и не сделаешь то, что я не сделал, у нас ещё много времени».
Но я замотал головой:
— Я не лучше тебя, когда дойдёт до этого. Я тоже не могу убить безоружного человека, даже если я ненавижу его. Я не способен….
Внезапно Демидов стал плакать, как ребёнок:
— Но я военный! Я убил десятки немцев на войне, а тут мерзавец, по ком пуля плачет…. И я не могу… не смог!
Ночь была ясная. Светила луна. Воздух был холодным и обжигающим. Мы ехали в тишине и остановились у моего дома.
«Истомин знал, что из этого ничего не выйдет», — пробормотал Демидов, — Он знал. Мы должны признать наше поражение. Это врождённое в нас, во мне, во всех нас. «Интеллигенция…», — сказал он с горечью, — «На что мы годимся? На жертву…? Но мы ведь не борцы, не борцы, чтобы бороться с большевиками».
Я не сказал ни слова. Я вышел из автомобиля, и он уехал.
Но Демидов не оставил своего плана. Это было не в его натуре смириться с поражением. Он медленно оправился от неожиданного открытия в себе гуманных черт. До этого он был уверен, что в нём нет этой слабости, характерной для русской интеллигенции. И после падения демократического правительства он с новой энергией возвратился к начальному плану уничтожения большевистских лидеров.
Первого января 1918 года Демидов организовал новое покушение на жизнь Ленина. В этот раз я не принимал участия, так как был занят предстоящим Всероссийским Учредительным Собранием. Но Демидов информировал меня об этой попытке, которая тоже окончилась неудачей.
Вечером 1 января, много людей собралось в знаменитом цирке Чинизелли в Петрограде, огромном здании, не меньше, чем Мэдисон Сквер Гарден в Нью-Йорке. Солдаты и рабочие пришли слушать Ленина. Это был политический митинг огромной важности. Ленин должен был разоблачить Учредительное Собрание за его «мелкобуржуазные тенденции». Ленин приехал в восемь часов вечера в лимузине, управляемым его верным телохранителем и шофёром, большевиком из Литвы под фамилией Стефан Гиль. Ленин возил с собой как почётного гостя и человека под именем Фриц Платтен, из Швейцарии. Этот иностранец сыграл неожиданную роль в сохранении жизни Ленина.
«Я планировал покушение тщательно, — говорил мне Демидов позже. — Я знал наизусть номер ленинского автомобиля. Это был номер 4547. Я мог повторить его даже спросонья. Я решил, что только три человека должны принять участие: Антон Спиридонов, рядовой моего бывшего полка, Сафронов — бывший студент университета, храбрый солдат и человек, печёнками ненавидящий большевиков, и я. У каждого была своя роль: Спиридонову дали мощную бомбу, а у меня и Сафронова были прекрасные бельгийские револьверы. Сначала я хотел напасть на Ленина, когда он будет возвращаться к машине. Ситуация была благоприятной, но я оставил этот план, так как от бомбы могли пострадать посторонние люди. Поэтому мы выбрали маленький мост через Мойку, через который Ленин должен был проехать на пути из цирка».
Была тёмная ночь. Луны не было. Митинг только начался. Трое человек подошли к автомобилю Ленина и удовлетворённые тем, что Ленин на митинге, заняли свои места около моста. «Как только автомобиль подъедет — бросай бомбу», — проинструктировал Демидов молодого человека. «Я брошу», — ответил он твёрдо.
Демидов и Сафронов стояли на дальнем конце моста, готовые стрелять после взрыва. Время текло медленно. Наконец, фары приближающегося автомобиля осветили мост. Он ехал медленно по глубокому снегу.
«Давай!» — закричал Демидов. Он видел как Спиридонов поднял руку, заколебался и вместо того, чтобы бросить бомбу, растворился в темноте. Автомобиль уже пересекал мост, когда Демидов и Сафронов открыли огонь. «Я видел ясно Ленина через открытое окно, он был не далее чем в трёх метрах, когда я поднял револьвер и выстрелил…. Я был уверен, что убил его».
Но он не убил его. Платтен, был быстрее: увидев револьвер, он пригнул вниз голову Ленина. Пуля задела палец Платтена, оставив просто царапину. Шофер увеличил скорость, и автомобиль растворился в боковой улице.
Из под моста появился Спиридонов, весьма несчастливый молодой человек. Он всё ещё держал бомбу в правой руке. «У меня нервы не выдержали, — пробормотал Спиридонов. — Там был невиновный человек в машине, я не мог бросить бомбу… невиновный человек….».
Демидов в ярости взял и бросил бомбу в Мойку — раздался взрыв, и поднялся столб воды.
Я встретил Демидова в Самаре, где он и рассказал мне о последней неудачной попытке покушения на Ленина, в которой он тоже принимал участие.
30 августа 1918 года он был с Фани Каплан, когда та стреляла в Ленина. В это время я уже был в Самаре, где были чехословаки.
Со слов Демидова он ждал Фани Каплан в автомобиле на Серпуховской улице, однако её схватили и ему пришлось скрыться. Попытка тоже не удалась. Четыре пули попали в Ленина. Одна прошла через лёгкие, одна прошла близко к артериям шеи, одна сломала ключицу и четвёртая скользнула по плечу. Ленина отвезли домой в полубесознательном состоянии и он был немедленно оперирован известным хирургом Минцем. Десять дней Ленин был между жизнью и смертью, но постепенно он выздоровел.