— Я не вполне понимаю ваш вопрос, — был ответ.
— Мы строим новый мир. Мир коммунизма. Вы не коммунист?
Павлов отрицательно потряс головой. Он никогда не стал коммунистом, даже когда его провозгласили героем Советской страны.
— Это неважно. Важно то, что я хочу, чтобы широкие массы России последовали образцу мышления и поведения в соответствии с коммунистическими требованиями. Все!
Идея казалась абсурдной Павлову, но он молча слушал.
— Было через чур много индивидуализма в России прошлого. Коммунизм не терпит индивидуалистические тенденции. Они вредоносны. Они не входят в наши планы. Мы должны исключить индивидуализм.
— Но это огромная задача, индивидуализм играет огромную роль в жизни России, — заметил Павлов.
— Чушь, человека можно исправить. Из человека можно сделать, что мы хотим в нём видеть.
Павлов взял время, чтобы подумать. Он не хотел противоречить абсолютному диктатору России.
— Я правильно понимаю, что вы хотите стандартизировать поведение граждан России? Чтобы они следовали единому образцу? — спросил он.
— В точности так, этого именно я и хочу, Иван Петрович Павлов, и вы должны помочь нам в этом.
— Каким способом? — опешил Павлов.
— Вашим изучением человеческого поведения, больше ничем. Просто продолжайте научную работу, какую вы и делали.
И Ленин стал развивать свою идею, что человеческое поведение может контролироваться соответствующим образованием. К удивлению Павлова и Зелёного, он был прилично осведомлён с работами Павлова и его школы об условных рефлексах. Он излагал понятно, хотя и не всегда корректно с научной точки зрения.
Когда Ленин был ещё молодым человеком, и ещё формулировал свой диалектический материализм, он искал биологические данные, которые могли бы подтвердить его положения. Он наткнулся на книжку физиолога Ивана Сеченова, опубликованную в 1863 году. Этой книге, тогда было тридцать лет, и называлась она «Рефлексы головного мозга». В этой книге Сеченов утверждал, что мысли возникают, как результат безусловных рефлексов. Вся психика, утверждал он, это не что иное, как просто промежуточное звено между рецептором и двигательным органом. «Мысль — это ничто иное, как безусловный рефлекс, или рефлекс без своего последнего звена. Все движения, известные в физиологии как произвольные, являются, на самом деле, рефлексами в чистом виде».
Другими словами, вся умственная активность человека и его психика Сеченовым были низведены до уровня простого физиологического рефлекса лягушки. Хотя Ленин и не схватил суть внутренних рассуждений Сеченова, тем не менее, он понял, что Сеченов не допускает существования души, и рассматривает человека, как неодушевлённый электромеханический прибор. Это было то, что Ленин и искал.
Когда книга Сеченова была опубликована, она вызвала большой резонанс в кругах русской интеллигенции. Сеченов был даже изображён Тургеневым в фигуре Базарова в повести «Отцы и дети». С этого момента в России кличка «нигилист» давалась всем, кто, как и Базаров, отрицал существование души.
С того момента, как Ленин упомянул работу Сеченова, Павлов более оживился и проявил больше интереса к разговору. Павлов уважал Сеченова, как своего предшественника в теории рефлексов. Вскоре разговор превратился в лекцию о теории «нервизма», которая, собственно, и была основой Павловских исследований. Павловская лекция Ленину продолжалась почти два часа. Слушатель, только иногда перебивал лектора вопросом.
Павлов объяснил, что термин «нервизм» был введён профессором Боткиным, работающим в лаборатории Павлова. «Мы называем нервизмом физиологическое понятие, которое посредством центральной нервной системы оказывает влияние на всю деятельность организма».
Центральная нервная система, сказал Павлов, делает организм единым целым. Нервная система, таким образом, играет решающую роль в деятельности организма. Мозг, один только мозг служит субстратом высшей нервной деятельности и эмоций. Когда человек болен, это значит, что-то не в порядке с его мозгом. Рак, диабет, язвы желудка и даже инфекционные болезни — это в своей сути — болезни мозга. «Наша теория полностью расходится с взглядом западных физиологов, таких как Мюллер, Вирхов и Нидгэм».
И Павлов пошёл описывать разницу между им и западной школой. Для нервистов личность человека — это просто продукт персонального опыта в течении жизни человека. Это просто реакция приспособления человека к условиям окружающей среды. Этот опыт основан на образовании и ассоциации условных рефлексов в головном мозгу. Согласно нервизму, наследственность играет только второстепенную роль.
— Не означает ли это, что наследственные факторы могут быть переломлены соответствующим воспитанием? — спросил Ленин.
— При определённых условиях, да. Они могут быть преодолены. Я думаю, что у нас на руках хватает экспериментальных доказательств, что условные рефлексы могут вытеснить безусловные, то есть природные, врождённые рефлексы или инстинкты.
— Европейские физиологи, конечно, защищают идеалистический взгляд на поведение человека. Они липнут к так называемому «клеточному принципу» Они считают, что всё в организме предопределено его наследственностью и эмбриональным развитием. Они считают, что организм мало зависит от окружающих условий. Они не правы.
Далее Павлов рассказал, как он нашёл, что внешний стимул, который начинает условный рефлекс, играет главную роль. Один и тот же условный рефлекс может быть вызван у абсолютно разных людей. Это находится в прямом противоречии с западными теориями, согласно которым, реакции организма определяются его индивидуальностью.
— Они подчеркивают индивидуальные характеристики организма, а мы принижаем их значение. Мы подчёркиваем значение внешнего импульса, как вы говорите, окружающей среды. Они допускают дуалистическое истолкование психической жизни, а мы — нет.
— Отлично! — воскликнул Ленин. — Вот это я и хотел знать. Вы так же как и мы — материалист?
— В моих исследованиях, да.
Павлов не акцентировал на этом своём осторожном высказывании. Поговаривали, что частным образом, он не только не был атеистом, но и был глубоко верующим человеком.
Эта встреча между Павловым и Лениным была началом грандиозного эксперимента Советского правительства по контролю над человеческим поведением и стандартизацией психики всего русского народа. Практически, это была война с русским индивидуализмом, которым в прошлом мы так гордились.
Скоро стали проявляться практические последствия этого разговора. Павловская лаборатория превратилась в оазис, не трогаемый Чека. И ни какие буржуазные происхождения учёных, ни их политические воззрения, ни даже их контрреволюционное прошлое не интересовали никого, если они работали на теорию нервизма. Их всех оставили в покое.
Несколько Павловских учеников были назначены главами лабораторий в других городах. В этих лабораториях и институтах работа тут же была перестроена в соответствии с нервизмом. Одновременно были организованы новые лаборатории. Деньги на проект стандартизации психики советского человека полились рекой.
Индивидуализм против стандартизации! Это было важно. Это было важнее, чем политические разногласия борьбы против советской диктатуры. Для русской интеллигенции полное развитие индивидуальности было основой развития гармоничного общества. Однако русские большевики избрали животный материализм основой их социального экспериментирования. Политика заставляла их отрицать значение индивидуальности в человеке. Большевики просто декретом не оставили места индивидуальности человека в их социально-политической системе.
Однако индивидуальность царит в живом мире от простейших организмов до человека. Ни одно другое свойство материи не выделяется в большей степени. Если живая материя жива, то налицо индивидуальность. Если живая материя умирает, то она теряет свои индивидуальные черты.
В моих экспериментах с профессором Метальниковым, даже простейшие инфузории демонстрировали индивидуальные черты своего поведения. В мире нет даже двух одинаковых клеток. Все знают, что нет одинаковых отпечатков пальцев. Все человеческие органы различаются у разных людей. Этот основной закон природы был оставлен без внимания большевиками. Они верили, что поведение людей можно стандартизировать и лишить его индивидуальности. Они твердили, что с помощью образовательной пропаганды, они способны превратить людей в роботоподобных существ, которые будут реагировать на всё одинаково. Они и использовали Павловский нервизм, как научную основу их воспитательной политики. Они, как всегда, объявляли реакционной любую теорию, противоречащую теории Павлова.
Нервизм стал официальной научной большевистской доктриной. Так как, если поведение человека можно свести к цепочке условных рефлексов, то и поведение широких масс можно стандартизировать под одну гребёнку. Советские руководители очень серьёзно отнеслись к этой проблеме. С 26 июня по 4 июля 1950 года в Московском Университете был созван чрезвычайный научный конгресс. 1400 физиологов, биологов, патологов и психиатров из многих стран мира присутствовало на этом конгрессе. «Проблемы физиологического учения Павлова» было темой конгресса. Однако настоящие цели конгресса были гораздо более далеко идущими. Целью конгресса была пропаганда научного контроля над человеческим поведением.
Теория Павлова была только основой этого правительственного подхода. Павловские постулаты были приняты только в их самой упрощённой форме. Поскольку человек — это комплекс условных рефлексов, человеческое поведение определяется его образованием. Путём работы с условными рефлексами можно стандартизировать поведение человека в соответствии с требованиями Советского правительства. Таким образом, поведение советского народа, а в последующем и всего мира, можно постепенно стандартизировать и сделать однообразным и предсказуемым.
Поведение человека — это продукт его окружающей среды, но вдруг было объявлено, что человек, в свою очередь, может переделать и трансформировать окружающую среду. Это было явное противоречие собственным постулатам.
Учёные, физиологи и психологи, которые не соглашались с этим «супернервизмом», объявлялись врагами коммунизма и лишались своих должностей в институтах. Даже ученики Павлова, такие как академики Бериташвили, Орбели и профессора Рожанский и Анохин, были объявлены лакеями буржуазии. Эти четверо были среди других учёных, обвинённых в индивидуалистических тенденциях. Эти учёные, также, несмотря на разнообразие фамилий, не были русскими или кавказскими людьми.
Атака на еретиков не окончилась с окончанием конгресса. «Советский журнал физиологии» в 1950 году был полон статей осуждающих то одного, то другого учёного.
Ленинские мечты о стандартизации человека не оставлены и сегодняшними правителями СССР. Это теория внедрена в практику в масштабе ещё не известным в истории человечества. Много сказано о политической активности коммунистической партии, однако, упущен факт их неумолимой борьбы против всякой индивидуальности. «Русский» большевизм — это самая крайняя форма антииндивидуализма, когда-либо существовавшая на земле. Сейчас независимое научное мышление полностью подавлено в Советском Союзе, но в дни моей юности крайний материализм проповедовала только маленькая кучка приверженцев. Большинство студентов наслаждались свободой мнений, и индивидуализм был основным течением в научной среде.
На фронте было всё спокойно. Дни проходили монотонно. Вокруг была осень, бриллиантово — жёлтая, со случайными дождями и непременными туманами. Свободный от дневной рутинной работы, я погрузился в научную работу, которую я делал ещё до призыва на фронт: возможное бессмертие живых клеток. Тема привлекла моё внимание ещё в университете. Я прочитал об этом в американских источниках и постарался копировать их работу. Возможно ли бесконечно долго держать образец ткани, извлечённый из живого организма? Сколько времени можно продолжать клеточный марафон, если поддерживать хорошие условия содержания ткани? Когда я впервые прочитал о подобном эксперименте Росса Гаррисона из Йельского университета, я страшно заинтересовался этой работой. Я думал, вот, что нам ответит на вопрос об извечных проблемах жизни и смерти. Если бы мы были способны взять клетки у старого человека и держать их после его смерти, это помогло бы по-новому взглянуть на многие биологические проблемы. Это бы помогло доказать, что наш организм состоит, на самом деле, из бессмертных клеток, и только дефекты в сложной организации внутри тела делают человека смертным.
Сразу после окончания университета я пришёл на работу в Петербургскую Биологическую Лабораторию при курсах Лесгафта. Её директором был Сергей Метальников. Метальников. Он был необычным человеком: вежливый и чувствительный, он был постоянно углублён в науку. Он был человеком видения и энциклопедического знания и обладал настойчивостью, без которой немыслимо достижение научных результатов.
Будучи директором Петербургской Биологической лаборатории Метальников горячо одобрил мои планы по созданию непрерывных живых культур ткани. Зарплата была мизерной. Я едва сводил концы с концами, но работа была захватывающей.
— Почему мы должны использовать лягушек или цыплят? — Спросил Метальников, когда лаборатория была готова к работе. — Давайте сделаем шаг вперёд. Давайте работать с человеческой тканью.
В Обуховской больнице, к которой я относился, старый пациент умирал от рака. Я попросил его разрешения взять кусочек ткани из его живота. В хирургических условиях, взяв образец ткани, я принёс его в лабораторию. Моя помощница Анна дала свою кровь. Я разрезал образец на мелкие кусочки и поместил их в углубления лабораторных стёклышек, добавив кровяной плазмы. Накрыв образцы для стерильности плоскими стёклышками, я поместил их в термостат, который поддерживал температуру человеческого тела. Будет ли ткань расти? Будет ли она жива?
Я ждал два дня и был разочарован: не было ни признаков роста, ни деления ткани. Я ждал ещё два дня. На этот раз я заметил нити клеток вылезающие во все стороны из культивируемого образца. Я побежал к Метальникову крича: «Они растут!».
И они росли. Ткань умершего человека оставалось живой и росла, начиная с этого незабываемого дня. Она продолжала существовать и существовала ещё в 1942 году, когда доктор Стрельников, который остался вместо меня, в последний раз написал мне, что «Лопухинская ткань ещё жива». Лопухин — фамилия человека, чью ткань я использовал.
Мы развернули наши исследования на полную мощь. Мы культивировали человеческую ткань из самых разнообразных органов. Нервная, мышечная, эпителиальная ткани — все они, хотя и с разной скоростью, росли при наличии нормальных условий. Наша лаборатория сразу стала известной. Много позже Метальников получил Пастеровскую премию за книгу «Бессмертие», которая была основана на нашем материале. К своему удовлетворению мы доказали, что потенциальное бессмертие присуще всем живым клеткам[21].