— Да, он был очень внимателен, весёлый, галантный, очень лёгкий и приятный человек. Он старался предугадать и выполнить все мои желания. Он предоставлял мне полную свободу, и это очень мне нравилось. Он был совсем другой, нежели мой отец. Моя жизнь на протяжении этих шести месяцев была счастливой. Я был первый раз счастлива. Я дышала свободно.
Всё это закончилось в один день, когда они расписались. Тут открылась истинная натура Бетвугина. Он оказался вылитым отцом с его совершенно маниакальной ревностью. Елена сразу была лишена всех свобод и стала его рабой и собственностью. Она была шокирована такой переменой в своей личной жизни.
— Мне трудно описать свои чувства. Конечно я его любила… но что-то было сломано во мне, в моих чувствах по отношению к нему. Я была не согласна. Ночью рядом с ним у меня было такое чувство, что отец жив и лежит рядом со мной. Моя ненависть к отцу вернулась и направилась на человека, которого я обожала всего несколько недель назад. Возможно, я сама виновата, что влюбилась в него, а возможно, у меня комплекс насчёт свободы. Однако, это чувство сильнее меня.
Она сказала, что стала угрюмой и раздражительной. Она избегала его ласк, отказывалась выходить с ним и держалась от него подальше. Их брак разваливался. Неспособный понять её, он обвинил её в неверности. Он преследовал её с претензиями. Они постоянно ссорились. Он был груб и угрожал. Она была угрюма и замкнута в себе. Однажды, выведенный из себя, он дал ей пощёчину. На следующий день она ушла, забрав кое-какие свои вещи.
— Я уехала в Петроград и взяла распределение в этот госпиталь, и здесь я счастлива. Здесь я обрела покой. Но он нашёл меня.
— Вы по-прежнему его любите?
— Я не знаю, каким-то странным чувством мне иногда его не хватало. Но когда он теперь здесь, я в таком состоянии, что я не могу здесь оставаться. Я допускаю, что это всё моя ошибка, но что я могу сделать?
Я не мог предложить ей никакого решения. Ещё одна закомплексованная личность, расплачивающаяся своей личной жизнью за душевные раны, причинённые ей ещё в детстве.
— Я сделаю, что смогу, — ответил я ей. — Получить разрешение из штаба на ваш перевод, может занять несколько дней. На это время я дам вам больничный. Оставайтесь в своей комнате, можете даже кушать, никуда не выходя.
Затем немного смущённый официальностью своего голоса, я сказал:
— У нас у всех есть похожие проблемы. Нам будет грустно расстаться с вами. До свидания, госпожа Бетвугина.
Назавтра у меня не оказалось времени побеседовать с Бетвугиным, как я предполагал вначале. Привезли нескольких раненных, и он был в операционной целый день.
Бетвугин изумил нас своим хирургическим мастерством. Мы все готовы были признать, что он гениальный хирург. Исполнение удаления желудка было просто фантастическим. Когда он оперировал солдат с проникающими ранениями брюшной полости, у нас просто рты не закрывались. Он был быстр, точен и эффективен. В одном безнадёжном случае проникающего осколочного ранения живота он сделал одновременно удаление желудка и вывел наружу прямую кишку. Раненый был спасён.
Однако у Бетвугина было странное требование, чтобы всем пациентам удалялся аппендикс, независимо от их заболеваний. Это было его навязчивым желанием. Сначала это нас забавляло. Однако после того как он быстро сделал более десяти аппендектомий без всяких на то показаний, я решил поговорить с ним.
— Почему вы удаляете аппендикс без признаков его воспаления? — спросил я его.
— Аппендикс, мой друг, это рудимент, — начал излагать он. — Его присутствие плохо влияет на человеческий мозг. Он вызывает скотские инстинкты. Аппендикс должен быть удалён у всех, независимо от ничего. В моём отделении в Москве ни один человек не выходил из больницы с аппендиксом. Я хранил все удалённые мной аппендиксы в формалине. Конечно, я предпочитаю удалять аппендикс классически, по Мак Бюрнею, но к сожалению, не всегда так получается.
Я указал ему, что в армейских госпиталях оперируют только доказанные случаи аппендицита. Бетвугин пропустил всё мимо ушей и продолжал стричь аппендиксы. Скоро это стало поводом для трений между ним и другими врачами. За обедом в ординаторской он всё время возвращался к любимой теме, приставая к другим врачам и сёстрам с предложением удалить аппендикс.
— А ваш-то аппендикс удалён, доктор Бетвугин? — спросил как-то Шеллинг.
— Зачем? Конечно, нет. — Ответил он, улыбаясь. — Мне не нужно удалять аппендикс. Мой аппендикс не влияет на мой мозг. Мой мозг вне физических воздействий. Он выше этого. Конечно, я не удалял аппендикс…..
Через несколько лет в 1926 году, будучи в Праге, я прочёл в газете доклад, который Бетвугин сделал в Москве. К этому времени он уже стал большой шишкой в комиссариате здравоохранения.
— Аппендикс, — провозгласил он, — Это буржуазный рудимент. Нет места для аппендикса в новой пролетарской республике. Мы должны освободить себя от этого пережитка капиталистического прошлого.
Периодически достигали новости, что Бетвугин в большом фаворе у руководителей Советского государства. Писалось, что он сделал операцию то одному, то другому руководителю, то чьей-то жене. Один московский врач, которого я встретил на медицинском симпозиуме в Будапеште, сказал, что Бетвугин — это самый верх Советской медицины. Он жил в необычайной роскоши даже для коммунистического фаворита.
— У него две машины, лошади…, — жаловался доктор, — И огромный дом только для него и его новой жены, бывшей балерины досоветской эры. Однажды я у него был, лакей, настоящий лакей открыл мне дверь…. Парадоксы жизни страны пролетариата.
Но, очевидно, Бетвугин где-то перегнул палку, так как он вскоре исчез. Никто ничего о нём не знал. Ходили слухи, что его ликвидировали или выслали в Сибири.
Дни проходили, и Бетвугин преуспел в деле в ублажении своей жены. Елена больше не оставалась в своей комнате и проводила большую часть времени в операционной, ассистируя своему мужу. За едой она сидела рядом с мужем, и хотя была тише воды и ниже травы, улыбалась его шуткам и разговорам. Несколько раз, когда я прогуливался по берегам реки Мальты, я видел их, катающихся верхом на лошадях в тесном контакте друг с другом.
— Он её снова покорил, варвар, — горько заметил Полевицкий, наш молодой врач. — Но это не надолго.
Однажды, когда я вечером рассматривал срезы тканей, ко мне вошёл Бетвугин. Вежливо он попросил разрешения поговорить со мной.
— Я немного выпивши, — извинился он, — Но только немного. У меня неконтролируемое желание поговорить с вами. Я знаю, что вы меня не любите. Искренне, я тоже не люблю людей вашего типа. Но лично вы мне нравитесь. Вы удивлены?
Точно, я был удивлён.
— Имеется два типа людей в этом огромном мире человечества, — начал он закуривая сигарету. — Одному типу, и к нему принадлежат люди типа вас и ваших друзей, чужды сильные, раскрепощённые эмоции. Они ничего не знают о всеохватывающей страсти. Они переносят свои слабенькие эмоции в свой мозг и делают их своими смутными неопределёнными эмоциями. Они просто обезьянки с идеями и умственной чувственностью евнуха. Они плодят эти идеи, они комбинируют их и в этой коллекции бесплодных идей находят своё счастье. Сильное, решительное действие чуждо этим людям. Их можно назвать интеллектуальными сенсуалистами. Даже в науке, которая сама по себе плодородное поле, они ничего не добиваются. Они не способны ни на что, кроме опубликования бесконечных статей, которые только лишний раз демонстрируют их эмоциональное бессилие.
И есть люди другого сорта, К счастью, или к несчастью, они в меньшинстве, по крайней мере, в нашей любимой стране. Эти люди простых и ясных идей, люди действия. Они как дважды два — четыре, а не пять, как описывал Тургенев. Они способны на огромные эмоции потому, что они способны наоборот, перенести свои простые идеи в эмоции. Люди именно этого типа создают империи, делают революции и двигают миром.
Я знаю, что вы скажете. Вы сейчас мне расскажете о людях, которые убили царя, сделали революцию…. Но, старик, это же было ничего. Как жест, апофеоз эмоционального бессилия, самовозвеличивание через самопожертвование. Кому это интересно?
Я не политик, мне всё равно революция или монархия, но мне нравятся люди, воодушевлённые идеей. Которые знают, что такое страсть, потому, что страсть может сокрушить всё на своём пути к достижению цели. Я не психолог, но я чувствую, что что-то есть внутри человеческой конституции, что делает его или чувствительным интеллектуалом или человеком страстного действия. Пожалуйста, не перебивайте меня, во мне слишком много алкоголя, и я могу забыть, что я хочу сказать. …. Да. Я пришёл к вам не обсуждать человечество в целом. Я хотел рассказать историю о своём старом друге. Интересная история. Я надеюсь, что она вам не понравиться. Мне, старик, и не нужно твоё одобрение.
У меня был друг, блестящий хирург. Он был гений в своей области. Никто не мог превзойти его в хирургии. Он был человеком необычной решимости. Ешё мальчиком он решил стать хирургом, и его ничего больше не интересовало. Он был человеком одной идеи. Однажды утром его позвали к старому больному с острым аппендицитом. В доме больного он увидел девушку. Была ли девушка красивой — это неважно. Важно то, что когда мой друг встретил эту девушку в этом мрачном доме, он сразу знал, что это девушка предназначена ему. Он сразу знал, что пока он живёт, эта девушка принадлежит ему одному. Невиданная страсть вспыхнула в нём. Это была больше чем страсть, больше чем любовь — наваждение. После осмотра отца девушки, мой друг понял, что эта девушка никогда не будет принадлежать ему, пока жив пациент. Это следовало из различных незначительных деталей её разговора, а мой друг был хорошим наблюдателем.
Что вы бы сделали на месте моего друга? Конечно, ничего. Вы могли бы изводить себя безнадёжностью ситуации. Но только не мой друг. Он был человеком действия, воспалённый страстью. Он потребовал госпитализировать больного и сразу взял его на стол. Он открыл его живот, в котором не было ничего особенного, за исключением немного воспалённого аппендикса. Секунду, да, только короткую секунду мой друг колебался, а может быть, и вообще не колебался; его рука непроизвольно двинулась и оставила маленькую дырочку в стенке воспалённого аппендикса. Вот такой случай. Мой друг ничего не делал умышленно, что запрещает его профессиональная этика. Он не приговаривал пациента к смерти. Его рука двигалась сама собой. Его скальпель двигался подсознательно. Это был несчастный случай, убеждал себя мой друг. Был ли это несчастный случай? Вы, мой учёный друг, можете поразмыслить над этой психологической загадкой…., если вам будет угодно.
Он засмеялся и продолжил:
— Однако это была только часть его проблем. Девушка стала свободной после смерти отца, но мой друг был женат на женщине, которая была для него пустым местом. Только его жена стояла между ним и заветной целью. Его жена часто болела. У неё были частые маточные кровотечения и боли в матке. Он привёз её в больницу и осмотрел в присутствии медицинской сестры. Он ясно видел, что на шейке матки язвенный рост — не было никакого сомнения, что это рак шейки матки. Её ещё можно было спасти, сделав немедленное удаление матки. Мой друг уже намеревался произнести: «Подготовить к операции», но вместо этого продиктовал: «Доброкачественная фиброма». И произнося эти слова, он осознал, что кто-то другой произносит эти слова, а не он. Эти слова означали ложный диагноз, обрекающий его жену на медленную смерть от рака. Какая сила толкнула его? Какая сила заставила его забыть законы профессиональной и человеческой этики? Или это была непреднамеренная небрежность, обмолвка? Это, старик, тебе решать.
Вот и все истории с моим другом, которыми я хотел тебя развлечь.
Бетвугин встал и зажёг ещё одну сигарету.
— К чему вы рассказали мене эту отвратительную историю? — спросил я сердито.
— Почему? Просто так, старик.
И выходя из комнаты, он обернулся и сказал:
— А может быть, я просто хотел произвести впечатление на вас с тем, чтобы вы не пытались вмешиваться в мои отношения с Еленой. Это небезопасно.
И он вышел.
Меня настолько возмутило его поведение, что я немедленно записал всю его историю, стараясь припомнить его личные слова. Я решил направить рапорт командованию на следующий же день.
Но ранним утром Бетвугин драматично и грубо объявил мне, что он застрелил свою жену.
Он не убил её. Я нашёл её в комнате в полубессознательном состоянии и она сильно кровила. Рана была серьёзной, но не смертельной. Пуля прошла через левое плечо рядом с сердцем, и кости были тоже не задеты.
На операционном столе она молчала. Она не упоминала ни своего мужа, ни само происшествие. Через два часа после операции я зашёл к ней и нашёл её уже в нормальном состоянии.
— Всё началось с того момента, когда он сказал мне уехать с ним в Москву. Я отказалась, он вышел из себя так, как я ещё не видела.