Штаб фронта располагался неподалеку, в административном корпусе научно-исследовательского института. Так что выделенный нам газик доставил нас туда не более как за четверть часа.
Сначала зашли к адъютанту командующего. А ровно в 22 часа увидели, как на крыльцо вышел Маршал Советского Союза С. М. Буденный. Казалось, ни годы, ни тревоги не в силах оставить следов на внешнем виде легендарного героя гражданской войны. Семен Михайлович был свеж и подтянут. На голове и в знаменитых усах - ни одного седого волоса. Голос тоже молодой.
Маршал откровенно обрисовал нам сложившуюся на фронте обстановку. Она была весьма тяжелой. Нами оставлены Ростов-на-Дону и Батайск. Танки и моторизованные части врага подошли к Сальску, двигаются в направлении Ворошиловска (Ставрополя). Силы у врага огромные: 10-11 пехотных, 5 танковых, 4 моторизованные и 3 кавалерийские дивизии. С воздуха их поддерживают более тысячи самолетов. Превосходство противника в танках и авиации подавляющее.
Увидев, что мы делаем записи в своих блокнотах, маршал сказал:
- Записывать наш разговор не рекомендую. Держите эти сведения в уме... Итак, чем же располагаем мы... Сил у нас мало. Но принимаются срочные меры. Враг, вне всякого сомнения, будет в конце концов остановлен. Сейчас вовсю развертываются оборонные и экономические возможности Азербайджана, Грузии, Армении. Из этих республик идет на фронт поток войск, оружия, медикаментов, продуктов питания. Формируются свежие воинские части и в Дагестане, Осетии, Кабарде. Дон, Ставрополье и Кубань уже дали фронту два казачьих корпуса. Маршал тут же попросил нас обязательно съездить в кубанский кавалерийский корпус. - Им командует генерал Кириченко, - пояснил он. - И сразу же скажу, что дерутся с врагом казаки отменно! - Усмехнулся в усы. - На первый взгляд может показаться нелепым: кавалерия, дескать, против танков. Но в корпусе тоже имеются танки. Правда, их мало, но генерал Кириченко умело их использует. Выше всяких похвал действуют и его артиллеристы...
Маршал прошелся взад-вперед по крыльцу, подкручивая усы. И после минутной паузы продолжил:
- Не подумайте, что Буденный посылает вас к кавалеристам только из личного пристрастия к этому роду войск. В данном случае я беспристрастен. Просто действия этого корпуса очень высоко оцениваются. И не только нами, штабом фронта, но и Москвой... А кроме того, очень важно опровергнуть пущенный фашистами слух о том, будто кубанское казачество встречает гитлеровцев хлебом-солью...
Взяв запас бензина, наша журналистская бригада вскоре выехала в сторону станицы Кущевская.
Над дорогами, хуторами и станицами Кубани стоят тучи пыли, смешанной с дымом. С севера к Кавказским горам спешат колонны подвод и автомашин с эвакуируемыми ценностями. Часто попадались огромные стада овец и коров. Санитарные машины и простые телеги, запряженные парой лошадей, везут раненых.
Время от времени над всей этой массой людей, животных и машин с воем проносятся хищные "мессершмитты", "юнкерсы", оставляя после себя огонь и смерть. Горят элеваторы, школы и больницы, горят казачьи хаты...
В Березанской решаем что-нибудь перекусить. Заходим во двор казачки Пелагеи Дмитриевны Калиниченко. Небольшая белая хата, за ней - сад. Земля в нем буквально устлана перезревшими яблоками и сливами.
Говорю хозяйке:
- Пропадает добро. Почему не убираете?
- Да руки не поднимаются убирать. Для кого стараться-то? Для фашистов? Пусть они сдохнут, сдохнут все до единого!
В голосе - отчаяние. Муж на войне. Там же четыре брата. Тут у нее на руках сын семи лет и хозяйство.
- Если бы была мужчиной, все бы бросила - и на фронт!
Лицо Пелагеи Дмитриевны вдруг делается сердитым, даже злым, и она чуть ли не кричит:
- Вот вы, военные, ответьте мне: долго ли отступать будете? Много ль еще родной земли ворогу отдадите?
Что ответить? Тут не слова нужны, а дела. А они пока у нас, мягко выражаясь, неважные...
Но как ни была расстроена и сердита Пелагея Дмитриевна, она все же вынула из погреба две кринки ледяного молока, вынесла ковригу хлеба, нарезала сала.
- Угощайтесь, пожалуйста!..
Чем ближе к Кущевской, тем количество беженцев и угоняемых к югу стад уменьшается. Но зато чаще попадаются санитарные машины и повозки.
В кабине машины жарко, душно. Но отдыхать и прохлаждаться некогда. Нам сейчас дорога каждая минута.
Говорю водителю Георгию Геджадзе:
- Гога, можно побыстрее?
Гога прибавляет газу и тут же говорит:
- Нехорошо, товарищ батальонный комиссар (мне недавно присвоено это звание), получается. В сорок первом отступали, в сорок втором опять отступаем...
Я знаю, что Геджадзе встретил войну на западной границе. А вот теперь оказался почти что у порога родной Грузии. Отступая...
- Согласен, нехорошо получается, - отвечаю ему. - А в чем вот хотя бы ты видишь выход из создавшегося положения?
- Драться надо лучше! Командовать надо лучше! Думать надо лучше!
Что можно возразить против всего этого? Но ведь и благие пожелания нашего водителя сами по себе не выправят положения. Время покажет, что надо делать и что будет сделано.
* * *
Приехали в 17-й кавкорпус уже к вечеру. Комиссар штаба корпуса показал нам, куда поставить машину. Замаскировали ее ветками тополя, стеблями кукурузы. После этого все тот же комиссар повел нас к комкору генерал-майору Н. Я. Кириченко.
Но Кириченко был как раз сильно занят. И мы, чтобы не терять времени зря, решили пройти в артиллерийский дивизион, который располагался неподалеку.
...Окраина небольшого хутора. Собственно, хутора, как такового, уже нет, он начисто сожжен фашистской авиацией. На месте хат - пепелища, лишь кое-где на них видны полуразрушенные и закопченные печные трубы. А вот деревья странным образом уцелели, огонь лишь слегка подпалил их кроны. Цело и кукурузное поле за хутором.
В глубоких капонирах стоят орудия, накрытые сверху зеленой маскировочной сетью. Уже темнеет, но еще по-прежнему душно. И необычно для фронтовой обстановки тихо. Слышно даже, как катит неподалеку свои воды речка Ея.
Под развесистым тополем, свесив ноги в окопы, сидят кругом артиллеристы дивизиона - загорелые и почти сплошь усатые казаки разных возрастов и званий. В середине этого круга, возвышаясь над всеми, стоит и держит речь командир дивизиона Степан Чекурда.
- Сегодня, товарищи, - доносится до нас, - из политотдела корпуса получена брошюра известного советского писателя Бориса Горбатова. Она называется "Письма товарищу". И поскольку в настоящий момент мы располагаем некоторым временем, есть предложение зачитать хотя бы одно, первое, письмо...
Артиллеристы, до этого негромко переговаривавшиеся, сразу же затихают. И в этой тишине особенно громко и торжественно звучит голос Чекурды, читающего:
- "Родина! Большое слово. В нем двадцать один миллион квадратных километров и двести миллионов земляков. Но для каждого человека Родина начинается в том селении и в той хате, где он родился..."
Казаки слушают, затаив дыхание.
- "Сейчас я сижу в приднепровском селе и пишу тебе эти Строки, - читает дальше командир дивизиона. - Бой идет в двух километрах отсюда. Бой за это село, из которого я тебе пишу...
Ко мне подходят колхозники. Садятся рядом. Вежливо откашливаются, спрашивают. О чем? О бое, который кипит рядом? Нет! О Ленинграде.
- Ну как там Ленинград? А? Стоит, держится?
Никогда они не были в Ленинграде, и родных там нет - отчего же в их голосе неподдельная тревога? Отчего же болит сердце за далекий Ленинград как за родное село?"
Голос капитана Чекурды еще более крепнет. Теперь каждое читаемое им слово звучит набатом.
- "И тогда я понял. Вот что такое Родина: это когда каждая хата под очеретом кажется тебе родной хатой и каждая старуха в селе - родной матерью. Родина - это когда каждая горячая слеза наших женщин огнем жжет твое сердце. Каждый шаг фашистского кованого сапога по нашей земле - точно кровавый след в твоем сердце".
Капитан замолкает, откашливается, словно бы ему не хватает воздуха. Кто-то из артиллеристов поторапливает:
- Читайте, читайте дальше...