Приятно смотреть на работу штурмовиков. Построившись в своеобразный хоровод, самолеты один за другим пикируют на обреченный аэродром. Сначала ИЛы сбросили бомбы. Со второго захода на землю полетели реактивные снаряды. В заключение штурмовики прошлись по тому, что осталось на аэродроме, из пушек.
Аэродром разбит. Горят склады, рвутся боеприпасы. Все поле усеяно обломками горящих "юнкерсов". Враг не ожидал налета.
Сбросив смертоносный груз, штурмовики легли на обратный курс. Теперь нам нужно было смотреть в оба - немцы, конечно, постараются перехватить нас.
"Мессершмитты" навалились стаей. С запоздалой яростью и ожесточением они пытались разбить строй штурмовиков, внести хаос и тогда, нападая на одиночные машины, забить, заклевать до смерти. Штурмовики, изредка огрызались огнем, продолжая держать строй. Они не ввязывались в бой, и это, казалось, удесятеряло злобу вражеских истребителей.
Нашим тоже работы хватало. Мы должны были в целости и сохранности доставить домой армаду штурмовиков. Таков был строгий приказ. Вот почему, увидев, что на отставший ИЛ налетело сразу двое "мессершмиттов", я бросил преследование вражеского самолета, которому успел зайти в хвост, и бросился на выручку.
Немцы атаковали умело. И даже в азарте они не забывали об опасности. Ведомый как привязанный ходил за ведущим, чтобы прикрыть его в случае нападения.
Я пристроился к ведомому и ударил из пулеметов. "Мессершмитт" задымил. Ведущий взмыл вверх, оставив штурмовик в покое. Я погнался было за ним он вклинился в звени наших штурмовиков, и я оставил его. А где же пострадавший ИЛ? Я увидел его далеко внизу. Изрядно потрепанный "мессершмиттами", штурмовик тянул из последних сил. Благо, мы летели уже над нашей территорией. Я хотел разглядеть хвостовой номер самолета и не смог - было далеко. А штурмовик опускался все ниже и ниже, наконец, летчик искусно посадил машину прямо в поле на фюзеляж...
Забегая вперед, скажу, что вечером этого дня ко мне в столовой подошел невысокий летчик. С первого взгляда я признал в нем земляка, казаха. Летчик был очень молод, и смущение, застенчивость были написаны на его лице.
- Товарищ капитан, - тихонько обратился он ко мне, - скажите, кто у вас летает на сорок седьмом?
Я удивился: номер сорок семь носила моя машина.
- Вы? - обрадовался мой земляк. - Так это же меня вы сегодня выручили! И ведь как здорово выучили!
Радость его была так искренна, что мы тут же у всех на глазах обнялись. Летчик потащил меня к своему столу.
Мы разговорились. Спасенный мной штурмовик оказался Талгатом Бегельдиновым, впоследствии дважды Героем Советского Союза, С этого дня у нас с Талгатом завязалась крепкая фронтовая дружба. Мне и моим товарищам истребителям потом много из приходилось ходить в прикрытие Талгата, и мы неизменно восхищались мужеством этого юноши-степняка, уверенно оседлавшего грозную машину, которую немцы в ужасе называли "черной смертью".
Не успел наш полк совершить посадку, как воздуха земля вздрогнули от мощного артиллерийского гула. Началась артподготовка.
Через несколько минут мне пришлось вылететь в воздушную разведку, и я сверху прекрасно видел, какую разрушительную работу производит артиллерия с той и с другой стороны. Огонь настолько силен, что от дыма и разрывов совсем не видно земли. Нужно сказать, что плотность артиллерийского огня на Курской дуге была гораздо выше, чем при наступлении на Волге.
Возвращаясь назад, я заметил, как в проходы, сделанные в минных полях, двинулись танки. Сотни танков! Изрыгая пламя, они бесконечной стальной лавиной шли на штурм укреплений. Великая битва под Курском началась.
Докладывая Федору Телегину о результатах разведки, я не мог удержаться от восхищения:
- Что там делается!
- Началось, началось, - пробормотал Федор, быстро отмечая что-то на карте.
Он сидел в обычном летном комбинезоне. Командир полка в любую минуту был готов к вылету.
В эти дни мы забыли об отдыхе. Противник поднял в воздух всю свою авиацию. Нам был дан приказ во что бы то ни стало рассеять вражеские бомбардировочные эскадры. Чтобы расколоть строй бомбардировщиков, у наших соседей двое летчиков пошли на таран. Именно в эти дни начал свой боевой счет сбитых самолетов трижды Герой Советского Союза И. А. Кожедуб, а летчик-истребитель А. К. Горовец совершил беспримерный подвиг. Возвращаясь с задания, Горовец заметил группу вражеских бомбардировщиков. Он резко развернул свою машину и один отважно бросился в гущу фашистских самолетов. Первой же очередью он сбил флагмана. Затем упали на землю второй и третий самолеты. Строй неприятельских машин распался, они стали рассредоточиться. Но Горовец снова и снова дерзко нападал. В этой невиданной схватке он сбил девять бомбардировщиков! По пути на свой аэродром Горовец попал под неожиданный удар четырех вражеских истребителей. Его самолет был подбит и врезался в землю.
А. К. Горовец - единственный в мире летчик, сбивший в одном бою девять вражеских самолетов.
Так дрались наши истребители. И не мудрено, что все чаще и чаще фашистские бомбардировщики, только завидя советских соколов, начинали поспешно сбрасывать бомбы куда попало и поворачивать назад.
Наши ребята заметили, что у немцев появилось множество истребителей с пестро раскрашенными фюзеляжами. Вражеские машины были украшены изображениями червовых и пиковых тузов, черных кошек, драконов, птиц, змей. Это были знаменитые асы воздушного флота Геринга, лучшие летчики Германии.
- Сегодня пойдут одни старики, - сказал Федор Телегин, - молодым сегодня делать нечего. У соседей шестерых сбили.
В небе было темно от самолетов. Немцы послали около пятисот машин. С нашей стороны поднялось двести семьдесят истребителей. Бой завязался на всех высотах. Все, что было лучшего в авиации обеих сторон, сцепилось в этом невиданном воздушно поединке. В наушниках творилось черт знает что: какие-то сумасшедшие выкрики, просьбы, имена и ругань, ожесточенная ругань на обоих языках.
Наша эскадрилья схватилась с истребителями прикрытия. Во вражеских самолетах мы узнали знаменитые "фокке-вульф-190".
После недолгого маневрирования мне удалось сбить ведомого одной чрезвычайно слаженной пары Ведущий, заметив у себя на хвосте советский истребитель, с хладнокровием опытного бойца дал ему приблизиться на дистанцию огня и вдруг, задрав самолет вверх, круто пошел по вертикали. Расчет немца был прост: он знал, что советские летчики не принимают боя на вертикалях, и надеялся убить сразу несколько зайцев - уйти от атаки, набрать высоту и выгодно атаковать сверху. В прежнее время мне несомненно пришлось бы положить самолет в вираж Но сейчас я летел на ЯКе, очень легкой, послушной и скороходной машине. И я решил использовать просчет немца. ЯК, яростно ревя, круто полез наверх, Я догнал вражескую машину и, не выходя из вертикального положения, расстрелял ее почти в упор. "Фоккер" опрокинулся и задымил.
Это была удача! Сбить подряд два расхваленных немцами "фоккера".
В каком-то неуемном азарте я тут же захожу в хвост еще одной вражеской машине, вижу ее заклепки и с наслаждением нажимаю гашетку. Но... что это? Пулеметы и пушка молчат. Молниеносно перезаряжаю, снова жму - снова ни одного выстрела! Испортились! Ах, черт! Ах... Я на все лады ругаю техника по вооружению Гришу Абояна за то, что он, очевидно, в спешке не проверил, исправны ли пулеметы и пушка.
Я понимаю, что выходить из боя мне не следует, хотя бы по той причине, что опытный враг сразу же заметит мою беспомощность. И я принялся "темнить": атаковал, маневрировал, старался хоть как-нибудь помогать товарищам.
На аэродроме, едва приземлившись, я обрушился на техника Гришу. Гриша побледнел. Он и сам понимал, какой опасности подвергался летчик по его вине. Не успел я вылезти из кабины, как Гриша кинулся проверять вооружение.
- Товарищ капитан, - облегченно доложил он, - у вас все в порядке.
- Да как все в порядке! - снова вспылил я. - Тебе ж говорят...
- Да у вас весь боезапас расстрелян, товарищ капитан!
- Как расстрелян?..
Я смотрю на лицо техника и понемногу успокаиваюсь. В самом деле, почему я подумал о неисправности? Ведь скорее всего...
Гриша смотрит на меня укоризненно.
- Извини, друг. Я как-то... Сам понимаешь. Извини, брат.
- Что вы, товарищ капитан! Я бы и сам... А сегодня такое творится, что и отца родного... Идите, товарищ капитан, в столовой уже все готово.
Неподалеку остановилась командирская машина. Федор Телегин тяжело спрыгнул на землю и устало стянул шлемофон. День сегодня выдался как никогда...
Вернулась из боя эскадрилья майора Николая Дунаева. Еще крутились пропеллеры, когда Дунаев откинул фонарь и на плоскость весело выпрыгнула маленькая собачка. Это была обыкновенная дворняжка, прижившаяся в эскадрилье. Летчики полюбили собачку, каждый звал ее по-своему, каким-нибудь домашним именем: Трезорка, Жулик, Жучка, а все вместе, эскадрильей, ласково называли ее "Спасительницей". И это была правда: собачка однажды действительно спасла эскадрилью Дунаева.
Как-то, намаявшись за день, летчики повалились на нары в своей землянке и заснули тяжелым глубоким сном. Дворняжка устроилась в чьем-то шлемофоне. Среди ночи в землянке вспыхнул пожар, загорелась солома. Но измученные летчики спали как убитые. Тогда собачка принялась беспокойно лаять и теребить спавших летчиков. Кто-то наконец продрал глаза, очень вовремя. Летчики успели выскочить из огня.
С тех пор собачка стала полноправным членом эскадрильи Дунаева. Вылетая на задания, ребята по очереди брали дворняжку с собой. Постепенно она так освоилась, что едва раздавался сигнал тревоги, бежала к машинам и устраивалась за спиной летчика.
Жаль, что "повоевать" собачке пришлось недолго. Вернувшись однажды из боя, летчик с удивлением обнаружил, что Жучка не торопится выпрыгивать из кабины Он отстегнул парашют и оглянулся.
Собака не двигалась. В воздушном бою шальная пуля попала в кабину летчика и убила ее.
Помнится, ребята очень жалели о гибели "Спасительницы" и похоронили ее с почестями.
История с собачкой хорошо говорит о том, как велика была у нас тяга ко всему, что напоминало о доме, о мирной, спокойной жизни. Самый худой мир лучше доброй войны.
Говорят, что русские легко привыкают ко всему. Мне кажется, это неверно. Мы можем смириться с лишениями военного времени и, затянув пояса, воевать до победы, как бы ни была она далека. Мы можем бить, убивать, уничтожать, но только своих злейших врагов. Равнодушным, профессиональным убийцей, каким воспитал немецкую молодежь Гитлер, русский никогда не станет. Русский не может привыкнуть убивать.