- А как с коленками, дрожали на взлёте?
- Немного было, Эндель Карлович, а сейчас уже прошло.
- Вот и хорошо. Как по-твоему, где будем пробивать облака?
- Следуйте под нижней кромкой облаков и при первых признаках разрывов облачности устремляйтесь наверх, к звёздам.
- Ну, счастливого вам пути, действуйте самостоятельно, а я займусь своей работой.
Я рассчитывал вести контроль пути с помощью радио, а позже, когда самолёт выйдет за облака, с помощью астрономии.
Но вдруг совершенно неожиданно самолёт всколыхнулся и бросился в сторону от своего прямого пути.
- Что это? - резко спросил Пусэп.
- Самолёт близко пролетел, - ответил кто-то.
- Алло, стрелки! Смотреть внимательно! Зарядить пушки! Не зевать! скомандовал Пусэп.
- Пушки заряжены, смотрим внимательно, зевать не будем! Только разве его, чорта, увидишь в такой темноте?
- Алло, Мосалев! Это что, обледенение началось? - спросил Пусэп.
- Да, начинается, но куда это окно делось? Всё было хорошо, а вот сейчас кругом сплошные облака.
- Александр Павлович, какова температура?
- Минус шесть. Полагаю, что большого обледенения не должно быть.
- Богданов, передай на аэродром: "Высота 2500 метров. Сплошные облака. Лёгкое обледенение. Температура минус шесть. Пробиваемся вверх".
- Эндель Карлович, у меня в коде нет "Пробиваемся вверх". Как поступить?
- Что можно - передай, чего нельзя - давай открытым текстом. Дмитриев, включи антиобледенитель на винты. Добавь моторам, - скорее выберемся из этой муры. Мосалев, держи курс точнее, а то штурман в случае потери ориентировки свалит на нас всю вину.
- Ничего, Эндель Карлович! Немножко отклонимся от курса, большой беды не будет. Вы только выбирайтесь наверх, а там поближе к звёздам исправим курс и выведем самолёт куда надо, за штурмана не беспокойтесь.
Наступила тишина. Экипаж напряжённо работает. Труднее всех воздушным стрелкам, на обязанности которых было "смотреть в оба". И они добросовестно пучили свои молодые глаза, вертели головами и пытались хоть что-нибудь увидеть и своевременно предупредить об опасности.
Температура всё понижалась. Пилоты уже натягивали меховые рукавицы и поднимали воротники. Кстати, по моим наблюдениям, раньше всех начинают мёрзнуть пилоты, они усиленно утепляются, когда ещё стрелки голыми руками сжимают рукоятки пушек, держа пальцы на спусковых курках своего орудия.
Вот и теперь наши стрелки не замечают десяти градусов мороза.
По выражению лица Богданова, освещённого светом ламп радиостанции, по его гордой позе, уверенным движениям можно было догадаться, что дела у радиста идут отлично" И если нельзя было утверждать, что у него установлена радиосвязь со всем миром, то наверняка можно предположить, что он уже знает всю биографию радиста, с которым сейчас держит связь, называет его по имени. Теперь ему ничто не помешает держать радиосвязь во всё время полёта.
Когда у человека дело спорится, настроение должно быть хорошее. И нашего радиста мало трогает, что самолёт леденеет и идёт в густые облака, что где-то рядом шныряют немецкие самолёты. Что ему до всего этого, если у него налажена крепкая связь! Он всё узнает - и погоду, и что сегодня делается в Москве, и кто из радистов дежурит на радиоузле.
Установив связь с радиопеленгаторами, Богданов подаёт мне клочок бумажки с координатами нашего места по засечкам пеленгаторов.
Посмотрев на координаты, я красным карандашом пишу: "не верно", и возвращаю бумажку Богданову. Я вижу, что он на своем ключе говорит что-то злое, вроде "Эх, вы, растяпы, мы здесь в облаках в холоде ориентируемся лучше, чем вы в тепле и под надёжной крышей. Если вы и дальше будете нам так помогать, то лучше мы как-нибудь одни обойдёмся, без помощников".
Вскоре он получил верные координаты с тысячью извинений.
Прошло тридцать пять минут со времени взлёта. Ни одного огонька на земле, и ни одного даже клочка чистого неба! На высоте 3500 метров мы вылезли, наконец, из облаков. Температура минус 12, но я, так же как и наши стрелки, занятый своей работой, не замечал холода. Не заметил бы я и того, что самолёт вышел из облаков, если бы не голос Пусэпа, по тону которого, можно было понять, что обстановка изменилась к лучшему.
- Что, Эндель Карлович, выкарабкались уже из облаков? - спросил я.
- Да, Александр Павлович, теперь можешь и к курсу придираться и звездами заниматься. Пойдём до линии фронта с набором высоты, а там дальше немного снизимся и будем кислород экономить. А сейчас приготовить кислородные маски всему экипажу.
Южная часть неба сверкала разрывами зенитных снарядов. Местами сквозь редкие облака пробивались снопы прожекторного света. Облака обагрялись отблесками разрывов авиабомб. Небо прямо горело.
- Это что же, немцы на Москву налетели? - спросил Пусэп. - Но почему всё это так близко? Неужели мы так отклонились к югу от маршрута, Александр Павлович?
- Всё в порядке. Идём по своему маршруту. Видно, немцев к Москве не пускают, вот они и шныряют в северной части Московской области. Следите за воздухом! Как бы нам не напороться на какого-нибудь фрица...
Внезапно сильным вихревым потоком самолёт резко качнуло в сторону.
- Стрелки, не зевать! Мосалев, давай курс кверху! Дмитриев, добавь моторам. Богданов, сообщи, что немцы летают на высоте 4500 метров, - давал команды Пусэп.
Руки делали своё привычное дело, но глаза были прикованы к той стороне, где небо сверкало к горело.
Машину ещё раз сильно тряхнуло. Мосалев, всегда отличавшийся спокойствием и хладнокровием, инстинктивно нажал правую ногу, с намерением уйти на север, подальше от опасности.
Однако удлинение маршрута в самом начале полёта в штурманские расчёты не входило. Впереди далёкий путь, и кто знает, сколько нам придётся ещё делать извилин и отклонений.
Говорю Мосалеву возможно мягче: укороти, мол, правую ногу и следи за курсом.
- Да это он так, качнуло его. вот он и сошёл с курса, - виновато ответил Мосалев, доворачивая самолёт на заданный курс.
- Почему тебя влево не отклоняет, а всё больше вправо? Вот я думаю, что у тебя правая нога длиннее левой.
- Горит, горит! - закричал кто-то из наших стрелков. - Товарищ командир, горит немецкий самолёт слева от нас, смотрите скорее, вот уже входит в облака!
Большим метеором, разбрызгивая в стороны огненные клочья, валился в облака фашистский самолёт. Облака осветились красным светом и вскоре потемнели.
- Так, есть один, - весело сказал Пусэп, - а ну смотрите, может, который ещё свалится?
Ну, теперь у наших лётчиков есть работа - пусть считают сбитые самолёты, а для меня наступило время уточнить своё место. Я оборачиваюсь к радисту, чтобы получить пеленг и координаты нашего места. Но Богданов сидит как-то непривычно прямо и обеими руками прижимает телефон к ушам. Сквозь кислородную маску не видно выражения его лица, но по напряжённой позе чувствуется, что происходит что-то серьёзное, и мешать ему сейчас нельзя. Отняв правую руку от телефона, он берёт карандаш и что-то быстро записывает на белом листе бумаги.
Ну, думаю, было бы у радиста что-нибудь для меня, то сообщил бы. Займусь пока собственной радиопеленгацией. Включаю радиополукомпас.
В эфире непонятный ералаш. На наших станциях, которые мне нужны для пеленгации, какие-то кофейные мельницы и создают такой скрежет, визг и треск, что не то что пеленговать, - понять ничего нельзя. Немцы создают помеху. Почему раньше этого не наблюдалось, а сегодня чорт знает что творится?
Ищу в другом месте. Настраиваюсь на одну, из наших восточных станций. Но что это, что это? Слышу - знакомый, такой знакомый голос, спокойная речь. Быстро переключаю свой коммутатор и кричу:
- Эндель, переключись на мой приемник, слушай доклад товарища Сталина.