— Ясно, видимость до пятидесяти километров, ветер слабый.
— Откуда вы это взяли?
— Из прогноза. Откуда же еще?
— Это я и сам знаю, но мне нужно знать, какая там погода в действительности. Есть связь с Гандером?
— В том-то и беда, что нет, — удивил меня Штепенко. Но затем сразу успокоил: — Скоро будет.
— Александр Павлович, когда мы, по твоим расчетам, долетим до середины залива, спустимся ниже облаков.
— Ладно, там мы будем минут через десять.
Я начал потихоньку снижать самолет. На высоте примерно 4500 метров мы попали в густой снегопад.
— Эй, пилоты! — возмущался Штепенко. — В нашей кабине уже сугробы! Так же нельзя работать!
— Ничего, скоро они растают, — успокаивал теперь я его. — Вот уже и дождь накрапывает…
Чем ниже мы опускались, тем сильнее становился дождь. В конце концов мы оказались прямо в ливне. Видимости почти никакой. Невозможно установить, что под нами — облака или поверхность моря.
— Сальников, — обратился я к хвостовому стрелку, — что вы видите внизу?
— Ничего не видно, товарищ майор.
Я решил опуститься еще пониже. Высотомер показывал 1000 метров. «Хватит!» — сказал я себе. Тут дождь прекратился. На горизонте виднелась даже светящаяся полоса, — значит, туда сквозь облака проникали солнечные лучи.
Мы летели между двумя слоями облаков. Примерно через двадцать минут верхний слой кончился. Свет и тепло сразу добрались до нас, высушили все, что намокло от снега и дождя. Нижний слой облаков тоже поредел. Временами сквозь него мелькала рябь морской поверхности.
— Впереди виднеются горы! — доложил из носовой башни Гончаров.
Все в порядке, это и есть Ньюфаундленд.
— Как дела с радиосвязью? — спросил я у радистов.
— Никто не отвечает, — сообщил Низовцев.
— Ищите поэнергичнее, мне нужна точная сводка погоды.
— Мы же все время только этим и занимаемся, — ответил радист обиженно.
Облака внизу продолжали редеть, все больше обнажая поверхность моря. Впереди поднимался высокий западный берег острова. Приглядевшись внимательно, можно было увидеть Х-образные бетонированные посадочные полосы западного аэродрома. Поодаль над горными вершинами висели редкие лохмотья облаков.
С востока через океан уже надвигались сумерки.
— Низовцев, вы уже получили сведения о погоде?
— Сейчас принимаем. Мистер Кэмпбел что-то записывает.
Наконец я получил бланк.
Через пять минут я увидел прямо впереди бетонные полосы аэродрома Гандер. В этот же момент зажегся длинный ряд электрических огней. Там же рядом я заметил большие постройки. Перед нами, немного ниже, летел четырехмоторный самолет. Он опускался все ниже, пока не сел рядом с огнями.
— Приготовиться к посадке! Выпустить шасси!
На приборной доске зажглись зеленые лампочки: с шасси все в порядке.
Спустя несколько минут самолет бежал по бетонной полосе аэродрома. Нас обогнала машина, и из нее дали знак следовать за ней. Остановившись у ангара, я отдал необходимые распоряжения и попросил отвести меня к синоптикам.
Там мы вместе со штурманами пришли к решению, что продолжать полет на следующий день невозможно. В Исландии, в районе Рейкьявика, ожидалась низкая облачность и непрерывный дождь. К тому же аэродром там окружен высокими горами. Мы решили оставаться тут, пока циклон не минует Исландию.
Вечер в столовой офицерского клуба прошел довольно оживленно и шумно. Нас усадили за два длинных стола вместе с американцами.
Первый приветственный тост был посвящен нам. По традиции нам пожелали «счастливых посадок».
Продолжение вечера было обычным: нас засыпали вопросами, и в ответах на них и в беседе время прошло незаметно.
Мы устроились отдыхать и забрались под одеяла, а Штепенко все никак не мог успокоиться, негодуя по поводу того, что на следующий день мы не летим дальше. Он только твердил:
— Полярники мы или нет? Там летали? Летали. И в какую погоду! Хорошо, если под самолетом было сто метров высоты. А теперь — пожалуйста: на Исландии целых триста метров до облаков! А мы чахнем тут, как старухи на печи…
— Знаешь, Александр Павлович, есть такая пословица: «Тише едешь — дальше будешь…»
— От того места, куда едешь, — продолжал Штепенко с нетерпением.
— Не волнуйся! То, что мы опоздаем на день или два, существенного значения не имеет. А если из-за плохой погоды мы плюхнемся в море или разобьемся о горную вершину?
— Слушай, Штепенко, что ты волнуешься? — вмешался в разговор Романов. — Разве ты не помнишь, что сказал Пусэпу в Москве генерал: «Нигде не торопитесь»?
Потихоньку беседа затихла, и мы заснули. Утром Борис Низовцев разбудил нас.
— Знаете что? Наш мистер чуть было не отправился на тот свет!
— Как это «на тот свет»? — удивился Штепенко.
— Очень просто. Встретив тут друзей-приятелей, он, конечно, сел там, где бутылки стояли гуще всего… Вернулся из буфета, еле держась на ногах, кое-как разделся и забрался в кровать. А минут через двадцать я вижу: Кэмпбел вылезает из постели, надевает шляпу, хватает свой знаменитый желтый портфель и так, без брюк, без пиджака, шатаясь, направляется к окну. Я вскочил как раз вовремя. Кэмпбел уже открыл окно и собрался было шагнуть через подоконник… А мы ведь спали на втором этаже!
Не знаю, так ли все это было, может, шутник Борис сгустил краски, но история тем не менее показалась странной.
— Да, он действительно попал бы на тот свет, — покачал головой Романов.
— Но куда же он собрался идти? — удивленно спросил я.
— Спешил на самолет… — Борис постучал многозначительно по часам и поторопил меня. Мы тем временем уже оделись. Пора было идти завтракать.
Потом мы ознакомились с аэродромом. Гигантское сооружение. Ландшафт вокруг аэродрома очень напоминал полярный. Хилые деревья и кусты оживляли ложбины между холмами. В основном это были ели и карликовые березы. Точь-в-точь такой ландшафт, как у нас на берегу реки Хатанга или в Булуне на берегу Лены.