"Мы в 1920 году предложили польским помещикам и буржуазии мир на условиях, более для них выгодных, чем те, которые они имеют сейчас. Они тут получили урок, и весь мир получил урок, которого никто раньше не ожидал. Когда мы говорим о своем положении, мы говорим правду, мы скорее преувеличиваем немного в худшую сторону, Мы в апреле 1920 года говорили : транспорт падает, продовольствия нет. Писали это открыто в своих газетах, говорили на тысячных собраниях в лучших залах Москвы и Петрограда. Шпионы Европы спешили это послать по телеграфу, а там потирали руки: "Валяйте, поляки, видите, как у них плохо, мы их сейчас раздавим", а мы говорили правду, иногда преувеличивая в худшую сторону. Пускай рабочие и крестьяне знают, что трудности не кончены. И когда польская армия под присмотром французских, английских и других специалистов-инструкторов, на их капиталы, с их амуницией пошла, она была разбита, И теперь, когда мы говорили, что у нас плохо, когда наши послы шлют сообщения, что во всей буржуазной прессе печатается: "Конец Советской власти", когда даже Чернов сказал, что она несомненно падет, - тогда мы говорим: "Кричите, сколько влезет, на то свобода печати на капиталистические деньги: этой свободы у вас сколько угодно, а мы нисколько не будем бояться печальную правду говорить. Да, в эту весну положение опять ухудшилось, и теперь наши газеты полны признания того, что положение плохо. А попробуйте, тамошние капиталисты, меньшевики, эсеры, семеновцы или как они там называются, попробуйте на этом что-нибудь заработать, полетите еще хуже, дальше и глубже."
Я привожу эти слова, ибо многие даже искренне думают, что для победы в любом деле, в политике или в искусстве, правду нужно особым образом препарировать, прибавить, как говорил Виктор Гюго, к правде величия, что ли. А тут еще европейские шпионы шлют сообщения по телеграфу - значит, правда может повредить. Я слышал, спросили раз фельдмаршала Мольтке, как надо писать историю франко-прусской войны. "Пишите, - говорит, - правду, но не всю правду". У него было такое представление, что из всей правды нужно вычесть некую величину, равную прусскому видению, а не то как бы воинский дух не уронить и государству вреда не принести.
Так и у нас многие рассуждают, только делятся они на две категории: одни требуют, чтобы правда была приготовлена под соусом целесообразности, а другим подай на гарнир больше личности. Но я за них не беспокоюсь помирятся, разделят между собой "человеческое присутствие". Я о себе думаю. При такой заботе о моем духовном питании и при такой диете, состоящей в основном из пищеконцентратов, желудок может потерять способность к нормальной службе и не справится с малейшей инфекцией. Что я тогда делать буду? Слишком много врачей, батенька, и у каждого свое видение. Дайте самому разобраться.
- А не выйдет ли у нас при такой постановке вопроса "обеднение наших представлений об отношении художника к действительности"? Скажут, пожалуй, что мы с тобой упрощаем.
- Этого я не боюсь. Кому нужны слова, а не мысли, кто хочет казаться смелым без всяких затрат или по сниженным ценам, тот будет, конечно, задет в своем уважении к себе. Но думаю, что теорию видения можно изложить в самых простых словах. Вообще научные термины хороши на своем месте, а там, где можно без них обойтись, лучше обойтись. Знаешь ли ты, что такое сорокапроцентный раствор этилового спирта в воде? Держу пари, что не знаешь. Между тем это просто водка. Так и надо говорить, если хочешь, чтобы тебя поняло обыкновенное человечество.
В конце концов что такое "видение", согласно всем его разнообразным, но всегда двусмысленным версиям? Это ограничитель к истине. Такие ограничители были известны и раньше. Теперь вот новую инстанцию прибавили художественную индивидуальность. Еще кто-то будет мне просеивать истину через свое решето.
- Однако существует общее мнение, что художник воспринимает мир сквозь призму своей индивидуальности. Разве эта индивидуальность не интересует тебя в художественном произведении?
Вместо ответа мой собеседник прочел мне стихотворение Пушкина "Если жизнь тебя обманет..."
- Вот тысячу раз читаю эти строки - и все мне кажется, что это я сам сказал, а не другой человек, пусть очень своеобразный, с которым мне интересно было познакомиться. Интерес к чужому своеобразию у меня есть, но похоже на то, что этот интерес не задевает самое важное в искусстве. Насчет "призмы" я сейчас толковать не буду, тут вопрос более сложный, чем может показаться с первого взгляда. Но даже если признать, что "призма" есть, то она возникает помимо нашего желания и нам о ней беспокоиться нечего. Сильная индивидуальность идет прямо к цели, и получается оригинально, а слабая дрожит за свою "призму" и старается ее культивировать, но выходит манерность. Если же бывает такой парадокс, что на почве культа собственной призмы" возникает что-то значительное, то и здесь решающее слово за историческим содержанием, ибо оно временами такие кривые выписывает, что заранее угадать нельзя. И все же во всяком деле конкретные осложнения не могут остановить действие основного принципа.
Итак, на твой вопрос, интересует ли меня индивидуальность художника в его произведении, я отвечу: смотря какая индивидуальность! Если она наполнена действительным, важным для всех содержанием, я готов перед ней на колени стать, ну, а если внутри труха, что тогда? Ясно что дело здесь не в отдельном лице, а в той полноте, которая действует, как электрический заряд. Она-то и создает настоящую индивидуальность, способную подняться над уровнем статистически средней величины. И тогда все это мне интересно, очень интересно, потому что умно, глубоко, прекрасно, характерно - ну, словом, что-то есть. А если вам нужна личность сама по себе в своей совершенной отдельности, - так это будет Голядкин, мелкий чиновник из "человеческого присутствия". Маленький, скверный прыщ, а глядит в Наполеоны. Еще спрашивает, откуда культ личности взялся! Помнишь, у Генриха Манна один собачий мещанин выведен, как две капли воды похожий на Вильгельма II с усищами?
Но я все не успокаивался. Цепочка привычных фраз всплывала в моей голове, за ними двигались плотные множества ходячих представлений. Все это было похоже на моторизованную колонну, способную подавить всякое сопротивление.
- Ну, а творческая активность, художественное видение?
- Пусть мне сначала скажут, что это такое. Видеть "вещи как они есть" это хорошо, очень хорошо, это черта подлинного таланта. Но, по-моему, твои мудрецы хотят сказать, что творческая активность устраивает свои дела за счет объективной истины и общей правды. Берет себе лучшую часть, а всему остальному населению выдает полезную ложь. Нет, мне это не нравится.
Похоже на то, что видение стало как бы невидением, потому что ценится здесь не верность глаза или чувство прекрасного, а особый род слепоты, уклонения от видимых форм. Я знаю, что безусловного видения нет, исторические условия создают разные зрительные аберрации. Из этого даже такие тонкости получаются, что очень занятно, как милый взгляд близорукой женщины. Но пусть об этом сама история заботится, пусть создает печать времени, причуды зрения - за ней дело не станет. А наше дело близорукость лечить. И чем больше будем лечить, тем тоньше, благороднее, богаче, как живая личность, будет эффект.
Если же кто-нибудь хочет создать себе искусственную близорукость, чтобы не получилось копирования и фотографирования, по-моему, выйдет ложь. Я, конечно, не беру здесь редкие случаи, промежуточные и переходные формы всякое бывает,- но закон есть закон. По-моему, никакое копирование не страшно при отсутствии базарных соображений. Вот у братьев Ван-Эйк самое тщательное копирование медной лампы - это высокая поэзия. Достоевский говорит о процентах, по гривне в месяц с рубля, и вы чувствуете себя на краю страшной бездны. А ложь мне хоть сахаром обсыпь, назови ее хоть видением, или романтикой, или другим еще более дерзостным словом - все равно это будет вздор, соска для либеральных младенцев, нас возвышающий обман.
Да возвышающий ли? По-моему, возвышает только честное знание действительности, а ложь во спасение не сочиняйте, напрасно будете портить бумагу. Не хочу я такого спасения, у нас от него до сих пор бока болят. Дайте мне достоверные факты и считайте меня неспособным к пониманию искусства. Мне все равно.
- Так-то оно так, но где же будет субъективный фактор, воля художника, его идеал?
- Тут все это будет. Если под именем субъективности мы понимаем незаурядную силу общественного чувства, преданность лучшим идеям времени, отвращение ко всякому социальному и национальному унижению, неотступную мысль о том, что существуют люди, за которых некому заступиться, - тогда не о чем спорить. Такое "видение" я признаю, и каждому настоящему художнику его не занимать. Отсюда даже своеобразие художественной формы растет, как язык Толстого вырос из его желания смотреть на мир глазами простого человека, рассуждающего о своих делах
без вранья.
Так изложил мне суть дела ваш внук Иван Жуков. Он сказал еще в тот вечер, что словам не верит. На словах А.Дымшиц - защитник вольности и прав, а на деле? На деле он защищает писателя от попытки выразить свою личность более широко и полно. Ибо самое важное право личности - это право предлагать посредством слов или поступков, научных понятий или образов решение общих задач. Отнимите у писателя это право под предлогом ограждения его от "абсурда всеобщности" - вы отнимите у него все.
Мы с И.Жуковым не покушаемся на права личности, указанные в советских законах, не тесним ее в угол, а напротив, хотим, чтоб личность вышла на широкий простор и прежде всего, чтобы она видела "вещи, как они есть", то есть знала истину и говорила ее в любой, самой индивидуальной, самой сказочной форме, но истину а не сказку для маленьких детей. Ибо сказка может быть истиной, но истина - это не сказка. Нет, истина существует. И когда люди смеются над ней, когда они думают, что все можно сделать, купить, организовать, наполнив головы большинства любой мифологией, она вдруг появляется на сцене с неожиданной стороны и доказывает им свое существование самым беспощадным образом. Мы-то с вами, дедушка, знаем, почем стоят эти уклоны в области чистого видения...
А насчет правды хорошо сказал Лютер, тот самый, что стоял на своем и не мог иначе: "Вино - это сила, власть сильнее, женщина еще сильнее, но правда сильнее всех". Да, правда сильна, только силу ее люди обыкновенно постигают задним числом, когда жизнь уже начинает их крепко щелкать по голове, а до тех пор она кажется им совсем незначительной величиной.
Однако длинное у меня вышло письмо. Вы его, пожалуй, сразу не прочтете, придется оставить на вечер. Вот когда достанется мне за мелкий и неразборчивый почерк! У нас, бывало, один комиссар, если получит из части такое донесение, сейчас резолюцию чертит: "В следующий раз шлите очки".
Вы-то, дедушка, видите хорошо, ничего не скажешь. По-моему, Антон Павлович Чехов, хотя он и классик, а классикам, говорят, все позволено, должен был воздержаться от искажения вашего положительного образа. Зачем приписывать вам пьяные глаза и обзывать старикашкой? Какое-то здесь снижение получается, приземление лишнее, одним словом - герой с червоточиной. С нашей точки зрения, этого не может быть. Пьете вы ни много, ни мало, а сколько поставят. Читаете в очках не потому, что глаза плохи, а потому, что руки коротки. Вот если бы на месте Чехова был В.Непомнящий, он сумел бы увидеть настоящую правду, ту правду, которая не тождественна с фотографированием и копированием, не впадает в абсурд всеобщего, а является правдой нашего видения.
Скажите, где мне добыть немного творческой индивидуальности ? Есть у меня желание отразить без всякого объективизма тихий вечер в колхозе "Луч". Окончив свои трудовые дела, сидите вы, милый дедушка, на печи, свесив босые ноги и читаете мое письмо колхозным стряпухам. Около печи ходит Вьюн и вертит хвостом.
А в теории вертеть хвостом нельзя, в этом ее проклятая особенность. Или вернее, можно, если нравится, но для самой теории от этого пажить невелика.
Как-нибудь в другой раз я расскажу вам о новаторах и консерваторах более подробно - одним словом, все, что я о них думаю. А пока прощаюсь с вами, милый дедушка, спешу заклеить конверт и несу его на почту.
Лети с приветом, вернись с ответом!
4
Москва, ноябрь 196...г.
Милый дедушка, Константин Макарыч! Некоторые мне говорят, что я идеалист, то есть в простоте души чего-то жду, а вы не станете, будто, мои письма читать. И даже объясняют, что вы крепко помните старые обиды и не забыли, как нас с Иваном Жуковым посылали к вам проводить ранний сев в грязь. Да, милый дедушка, было это - в году, кажется, тридцатом или тридцать первом? Не помню. Виноваты мы перед вами. Если так, то действительно... А мне эта мысль даже в голову не взошла.
Вы и тогда говорили, что из этой затеи ничего не выйдет. "Землю понимать надо! Разве хороший хозяин так делает? место у нас низкое, лошади по самые бабки в воде ходят, а они сеять придумали, храпоидолы! Зачем семенной фонд губите?"
Мы тоже чувствовали, что тут не все ладно. Однако по молодости лет разобраться не могли, и отчасти нам хотелось верить в чудо нашей воли. Наш план - это мы с вами, товарищи! Ссылаться же на "объективные причины" в те времена считалось самым большим злом, как будто кроме нас и независимо от нас в мире больше ничего нет. Таково наше видение, а кто будет возражать с точки зрения законов природы или хозяйства, того не слушать как сущего консерватора и предельщика.
Не могу скрыть от вас, дедушка, что сначала это возведенное в принцип презрение к объективным условиям казалось нам с И.Жуковым очень странным, каким-то даже новым проявлением детской болезни "левизны", неуместной в марксизме. Но потом мы пришли к выводу, что эта черта получила такой монументальный рост, что ее тоже нужно принять в расчет и причислить к объективным условиям. В большом потоке, который рванулся куда-то в неведомое и завертел нас, как щепки, много было такого, что хоть плачь. Столько всяких ненужных, нелепых, иррациональных затрат и жестоких деяний, что хватило бы на три исторические трагедии. Но миллионы людей пришли в движение - поход, война, ну, словом, что-то значительное, даже возвышенное. На болотах росли города, в пустыне зажглись огни современной индустрии.
И тогда мы вспомнили Петра с его варварскими методами борьбы против варварства. Вспомнили слова Белинского Герцену: "Пора нам, братец, посмирить наш бедный умишко и признаться, что он всегда окажется дрянью перед событиями, где действуют народы с их руководителями и воплощенная в них история". Значит, то, что кажется нам неразумным, может быть необходимо и оправданно с высшей исторической точки зрения и, значит, эта точка зрения прозревает, так сказать, через слепое видение.
Сообразив это, мы взялись за ранний сев в грязь, убеждая себя в том, что так нужно - нужно для того, чтобы в целом, в большой абстракции, история могла продолжать свой железный ход. К тому же печать трубила на все лады, что ранний сев в грязь - последнее слово сельскохозяйственной науки. Районный телефон трещал: "Кровь с носу, а сводки о завершении давай!" И сводки пошли... Год или два спустя о раннем севе в грязь никто уже не вспоминал. Возникли другие видения.
Значит ли это, что бедный заносчивый умишко оказался прав? Я этого не думаю. К историческим событиям нельзя подходить с точки зрения формальной логики и абстрактной морали. В те времена, когда Белинский произнес свою удивительную фразу, он был еще поклонником философии Гегеля, но его заблуждения в сто раз выше истины, сказанной устами обывателя. Эх, милый дедушка, обыватели, да еще культурные, любят рассуждать. Одни в стороне сидели, забившись каждый в свою щель, и потому себя считают очень порядочными. Другие, проделав себе щель в самом видении, трубили о нем громче всех. Но так как они делали это не от души, а безыдейно, то с них теперь нечего взять, они ни за что не отвечают. Скорее им еще следует с общества - чего-то они не получили, беда!
Но я не хочу оправдывать и нашего брата - неотразима, ясна для меня только ваша правота, Константин Макарыч! Ведь мы на вашем горбу проходили всю эту науку. Ранний сев в грязь был грубой ошибкой, дорого стоящей фантазией. Я так понимаю, что в существе дела не были против исторических сдвигов, но не хотели за них платить так дорого и думали про себя: "Чем хуже был бы твой удел, когда б ты менее терпел?". Я совершенно согласен с этой философией истории.
Мне и сейчас иногда приходит в голову, что "смирение" перед реальной историей необходимо. Пусть рассуждают пикейные жилеты, им это ничего не стоит. Смирение необходимо, однако смирение бывает разное! Вот Герцен, например, незадолго до смерти, когда он уже, по известному выражению, обратил свои взоры и Интернационалу Маркса, писал, что наука учит смирению. Этими словами он отрекался от бакунинской проповеди слепого революционного видения, этой напыщенной идеализации субъективного порыва, ведущей в тупик, известный теперь под именем казарменного коммунизма. Наука учит смирению перед объективной истиной, перед действительностью, и тем развязывает руки для свободного действия. Одним словом - это революционная наука. Она опирается на разум истории и достигает цели. Я думаю, милый дедушка, вы понимаете, что ранний сев в грязь - от недостатка этой науки в умах людей, а не от нее самой.
Но есть и другое смирение, родственное религии. Чем больше участие в историческом процессе слепого порыва, тем чаще смиряется человек перед темным, иррациональным ходом своей собственной истории, тем чаще телега жизни катит по живым телам и тем шире нужно раздвинуть ножки циркуля, чтобы увидеть в самой широкой абстракции общий смысл совершающихся событий. Мы любим, Константин Макарыч, о прогрессе рассуждать, но самое это понятие часто даже в лучших, ученых книгах берется очень абстрактно. Прогресс необходим, - значит, и жертвы необходимы. Однако прогресс бывает разный, вот какая штука! Отсюда и жертвы разные..." Чем хуже был бы твой удел, когда б ты менее терпел!" Ведь ранний сев в грязь приводит к обратным результатам, хотя все это кажется таким целесообразным, таким прямым путем к осуществлению великих планов.
Вот почему я с отвращением слушаю речи о замене отражения действительности мира субъективным видением или хотя бы о мнимой необходимости перекосить это отражение в угоду нашей творческой воле и другим божкам. Мне кажется, это проповедь слепоты, род современной мистики, а нам до крайности необходимо знание жизни, ясное, как никогда.
Поскольку мы с Иваном Жуковым принимали участие в кампании раннего сева в грязь, это наша вина, и ссылкой на то, что нас посылали сеять, отделаться нельзя. Мы даже хотим быть виноваты и не хотим той невинности, которой гордится бедный заносчивый умишко. И еще скажу вам, милый дедушка, что я не так зол на слепое видение, как на эту ходячую теорию, которая делает из него предмет особого культа. Было бы пустым доктринерством исключить из реальной истории стихийные движения со всеми ошибками, крайностями и жертвами, которые они несут в своем чреве. Нельзя отделять китайской стеной рассудок от предрассудка и в наше время. Великое и разумное в мировой истории достигается не только вопреки стихийным, слепым порывам, но отчасти и благодаря им. Однако наша задача - стремиться к наиболее выгодному балансу между "вопреки" и "благодаря", а не придумывать модные в двадцатом веке философские оправдания слепой, иррациональной воли. Так думаем мы с Иваном Жуковым и, раз уж нам довелось посетить сей мир в его минуты роковые и мы сохранили головы на плечах, чтобы делать выводы из уроков, - будем по возможности отражать действительность как она есть, а не принимать участие в новом мифотворчестве.
Да, тот, кто посетил сей мир в его минуты роковые, не огражден от исторической вины и вместе с ней от личных ошибок. Но даже во времена самых больших приливов догматизма, или как вам угодно это называть, можно было с величайшей трудностью и часто с опасностью для себя выделить объективное содержание дела и служить ему, только ему. А что от нас не зависело, того мы с Иваном Жуковым и множество других людей, не хуже нас, изменить не могли. Напор слепого видения был так силен, что он вошел в объективную картину мира в качестве одного из условий задачи, как я уже говорил. Но в эту картину входили и другие силы. Поэтому вовсе не обязательно было во имя нашей воли к борьбе, изменяющей мир, нашего чувства нового и так далее делать всякие особенные художества.
Ошибка или даже вина - все это у людей бывает разное. Станете вы Марата судить или кровопийцу вроде Каррье и Фуше - большая разница, Константин Макарыч! И надо долгую ведомость составить, чтобы каждому его итог подвести, а разберемся или нет - еще большой вопрос. Но я не моралист, милый дедушка, меня это даже не слишком интересует. Я о другом думаю - если опять с того же самого начинать, то есть опять раздувать значение слепого субъективного порыва, где же будут выводы из уроков?
Теория видения возникла в западной философии, но практика этого дела известна каждому, и домашние наши отражения этой практики в виде той или другой систем фраз - тоже не новость. А если кто-нибудь станет говорить, что эта теория направлена против пережитков догматизма, - плюньте ему в глаза. Может быть, он, конечно, эту блажь по неведению говорит, то плевать не надо, а надо ему объяснить и ответы на вопросы давать.
У нас теперь много пишут о нечаевщине как оправдании насилия и обмана во имя революционной цели и говорят, что такое дело отражается на самой цели. Верно, конечно, если не портить хорошую мысль односторонними выводами. Но того не знают, милый дедушка, или не желают знать, что эта нечаевщина есть и в философии, и в эстетике. Тут целая полоса, целый фронт ложных идей, направленных против истины, добра и красоты, признаваемых за условные понятия, за ничто.
Вся эстетика иррациональной "художественной воли" и насилия над реальными формами жизни, эта анархо-декадентская опухоль на теле современной культуры, - разве не та же нечаевщина с ее формулой "все позволено" и превращением средства в самоцель?
Впрочем, Нечаев был настоящим плебейским революционером, хотя он, подобно Бланки во Франции, но с более демонической последовательностью, заблуждался в своих взглядах на методы революционного действия, что привело к большому несчастью для молодого тогда освободительного движения в России. А в наши дни создавать культ воли и мифа, хотя бы в искусстве, - это скорее бутафория, хотя и не столь невинная. Мы с нами, дедушка, знаем реальные модели таких идей, достаточно страшные.
Как-нибудь в другой раз, любезный Константин Макарыч, я покажу вам слепое видение во весь рост. А пока прошу вас не думать, что это мелочь ничтожная, плод недомыслия или хитрости старых борцов за кубок жизни и молодых финалистов, знающих, что обгон разрешается только с левой стороны. Нет, видение - это сила, независимая от личных идей, сила реальная, имеющая разные выходы в жизнь и различное влияние на ее приливы и отливы, иногда полезное, но чаще роковое. Было бы глупо думать, что достаточно статьи или книги, чтобы одолеть ее даже в теории. Можно трижды доказать, что такие общественно-значимые, следовательно, объективные умственные формы, по терминологии Маркса, противоречат азбуке его науки - это не значит, что они исчезли. В лучшем случае видение меняет форму одежды, лезет в другую дверь. Люди более значительные, чем мы с вами, дедушка, не одолевали его и уходили из жизни с трагическим чувством опасности, грозящей их великому делу.