Пришлось создавать видеоконференцию, чтобы в обсуждении могли поучаствовать и Дзюба, и застрявший в пробках адвокат Орлов. Вера Максимова приехала первой и терпеливо ждала возле подъезда: ключей от квартиры Ионова у нее не было. Она ежилась от холода и надвигала поглубже капюшон, чтобы спрятать лицо от ледяного дождя, смешанного со снегом. Большаков тоже выехал заранее, и хотя приехал позже Веры, но все равно, когда они поднялись в квартиру, до назначенного времени сбора оставалось еще минут двадцать.
— Замерзла? — спросил Константин Георгиевич, заметив, что Вера не стала снимать куртку. — Давай пять капель горячительного налью в рамках профилактики простуды.
От спиртного Вера отказалась.
— Лучше потом. Сейчас нельзя мозгами рисковать, момент ответственный.
Большаков включил компьютер, проверил скайп, произвел все необходимые манипуляции, которые позволят Орлову и Роману подключиться к общему разговору. Ему хотелось поговорить с Верой о том, что его тревожило, и Константин Георгиевич решил, что сейчас момент вполне подходящий. И время есть, и третьих лиц нет. Шарков звонил недавно, приедет точно ко времени, а то и опоздает минут на пять-десять.
— Как ты думаешь, мне не нужна помощь специалиста? — спросил он прямо в лоб.
Вера удивленно посмотрела на него, вытащила руки из рукавов куртки и накинула ее на плечи.
— Специалиста в чем? В какой области?
— В психологии, не знаю… Или уже в психиатрии.
Она уселась в кресло, поджав под себя ноги, запахнула полы куртки.
— Поконкретнее можно? Костя, мы с тобой знакомы пятнадцать лет, давай без экивоков.
— Ну, если без экивоков… Ты мне скажи как психолог: я не произвожу впечатления человека, у которого есть проблемы с психикой?
— Нет, не производишь. А должен?
Большаков глубоко вздохнул и рассказал о своих страхах. Жена хочет усыновить ребенка. А он боится, ему кажется, что он не сможет еще раз пройти через то, что пришлось пережить, пока росли и взрослели Лина и Славик. Он понимает, что Юлии Львовне этот ребенок необходим. Он все понимает. Но он боится. И ему кажется, что страхи его имеют нездоровую природу.
— Я даже подумал, что у меня тяжелый невроз, — признался он в заключение. — А ты что думаешь? Если у меня действительно невроз, то я не имею права начинать растить и воспитывать маленького ребенка, я его просто изуродую своим воспитанием.
Вера рассмеялась, звонко, но негромко.
— Костик, да ты здоровее всех полицейских, которых я знала! Ты абсолютно здоров. Если бы было допустимо такое выражение, то я бы сказала, что ты просто патологически здоров. Таких умных и в то же время здоровых вообще не бывает. Природа же скупая, она дает чего-то много, а остального по чуть-чуть, поэтому дураки обычно здоровее умных. На тебе природа явно ошиблась, отсыпала и ума, и характера, и психического здоровья щедрой рукой. Судя по твоим детям, с физическим здоровьем у тебя тоже все в порядке.
Они помолчали.
— Ты не хочешь приемного ребенка? — спросила Вера.
— Я боюсь. Боюсь, что не смогу опять пройти через это… Через постоянный страх, ежеминутное беспокойство… Боюсь сорваться, не справиться. И тогда Юля останется с ребенком и инвалидом на руках.
— Понятно.
Вера снова замолчала, глядя на Большакова серьезно и внимательно, без малейшего следа насмешки.
— Костик, в одной умной книге я вычитала замечательную по своей простоте мысль: нельзя ехать на машине, глядя в зеркало заднего вида. Понимаешь, о чем я?
— Не очень, — признался Константин Георгиевич.
— Тогда пойдем последовательно. Дорога позади и дорога впереди — это одна и та же дорога?
— Если это шоссе — то да, одна и та же.
— Когда смотришь в зеркало заднего вида на ту часть шоссе, которая осталась позади, можно сделать вывод о том, какое шоссе впереди?
— Ну, в принципе, можно, — ответил он, не особенно, впрочем, уверенно. — Полотно такое же… Хотя нет, не обязательно. Позади все могло быть гладко, а впереди колдобина или еще что-то.
— Хорошо, — кивнула Вера, слегка улыбнувшись. — Можно даже допустить, что колдобины никакой нет и шоссе такое же гладкое впереди, как и позади. Так можно вести машину, ориентируясь на зеркало?
— А другие машины? Другие участники движения? Они же меняются каждую секунду, и меняется вся дорожная ситуация…
Он запнулся.
— Ты права. Я идиот. Спасибо, Верочка.
Она, похоже, согрелась, стянула куртку и собралась встать с кресла. Большаков протянул руку, взял куртку.
— Сиди, я повешу. Хочешь чаю?
Вера отрицательно помотала головой.
Генерал Шарков приехал без опоздания, минута в минуту, велел подключаться, пока он сварит кофе. Впервые за все годы он собрался варить кофе только для себя, даже не предложил остальным. Это было так не похоже на Валерия Олеговича! И полковник Большаков понял, что генералу совсем хреново.
Орлов рассказывал долго и подробно, его все время перебивали вопросами, Вера что-то строчила в большом блокноте с твердой обложкой, который она пристроила себе на колени. Большаков то и дело поглядывал на нее и удивлялся: она совершенно не умела работать за столом, дома у нее все записи лежат на полу, и он множество раз видел, как она ползает на коленях вокруг своих материалов, то садясь по-турецки, то подворачивая ногу под ягодицы. Если нужно было что-то записывать, Вера предпочитала делать это как угодно — сидя на полу, на диване, в кресле, но только не за столом. Стулья и столы она использовала тогда, когда нужно было оглашать выводы и заключения.
«Обдумывание — это мое личное дело, — объясняла Вера. — А доклад — это работа, и все должно быть по-деловому».
Когда выслушали Бориса Александровича, Шарков требовательно посмотрел на Веру. Та легко выскользнула из кресла, в котором сидела, свернувшись клубочком, и Константин Георгиевич подивился ее совсем еще девичьей гибкости. Сам он, просидев без малого час в такой позе, разгибал бы ноги и спину медленно и со скрипом. Вера пересела к столу, поправила очки в красивой оправе, зачем-то дернула себя за выбившийся из прически кудрявый локон.
— Итак, что мы имеем? — начала она сухим строгим тоном.
Она всегда начинала так, словно перед ней сидели нерадивые ученики, но очень скоро, буквально через несколько минут, сбивалась на свой обычный тон, слегка насмешливый и, на поверхностный взгляд, даже будто бы легкомысленный.
Ребенок, выросший в деструктивной среде. Между родителями конфликт, мать занимается материальной стороной жизни, внимания и тепла сыну не дает. Зато отец много времени посвящает ребенку. Это особенно важно в первые три года жизни. О патологии беременности и патологии в родах сведений нет, поэтому говорить об органических поражениях центральной нервной системы на данный момент нельзя. Но родители ссорятся, и ребенок это чувствует. Идет сензитивный период, когда ребенок без критики воспринимает все происходящее, становясь на сторону одного из родителей. Совершенно очевидно, что Игорь принял сторону отца, доброго и внимательного. Дети очень наблюдательны, они прекрасно видят ложь и фальшь. Если мама постоянно лгала, рассчитывая на то, что ребенок маленький и ничего не поймет, то она глубоко заблуждалась. Если она ссорилась с папой, полагая, что сын этого не заметит, то заблуждалась еще глубже.
Трагедия произошла, когда ребенку было 12 лет, ранний пубертатный период, самый благоприятный для формирования ядерной психопатии под влиянием тяжелой психотравмы. В вину отца мальчик не верил, он искренне не понимал, как его папа, такой добрый и заботливый, мог кого-то убить, тем более свою жену. То есть ребенок получил двойную травму: внезапная и ужасная смерть матери и несправедливое, по его мнению, обвинение и осуждение любимого отца. Психопатия формировалась по параноидальному типу.
К тетке, опекавшей его, Игорь никаких чувств не испытывал, воспринимая сестру отца как неизбежное зло, которое нужно просто перетерпеть, коль уж нельзя до совершеннолетия жить одному. Людям подобного типа свойственно потребительское отношение к другому человеку, то есть использование его для реализации основной идеи. Можно предположить, что в подростковом возрасте основной идеей Игоря было «стать взрослым и помочь отцу доказать свою невиновность», а для этого вполне подходила тетка и вся ее семья — в любом случае это лучше, чем жизнь в детском доме. После освобождения отца из колонии и возвращения из армии Игорь, по всей видимости, рассчитывал использовать именно отца, как это ни парадоксально. Отец виделся ему источником главной помощи в деле реабилитации. Но Вадим Семенович от участия в деле отказался, оставив Игоря один на один с идеей доказать, что милиция плохая, прокуратура тоже плохая, суд ничем не лучше и была совершена огромная несправедливость. Впоследствии, уже после смерти отца, Игорь точно так же потребительски отнесся к своей жене Жанне: она была для него привлекательна ровно до тех пор, пока сочувствовала его борьбе и сопереживала. Как только ей надоела эта борьба и разговоры о ней, Игорю надоела и сама Жанна.
Опираясь на сведения о том, что Игорь не курил, не употреблял спиртного, не увлекался играми, можно с большой вероятностью утверждать, что он вообще не склонен к аддиктивному поведению, у него вряд ли формируются негативные химические зависимости. Ему не нужны искусственные стимуляторы, он ловит кайф от другого — того, что порождает у него более сильные эмоции.
Вся предыстория активности Пескова по написанию писем и жалоб дает основания говорить о том, что он разочаровался в методе медленного поступательного движения. Его действия не привели к желаемому результату. Когда ему предложили принять участие в программе, он с энтузиазмом согласился, полагая, что таким путем он намного быстрее реализует свою идею, свое стремление доказать всем, что система несовершенна и несправедлива. Отца уже давно нет в живых, а ненависть к правоохранительной системе осталась и с каждым годом наливалась соками и зрела. Фабула «реабилитировать отца», то есть «защитить обиженного», переродилась в фабулу «уничтожить обидчика». Но медленное движение — не для него, Игорь это уже пробовал и убедился в том, что это не работает так, как ему хотелось бы. Он хочет рывка, броска, единого удара, которым сможет разрешить все проблемы.
— Дальше идет самое сложное, — говорила Вера, машинально постукивая кончиком ручки по исписанным листам в блокноте. — Песков начинает обрывать связи с жизнью. Увольняется с работы. Уезжает из города, в котором родился и прожил сорок лет. И зачем-то посещает нотариуса. Кто-нибудь думает так же, как я?
— Мы не знаем точно, посещал ли он нотариуса, — подал голос Орлов. — Мы знаем только, что Песков выходил из нотариальной конторы.
— Борис Александрович, — недовольно проговорил генерал, — мы не в судебном заседании. Нам не приговор нужно выносить, а понять логику. Продолжайте, Вера.
— Если принять во внимание, что у Пескова с самого начала не было теплых родственных отношений ни с кем из семьи Фокиных, то имеет смысл спросить себя: каким образом ему удалось привлечь себе в помощники племянника Алексея? И вот тут нотариальная контора очень уместно звучит. Отказаться от родного города. Отказаться от работы. Отказаться от квартиры. Вполне логично и последовательно.
— Ты хочешь сказать, что Песков пообещал племяннику свою квартиру в обмен на помощь? — спросил Константин Георгиевич. — А где же он собирается жить после того, как осуществит задуманное? Или он абсолютно уверен, что его поймают и посадят?
— Я думаю, Песков уверен, что он больше не будет жить, — тихо проговорила Вера. — Тут два варианта. Либо он надеется на то, что его убьют при задержании, либо он планирует суицид. У него произойдет то, что называется «встречей с законченностью». Он выполнит свою миссию, спасет страну от прогнившей системы, и больше ему жить незачем. Неинтересно. Не в кайф. Он даже не станет ждать, пока народ, как он планирует, поднимется на кровавый бунт, возьмет в руки вилы и пойдет убивать полицейских, прокуроров и судей.
— А почему? — послышался в комнате голос Романа Дзюбы. — Почему он не захочет подождать и своими глазами увидеть плоды собственных трудов? Я бы точно захотел.
— Потому что он параноик. Для параноика фабула бредовой идеи должна быть чуть-чуть недостижима. И тут тоже только два варианта: либо нужно сформулировать идею так, чтобы ее было невозможно в полной мере реализовать, и тогда можно с упоением бороться за нее до самой смерти, чувствуя собственную мессианскую значимость, либо нужно просто не дожить до момента реализации.
Вера сделала паузу, словно еще раз обдумывая сведения о Пескове.
— Мне почему-то кажется, что Игорь Песков выберет второй вариант. Точнее, он его уже выбрал. И обставлен этот вариант будет ярко и красочно.
— Плохо, — подвел итог полковник Большаков. — Племянника трогать нельзя до тех пор, пока мы не поймем, где сам Песков. Игорь в чем-то простоват, конечно, но в чем-то очень хитрый и предусмотрительный, и пока мы не узнаем, как Алексей общается с Песковым, мы не можем подступаться к пацану. Одно неверное слово, одно крохотное подозрение — и племянничек пошлет дядюшке сигнал о том, что нужно менять место и скрываться. Кстати, у кого-нибудь есть идеи, как это так получилось, что Фокин оказался квартирантом Зеленцовой? Неужели совпадение?
— Не думаю, — Вера тряхнула головой, отчего из собранного на затылке свободного узла выпали еще два или три локона. — Это может быть частью плана. Для усиления кайфа. Как стопка водки в кружке пива. Если Алексей Фокин — хакер и для него нет проблем взломать базы разных УВД, то что может ему помешать взломать личные компьютеры любого из вас? У вас, Валерий Олегович, в компьютере есть перечень людей, сотрудничающих с программой?
— Конечно, — угрюмо отозвался Шарков.
— И у тебя, Костик, тоже?
— Тоже, — подтвердил Константин Георгиевич.
— И у меня есть, — продолжала Вера, — но со мной ваш Песков, слава богу, не знаком. А с вами знаком. Так что поинтересоваться списком наших друзей — милое дело.
— А дальше все просто, — задумчиво подхватил Большаков. — Алексей взламывает базы, но поскольку он ничего в них не меняет, то взлом остается незамеченным. Он просто читает информацию. Выбирает то, что подходит, и сбрасывает дядюшке. Когда Игорь выбрал место своего первого преступления, он посмотрел, есть ли у нас куратор в этом городе. Может быть, куратора не оказалось, и он начал искать другой город. А может быть, ему повезло, и он сразу попал на Серебров, где у нас Аркадий Михайлович. С адресом и со всеми пирогами. Нужно было найти квартиру поближе к дому Аркадия, для остроты ощущений. Через пять минут он уже знал, что в том же доме сдается квартира. Хорошая штука Интернет, полезная. Только вредная иногда.
— Но квартира была занята, — снова вступил в разговор Дзюба. — Если я правильно помню, Анна говорила, что прежние жильцы съехали примерно в середине апреля, после этого квартира сразу же была выставлена в агентстве как свободная, и через несколько дней объявился этот Никоненко. Если только Пескову в агентстве сказали, что эта квартира скоро освободится…
— Вполне могли сказать, — кивнул Шарков. — Обычно хозяева квартир и риелторы заранее знают, что жильцы собираются съезжать. Другое дело, что Анне Зеленцовой почему-то никто в агентстве не сказал, что ее квартирой интересовались. Или ей говорили? А, капитан?
— Я выясню, — ответил Роман. — Если нужно, спрошу прямо сейчас, Анна в соседней комнате.
— Спроси, спроси. А еще лучше — пригласи ее, мы сами ее поспрашиваем, — сказал генерал. — Аркадий говорил, что ты полностью ввел ее в курс дела. Так?
— Так, товарищ генерал. Ну, не совсем полностью, конечно, но… В общем, почти.
— Ну тогда и зови свою красавицу, пусть тоже поучаствует, про племянника расскажет. Все-таки она его полгода наблюдает, в отличие от тебя, капитан.
— Товарищ генерал… — нерешительно проговорил Роман. — А данные Анны тоже есть в вашем компьютере?
— Нет, — усмехнулся Шарков, — не волнуйся, у меня только сведения о региональных кураторах.
— А у Аркадия Михайловича они есть?
— Должны быть. — Шарков помрачнел. — Ты прав, капитан. Надо проверить. В этом случае тебе нужно быть во сто крат осторожнее. Если Фокин знает, что Анна тоже в программе, и скажет об этом своему дядьке, то Игорь может такое накрутить… Вот же клятый Интернет!
Он с остервенением стукнул кулаком по своему колену.
— Когда все на бумажках было, жили намного спокойнее. Сжег бумажку — стер информацию, и хрен кто что докажет. Носишь бумажку в кармане, никому не показываешь — можешь быть уверен, что никто не прочитает. А теперь… Живем, как на пороховой бочке. Скоро самыми востребованными людьми в сфере информационной безопасности станут те, кто может запоминать и долго не забывать большие массивы информации. Посадить такого человека в одиночку, отобрать телефон, кормить-поить через капельницу, никого к нему не подпускать — тогда можно будет чувствовать себя хоть чуть-чуть уверенно. Дожили, блин!
В комнате повисло неловкое молчание. Генерал сорвался, да еще при Вере… Необычно. Нехорошо. И пугающе.
Шарков обвел присутствующих взглядом, потом посмотрел на экран компьютера — на лица Орлова и капитана Дзюбы. Вздохнул, недовольно поморщился.
— Прошу прощения. Нервы, — коротко произнес он. — Капитан, девушку пока не беспокой нашими опасениями. Все проверим. Пригласи ее, мы с ней побеседуем.
Разговор с Анной много времени не занял. Она быстро сообразила, в чем суть вопросов, и сразу ответила:
— Наверняка это Оксана из агентства. Она уже давно носится с идеей выдать меня замуж. Сто пудов — это она. Вот же мерзавка! А я еще удивлялась и радовалась, что квартира так быстро сдалась после прежних жильцов… Обычно не меньше месяца проходит, пока новые кандидаты появятся. Выходит, Оксана с новым клиентом заранее договорилась, а мне ничего не сказала. Небось денег с него срубила… Гадина!
— Роман, выясни, — скомандовал Большаков.
— Конечно.
Анну попросили поделиться своими наблюдениями за квартирантом, но ничего существенного она не рассказала. Жилец как жилец, только несамостоятельный, ничего по хозяйству не умеет. Нет, друзей в Сереброве не заводит, во всяком случае, Анна ни разу не замечала, чтобы он кого-то приводил к себе. И сам он редко выходит из дому, сутками сидит за своим компьютером, буквально живет в нем.
— Может быть, вы просто не знаете, выходит он или нет? — строго спросил генерал Шарков.
— У меня глаза есть, — чуть резковато ответила Анна. — На улицах грязь непролазная, и если бы он часто выходил, то в прихожей пол был бы ужасный. А пол почти все время чистый, и обувь сухая и чистая, я же вижу, я уборку постоянно делаю.
— Вы не замечали каких-то внезапных изменений в его поведении, в настроении? — спросила Вера. — Может быть, в какие-то моменты он вдруг начинал нервничать, делался напряженным, а потом все проходило? Не припомните?
— Вроде нет, — задумчиво ответила Анна. — Хотя я могла и не заметить, я не присматривалась. Вообще стремилась держаться от него подальше, чтобы он ко мне не лез.
— А давайте проверим, — предложил вмешавшийся в разговор Дзюба. — Вот, например, первого ноября.
Первого ноября в Тавридине был убит Георгий Петропавловский.
— Нет, — Анна покачала головой, — я так не вспомню. Подождите, я в своих файлах покопаюсь. Только мне нужно ноутбук принести, он в другой комнате.
Она принесла ноутбук и стала что-то смотреть в нем.
— Вот, первого ноября я в своем блоге писала о том, как мошенники обманывают пенсионеров… Да, сначала я посмотрела ток-шоу, я его каждый день комментирую в блоге, там были две старушки, которые из зала все время пытались встрять с разговорами о том, как их обманули… Да, теперь вспоминаю, в этот день я покупала в супермаркете замороженные овощи, они оказались плохие, а я собиралась делать ризотто с овощами, и я подумала, что вот такие старушки могут покупать только дешевые продукты, а дешевых хороших не бывает, они все или порченые, или просроченные, или поддельные… Помню, в тот день я принесла этому ко…
Она сбилась, запнулась, слегка покраснела.
— Квартиранту ужин принесла, извинилась, что обещанное блюдо не смогла сделать, он был совершенно спокойным. Не злился, не нервничал, все как обычно.
Точно так же проверили и другие даты, когда Песков совершал свои «парные» убийства. Насколько Анна Зеленцова могла вспомнить, ничего необычного в поведении ее квартиранта в эти дни не замечалось.
— Аня, вы помните точную дату, когда заселился Никоненко? — спросил Константин Георгиевич.
— Нет, но могу посмотреть, у меня же договор есть.
— Посмотрите, пожалуйста.
Лицо Анны исчезло с экрана, остались только Дзюба и Орлов.
— Ну что ж, вернемся к Пескову, — сказал Шарков. — Борис Александрович полагает, что Екатерину Пескову убил любовник, имеющий настолько мощные связи, что милиция в лице оперов и прокуратура в лице следователя пошли на фальсификацию материалов следствия. К сожалению, все это было почти тридцать лет назад, и крайне маловероятно, что нам удастся сейчас установить перечень последних любовников Песковой. Судя по тому, что рассказал нам Борис Александрович, имя им — легион. Да сейчас это уже и не имеет такого значения…
— Извините, можно я скажу? — перебил его голос Анны.
Большаков заметил смущенное и почти испуганное лицо Романа и слегка покачал головой. Еще бы ему не испугаться: девочка посмела влезть и перебить самого генерала, большого начальника! Но девочка-то не знает, что Валерий Олегович — генерал и начальник, сидит себе дядька в пиджаке, рассуждает…
Шарков чуть заметно улыбнулся и кивнул.
— Говорите, Аня. Кстати, вы договор посмотрели?
— Да, Никита заселился двадцать третьего апреля.
— Спасибо. Так что вы хотели сказать?
— Я хотела… Не знаю, может, это неуместно, и я вообще только по себе могу судить… Ну, короче, если этот ваш Песков всю жизнь думал, что папа хороший, а мама плохая, то он должен был все время искать подтверждения.
— Я не понял, — отозвался Шарков.
Вера улыбнулась и резким движением сняла очки.
— А я поняла. Анна права. Для здорового человека нормой является любовь к обоим родителям. Нелюбовь или даже ненависть к одному из них действует разрушающе. Человек чувствует себя виноватым в том, что не может любить одного родителя так же сильно, как другого, и все время ищет подтверждения своей позиции, то есть ковыряет старые обидки и подыскивает все новые и новые доказательства того, что он прав и имеет все основания для этой нелюбви или ненависти. Если Игорь понимал или даже точно знал, что мать давала отцу поводы для ревности, то он, по идее, должен был попытаться найти ее любовника. Просто для того, чтобы убедиться, что он плохой человек и, значит, мать тоже была плохая, если изменяла хорошему папе с таким плохим дядей.
— А если дядя оказался бы хорошим? — спросил Константин Георгиевич. — Тогда вся конструкция развалится.
— О нет, — улыбнулась Вера. — У параноиков конструкции не разваливаются, на то они и параноики. Они любую информацию перевернут, перекроят и объяснят именно так, чтобы она полностью укладывалась в их представление о мире.
— Но Игорь никогда не заводил разговоров о любовнике матери, — заметил Орлов. — Ни со мной, ни с моим отцом, насколько мне известно. Похоже, он в этом направлении даже и не думал. Или…
— Или! — подхватил Дзюба. — То-то мы голову ломали, почему он вдруг сорвался!
— Проверишь? — деловито спросил Большаков.
— Конечно. Прямо сейчас и начну.