Анна ужасно расстроилась, когда Дзюба сказал ей, что вечером улетит домой. Отворачивала лицо, чтобы он не видел ее налитых слезами глаз.
Но он все равно увидел.
— Ты чего, Мышонок? Я тебя чем-то обидел?
Она не выдержала и расплакалась, не закрывая лица руками. Просто стояла перед ним, тряслась от рыданий, и слезы обильным дождем стекали по щекам и падали на голубой джемпер.
— Все, — проговорила она, — рай закончился.
— Ну какой рай, Мышонок? Со мной у тебя была одна головная боль. Задания срочные, ночи бессонные, поездка в Шолохов, да еще кормить меня… Наоборот, отдохнешь.
— Я была нужна, — рыдала Анна. — Я делала полезное дело, я помогала. И чувствовала себя человеком, личностью! Чувствовала, что что-то умею, что-то могу… У меня было несколько дней райского праздника, как ты не понимаешь! Ты уедешь — и опять рутина, трясина, обыденность…
Роман обнял ее, погладил по голове, подождал, пока девушка успокоится, чувствуя, как на плече намокает ткань футболки.
Наконец Анна перестала плакать, отерла лицо рукавом, шмыгнула носом.
— Давай я что-нибудь вкусное приготовлю. Типа прощального ужина, — предложила она.
— Давай, — охотно согласился он. — А я помогу, чем смогу.
И снова в памяти всплыли слова из песни, которую пел Вертинский: «Мы пригласили тишину на наш прощальный ужин…» Сжалось сердце, и невыносимо, еще сильнее, чем накануне вечером, захотелось позвонить Дуняше.
Он резал маленькими кусочками мясо и овощи, пока Анна колдовала над маринадами и соусами. Оказывается, для мяса, репчатого лука и баклажанов нужны разные маринады, а он и не знал! Анна хотела еще испечь пирог, но они прикинули по времени и отказались от этой затеи: тесто не успеет подняться, а самолет ждать не будет. Попутно готовились обед и ужин для Никиты, которого правильнее было бы называть Алексеем.
К теме окончания райского праздника больше не возвращались, Анна изо всех сил крепилась и старалась быть веселой, Дзюба пытался, как мог, поддерживать позитивный настрой, рассказывал анекдоты и разные милицейско-полицейские байки, порой смешные до колик, порой жуткие до судорог.
Вместе отнесли еду на третий этаж, Роман попрощался с Никитой и едва сдержал смех, увидев, как обрадовало парня известие о том, что «счастливый соперник» освобождает пространство для маневра.
— Все-таки он в тебя влюблен, — констатировал Роман, когда вернулись в квартиру Анны. — Вот гадом буду! Он весь трясется, когда тебя видит.
— Да ну, — она расстроенно махнула рукой. — Вот только таким козлам я и нужна.
— Не выдумывай, — сердито прикрикнул на нее Дзюба. — Не наговаривай на себя.
— Я не наговариваю, я правду говорю. Нормальные люди не могут со мной общаться, просто не выдерживают. А что я могу сделать, ну что?! — В ее глазах снова заблестели слезы. — Мне один тип сказал, что таким, как я, нужно лечиться, потому что у меня ярко выраженный невроз. И что мне теперь, идти к психиатру, который меня на тяжелые таблетки подсадит?
— Мышонок… — Он откашлялся и начал снова: — Анечка, не трогай себя, ради бога, хорошо? Ты чудесная. Ты умная и красивая. Да, у тебя есть свои причуды, свои особенности, но у кого их нет? У всех есть. И ты чудесная вместе со всеми своими заморочками. Ты обязательно встретишь человека, которому будет в радость находиться рядом с тобой. Ему не будет трудно, ему будет отлично, и тебе будет с ним хорошо. Просто нужно набраться терпения.
— Да уж, терпение — не самая сильная моя сторона, — слабо улыбнулась Анна.
— И еще одну вещь хочу тебе сказать, — продолжал Роман. — Твой невроз, если он у тебя есть, конечно, — твое достояние, твое сокровище. Если бы ты не была такой, какая есть, ты бы ни за что на свете не догадалась о том, что Песков мог искать информацию о своей матери и ее любовнике. И мы никогда не узнали бы, что произошло на самом деле. Если в деле случился прорыв, то только благодаря тебе и твоему неврозу. Люби его, уважай его, доверяй ему. И все будет хорошо.
— Обещаешь? — тихо спросила она.
Он собрался было скопировать жест Оксаны и повторить ее слова «Чем хотите поклянусь!», чтобы снизить пафос и заставить Анну рассмеяться, но зазвонил его мобильник.
Голос Аркадия Михайловича звучал строго и деловито.
— Она его нашла.
— Кто кого? — не понял в первый момент Роман.
— Девочка ваша из Шолохова, за которую ты просил. Она нашла убийцу. Только он ее сильно порезал.
Роман похолодел. Бросил взгляд на Анну. Та, кажется, ни о чем не подозревала, спокойно листала томик Пушкина.
— Жива? — как можно тише спросил он.
— Слава богу. Там Пустовит был рядом, этажом ниже, услышал крик и сразу прибежал, скрутил нападавшего. Совершенно сумасшедший, без всякой экспертизы видно. И соседка в квартире напротив — хирург, это нам всем повезло несказанно. Быстро сориентировалась, первую помощь оказала, пока «Скорая» ехала.
Аркадий Михайлович сделал паузу.
— Ты говорил, она замуж собирается. Свадьба скоро?
— Через три недели.
— Лицо изуродовано. Сильно. Жалко девчонку. В Шолохов уже сообщили, жених едет сюда, в больницу. Вроде бы он эксперт?
— Да.
— На холодное оружие допуск есть, не знаешь?
— Да у него на все есть допуск, Аркадий Михайлович. И на холодное, и на огнестрельное, на что хотите. Люша говорила, что он постоянно учится и имеет право подписи на все доступные виды экспертиз.
— Люша?
— Старший лейтенант Валентина Горлик, — поправился Роман.
Услышав имя Люши, Анна подняла голову и начала, не скрываясь, прислушиваться к разговору.
— Отлично. Тогда его здесь попросят быстро провести предварительное исследование ножа, пусть посмотрит, похож ли он на то оружие, которым были убиты Анисимов и Юрьев. А потом уж следователь постановление вынесет, все будет честь по чести, материалы передадим в Шолохов, все-таки на их территории два эпизода оконченных, а в Сереброве только один, и тот — покушение.
— А Борискин?
— Борискина нужно еще отрабатывать, там же не ножевые, а черепно-мозговая. Если Борискина докажут, тогда будут решать, забирать дело в Серебров или оставлять в Шолохове.
— Понял.
— Ты… Это… Билет взял?
— Да, на двадцать один пятнадцать.
— Может, в больницу успеешь? А то жених когда еще доедет, а девчонка там одна…
— Говорите адрес.
— Первая градская больница, Анютка знает, это недалеко.
Люша лежала в палате с полностью забинтованной головой, только глаза виднелись, ноздри и губы. Анна села на край койки, взяла ее за руку.
— Люша, ты как? Очень больно?
— Очень, — прошелестел из-под бинтов ее голос. — Но больше обидно. Свадьба же, платье… Ресторан… Теперь Димка меня бросит. Я стала уродиной.
— А говорить тебе не больно? — спросил Роман.
— Пока еще ничего. Меня накололи, обезболили. Но когда действие обезболивающих закончится, вот тогда будет действительно фигово.
Было видно, что ей на самом деле очень больно и каждое движение губ причиняет страдание.
— Бедная моя Люшенька, — Анна ласково гладила ее по руке, — ты не думай ни о чем плохом, мы с тобой, и Дима скоро приедет, ему уже сообщили. Мы все с тобой. Роман, правда, сегодня домой возвращается, ему на службу нужно, но мы-то останемся с тобой. Я буду целыми днями здесь сидеть, чтобы ты не скучала, буду ухаживать за тобой, книги вслух читать. У меня знаешь какой навык чтения? О-го-го! Я бабуле своей шесть лет вслух читала. Ты не переживай, через три недели наденешь свое свадебное платье и пойдешь с Димкой под венец, он же умный, ты сама говорила, что он — гений, а если гений, то не может не понимать, какая ты замечательная и лучше тебя никого нет на свете. Он же не за красивое лицо тебя любит…
Голос Анны журчал и успокаивал. Она не задавала вопросов, чтобы не заставлять Люшу отвечать, просто говорила, говорила, говорила и гладила ее по руке, словно заговаривала или гипнотизировала. Через какое-то время Люша задышала ровно, глаза закрылись. Она задремала под монотонное ласковое бормотанье.
Дзюба и Анна сидели, боясь пошевелиться и разбудить Люшу. Но когда в палату ворвался Дима, девушка моментально открыла глаза. Дзюбе даже показалось, что она проснулась ровно за секунду до того, как распахнулась дверь и появился эксперт с перекошенным от тревоги и страха лицом.
— Димка… — прошелестела Люша. — Свадьба отменяется?
— Да почему? Я с врачом говорил минуту назад, он сказал, что только лицо повреждено. Тело-то в порядке, ходить сможешь через три недели?
— Но лицо же…
— Люшенька, платье надевают не на лицо, а на тело. И вообще, не волнуйся ни о чем, сейчас самое главное — покой и положительные эмоции. Смотри, я уже все придумал: покупаем тебе густую вуаль, и ты не переживаешь о том, что кто-то что-то там видит. Лично я, например, ничего такого не вижу.
— Не видишь, потому что бинты. Вот их снимут — и сразу все увидишь. И бросишь меня.
— Во-первых, я все равно ничего не увижу, потому что красота в глазах смотрящего, — уверенно и весело проговорил Дима, и этот его тон ну никак не вязался с бледным напряженным лицом. — Я тебя люблю, и ты всегда будешь для меня самой красивой. А во-вторых, неужели я похож на умственно неполноценного? Я же гений! И это значит, что я вижу не оболочку, а суть. Суть-то, я надеюсь, не изменилась?
— Вроде нет.
Дзюбе показалось, что Люша улыбнулась бы, если б смогла. Ах, какая у нее была улыбка… Неужели больше не будет?
— Знаешь, что самое обидное? — проговорила Люша. — Я все время думала неправильно. И на этого психа нарвалась совершенно случайно, по собственной глупости.
— Люшенька, милая, я тебе тысячу раз говорил и снова повторю: ничего случайного в этой жизни не бывает. Ты не нарвалась на психа, ты целенаправленно шла к нему, потому что тебя вела твоя потрясающая интуиция. Просто ты еще не умеешь ее хорошо слышать и понимать. Но когда мы поженимся, то под моим чутким руководством ты овладеешь этим искусством в совершенстве, я тебе обещаю. Я же гений.
Анна отступила к двери и сделала Дзюбе знак: пора уходить. Они вышли из палаты и направились к выходу.
— Ты заметил, как Димка заговорил? — спросила Анна уже на улице. — В Шолохове мы сквозь его обрубки фраз продирались, как сквозь джунгли. А сейчас прямо соловьем поет.
— Стресс. И потом, он же гений.
— А при чем тут?
— Он понимает, что одно дело — разговаривать со здоровыми и спокойными людьми по делу, и совсем другое — говорить с человеком, только что пережившим страшное потрясение, получившим тяжелые травмы и едва не погибшим. Гений может все. А влюбленный гений может даже невозможное.