- Я их видел, и они, между прочим, вызывают не любопытство, а подозрение, - возмущенно заметил я.
- Но если это и так, любезный, они не имеют права задерживать санитарный поезд с международными знаками Красного Креста.
Где кончается преступная наивность интеллигента и где начинается явное предательство? - выбегая из купе врача, спрашивал я себя.
Последняя надежда на машиниста: может, он согласится увести летучку в нарушение святая святых железных дорог - без путевки...
Я бросился к паровозу.
- За пятнадцать лет впервой слышу - ехать без путевки, - выслушав меня, ответил машинист. - А ежели из Клявлина встречный? Линия однопутная, да и туман еще не рассеялся. Столкновением может кончиться эта затея!
Он допил кипяток, положил в железный сундучок консервную банку и поднялся.
Подошли помощник с масленкой в руке и кочегар с шуровкой.
- Что делать, ребята? - спросил машинист. В ответ молчание.
- С ума сойдешь с вами! - разозлился я и стал спускаться с паровоза. Вот дадут вам беляки шомполов, тогда быстрее соображать станете...
- Рискнем?! - предложил машинист. Помощник и кочегар согласились ехать.
Санитарный тронулся без предупредительных звонков, не было и паровозного гудка. Медики бросились к поезду, на ходу цепляясь за поручни, лезли в вагоны. Набирая скорость, состав шел в Клявлино.
Машинист и помощник, высунувшись из окон паровоза, напряженно всматривались вдаль, однако за молочной пеленой тумана ничего не было видно. Но вот лес кончился, впереди показались мельница и пристанционный поселок.
- Спасибо вам, товарищи! - Я попрощался с паровозной бригадой и, спрыгнув на ходу, увидел стоявшего на перроне седоусого, в форменной фуражке, начальника станции.
- Имею право пользоваться прямым проводом. Прошу немедленно вызвать Бугульму.
- Вы же видите, я занят приемом поезда сумасшедшего машиниста! - не глядя на меня, прокричал начальник станции.
Через минуту я был уже в комнате дежурного. Совсем юный телеграфист застучал ключом.
- Бугульма не отвечает, - пожал плечами телеграфист. Но в это время морзянка заработала: "Все, что сообщили нам, передайте Полупанову, - читал телеграфист ответ Бугульмы. - Найдете его на станции Дымка..."
С шумом распахнулась дверь, и в комнату вместе с начальником станции ввалилась группа военных.
- Фершалиц с клизмами вперед, а нас с винтовками позади? Пойми ты, куриная голова, там нужны не ночные горшки, а винтовки! - убеждал один начальника станции.
- Гидру контрреволюции - к стенке! - кричал другой, увешанный гранатами.
- Не могу-с... Вначале приказано отправить санитарный. .. Запросите сами Бугульму, - как-то отрешенно твердил начальник станции.
Я вышел на перрон. На первом пути стояла санитарная летучка, рядом небольшой состав с продовольствием для голодной Москвы, а за ними - воинский эшелон. Охрана не могла сдержать напор мешочников и спекулянтов - они заняли крыши, тормозные площадки, даже буфера вагонов.
Санитарный вскоре тронулся на Дымку. Я вскочил на подножку классного вагона и поднялся в тамбур.
Мимо проплывали исхоженные в детстве места.
За горой - речонка Уксада, там мельница с большим деревянным колесом. У водосброса я когда-то любил ловить гольцов. Вон в той дубовой роще собирал желуди, а в этом березнике - грузди...
Поезд мчался под уклон, оставляя позади перелески и необозримые поля ржи.
Мелькнул разъезд Маклауш, на горизонте показались гумна родного Семенкина... Паровоз, напрягая последние силы, преодолел глубокую выемку перед станцией Дымка, неожиданно резко затормозил и остановился.
Вдали послышались выстрелы.
- Что здесь происходит? - спросил я путевого обходчика, стоявшего с красным флажком.
- Кажись, погнали! - буркнул он в ответ.
Я побежал к станции и между семафором и массивным зданием мельницы, которая, словно средневековый замок, высилась вдали, увидел цепочку моряков. В полный рост, с винтовками наперевес, они шли к большому деревянному дому под железной крышей. Когда я приблизился к ним, высокий горбоносый матрос крикнул, указывая на меня:
- Гляди, братва, это ж, наверно, из их банды! Шлепнуть его, чтоб не путался!
- Провокатор! В расход его! - поддержал горбоносого другой матрос.
- Никакой я не провокатор, товарищи, я свой...
- А откуда я могу знать, что ты свой? - стоял на своем матрос-верзила. - А ну бегом к нашему верховному! Он разберется, чи свой, чи беляк, - скомандовал он.
Под конвоем меня отвели за угол какой-то постройки, и здесь я увидел бугульминского военкома Просвиркина: на его загорелом лице кровоточила царапина, воротник помятого бушлата был порван, бескозырка испачкана. Он что-то объяснял бойцам, показывая то на стоявшую невдалеке мельницу, то на группу моряков, которые только что собирались меня "шлепнуть".
- Тимофеев? Ты откуда? - узнал меня Просвиркин.
- Что здесь происходит, товарищ военком? - в свою очередь спросил я.
- Сегодня утром тут беляки нашу дружину расстреляли... Потом расскажу, а теперь давай за мной - я с полупановцами захожу с фланга, чтобы прихлопнуть сволоту, засевшую в доме мукомола.
- А чем давать-то? Вот все мое оружие, - и я потряс своим чемоданчиком.
- Тоже мне... - выругался Просвиркин. - Бери его винтовку! - показал он на раненого матроса.
Я схватил винтовку и побежал за Просвиркиным. Вместе с другими моряками ворвался в дом мукомола Печерского и угодил под дуло револьвера притаившегося в темном углу белогвардейца. Офицер несколько раз нажал на курок, но раздались лишь слабые щелчки - барабан был пуст. Выбив штыком из рук офицера оружие, я сгоряча чуть не заколол его и поднявшего руки мукомола.
- Боже правый! Я вину свою сознаю, прошу пощады, требуйте, я все расскажу. Умоляю! - и мукомол упал на колени.
Своим оружием он мог бы защитить и себя, и офицера, но струсил.
- Я есть иностранец, у вас нет прав убивать пленного офицера! Вы еще будете ответить за меня, - неожиданно обнаглел чехословацкий офицер.
- Именем революции! - выбрасывая руку с маузером, загремел Просвиркин.
- Не торопись, - остановил я его. - Покойники уносят с собой то, что бывает нужно живым. Давай сначала допросим их.
- Идет! Пусть рассказывает, гад, да только поскорей... Ну, говори все, как на духу! - прикрикнул он на мукомола.