- Как вы думаете, меня долго продержат здесь на положении арестованного?
- Отбросьте дурные мысли, наберитесь терпения и помните, что сказал по такому же поводу товарищ Дзержинский.
- А что он сказал?
- Лучше тысячу раз ошибиться в сторону демократии, чем осудить одного невиновного.
- Вот как! Спасибо за обнадеживающие вести! - Иванов заметно оживился. Отстегнув ремешок, на котором офицеры носят кортик, он свернул его колесиком и сунул мне в руку. - Возьмите на память о нашей встрече... Ну прошу вас, возьмите!..
С "ковбоем" Горличко
Утром я отправился на вокзал. По улицам ветер гнал обрывки старых газет и военных приказов - все, что осталось от мятежа Муравьева.
Задание, которое я получил, обязывало меня выявлять контрреволюционные элементы в прифронтовой полосе Волго-Бугульминской железной дороги и не оставлять без внимания враждебную Советской власти пропаганду, вроде той, что я наблюдал в вагоне по пути в Симбирск.
Комендант станции сказал, что вот-вот отойдет на фронт эшелон сводных отрядов интернационального батальона.
В раскрытой настежь двери теплушки начальника эшелона колыхалось алое знамя. У вагона толпились военные. В дверях появился атлетического телосложения мужчина в широкополой ковбойской шляпе. На нем были шелковая куртка в клетку, бриджи и желтые краги, на поясе - парабеллум. Выразительно жестикулируя, он с кем-то горячо спорил, коверкая русские слова, затем, взмахнув руками, легко спрыгнул на землю.
Залюбовавшись "ковбоем", я не обратил внимания на стоявшего недалеко от меня красноармейца в новенькой гимнастерке и больших не по ноге ботинках, с санитарной сумкой через плечо.
- В угоду своей совести и деве Марии еду на фронт, - услышал я знакомый голос. Ко мне, горделиво выпятив грудь, шел Клавдий Ружек.
После обоюдных расспросов и радостных восклицаний Клавдий представил меня начальнику эшелона.
- Еду на фронт, не можете ли приютить в своем поезде? - показывая свое удостоверение, обратился я к "ковбою".
Он повертел в руках удостоверение и передал его стоявшему рядом чернявому, небольшого роста, военному.
- Читай, Славэк!
Тот прочел документ и, возвращая его мне, сказал:
- Пергамент в порядке! Можете располагаться в нашем штабном, места хватит.
Я поблагодарил и полез в вагон.
Одну половину теплушки занимала рыжая лошадь английской породы, на другой половине были нары, заваленные вещевыми мешками, шинелями, винтовками.
Паровоз дал гудок, послышался лязг буферов, и эшелон тронулся. Обогнув окраину города, поезд спустился к Волге и с грохотом покатился по мосту.
Хмурое небо прочертили молнии, по крыше вагона забарабанили белые горошины града.
- Спаси и помилуй, святая дева, от града и воды, - крестясь, причитал Клавдий.
В это время совсем близко ударил гром, и лекарь юркнул в угол вагона.
- Вы знакомы с нашим лекарем? - усаживаясь на тюк прессованного сена, спросил Славэк. - Не худо вам познакомиться и с нашим командиром. Его зовут Горличко. Он американец и любит беседовать с русскими.
- Американец? - удивился я.
- Настоящее его имя Эвинсон-Грей, но журналист Джон Рид, большой друг нашего командира, присвоил своему земляку фамилию Горличко. Теперь и мы его так зовем.
Славэк вынул из бокового кармана сложенную газету, развернул ее, надел очки и стал читать. Вдруг, вероятно под впечатлением прочитанного, он патетически произнес:
- О революция и новая религия победоносного труда! Тебя ждут Урал, раскованная гигантская пещера, где в изобилии есть руда, уголь, драгоценные металлы; Сибирь, неисчерпаемые богатства которой до сих пор жестоко расхищались, и чудо русской природы - тайга, заповедник божий, не имеющий себе равных!
Кто он? Чех, словак, военнопленный серб, проведший в Сибири годы? Что его привело в этот отряд? - думал я.
И, как бы разгадав мои мысли, Горличко мечтательно проговорил:
- Вот-вот и за океаном вспыхнет революция! Успею ли доскакать до своей Калифорнии?
- Революция в Америке? - невольно сорвалось у меня. - Европа истекает кровью, а Соединенные Штаты пухнут от золота - там не до революции...
- А рабочий класс? - не сдавался Горличко.
- Рабочему классу тоже ведь кое-что перепадает...
- Ни американские рабочие, ни фермеры не будут умирать за капиталистов! - воскликнул Горличко.
- Дорогой мой! Ты же знаешь, что ни крестьянин, ни рабочий не заинтересованы в войне. Однако воюют, да еще с каким ожесточением! Скорее бы увидеть весь мир божий в огне народного гнева! - сказал Славэк, помогая нам закончить затянувшуюся дискуссию.
Но еще долго в штабной теплушке не умолкали разговоры о революции, о ее великой преобразующей силе.
Медленно тянулись вторые сутки пути. Чтобы скрасить время, Славэк рассказывал какую-то забавную историю о своей службе в австро-венгерской армии и вдруг замолчал. Вытянув шею, он стал пристально всматриваться в море колосящейся ржи.
- Смотрите, там кто-то хоронится!
И действительно, мы стали явственно различать среди раскачивающихся на ветру колосьев ржи головы людей.
Надо бы узнать, что это за люди, зачем они прячутся во ржи, подумал я и дернул за протянутую от штабного вагона к машинисту сигнальную веревку. Поезд, не доезжая до станции, остановился. Горличко начал седлать коня.
- Уж не верхом ли ты собираешься махнуть из вагона? - пошутил Славэк.
- Сейчас увидишь, дружище.
Горличко ласково потрепал коня по шее, "шепнул" ему что-то на ухо и подвел к настежь открытой двери. Навострив уши, лошадь попятилась назад, но Горличко уже спрыгнул на землю и легко потянул за поводок уздечки.
- Алле, гоп! - скомандовал он, и лошадь вслед за хозяином совершила прыжок на землю, великолепно выполнив этот почти цирковой номер.
Горличко подал команду, чтобы эшелон следовал дальше, а сам вскочил на коня и поскакал назад.
- Я скоро вернусь, - донеслось до нас.
Станция была пунктом выгрузки отряда. Дальше начиналась линия подвижной обороны фронта.