- Каково положение у Бурды? - спросил я Шалина.
- Трудно понять. Донесения противоречивые. Он доносит о сожженных и подбитых танках противника. Одновременно сообщает и о крупных потерях бригады. Судя по всему, положение тяжелое.
Я представил себе крепкую, коренастую фигуру Бурды, его спокойное лицо. Неужели этот прирожденный солдат, сумевший выйти живым даже из такой невероятной ситуации, когда снаряд попал в канал ствола пушки и разорвался внутри танка, - неужели на сей раз он спасует перед врагом? Неужели Бурда, так искусно воевавший на многих участках советско-германского фронта, дрогнет, отступит? В это не верилось. Вероятно, в том и состоит притягательная сила героя, что веришь - он выйдет из любого безвыходного положения. Поэтому, наверно, они так и любимы.
Из дальнейшей беседы с М. А. Шалиным выяснилось, что непосредственно против нашей армии наступает 48-й танковый корпус, в состав которого входят моторизованная дивизия "Великая Германия", 3-я, 11-я танковые и 332-я пехотная дивизии, танковая дивизия "Адольф Гитлер" 2-го танкового корпуса СС.
В полосе обороны 5-го и 2-го гвардейских танковых корпусов действовали танковые дивизии СС "Мертвая голова", "Райх" и 167-я пехотная.
Уже сам факт, что гитлеровское командование бросило на обояньское направление свои отборные танковые дивизии, свидетельствовал о том, какое значение придавали в штабе вермахта этому участку наступления.
Со всей ответственностью я понял: нам предстоят серьезные испытания.
Мой КП перебазировался на новое место, неподалеку от села Зоринские Дворы. Вместе с начальником оперативного отдела и группой охраны я двинулся вслед за танковыми частями, которые в это время с потушенными фарами пробирались по глухим дорогам, балками, перелесками на передовые позиции.
Уже смеркалось, когда наша штабная группа приближалась к месту назначения. Движение по Обояньскому шоссе было интенсивным. Нас обгоняли бесчисленные грузовики с боеприпасами, продовольствием; навстречу ползли санитарные летучки. Раненые - первый и наиболее красноречивый признак близости передовой.
Но не только степь кипела фронтовой тревожной жизнью. Беспокойно было и в небе. Где-то впереди слышался густой гул авиационных моторов. В вечернем небе, озаренном пожарами, мелькали самолеты - наши и противника. Скрещивались зеленоватые пунктиры трасс пулеметов и пушек. То там, то здесь вспыхивали желты", голубоватые, розовые люстры ракет. Возможно, это наши авиаторы освещали места скопления танков и пехоты противника. Несмотря на быстро приближающуюся ночь, битва на земле и в воздухе продолжалась.
Лесистой тропой нас провели на КП. Он располагался в овраге, густо поросшем орешником. Здесь, как выяснилось, незадолго до нашего приезда располагался командир 3-го механизированного корпуса генерал С. М. Кривошеин со своим штабом. Стояли они в этом месте недолго, так что как следует не успели обжить свой командный пункт. Наспех собранные избушки, рядом землянки в один накат. Совершенствовать полевое жилье и рабочие места предстояло новым хозяевам. Связь с выдвинувшимися корпусами уже была установлена.
Командиры доложили, что они точно в срок заняли боевые позиции. То же самое подтвердили штабные офицеры, возвратившиеся из частей.
Таким образом, 1-я танковая армия к 24 часам 5 июля оседлала наиболее танкоопасное направление - автостраду Симферополь - Москва - в районе села Яковлеве. Не успел я освоиться с новым КП, как пришел еще один приказ фронта. Мы не должны были ни при каких обстоятельствах допустить прорыва противника на Обоянь и к рассвету 6 июля подготовить контрудар в общем направлении на Томаровку.
Вскоре на КП появился командующий 6-й гвардейской армией генерал Иван Михайлович Чистяков. Я никогда не видел его таким мрачным.
- Черт знает что! - говорил он. - По сто - двести танков прут и прут! "Тигры"... "пантеры"... Не успеешь заделать брешь в одном участке - лезут на другом. Нет, такого я еще не видел! А какие у нас солдаты! Какие солдаты! Гвардейцы! Настоящие гвардейцы! И то не выдержали! Отступили. - Он вытер платком почерневшее усталое лицо: - Но окружить нас этим гадам не удалось! Чего захотели! Поймать в мешок моих гвардейцев!
Я пытался, как мог, успокоить командарма. Да и положение его вовсе не было трагическим. Действительно, дивизии первого эшелона под натиском более сильного противника отошли. Но какому военному человеку непонятно, что как ни велика храбрость, организованность поиск, как ни искусно командование, что можно поделать, если противник во много раз превосходит тебя в силах! Примерно эти соображения я и высказал Ивану Михайловичу. Я понимал, что это слабое утешение для командарма, который привык, и не без основания, гордиться замечательными боевыми традициями своей армии.
Как ни странно, но даже командарму порой трудно правильно оценить действия своих войск. Ведь эти действия - только малая толика в общей картине битвы, которая развертывается, скажем, в масштабах фронта, а иногда даже нескольких фронтов. Тут истинную роль армии, степень выполнения ею поставленной задачи может правильно оценить только высшее командование. Я был рад услышать впоследствии, что командование Воронежского фронта считало, что 6-я гвардейская выполнила поставленную перед ней задачу. Она хотя и отошла, но отошла организованно на заранее подготовленный рубеж, нанеся гитлеровцам огромные потери.
Только мы расстались с Чистяковым, как мне доложили, что на КП прибыл Александр Федорович Бурда. Мы в это время с Шалиным и Никитиным готовили боевой приказ на следующий день.
Бурда переступил порог избы, еле держась на ногах. Небритое лицо его было черным от копоти и усталости. Гимнастерка в пятнах пота. Сапоги в пыли. Таким мы его еще не видели. Он было поднес руку к шлему. Но я шагнул ему навстречу, обнял и усадил на скамейку:
- Ну рассказывай по порядку. Он облизнул пересохшие губы, попросил разрешения закурить. Глубоко затянувшись, начал:
- Товарищ командующий, потери...
- Без потерь на войне...
- Нет, таких не было...
Странно было слышать все это от такого командира, как Бурда.
- Ну, а каковы потери? - тут же вмешался Шалин.- Желательно знать цифры.
- О цифрах потом, - махнул я рукой. - Рассказывай, Александр Федорович.
И Бурда стал рассказывать. На их участке противник атаковал непрерывно. По пятьдесят - сто танков шли. Впереди "тигры", "пантеры".
- А с ними трудно, товарищ командующий. Бьешь по ним, а снаряды рикошетом отлетают.
- Ну и каковы результаты боя?
- Потери... Ужасные потери, товарищ командующий... Процентов шестьдесят бригады.
Можно было понять состояние Бурды. Незадолго до начала боев он принял бригаду. Это был его первый бой как комбрига. И вдруг такой непривычный исход: ведь обычно он умел воевать малой кровью, как говорили тогда. Брал противника хитростью...
Я попросил Шалина дать донесение, где значился боевой счет 49-й танковой бригады. Немецкие потери значительно превышали потери бригады Бурды.
Я поднялся и пожал руку комбригу.
- Считай, что ты выполнил задачу. Главное, вы выстояли, не отступили. А сейчас иди к ремонтникам, поторопи их. Пусть поскорей восстанавливают машины. Я уверен, что на них вы еще будете воевать по-гвардейски.
Всю ночь 1-я танковая готовилась к предстоящим боям. В частях шли партийные и комсомольские собрания. Политработиики в эту ночь не сомкнули глаз. Было совершенно очевидно, что для 1-й танковой наступили горячие дни.
Нас ободряло то, что командование фронта, сразу оценив серьезность положения на обояньском направлении, слева от нас выдвинуло еще два танковых корпуса - 2-й гвардейский генерала А. С. Бурдейного и 5-й гвардейский генерала А. Г. Кравченко. Правда, связаться с ними по радио нам не удалось, пришлось направить офицеров связи. Таким образом, вопросы взаимодействия были согласованы.
R три часа ночи противник возобновил атаки в полосе 6-й армии. Главный удар он наносил по-прежнему из района Томаровки на двух узких участках: южнее Коровино - Черкасское и Стрелецкое - Ерик; вспомогательный - из района Белгорода на Корочу. В воздухе непрерывно висели самолеты. Пыль заволокла рассветное небо. Казалось, наступило затмение солнца. Впереди стальным щитом двигались "тигры" и "пантеры", за ними легкие танки. Позади пехота на бронетранспортерах. Да, Никитин был прав: немецкое командование стремилось одним массированным ударом протаранить нашу оборону.
Утром противнику удалось потеснить части 52, 67 и 71-й гвардейских стрелковых дивизий. Но гитлеровское командование не знало, что закопанные на взгорках, спрятанные в стогах сена, на опушках перелесков его ждут танки пашей армии. О том, что нам удалось втайне от врага выдвинуться в боевые порядки 6-й гвардейской армии, подтвердили потом пленные.
Я уже говорил, что командующий Воронежским фронтом принял решение нанести мощные контрудары но вклинившемуся в оборону 6-й гвардейской армии противнику силами 1-й танковой армии, 2-го и 5-го гвардейских танковых корпусов. Нашей армии ставилась задача - 6 июля нанести контрудар в общем направлении на Томаровку.
Этот пункт приказа очень волновал нас. И не потому, что пугали большие по масштабам наступательные действия.
К этому времени в 1-й танковой сложилось общее мнение, что наносить танковым бригадам и корпусам контрудар при сложившейся обстановке просто нецелесообразно.
Ну хорошо, мы двинемся на немцев... Но что из этого получится? Ведь их танковые силы не только превосходят наши численно, но и по вооружению обладают значительным преимуществом! Этого никак не сбросишь со счета. Вражеские "тигры" могут бить из своих 88-мм орудий по нашим машинам на расстоянии до 2 километров, находясь в зоне недосягаемости огня 76,2-мм пушек наших тридцатьчетверок. Словом, гитлеровцы в силах и с дальних рубежей вести с нами успешный огневой бой. Так следует ли давать им в руки такой сильный козырь? Не лучше ли в этих условиях повременить с контрударом, делать по-прежнему ставку на нашу тщательно подгоговленную глубоко эшелонированную оборону?
Пусть фашисты лезут вперед в надежде, что вот-вот им удастся вырваться на оперативный простор. Пусть 1итлеровцы вязнут, гибнут в нашей обороне. А мы тем временем будем перемалывать вражескую технику и живую силу. А когда мы обескровим их части, разобьем фашистский бронированный кулак, тогда и созреет выгодный момент для нанесения могучего контрудара. Но пока такой момент не наступил.
Эти соображения мы доложили командующему фронтом. Ждали ответа, но не получили его и к исходу ночи. А между тем срок выполнения пункта приказа о контрударе наступил, и нам ничего не оставалось, как выдвинуть танки.
Скрепя сердце я отдал приказ о нанесении контрудара. И степь, минуту назад казавшаяся безлюдной, пустынной, наполнилась гулом сотен моторов. Из-за укрытий выползли тридцатьчетверки и, на ходу перестраиваясь в боевой порядок, ринулись на врага. За танками двинулись цепи пехоты.
Я чувствовал себя неспокойно. Для меня, как я уже говорил, не было секретом, что 88-мм орудия "тигров" и "фердинандов" пробивают броню наших танков с расстояния 2 километров. Вряд ли в этом случае тридцатьчетверки смогут выиграть бой в открытом огневом состязании. Но есть недостаток и у тяжелых танков врага - плохая маневренность. Вот этот недостаток можно прекрасно использовать при засадах. Пока стальная громада развернет башню, легко маневрирующая тридцатьчетверка может произвести несколько прицельных выстрелов.
Уже первые донесения с поля боя под Яковлеве показывали, что мы делаем совсем не то, что надо. Как и следовало ожидать, бригады несли серьезные потери. С болью в сердце я видел с НП, как пылают и коптят тридцатьчетверки.
Нужно было во что бы то ни стало добиться отмены контрудара. Я поспешил на КП, надеясь срочно связаться с генералом Ватутиным и еще раз доложить ему свои соображения. Но едва переступил порог избы, как начальник связи каким-то особенно значительным тоном доложил:
- Из Ставки... Товарищ Сталин. Не без волнения взял я трубку.