День семинаров. Я начинаю страшиться своих мальчиков и до сих пор удивляюсь, почему они слушают меня с таким вниманием. Боже мой, как прекрасно, почти гениально стартуют. Сегодня утром на I курсе обсуждали Пака. Это свое собственное русское точное слово. Упорное стереоскопическое видение и собственный норов в прозе. А в четверг на «взрослом» семинаре обсудили дипломную работу Саши Родионова. Здесь все чрезвычайно значительно и объемно. И опять собственный, еще не виденный в литературе стиль и изображение. Единственное, что меня смущает, это «штучный» характер Сашиной прозы. Местами с грузинского акцента он переходит просто на неграмотную одесскую речь. Но как незлобива и воздушна его проза! Вдобавок ко всему с привкусом эпоса. Смущает меня также «обожествление» практически разбойников, не очень славной показана парикмахерская — русские женщины.
Во время семинара пришел Мартынов: звонила B.C. и сказала, что ей плохо. Чего я только не передумал, пока на машине ехал по Ленинскому проспекту: как страшно остаться, одному. Несмотря ни на что, подумал я, никогда я не мечтал о лучшей жене и не хотел бы сменить мою жену на другую. Без B.C. я не выживу.
Сегодня та же меня пронзила мысль, что, в сущности, мне жалко Ельцина. Не было, наверное, на земле человека, которого так мучила бы и эксплуатировала собственная семья.
16 октября, пятница.
Вчера прошел ученый совет, голосовали на должность — всего 38 человек. Ни одного голоса против не получила даже Мариэтта Омаровна. Это, вероятно, свидетельствует о климате в институте. Вечером тоже «приятное событие»: Строева, чью переменчивую и подхалимскую натуру я чувствовал всегда, с трибуны Федерального собрания практически обвинили в подхалимстве и угодничестве властям. Сам ведь из области «старых большевиков», но как я не люблю этих псевдосоветских мужичков, у которых одна только идеология: себе! и только один прием: обмануть ближнего и сподличать.
Ездил в министерство, отвозил дело З.М. Кочетковой на присвоение ей звания доцента. В министерстве довольно грустно — денег уже второй месяц не платят. Впрочем, в отделе, где присваиваются звания, деньги и не нужны, они смело могут открыть конфетную лавку. В книжной лавке за 18 рублей купил книгу о Михаиле Кузмине, о которой я уже слышал ранее, и повидался с Татьяной Павловной Митиль, которая, оказывается, не против, чтобы мы открыли какую-либо новую при институте специальность. В конце дня ввязался в суету вокруг покупки нового ксерокса для заочного отделения. Вот так день и прошел. Заходил еще к С.П. в отдел, поболтал там с каким-то гитисовским аспирантом Андреем. Интересно.
Нервничаю от проделок Алексея, который подвирает и исчезает, заставляя волноваться. Обычное человеческое, много придумывающее в своем воображении, волнение. В эти минуты прекрасно читается дурацкая книга Чернобровкина, которую он мне подарил. Таланта у него не прибавилось, но то, что он был отличником, чувствуется — все свои прибамбасы он расставляет филологически точно. Есть даже фразы, есть некоторое ощущение стиля, но нет ни стиля, ни текста. Один голо-коммерческий книжный базар. И темы-то выбраны конъюнктурно-убойные: вор в законе, воровство, драки, восточные единоборства, телевизионная порнуха, переведенная в словесный ряд, много сношений с женщинами — это Саша пишет холодно, как закоренелый онанист, но довольно верно, словно был и женщиной, и мужчиной, и этим самым лагерным пидером. Есть строки, посвященные мне и кое-кому еще из нашего института. Памятуя, что ничего доброго от учеников ждать нельзя, я с удовольствием перепечатываю эти, как Сашеньке кажется, инвективы: «Она сидела в компании молодых пропойц в свитерах или с цветастыми косынками на шее — местечковой богемы. Лишь один был в костюме и при галстуке, правда, в таком разноцветно-ярком, будто одолжил его у светофора. Потом я узнал, что это уездный гений, писатель Есик. Он занимал в Союзе писателей кресло, с которого раздавалась материальная помощь. Там, видимо, и были истоки его гениальности. Деньги злы, и раздают их козлы… Есик написал несколько, как я называю, «чукчанских» романов — что вижу, о том и пишу. А видит только себя, любимого. Его опусы можно объединить в один — расширенную автобиографию и назвать «Сага о Есике». Я считаю, что писатель начинается там, где заканчивается автобиография».
Второй отрывочек касается другого ректора. Видимо, Саша особенно не любит именно их.
«Носил он фельетоновскую фамилию Сидоров, звали его Евгений Юрьевич. Наверное, из-за фамилии мужик он был толковый, сговорчивый. Он успел переболеть романтизмом своей профессии, понял, что честным путем ничего в жизни не добьется… Обычно у мусоров обмен такой — он мне… — в рот, а я ему… — в жопу. Сидоров предложил сыграть почти на равных. Я беру на себя несколько его тухляков, а он договаривается с судьей на минимальный срок».
17 октября, суббота.
Навалилась какая-то неимоверная усталость, весь день провел в постели, почитывая работы студентов. Они все меня радуют: и Юра Роговцев, давший мне «Песнь акына» — очень интересные наблюдения, и Коля Эдельман с его повестью — произведением виртуозным по исполнению. Глядя на своих учеников, я думаю: неужели это я? И вынужден согласиться: не без моей помощи, по крайней мере это, как и у меня, усложненная, тугая и не очень глупая проза.
К четырем часам поехал на дом к Мише Рассолову. Я давал ему рекомендацию в Союз писателей, а он, работая в ВАКе, был внимателен к просьбам и представлениям института. На своей роскошной циковской квартире — все осталось, как и прежде, даже консьержка внизу — Миша решил устроить чествование по поводу собственного пятидесятилетия, в котором ему наверняка отказал бы Союз писателей. Людям всегда хочется того, чего у них нет. Обстановка в квартире роскошно-провинциальная. Картины, которые висят на стенах и которыми Миша гордится, почти все не имеют профессиональной цены. Впрочем, сам Миша человек добрый, его жена и дочка милые и сердечные, а сам Миша довольно много сделал для нашего института, так что, Есин, уйми свое злоязыкое перо.
Стол роскошен, как в старое время. Единственное, о чем я жалел: у меня не было аппетита. За столом и состоялось чествование. Я прочел сразу два адреса — и за Литинститут, и за МСПС. Все это достойно не только товарищеского умиления, но и сатирического пера.
В этом чествовании я сделал одно полезное дело — помирился с двумя «неизменными персонажами нашей академии» — Юрой Беляевым и Владимиром Муссалитиным. Они всегда меня переигрывали в лае, в неправде, в отстаивании своих мелких интересов, а я их переиграл в блеске, в широте, в умении все высмеять и надо всем поиронизировать. Посмотрим, как дальше пойдут дела, в среду, кажется, вручение дипломов.
24 октября.
Только материал для «Труда»:
«В наше время все в политике говорят одно и то же. Народ и телевидение слились в общем неприятии власти, хотя телевидение, даже самое независимое, еще юлит перед рукой дающей. На эту тему можно было бы и порассуждать, но обойдемся без трюизмов: например, как Киселеву, в свое время получившему «мерседес» от «Мост-банка» за образцово проведенную президентскую кампанию, сейчас не стыдно глядеть в глаза народу. Ведь все знали, и кого, и насколько нездорового, но удобного человека впихивали стране в президенты. Можно вспомнить и Миткову, и Сорокину, но поговорим лучше о культуре. Если в телевизионном аспекте, то каналу «Культура» последние времена определенно пошли на пользу. Канал стал гибче, насыщеннее не только специфической, по Швыдкому, культурой, но и культурой более общей, так сказать, корневой, народной. Смена начальства пошла на пользу. Здесь и фильмы, и интервью, и классические спектакли былых времен. Иногда начинает казаться, уж не альтернативный ли попечительский совет, созданный в недрах народного фронта, руководит этой программой. Я к тому, что культура доходчивее всего оттеняет день нынешний от дня минувшего. Выходки по поводу культуры на других каналах тоже по-своему примечательны. Так, совершенно великолепно провел передачу о народном композиторе Марке Фрадкине наш немеркнущий и пластичный, как Марсель Марсо, сладкоголосый Владимир Молчанов. Портил эту передачу только заискивающий пассаж о неких людях, говоривших о еврейском происхождении этого поистине русского народного композитора. Как будто сам Молчанов не знает, что одних не научишь, а других и не переучишь. Но, впрочем, известно, что такт неведом нашим смелым, на разминированном поле, телеведущим.
Другим примечательным явлением была отставка замминистра образования Асмолова, курировавшего среднюю школу. Господину заместителю министра, пережившему уже ни одного принципала, якобы показалось, что в лице вновь назначенного министра наше народное образование получило своего сокрушителя. Ах, ах, новая метла обязательно выметет его вариативное образование для средней школы. Здесь много было кукареканий по всем каналам, как и в случае с Шохиным, но лично мне видится здесь трусость и боязнь скорой расплаты за погубленное дело перед лицом компетентных людей. Мы-то, принимающие каждый год вступительные экзамены, знаем, как низко пал уровень хотя бы гуманитарных знаний наших школьных выпускников, мы знаем, что стоят эти вариативные учебники по литературе и истории. Естественно, знающий человек не потерпит такой профанации. В общем, смотря телевидение, руководимое Сванидзе ли, Киселевым ли, телезрители, будьте бдительны и следите, куда эти господа загибают и кому это выгодно. Культура такая уж вещь, вся на подтекстах».
26 октября, понедельник.
Два соображения по поводу надвигающегося юбилея МХАТа. Естественно, в старый МХАТ, который стал имени Чехова, меня не пригласили. Забегая вперед, я должен сказать, что до глубокой ночи глядел по телевидению трансляцию. Как же надо было ненавидеть ту власть, при которой этот театр процветал, и социального, пролетарского писателя Горького, чье имя было пробивным и охраняющим знаменем театра, чтобы при первой возможности, при первом свисте, сменить это имя на, правда, не менее великое, но другое! Само празднество это напоминало усталый междусобойчик, где, попивая винцо, люди незатейливо себя развлекали. Телевизор, необязательность во время телевизионных передач полноценного художественного переживания окончательно развили в этих людях нетребовательность. И так сойдет, достаточно моего узнаваемого по кинокартинам лица и модного какого-нибудь развевающегося малахая. Мы знаменитые, значит, еще и умные. Поэтому все это долгоиграющее празднество стало плоским и провинциальным. Кумиры в цветастых малахаях оказались лишенными очарования жителями коммунальной квартиры. Были попытки придать этой стареющей и скучной тусовке некоторую интеллигентность. Но это скорее за счет узнаваемых гостей из правительства и писателей типа Бакланова, стареющую оболочку которого постоянно показывали. Публика, так сказать, в ее общем виде, и ее нынешнее мучительное состояние эту веселую компанию не трогала. Еще никогда я не видел такой густой массы привилегированных актеров, которые так цинично относились бы к людям, которые ими восхищаются на протяжении многих лет. Почти все козырные лица кино и телевидения. Мы уже славно оторвались, мы попиваем другое, чем вы, винцо, носим другие туалеты — не «секондхенд» — и живем совершено другой, открытой буржуазной жизнью, наша привязанность — просторная жизнь буржуазная, а вы живите своей, иной и нищенской, плебейской. Мы даже не вообще актеры, есть другое нищее племя актеров, которое живет плохо, потому что страна лишилась в том числе и театров в каждом районе, в каждом более или менее крупном городе, мы же царские шуты, мы развлекаем правительство, мы участвуем в голосовании и правительственных парадных приемах, придавая им необходимый блеск и шарм. Мы — на государственной службе и на службе у любого разбогатевшего недоноска.
Но тут меня позвали в другой МХАТ, с исконным именем плебейского писателя. Я стал думать, как бы не подкачать и представить родной институт получше. И вдруг меня в воскресенье, по дороге с дачи, осенило. Сережа Кондратьев! Я позвонил ему, а он мне еще сказал, что появился сигнал моей новой книжки. Сережа дает девяностотомную энциклопедию Брокгауза и Эфрона. Это будет подарок издательского дома «Терра» и Литинститута.
27 октября, вторник.
Слава Богу, все определилось, ребята из издательского отдела сделали прелестный экслибрис с видом Литинститута; мои дорогие девочки Оля и Маша наклеили экслибрис на книги, и все перевезли через дорогу во МХАТ. С некоторой робостью я шел на этот юбилей. Сразу же в вестибюле стало видно, что здесь другой зритель. Какие-то бабушки развернули красное знамя и кустились возле него. В целом публика была победнее, постарее той, что пришла вчера во МХАТ на Камергерский. Поскромнее были и запахи, а иногда и поэкстравагантней. В четырнадцатом ряду, где я с краю сидел, откровенно пахло неопрятной старостью от сидящей рядом старушки.
Патриотический состав оппозиции был в полном знаковом составе: от Зюганова до Бондаренко и Проханова. Со мной была Ольга Васильевна, и я представлял ее разным деятелям направо и налево; рассказов в ее сказочном Подмосковье будет прорва. Приметил еще унылого, как осенний день, В.Н. Ганичева, а также маршала Язова, Стасика Куняева, маршала Говорова, нашего телевизионщика Сашу Крутова, который взял у меня интервью, поджарого Клыкова. Были и идеологические разведчики. Кажется, с высоты, с яруса поблескивала очками Галина Волчек, со мной поболтал Миша Казаков. В процессе разговора, совсем не желая что-то исследовать, я выяснил, что, вроде, Миша считает себя православным.
Само действие было занятным: Доронина в знаменитую декорацию к мольеровскому Журдену вложила, как в драгоценную оправу, отрывки из Островского, Горького, Твардовского. Много было песен из советского репертуара, задорно играли молодые актеры. Кое-что переосмысленное в виде истории двух МХАТов или в виде политических инвектив. Вообще, спектакль при всей его остроумности носил политический характер.
В перерыве позвали в комнату президиума за сценой. Стол был накрыт не изобильно, но с красной икрой, водкой и виноградом. Публика за столом, я ее, в основном, уже перечислил, была вся неплохо одетая, но разговоры велись скорее про бедность и моральные обстоятельства. Пища для богатых на столе как-то в этих приложениях бралась за скобки. Тут же выяснил, что говорить мне и приветствовать двадцать первому. Удовлетворение было от того, что до Феликса Кузнецова, тоже горьковца, до Ганичева и Куняева. Я нервничал, хотя речь у меня была написана.
Второе действие состояло из поздравлений. Труппа расположилась на сцене все на стульях: Доронина, как царица, в кресле. Татьяна Васильевна выстроила всех желающих в прихотливую очередь, но первым был Володя К. Егоров, который помянул даже президента, потом вице-мэр Москвы Валерий Шанцев, потом все вперемешку: посольство Белоруссии и средняя школа из Дмитрова, в которой действует музей Аллы Тарасовой и МХАТа. Поздравления театров — все те же, в основном, что вчера, были менее густые, то есть пожиже, актеры повторичнее. Афанасий Кочетков просто разболтался. Всех выступающих Доронина целовала, потом девушка вручила всем выступающим подарки: две заказные фарфоровые тарелки с портретами основателей, медаль, книжка и значок.
Свою речь уже в первом часу ночи я и начал с того, что согласился выступать только от того, что здесь целуют. Дальше с пропусками и ошибками довольно близко по тексту рассказал речь, которая лежала у меня в кармане:
«Сначала о подарке, чтобы с этим покончить раз и навсегда, тем более что при этом необходимо будет упомянуть одно имя.
Каким-то образом идея этого подарка соединилась с одним разговором в кабинете директора и художественного руководителя МХАТ имени Горького Т.В. Дорониной. Мы беседовали о разнообразных делах и об одном совместном проекте. О проекте я, возможно, еще расскажу. Но в процессе разговора возникла картина страшного дележа имущества старого МХАТа на два новых. Разговор об имуществе ценном, менее ценном — и тогда же мелькнула мысль: боюсь, что не самыми богатыми ушла группа горьковцев от своих более ушлых товарищей, группы чеховцев. Вспоминались какие-то костюмы, декорации и прочее и прочее. Есть в русской живописи картина: о дележке крестьянского имущества.
И вот теперь, когда возникла эта волнующая тема празднества и юбилея, когда для Литинститута имени Горького, расположенного через дорогу от МХАТа имени Горького, возникла и идея подарка, я подумал: наверное, и библиотеку при этом разделе, похожем на пожар, разделили тоже, как и декорации, репертуар и костюмы, разделили как-нибудь специфически, как-нибудь по Смелянскому. — Во время моей речи раздались клики: «Библиотеку всю Смелянский забрал себе!» Я продолжал: — А что может подарить бедный, не вырабатывающий тканей и не обжигающий фарфор Литературный институт? И тут я принялся названивать своему другу, директору издательского дома «Терра» Сергею Александровичу Кондратову. Ну вот, имя и произнесено.
— Сережа, движется столетие театра, — говорил я, — а у тебя на складе есть 90-томная энциклопедия Брокгауза и Эфрона. Я приценивался на нее в «Книжной лавке» у нас во дворе института — почти полторы тысячи долларов, мы такое не потянем даже для дорогого нашего театра. Не отдашь ли дорогому театру энциклопедию даром?
Собственно говоря, дальше было дело техники — привезти со склада, перевезти в театр, наклеить экслибрис, на котором есть упоминания театра, института и досточтимого книжного Дома.
Теперь несколько слов о самом театре.
МХАТ принадлежит не Олегу Николаевичу Ефремову, не Татьяне Васильевне Дорониной — это наше национальное достояние, принадлежащее поколениям зрителей, которые сначала ходили в театр на Камергерском, потом поколению зрителей, которые ходят в театр на Тверском бульваре и в театр на Камергерском. Я люблю Чехова. Я люблю Горького. И тем не менее в том отчаянном положении, которое случилось со всеми нами 7 лет назад, нужно было особое мужество, чтобы сохранить имя Горького на знамени театра. Знаю по себе, мы ведь тоже сохранили это славное имя в названии института, хотя новейших идей по этому поводу у ополоумевших либералов было достаточно.
Я люблю социальную струю в искусстве, и признаемся: имя определенного писателя на знамени театра диктует и характер поведения. Я люблю Доронину, считаю ее выдающейся русской актрисой, прекрасным режиссером, великолепным организатором. Имея помногу друзей, мы слышим один и тот же стереотип: конечно, Есин прекрасный писатель, но зачем он стал ректором.
Но тем не менее институт, где Есин ректор, не имеет ни одного долга ни за коммуналку, ни по налогам перед бюджетом. В этом институте ни разу не задержали зарплату. В этом институте организовано бесплатное питание для преподавателей и студентов и работает все, что должно работать в вузе. Понятна ли моя мысль?
Итак, повторяю: Татьяна Васильевна Доронина — прекрасный режиссер и одна из лучших актрис современности.
Теперь о маленьком проекте, который разрабатывают два учреждения культуры, живущих через дорогу, адрес у которых в одном общий: Тверской бульвар.
Есть же, в конце концов, у нас драматурги, а почему в Литинституте не должно быть актеров, которые играют пьесы этих драматургов? Мы попытаемся уже в следующем учебном году открыть при Литинституте — или при МХАТе им. Горького — отделение-студию актерского мастерства. И я предвкушаю тот счастливый момент, когда мы зачислим на кафедру мастерства народную артистку СССР Татьяну Васильевну Доронину, и. если мне отчаянно повезет, то я когда-нибудь сумею влепить ей выговор за опоздание на занятие. У меня ведь тоже должны быть свои маленькие удачи.
А теперь мне осталось самое малое: поздравить МХАТ с его поразительным для театра долголетием, поздравить своих соседей — МХАТ им. Горького — с любовью к нему зрителей, с любовью к нему Отечества и заверить в непреходящей любви к нему коллектива студентов и преподавателей института напротив, с того же Тверского бульвара».
28 октября, среда.
Приехал на работу попозже, но остаться дома, как предполагал, не смог. Каким это образом директора пишут книги, играют в спектаклях, наматывают километры мемуаров? Времени на «свое» определенно не хватает. Дни накручивают на себя бремя общественных дел.
Об академии словесности. Пришел обиженный Витя Узлов, пытался вовлечь меня в академические дела, в склоку, которая идет, в дележку академических мест и в будущую академическую власть. Сейчас все забеспокоились по поводу того, о чем я говорил раньше, т. е. о легитимности каждого избрания, тем более что академия может стать государственной со всеми вытекающими отсюда последствиями. Юра Беляев, от которого уже постанывают его соратники — плохо пишущие писатели, так поддерживавшие его в самом начале, насовал в академию массу людей, которые могли бы что-либо «дать». При всем том Беляев со своей маниакальной настойчивостью академию эту открыл. Никто другой этого бы не сделал. Мне только кажется, у него ко всему специфический подход: схватить… Тем не менее я дал совет Беляеву немедленно включить в список членов академии Гусева, Пулатова и Финько. Наш резерв — только еще не выданная часть дипломов. Боюсь, что и в регистрации академии произошли некоторые подлянки. Очень уж ребятам хотелось. Я вынужден, пытаясь сохранить организацию, на многое закрывать глаза.
Интересно, что Узлов стал повторять то, о чем я ему говорил в Ираке, и мы договаривались, что он придет после поездки и спокойно мы обо всем поговорим. Беда появляется там, где мы не поступаем принципиально. Надо было набирать в академию нормальных писателей, тогда не было бы и скандалов. Но поторопились выбрать политических генералов. Форсируем материальную сторону дела.
29 октября, четверг.
Утром принимал экзамены в аспирантуру, ребята сдают лучше, чем в предыдущие годы, особенно порадовал меня Володя Воронов. Свободно, легко и органично он говорит о литературе. Я восхищаюсь этими нашими русачками и им потихонечку покровительствую. Ребята буквально за волосы вытаскивают себя из засасывающей среды, из невежества! Именно в отличие от интеллигентствующих молодых москвичей институт таким много дает. Собирался сдавать экзамены мой бывший ученик Арутюнян, говорил, что готовился весь год, хотя и принес старый реферат, увидел, что билеты я раздаю сам, значит, ничего подходящего не достанется и вдобавок еще сижу, присматриваю, чтобы не шпаргалили, и ушел, не став отвечать на билет. В коридоре я встретил его ненавидящий взгляд.
Кризис тяжелейшим образом сказывается и на нас. Сегодня приехал Кузнецов, которому мы отдали в аренду часть помещения в общежитии над банком, и попросил в наших документах зафиксировать доллар на уровне 14 рублей. Все это сокращает прилив денег, на которые будет жить институт. Весь день работа. Все время идет текучка, от которой никак не избавишься. Восстановили в институте Гришу Петухова, естественно, со временем он станет моим злейшим недоброжелателем. Все я по доброте душевной забываю, а ведь никто иной, как Гриша, совсем недавно называл меня «сатрапом». Пришло письмо от О. Табакова, его латыши уезжают, им вроде нашли какую-то площадь поближе к студии и получше. По моим сведениям, ребята не очень к этому стремятся. Но, видимо, здесь есть какой-то интерес дамы, которая по команде Табакова их к нам устраивала.
30 октября, пятница.