Вчера был в институте, посидел и послушал, как принимают зачеты. Все-таки у нас дивная молодежь! Я сейчас вроде бы и забыл, что сам был молодым, сам все быстро и на лету хватал. Поражаюсь мгновенностью реакции, объемом знаний.
Вечером был у Владислава Александровича Пронина. Говорили об эмиграции, вспомнили Льва Копелева и Раису Орлову. Я высказывался в том духе, что Копелева я не люблю, думаю, что моя нелюбовь базируется на том, что он просто много знающий человек, но человек не очень талантливый, хотя и претендующий. Орлова и талантливее и умнее его, но ведь тоже, до того как стала эмигранткой, писала, что прикажете: образ коммуниста в американской литературе, Говард Фаст. Я ей во время нашего знакомства очень симпатизировал, хотя и не забывал, что муж и жена всегда одна сатана. Умный Пронин на такие мои речи помалкивает.
По телевидению уже все забыто, о Старовойтовой ни слова. За последние дни несколько раз говорил с Генриеэттой Карповной: идет новый виток фестиваля. Как обычно, денег нет, и, как обычно, подключают меня. Я определился с программой института: Куняев, Гусев, театр под руководством Володи Дьяченко и «Алканост». Писал ли я, что невероятно щедрая «Терра» опять дала деньжат?
29 декабря, вторник.
Прямо с поезда приехал на работу. Ездил в Ленинград — в понедельник утром туда приехал, а вечером обратно — по линии академии, чтобы вручить академические дипломы новым академикам — директору Государственной библиотеки Зайцеву, директору Пушкинского дома Скатову, Ивану Сабило, с которым я раньше не был знаком, но проникся симпатией, также незнакомому мне лингвисту и словарнику Кузнецову и поэту Глебу Горбовскому. Глеб Горбовский поэт прекрасный, но попал в список академиков, потому что в свое время, называя будущих академиков, я перепутал Глеба Горбовского с Глебом Горышиным. Глеб Горышин, оказывается, два года назад умер. Мне было по-настоящему и искренне жаль писателя, но вот в моей памяти он еще два года был жив. На церемонии вручения, которая состоялась в Государственной библиотеке, Горбовский прочел очень хорошие новые стихи. Жалко, что не я, а предприимчивый Зайцев догадался взять у поэта автограф.
Ленинград очень какой-то неубранный, шел дождь, на улице наледи. Заходил в Гостиный двор: там роскошно, но пустовато.
В дороге читал в «Литературном Санкт-Петербурге» статьи Николая Коняева и Ивана Сабило. Писатели подарили мне несколько экземпляров этой газеты. Как иногда более легкая журналистика, оставляющая после себя ощущение пустоты, начинает замещать художественное творчество. Статьи Сабило и Коняева мне понравились, особенно интересны наблюдения Коняева о борьбе Романовых с церковью. А самодержец и вынужден всегда бороться. Спорным мне кажется искупительность Николая II за грехи целой династии.
Ужасно жалкое впечатление произвел на меня Союз писателей, вернее Ленинградское отделение. Отделение помещается на 4-м этаже Б.Конюшенной, возле Невского. Всего несколько комнат. Я очень жалею, что не был в бывшем помещении, расположившемся в Шереметьевском дворце. Бывшее сгорело после арбитражного суда. До этого демократическая часть выделилась в союз петербургских писателей и потребовала выселения патриотов. Но суд решил по закону. Что выделившаяся часть, т. е. выделившаяся организация, должна уходить, как уходит женившийся сын из семьи.
Весь день занимался экономическими и хозяйственными делами. Под вечер пришел Саша Семенец с 1-го курса поэтического семинара, которого до сих пор не прописали. Парень рассказывает, что голодает, и что вынужден иногда больным приезжать в институт, чтобы пообедать. Я взялся за трубку и накричал на Лыгарева, который, дескать, плохо следит за паспортисткой. Сразу же оказал Семенцу материальную помощь в размере 300 рублей. Три с половиной его стипендии. Я вообще слишком жалостлив в подобных случаях. Потом ездил на стадион «Автомобилист», где играла наша институтская футбольная команда. Собирался посмотреть на «физкультуру» уже давно и рад, что это сделал. Очень хороший зал для игр и прекрасный бассейн. Заманил, оказывается, меня на стадион Тычинин, чтобы показать футболистов, у которых я осенью должен найти талант к прозе или публицистике. Хороший институт должен быть славен и своей командой. Очень хорошо играет Дима Мартынов, вообще в футбол играют только наши русачки. Умные мальчики сидят дома, читают книжки и ведут содержательные разговоры.
Вечером читал гомосексуальный роман Димы Лычева, напечатанный в Праге. Меня это интересует после моего «Затмения Марса». Отсутствие человеческой идеи. В этом смысле «Богоматерь цветов» Жене не перешибить.
30 декабря, среда.
Утром выяснилось, что в Кремль на прием меня на этот раз не пригласили. Не думаю, что это воля Бугаева. Скорее, кто-то из аппаратчиков утырил мой пригласительный билет для кого-то из своих присных. Уже сразу почувствовался уход Татьяны Иосифовны, она бы за этим приглядела. Но, может быть, это и к лучшему?
Весь день продолжал тяжбу с Ильей Шапиро. Один из его арендаторов, которого он вытряхает, захотел выйти на институт напрямую. И вышел на Володю Харлова. Я даже этому обрадовался, потому что нашли взаимовыгодную и простую схему платежей, включив коммуналку в стоимость аренды. В последний момент пришлось этому арендатору отказывать. Разговор у меня с Шапиро произошел поздно вечером накануне, это стоило мне бессонной ночи. Кое-что мне пришлось ему вспомнить. О упоительное чувство развязанных рук и отсутствия «зацепочек» и «крючочков»! Зато я в отместку этому упорному арендатору отгрохал и отослал утром по факсу письмо. Вот оно, великое умение формулировать и ставить в определенной последовательности строго определенные слова.
Вечером поехал в общежитие, где уже началась предпраздничная подготовка. Наша Ирина Евгеньевна встретила меня в новом перманенте. После того как я выставил ее мужа Гену, уже давно немножко работающего, а в основном имитирующего работу электрика, она поняла, что я возьмусь и за нее. Институту дорого, кроме зарплаты, содержать ее в двухкомнатной квартире. Если бы я еще чувствовал, что она экономит институтские деньги, но барышня предпочитает спокойствие. Общежитие ее раздражает, грязная жизнь студентов может остаться грязной, а я запрусь в своем двухкомнатном замке и постараюсь как можно реже из него выходить. Что касается меня, я не прощаю людям отсутствие энтузиазма.
Теперь о наших дорогих студентах, пробегающих мимо меня словно мимо водопроводчика. В новом, только что построенном туалете на пятом этаже уже кто-то из них вывинтил для личного пользования лампочку. Дела предновогодние, и в комнате должно быть светло. Но туалет, кажется, будет стоять. К сожалению, когда его строили, ни Ирина Евгеньевна, ни Сергей Иванович, ни Леша Тиматков не следили за всей этой операцией, поэтому довольно много огрехов. Наши специалисты, принимая и подписывая сдаточный акт, не обратили внимание, что им вместо новой двери, которая числилась по смете, впиндюрили старую. Ну почему никто не хочет работать? И почему я так много сил отдаю этим проблемам, которые никем, кроме меня, не будут вспоминаться? И на это уходит жизнь.
Вышел очередной номер «Юности», там у меня третья, плехановская глава. Отзывы вроде пока неплохие, но ведь никто и не представляет моего замысла целиком. Мне-то самому кажется, что все это скучновато. До сих пор не могу отыскать «образ» Шушенского, стержень внутренний, соотносимый с сегодняшним временем посыл. Промелькнула мысль — приезд Крупской. А разве соединение двух людей, прошедших по жизни, не есть событие?
31 декабря, четверг.
Вчера крупно поругался с В.С. Она, конечно, очень больной человек, но не хочет понимать, каким образом я зарабатываю деньги, что мне как писателю надо сосредоточиться, но ей еще нужно бесконечное и каждодневное внимание. В общем, высказаться до конца пока не могу. Всю жизнь я еще борюсь с ее недоброжелательством в словах по отношению к другим людям. По мере приближения этих людей к ней ее недоброжелательность усиливается. Мы ссоримся не из-за денег, не из-за политических дефиниций, а только когда я пытаюсь в ответ на ее инвективу установить какую-нибудь справедливость. «Если я никому не нужна, я завтра после поездки на диализ могу не возвращаться». — «Ну, тогда я могу уйти совсем». Это уже моя реплика, голодного раздраженного работой и только что вернувшегося со службы человека, который пытается что-то себе приготовить.
Вчера поссорились с моим уходом из дома, возвращение — с миром. Все, как обычно. Значит, весь день сегодня отношения ровные. Я с утра создавал фаршированного судака, потом ходил по магазинам. Вечером тихо и мирно посидели за столом. Был С.П., который нас не бросает. Звонил из Ирландии Сережа Мартынов и из Парижа сестра. По НТВ показали «Куклы» с мотивами «Гибели «Титаника». Героиней этих кукол стала Раиса Максимовна Горбачева. Под символическим сюжетом «гибели» мы входим в новый год. Ельцин с обращением не выступал. Вместо него довольно остроумный текст произнесла его кукла из последней передачи. Политически это довольно занятно, но «аппарат» и близкие определенно не хотят показывать президента, которого «мы сами выбрали».
Во время моего блуждания по рынку днем я обратил внимание, что цены выросли. Яйца уже 17–18 за десяток, а еще недавно я брал их за 8–9. С первого числа повышается тариф за электричество.
1 января, пятница.
Весь день сидел над пятой главой «Смерти Титана». Материал не складывается в новую данность, т. е. не оживает, а остается одномерным, без паутины идей, деталей, оригинальных сравнений. Остается литературной невнятицей.
3 января, воскресенье.
Ездил на день рождения к Наташе Кутафиной. Ей 50 лет, и муж, ректор юридической академии, постарался отпраздновать все с помпой. Празднество проходило в ресторане «Олимп», на берегу Москвы-реки, на Лужниковской стороне, напротив трамплина. Без машины к ресторану проехать невозможно. Все было так роскошно, как никогда, и по роскоши вполне заменило кремлевский прием. Из гостей, которых я узнал, были Бурбулис, ныне депутат Госдумы, и Красавченко, последнего тоже зовут Сергей Николаевич. Еще один политический покойник. Долго ждали подругу Наташи, некую девушку Гелу, сестру Кобзона, она дирижер-хоровик. По-фамильному крупнопанельная, с настоящими красивыми драгоценностями и умеющая ловко себя вести дама. Она мне нравится, сидим мы с ней за столом, может быть, даже нравимся друг другу, но про себя я тем не менее отмечаю, что в одном проклятая Америка неколебима: отчетливо метит наших быстрых и предприимчивых людей. Не пустили Кобзона, потом не пустили бывшего министра Госимущества Альфреда Коха. Я с восторгом жду, когда в Америку направится Борис Федоров, бывший министр, как-то связанный с делом бриллиантщика Козленка, недавно выданного органам греческими властями; и куда направится Сергей Дубинин, бывший глава Центробанка.
Я выступал, а точнее произносил тост, одним из первых. Что-то говорил об институте и культуре. Но Наташа действительно умная, красивая и отзывчивая женщина, здесь я не грешил. Почему-то мне счел нужным ответить Красавченко, этот «никто», раньше занимавшийся культурой в президентских структурах. Ах, как наши лидеры завидуют не мокрой и не обезображенной предательством репутации!
Моей «добычей вечера» стал рассказ одной женщины, врача-акушера, что она способна в течение двух первых часов, глядя на новорожденного, установить его судьбу. «Я иногда вижу, — рассказывала она, — что рождается будущий преступник. Но я не могу об этом предупредить мать младенца, я только говорю: старайтесь быть всегда с вашим ребенком. Другой матери я могу сказать: не думайте о своем сыне, пусть он делает, что хочет, и, если не пришел ночевать домой, не волнуйтесь. С ним все будет хорошо».
Я все время думал, каким акушерка могла бы увидеть только что родившегося Алексея, моего бывшего шофера?
4 января, понедельник.
Довольно много работал над Лениным. Меня это пугает, или я — как бывает, когда тачаешь: роман или пьеса распишутся, и ты начинаешь улавливать характер — на этот раз уловил не ленинский, а создаваемый мною.
Вечером был у Владислава Александровича Пронина.
5 января, вторник.
Утром очень долго кашлял и очищал легкие. Конечно, если бы не единственный якорь, который приковывает меня к Москве — Валентина Сергеевна и ее болезнь, я бы закончил свои дни где-нибудь на теплом юге. Мне нужно до полутора часов, чтобы принять лекарства (а я, пренебрегавший ими всю жизнь, теперь принимаю много), перестать хрипеть, сделать зарядку, которая выдавит из меня слизь, собраться. Иногда, когда С. П. бывает у нас, он гуляет с собакой, помогает по хозяйству и делает мне массаж грудной клетки, в который вкладывает и чувство подспудного ко мне раздражения: трет и похлопывает меня до отчаянной боли. Я уже совсем было сегодня утром лег на диван под его длань, как зазвонил телефон, и мне потребовалось несколько минут, чтобы закончить разговор. Но С. П. был уже в ванной, раздалось шипение воды, ждать не стал ни минуты. У него нет ни одной минуты свободного времени. Эта глухая рациональность меня пугает и, наверное, мешает ему. Чем же он в детстве был так напуган и обижен?
11 января, понедельник.
Снова пишу телевизионный рейтинг для «Труда». Конечно, для них я бываю резковат, но мне и самому видно, что по мыслям и языку делают это вполне достойно пока только два человека из присяжных «рейтингистов»: — Кублановский и я.
«Последние дни первой новогодней декады всегда окружены магией двух праздников: финала зимних школьных каникул и Рождества. Удивительно, что телевидение, последнее время отмечающее оба, к обоим относится одинаково формально. Что касается каникул, то набор здесь традиционно однообразен: бессмертная «Золушка» с Жеймо и Раневской и «Электроник» — прекрасная постановка по ставшей классикой повести рано умершего писателя Е. Велтистова. Все остальное или стандартно плохо, или никак. Церковным праздникам, видимо в силу особой и хронической нелюбви к ним телевидения, достается и еще меньше. Я не говорю здесь о глупых моментах, случавшихся ранее, вроде демонстрации по НТВ (вопреки увещеванию патриарха) фильма «Последнее искушение Христа». Здесь становится неловко и верующим, и неверующим. Это же не предместкома и не знакомый банкир, а Патриарх церкви, которая была властным строителем страны, где мы живем.
В этом году НТВ отметило святорождественские праздники демонстрацией одного сюжета в теряющей популярность передаче Киселева «Итоги». Это рассказ о подразделении верующих солдат в ракетной дивизии, дислоцируемой под Козельском. Хорошо это, плохо ли и как к этому следует относиться, из репортажа узнать было трудно. Скорее, лица этих прекрасных верующих ребят и строй их отчетливых и уверенных речей входили в противоречие с намерениями и социальным заказом корреспондента. Хотели сделать как всегда, но получилось неплохо.
Хорошо получились на телевидении и обе рождественские службы, которые проводил патриарх Алексий в Богоявленском соборе и в нижней церкви храма Христа Спасителя. На этот раз все, видимо, попало в другие и ответственные руки. Каждую из трансляций и каждое иногороднее включение предварял телевизионный логотип: «Православное телевизионное агентство». Телевидение показало здесь себя как массовое эпическое искусство. В отличие от представлений, которыми нас потчевали в новогоднюю ночь, ни одного имитирующего лица. Все серьезно, глубоко и прочувствованно. И, если пользоваться театральными аналогиями, то полное слияние сцены и зала. И какие лица! Рождественское поздравление Патриарха, произнесенное без листа и без телесуфлера, с тратой собственных сил и эмоций, существенно отличалось от привычных выступлений иных первых лиц: камера отъезжала, вписывая Предстоятеля русской православной церкви в интерьеры Богоявленского собора, — и тут оказалось, что это не отрепетированная заранее запись, а живая… работа.
Чтобы не быть несправедливым, скажу, что была удача и в другом праздничном (детском) секторе программ. Это американский фильм «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура». Каким удивительно новым оказался этот знакомый с детства сюжет Марка Твена. Американцы, создавая фильм для своих детей, никогда, наверное, не думали, что это фильм о нашей дремучей демократии, о наших рыцарях и вышедших из ума вождях, похожих на древних магов. Смешной фильм для наших детей и нравоучительный для взрослых».
12 января, вторник.
Утром пришел «Труд» с сенсационным заявлением генерального прокурора Ю. Скуратова: «Что я могу здесь сказать по делу Листьева? Для нас во многом картина уже ясна. Пострадавший, как выяснилось, сам был, мягко говоря, далеко не ангел в своих коммерческих делах и уж конечно не мог претендовать на титул чуть ли не национального героя. Суду будут предоставлены необходимые доказательства».
Уже тогда, когда Листьева хоронили и А. Яковлев устроил по нему трехдневные телевизионные бдения, я знал, нюхом долго работавшего в этой системе человека знал: это деньги, здесь пахнет невиданными барышами, которыми Листьев, наверное, не хотел делиться. Подождем следующего этапа, а именно: причастности к убийству его… Это тоже носилось в воздухе. Наследники.
Второе признание генерального, в котором для всех думающих не много нового: «Об убийстве Старовойтовой. Кстати, в ходе расследования этого дела порядка полутора тысяч преступлений раскрыто в Санкт-Петербурге. Вообще, эта криминальная ситуация в Питере складывалась давно». Само по себе занятно, что же это за такие глубокие и скрытые дела, если их почти моментально раскрывают. Но дальше! «Дело об убийстве Старовойтовой оказалось очень сложным из-за обилия ее связей самого разного рода: политических, коммерческих, сугубо личностных, деловых. Вокруг нее было очень много всяких людей. Отсюда — многообразие версий, направлений работы.
Основные версии — политическая, коммерческая, версия об элементарном ограблении. Четвертая версия связана с личностными отношениями. Вот по этим версиям мы пока и работаем.
Чудом оставшийся в живых помощник Старовойтовой на допросах не договаривает некоторые вещи, молчит по ряду позиций, которые для нас наиболее интересны».
Я приблизительно догадываюсь, о чем парнишка молчит. Но покойница уже лежит в некрополе русской славы, в ограде Александро-Невской лавры.
17 января, воскресенье.
Была Лена Иванова, сестра B. C. Сейчас она живет в Германии. Процесс для нашего времени типический: вполне обеспеченные люди объявили себя политическими страдальцами. Говорили о жизни, нашей и «той». Все как-то устраиваются, я же тяну жесткую лямку жизни: дом, институт, собака, В. С.
Роман идет удивительно трудно. Хорошо, что я не обхожу ни одного момента. Еще пару недель — и я закончу главу. В Данию возьму компьютер и том ленинских писем. Если бы можно было от Дании отказаться. Я опять начинаю подозревать у себя что-то более серьезное, чем бронхит, и вспоминаю мать. Сегодня объявили об очередной болезни президента, у него язва желудка. Все это обставлено Центральной клинической больницей, интервью и догадками. Сколько еще будет по этому поводу комментариев? Мне порой кажется, что все наше российское здравоохранение сосредоточилось на персоне президента. Как все это надоело. Живем в кошмаре медицинской энциклопедии. Тем не менее я, насквозь больной, не иду к врачу. Потому что не хватает времени для дела. И боюсь очередей и нищеты наших больниц. Ленин говорил, что не ходить к врачу — это некультурно.
18 января, понедельник.