3 апреля, суббота.
Ездил в филиал Малого на спектакль по пьесе Э. Скриба и Е. Легуве «Тайны мадридского двора». Зрительный зал был в восторге. Роскошные декорации Э. Стенберга, постановка В. Бейлиса, моего старого знакомого и соседа по гаражу. Роскошные костюмы, грамотная, хотя и несколько холодноватая игра. Спектакль знаменит только одним: видимо, это типичный спектакль императорского Малого театра. Что-то вроде русского спектакля «Комеди Франсез». Ходил вместе с Барбарой и С. П. В антракте нас поили чаем с шоколадом. Интересно, что скажут о спектакле наши прелестные дамы?
4 апреля, воскресенье.
Продолжаю ходить на спектакли комиссии по премии «Москвы». Сегодня — «Мольер» в театре «Вишневый сад» у Вилькина. Это продолжение «костюмной» части театра, где театр — театр, а не сборище бомжей и хулиганов. На этот раз спектакль даже политический. Видимо, и лицемерие, и ханжество так универсальны, что я невольно подставил под термин и нашего Чубайса с лицом постника, и нашего Гайдара с физиономией святоши, и «кудрявого мальчика» Немцова. Все они подходят под то, что актеры делают в спектакле. Даже госпожа Пренель, мать Оргона (О. Широкова), мне чем-то (о покойниках ничего или только хорошее, прости меня Боже) напоминает покойную Г. В. Старовойтову. Та же экстатическая напористость. Вилькин еще очень ловко переориентировал явление королевского офицера в финале в издевательское. Это — просто призыв вспомнить речеобильного и словоумильного Ельцина. Все это прекрасно оформлено и сыграно в темпе.
Вчера вдруг раздался телефонный звонок. Некий «его знакомый Алексей» — это по словам секретаря — сообщил мне… в общем, все та же песня рэкета. Опять намеки на то, что надо делиться и с рекламы, и с обучения. Полное знакомство и с нашими делами, и с нашими планами. Только властное ощущение, что все у нас в полном порядке, хотя бы по этике, а не только по бумагам, придавало мне силы. Самое любопытное, что этот разговор происходил в приемной, полной людей. Я вышел в приемную и взял трубку секретаря, а не поднял свою в кабинете. В это же время шофер Миша при открытой двери в кабинет — он забирал сумку с продуктами (деньги на которые я давал утром Альберту Дмитриевичу) — слышал весь разговор. Перед этим мой референт Сережа пытался несколько раз соединить меня с неким «Алексеем», но номер срывался, и я вышел на третий раз в приемную. Выбор имени для «переговорщика» был довольно симптоматичен. Не Олечка ли так точно все рассчитала? Я в трубку довольно отчетливо и громко сказал, что денег в институте нет и не будет, потому что все у нас идет через кассу. И дальше уже на заводном оре закричал — что хоть стреляйте меня, но я ни с кем не поделюсь, потому что делиться не с чего и нечем. Интересно, конечно, и то, что намек о рекламе возник не случайно. Институтские знали о деньгах, которые были даны, но мало кто знал, что на всю эту сумму была куплена и оприходована, через бухгалтерию, техника. Знала, что в этом месте мы уязвимы, и Олечка.
В таком состоянии я уехал домой. Хорошо, что все, к дню рождения В.С. приготовил еще накануне, осталось расставить и накрыть стол.
5 апреля, понедельник.
Утром довольно удачно написал страничку шестой главы — в роман. Материал чуть-чуть размялся, но пишется тяжело, зато интересно, как под пером формируется и герой и версия времени. В институтском смысле день был тяжелым. Бухгалтерия, а точнее — наша нехрупкая Людочка вовремя не сообщила арендаторам новые реквизиты, и деньги переслали не в тот банк. Удастся ли их теперь из этого банка выбить? Под конец дня звонил из министерства культуры некто Юрий Константинович. Опять речь идет о передаче куска института под музей и исследовательский центр Платонова. Я долго объяснял всю ситуацию, как я ее вижу и как уже не один раз описывал ее в прессе. Но Марии Андреевне Платоновой нужно место директора, а властям за любой счет отсветиться, что они радеют за культуру. Я не стал объяснять, что значение Платонова уже меняется, видимо, он писатель, который останется со своим временем. Бум Платонова был связан еще и с тем, что объективно своим массированно выброшенным в средства массовой информации творчеством он разрушал социализм. Вместе с Баклановым письмо подписала и Наталья Васильевна Корниенко. Особенно активен Бакланов. Так мне сказали собеседники из администрации президента. Но какова Наталья Васильевна, работает в институте и институту же гадит. Почему я эту ученую даму-совместительницу не освободил от работы в прошлом году? Я разнервничался сильнее, чем когда три недели назад мне звонили бандиты. Будем советовать открыть моим оппонентам такой центр в ИМЛИ. Площадей, которые они сдают, у них не меньше, чем у нас. А мы ограничимся памятной аудиторией.
По понедельникам я обычно пишу «рейтинг» — коротенький обзор телевизионных событий для «Труда».
«На политическом ТВ меня просто заворожила фраза «Человек, похожий на Скуратова». Мы все на кого-то похожи. Поэтому не мог, например, представить, что именно президент подписал указ, отстранивший генпрокурора от должности, когда всюду говорится о том, что генпрокурор готов назвать двадцать человек из высшего эшелона власти и управления, связанных с незаконными деньгами в швейцарских банках. Это сделал человек, похожий на президента. Не могу я, например, поверить, что именно руководитель ФСБ искренне обеспокоен безопасностью неких дам, жриц свободной любви, в то время, когда взрывают его собственную общественную приемную и каждый день кого-нибудь да убивают — это тоже человек похожий. Человек, похожий на нашего бывшего министра иностранных дел, распинался в cвoeй любви и ориентированности на Запад в передаче «Итоги». Да и самого Евгения Киселева тоже заменили на человека, похожего на Киселева. У настоящего Киселева хватило бы ума явно не лоббировать точку зрения президента Клинтона, который один в этой неразберихе «подобий» (словечко из ранней лирики Бор. Пастернака) был верен самому себе: ему было наплевать на чужую кровь и чужие страданья».
И последнее впечатление этого дня, от которого я не могу отделаться. Утром из окна машины в арке моста окружной железной дороги я видел несчастную собаку. Ей, видимо, ушибло или отдавило задние лапы. Она куда-то стремилась, держась, как акробат, на двух передних лапах и подняв над землей заднюю половину туловища. Это одна из самых кошмарных сцен, виденных мною в жизни.
6 anpeля, вторник.
Успел сегодня к выносу гроба с телом Феликса Чуева. Такой был добродушный, сильный и спокойный мужик. Кажется: и жил, и писал играючи. Не скрывал, что был сталинистом. Его книжка бесед с В. М. Молотовым стала бестселлером. Здесь покойному Молотову повезло больше, чем с племянником, неким Никоновым, который талантливо поддерживает сильных и постоянно меняет точку зрения. Народа на прощании с Феликсом было много. Ко мне подошла жена В. Ганичева и плача стала мне объяснять, что ничего не знала обо мне и моей жизни, а вот теперь прочла в «НМ» работу B. C…Я растрогался.
Вечером ходили с B. C. в «Дом кино». Такого поразительного столпотворения я не видел со времен начала перестройки. Показывали фильм «Влюбленный Шекспир», получивший 6 «оскаров». Фильм меня разочаровал, обычный голливудский замах. Немножко эпохи. Немножко литературоведения. Немножко сплетен, показали обнаженного Шекспира. Это тебе почище, чем «оральный секс Моники и Клинтона». Через час после начала фильма ушли.
Дома отчаянно поругались из-за непорядка и грязи на кухне, из-за того, когда идти гулять с собакой.
7 апреля, среда.
В «Труде» статья генерал-майора юстиции Юрия Баграева «Большая ложь о саперной лопатке». Я хорошо помню всю эту историю апреля 1989 года, послужившую в известной мере идеологической причиной распада Союза. Пресса озверело писала о том, как русские советские солдаты били саперными лопатками мирное население. «Оккупационные войска…» В центре этой кампании был Анатолий Собчак, ездивший от имени 1-го Съезда народных депутатов СССР расследовать события, мятеж в Грузии и действия армии. Собчак заявил, что армия в этих событиях действовала неоправданно жестко. Генерал рассказывает об истинном количестве погибших в этом происшествии и о «саперных лопатках». Их пустили в ход служащие одного из десантных подразделений — 59 человек — против озверевшей толпы. Приводится соотношение: 187 военнослужащих получили колотые и резаные ранения, а пострадавших среди населения было только 74. В связи с этим я вспомнил историю, рассказанную мне Юрой Изюмовым, в то время зам. гл. редактора «Литгазеты». Он рассказывал, как на снимках эти следы «саперных лопаток» появились после ретуши.
Среда — день защиты дипломов. Но до этого пришлось обедать с корейскими студентами. Это новички, и мне важно, чтобы они прижились. Кое в чем они ориентируются, например, что в литинституте к ним относятся внимательнее, и требуют более прочных знаний. Мне это приятно. Обедали в нашей институтской столовой. Закуска — овощи и мясо, вино и водка, которую пил Pехо, овощи, сок. Основным блюдом было мясо в горшочках. Во время обеда и разговора с ребятами я решил, что их обязательно надо привлекать к занятиям физкультурой. Сами ребята мне очень понравились, здоровые, без комплексов, веселые и открытые. Часто мы говорим «чурки», как это несправедливо.
Защищались наши переводчицы с финского языка и парень из Южной Кореи. Самое невероятное, что он перевел на корейский язык «Врагов» Горького. Оппонировал ему доктор Ким Pеxo, здесь были очень точные замечания, тем более что Рехо билингв. Это, наверное, один из самых первых переводов драматургии Горького непосредственно с русского. Рехо, как сложившуюся, но, правда, ныне разрушающуюся традицию, приводит обычай в Корее переводить Горького с английского или японского. Парень получил «с отличием», тем более что проявил такую немыслимую литературную отвагу.
Вечером ходил смотреть «Трехгрошовую оперу» в «Сатирикон». Мальчики на гардеробе приставали, чтобы все брали бинокли. В зале, как и прошлый раз, было полутемно, на открытой сцене стояли какие-то железные конструкции. Я мрачно пошутил, споткнувшись о приставной стул, пробираясь по залу: «Здесь надо не бинокль, а приборы ночного видения». Начался спектакль с оглушительного грохота, с взрывов петард — все это я не люблю. Но постепенно пристрастие к спектаклю рассеялось. По сути, я не знал пьесы, а она великолепна по своей простоте, по социальности замысла. Две бандитские «семьи», проститутки, вымогатели, гангстеры, полиция. Основные герои Мэкки Нож и Пантера Браун — предводитель гангстеров и полицейский — старинные армейские друзья. «Я, может быть, и не такой красавец, но я опытный грабитель». Один никогда не начинает ограбления, не предупредив другого, а второй — всегда готов выручить первого. Просто ощущение пьесы сегодняшнего дня. Бандиты во фраках так хотят походить на высший свет! Это не актеры, а герои сегодняшнего нашего телевидения: политики и министры, только что сменившие автомат на смокинг и бабочку. «Мы связаны с крупными представителями власти». В зале полно молодых людей чрезвычайной крутизны. Сидят они все на местах, которые по 150 рублей. Ловлю себя на ощущении, будто актеры на сцену выходят из зала. Реплики и реагаж соответственный. Такие же у них и дамы. Прически и повадки у проституток на сцене почти такие же, как у прелестниц из партера. Дамы на сцене говорят лучше, зал косноязычен до умопомрачения.
Мне впервые на сцене понравился Константин Райкин. Он играет очень весело и с немыслимым одесским шармом. «У нас все основано на взаимности». Очень хороша была и Наталья Вдовина, которую я заметил еще в так наскучившем мне «Гамлете». Прекрасная актриса и прекрасный мим. Впрочем, нынче актриса должна быть скорее акробатом.
По ходу спектакля в зал полетела пачка денег. Это оказались стодолларовые бумажки, отпечатанные на цветном ксероксе. «Купюра», упавшая мне на колени, с портретом Франклина, за номером АВ 14882825 L.
8 апреля, четверг.
Сегодня привезли из Литературного музея огромный портрет Горького — авторская копия художника Павла Корина. Каким-то немыслимым образом я сумел этот портрет выпросить. Повесим в актовом зале, на заочном отделении. Обсуждали со столяром Денисом вопрос о рамке. На портрете повреждения, придется вызывать реставратора.
Занимался торговлей — с «Продажей квартир», которые хотят съехать из института, заплатив вместо 500 тыс. рублей лишь 100 тыс. Ах, Паша Финкельбаум! Дочитываю «Мальчика» и начал Эмму Герштейн. Поразительны приводимые ею свидетельства обвинения в антисоветизме Пунина, мужа Ахматовой, Мандельштама и молодого Гумилева. Особенно это выразительно на фоне неистовства Надежды Мандельштам.
Сегодня звонили из издательства, моя старая знакомая Динара Робертовна Кандохсазова, — готовы напечатать, как я понял, все, что у меня есть. У меня впервые возникла мысль о дневниках: если сделать из них гипертекст, то все может получиться. Главное — выкроить время, бытовая жизнь захлестывает меня.
Обдумываю систему охраны в институте.
9 апреля, пятница.
Сначала о писателях.
По утрам я проезжаю на машине по Спиридоновке — бывшей улице Алексея Толстого. От Никитских ворот мимо особняка Рябушинского, особняка Горького, мимо дома, где жил Алексей Толстой, с блестящей полированной мемориальной доской, потом мимо крошечного скверика, в котором сравнительно недавно, ну, может быть лет пять назад, был установлен памятник Блоку.
Сегодня обратил внимание — на низком постаменте черной краской выведено: «Саша», «Катя» и еще какое-то имя. Это вопросы к школе, которая учит писать.
Портрет Горького все же решили повесить на заочке — над входом на лестницу. Денис обещал сделать плотную, гладкую раму. День прошел в разговорах с бухгалтерией. Все приходится перестраивать на новую систему учета: раздельный учет и налогообложение. Бухгалтерия готова выплатить государству лишние налоги, «подписано — и с плеч долой» — нежели думать. Они все напыжились: на нашего аудитора — Аллу Ивановну и Дмитрия Николае-вича, который ее привел. Но ведь совсем недавно Алла Ивановна спасла нам 170 тысяч, на которые мы отремонтировали туалеты в общежитии. Бандитские дела вроде бы пока закончились. У меня уже нет никакого сомнения, что все это — изнутри института, я бы сказал, изнутри хозяйственного корпуса. Я говорю с этими людьми, вижу их, но почему-то зла не имею. Ведь, скорее всего, своего они не добились: и меня пока не убили, и Дмитрия Николаевича не запугали. Конечно, действия могли произойти и покруче, но слишком уж эти господа и дамы засветились, а всей этой истории придан характер гласности.
Продолжаю читать прекрасные мемуары Эммы Герштейн. Здесь каждую страницу надо цитировать.
«О политической стороне дела. О моем положении он думать не хотел. Тогда я наконец заговорила о его поведении на следствии, чего я себе не позволила ни разу при встречах с Надей в Москве. Но перед лицом все увеличивающихся требований Мандельштамов я решила в конце концов поставить точку над «i». Ведь уверенность в друге должна быть взаимной. Осип Эмильевич начал мне объяснять: «Вы же сами понимаете — речь идет о том, что на допросе Мандельштам назвал Эмму Герштейн среди людей, которым он читал эпиграмму на Сталина; сама Герштейн в это время думала, что она почти единственный человек, который эту эпиграмму знает — что я больше никого назвать не мог. Не Ахматову же или Пастернака?..»
Мандельштамы в быту были люди очень эгоистичные, считавшиеся только со своими интересами.
Но какой финал у Герштейн в одной из глав! Мандельштам уже сидел.
«Ранней весной я пошла в Большой зал Консерватории, желая попасть на концерт заграничного гастролера. Билеты были распроданы. Я стояла у входа в надежде купить у кого-нибудь лишний билет. В празднично возбужденной толпе я неожиданно увидела Надю. Она стояла в берете и кожаной куртке. Только немножко похожая на себя. Нельзя было сказать, что она похудела. Нет, она как будто высохла и в таком виде окаменела. Кожа обтягивала ее лицо. Она говорила односложными неправильными фразами. Ее не интересовал заграничный виртуоз. Она хотела послушать музыку, «которую любил Ося». На афише значились его любимые вещи. Я ушла домой, чтобы не конкурировать с Надей в погоне за билетом. Я почувствовала, что если она останется одна, люди не пройдут мимо нее. Сухой блеск ее глаз был нестерпим».
Надо этот кусочек прочесть ребятам на семинаре.
11 апреля, воскресенье.
Ехал на трамвае по улице Вавилова. На пересечении с Профсоюзной новое огромное здание Сбербанка. Какая роскошь! Но это за счет недоданной даровой площади, которую раньше Москва строила для своих жителей.
12 апреля, понедельник.
С каждым разом все труднее писать еженедельные кусочки для «Труда». Исчерпывается все: и злость, и ненависть, и недоумение:
«События в Сербии, так подробно освещаемые нашим ТВ, показали русскому человеку истинное значение целого ряда мифов. Миф об американской демократии и защите прав человека. Все спикеры и министры иностранных дел обеспокоены судьбой трех американских солдат, попавших в югославский плен. Бомбардировки Белграда и Приштины на этом фоне отходят куда-то в сторону. А вопросы, отчего бегут албанцы: от так называемых этнических чисток или от бомбардировок НАТО? — кажутся несущественными. И чем было вызвано, коли оно имело место, противостояние югославских албанцев и сербов? Выяснилось также, что у нашего народа свой счет не только к американцам, но и к англичанам, и французам, и немцам. Здесь тоже рассеялись некоторые мифы. В трамвае за своей спиной я слышал под Пасху разговор двух старух. Они вспоминали войну, «колодцы, которые набивали» телами русских людей, вспоминали трудности, мучения, — память о которых еще не испарилась, и вдруг возник фантастический поворот сюжета: «Ракеты повернут и по Божьей воле полетят обратно в Америку, Германию, Англию и Францию». Все-таки мы воспитаны так, что если у каждого из нас не хватает силы, то за нас мстит провидение.
Что касается телевизионных подробностей, то запомнились две: Жириновский в Бутырской тюрьме, почти уверявший, что в тюрьме спокойней и слаще, чем на воле; и беспрецедентный отпор Примакова высшему должностному лицу России».
Весь день занимался зарплатой и охраной.
13 апреля, вторник.
Утром готовился к семинару. Текстов нет, и я решил сделать лекцию-семинар о письмах. Начал я это с разбора объяснительных записок ребят, опоздавших на семинар, который состоялся неделю назад. «Документ как художественное произведение», — показал, как через документ добиваться цели. Из иллюстраций: поворачивая каждый раз под иным углом — цитировал письма Боткина об Испании, письма Честерфилда, письма Суворова, привел письмо Пушкина к Вульфу. Говорил также о своих письмах к Гайдару и Сидорову об институте.
На кафедре общественных наук праздновали день рождения Вали Каракиной и отмечали доцентские корочки Зои Михайловны. Все постарели, но я по-прежнему всех люблю. Мне хочется прожить остаток своей институтской жизни так, чтобы не было стыдно перед этими людьми.
Продолжаются жуткие налеты на Сербию. Воистину Давид против Голиафа. Только Голиаф вооружен натовскими самолетами. Кувалдой бьют по лицу, чтобы убить комара.