У НАТО кончились ракеты прицельного наведения. Одна маленькая Сербия поглотила все эти ракеты и еще не сдалась.
2 мая, воскресенье. Читаю прекрасную книгу Красовской — о балете. Биографии: Павловой, Нижинского и Вагановой. Какой прекрасный стиль, какое умение держать характеры. Насколько все это сильнее «художественной прозы».
3 мая, понедельник. Богатый «мальчик» сетует, что за один час в бане платит 500 рублей. В качестве контрастного хода записываю разговор с Вадимом, моим старым приятелем из Ногинска. Я позвонил ему, чтобы поздравить с праздником: «Приезжай, Вадик, что-нибудь интересное расскажешь». — «Я, конечно, приеду, но мне надо где-то найти денег на электричку». Это классный-то, со стажем акушер, через руки которого прошло полгорода. Приехал, рассказывал о быте, о больнице, о том, что подработать остается после суточных дежурств на смену. Тем не менее рад, что не изменил себе и в самое трудное время не бросил профессию. В свое время его жена говорила: «Бросай свою больницу, иди хотя бы бутылки собирать и мыть». Сейчас бы, говорит Вадик, был бомжом.
Американцы панически боятся встретиться с сербами лицом к лицу. С самолетов молотят все, что только в Сербии есть. Уже добрались до жилых кварталов. Разбомбили энергетический узел и телецентр. В Белграде нет воды и электричества. Мы-то помним, какими прекрасными бойцами были югославские партизаны. Европа еще встрепенется, когда по ней разойдутся косовские албанцы. Проблема нацменьшинства, которое пытается вытеснить коренное население.
На рынке у Университета обратил внимание, что среди торговцев зеленью, и вообще торговцев, нет ни одного русского лица. Ни одного крестьянина из Подмосковья. Значит, согласованно высокие цены. Пучочек петрушки — 5 рублей. Почему мы должны содержать чужой народ? Милиция давно коррумпирована и для своего коренного и неимущего народа опасна.
Почему же был взорван 20-й этаж «Интуриста»? В семи номерах там, оказывается, был офис Кобзона. Кобзон усиленно по телевидению оправдывается: что, дескать, не из-за него взорвали. И это у меня вызывает ощущение обратное. Но не из-за советских же песен его, московита, разбомбили!
Дневник пишу менее интенсивно — делаю роман, по страничке, по полторы в день.
6 мая, четверг. Несмотря на холода, все же решил ехать на дачу. Долли сразу почувствовала сборы и начала бегать из комнаты в комнату, как бы не уехали без нее. К своему удивлению, я не потерял навыков езды. Заправлялся, как и всегда, на Ленинском проспекте. На заправке тот же паренек, с ясными светлыми глазами, запомнившийся мне еще по прошлому году. Встретились, как знакомые, он даже помнит мою собачку. Собачка, естественно, была с «выражением счастья» на морде. Она всегда счастлива, когда с хозяином и в машине. «Как живешь, как платят?» Я всегда зондирую социальную ситуацию у такого сорта людей. Ответ был интереснейший: «Платят вполовину меньше, а забор бензина — меньше в четыре раза». Это тем поучительнее, что бензин за это время в цене не повысился. Для меня сразу стало ясно, как сильно прошлогодний кризис ударил по целому слою людей.
Здесь все стеклось, позавчера или вчера по ТВ сообщили, что в Ленинграде в три раза были подняты цены на бензин. Это связывается и с коррупцией, но я-то связываю и с тем, что еще раньше ведомство Мишеля Камдессю предложило правительству в три раза повысить акциз на бензин. В этой ситуации очевидно, что у дельцов упадут доходы, а у потребителей увеличатся расходы. Но что в советской стране потребитель перед продавцом? Продавцы торопятся вперед взять свое, а дальше ведь может и не получиться.
И еще «машинный» эпизод. Разговоры на молочном заводе возле Обнинска, где я покупаю творог и сметану. Стоящие старушки-сдатчицы шепчутся. В их разговорах очень любопытно трансформируются телевизионные рассказы. «В Ленинграде цены на бензин утроили. Теперь поднимут плату и у нас: наши яички, сметанка и молочко никому не будут нужны». Это переводится так: будет меньше дачников ездить на машинах — будет, значит, меньше покупателей.
Салат, несмотря на холод, в теплице и под пленкой взошел. Посадил под пленку кабачки, завтра перед отъездом собираюсь посеять и огурцы. Температура ночью — 5, но уже цветут сливы и начинают цвести яблони. А вдруг пронесет?
7 мая, пятница. Уехал с дачи около трех. Подвал еще мокрый, вода не сошла, и поэтому не подступишься к печке. Холодно, горят два электрокамина, значит, деньги мои летят из щелей дома на ветер. Собрался, покормил собаку и поехал.
Приехали к 7-часовым новостям НТВ. Переписываю свои заметки, которые я сделал во время передачи. Ельцин впервые крестился. Так как он принадлежит дьяволу, то это плохо кончится. Сил больше писать нет. Завтра пойду в баню.
Дочитал «Нижинского» Красовской, особенно интересен конец — борьба сумасшедшего со своим безумием. Такое ощущение, что написано по учебнику психиатрии. Эту же линию поведения я наблюдал у многих своих знакомых, даже моих близких.
Смотрел фильм Альмодовара. Обрывки очень реальных человеческих судеб. Все без стыда и вежливости. В конце фильма показаны огромные жилые дома. И в каждой клетушке такие же страсти.
9 мая, воскресенье. Довольно жалкий и тусклый парад на Красной площади. Президент стоял не на трибуне Мавзолея, а возле, на небольшом подиуме, сколоченном прямо на площади. У меня возникла ехидная — после вчерашней «случайной» бомбежки в Белграде китайского посольства — мысль, а не залетит ли и сюда «нечаянно» НАТОвская шальная ракета? Стертая, изобилующая штампами речь Ельцина. И как это они наскребли денег на парад, на новенькую форму, на подкормку этих бравых молодцов?
«Родина вас не забудет». Забудет — и забыла. И умирали люди даже не потому, что думали о родине, а потому что это инстинкт русского человека — сражаться, не думая о смерти.
Весь день работал над шестой главой, потом вместе с С. П. и Долли долго гуляли. Открылся, видимо связанный с весной, жуткий кашель.
Дома на автоответчике сообщения от Е. П. Лямпорта. Я его даже записал. «Здравствуйте, Сергей Николаевич! Это Ефим Петрович говорит. Сергей Николаевич, я поздравляю Вас и Вашу семью с праздником. Я сдал второй экзамен. Это главная новость. Гринкарту мне еще не дали. Как дадут, сразу приеду в Москву. Собираетесь ли вы в Нью-Йорк? Если «да», то я перезвоню». Какой прекрасный и трогательный парень. Как его, действительно, мне не хватает. Как не хватает его и нашей культуре. А в это самое время я подчеркиваю у Ленина цитаты по еврейскому вопросу.
Есть и вторая новость искусства. В моем почтовом ящике я нашел вырезку из «МК». Их обычно кладет мне Ашот, когда разбирает почту. Цитирую всю целиком: «Вчера, в шикарно оформленном по такому случаю малом зале ЦДЛ, Союз писателей Москвы вручал свою ежегодную литературную премию «Венец» ведущим литературным деятелям. Победителями в номинациях «Поэзия», «Проза», «Драматургия», «Публицистика» и «Молодой автор» стали соответственно Владимир Корнилов (за вклад в поэзию последних лет), Анатолий Жигулин (за гуманистический вклад в литературу), Михаил Рощин (за драматургию последних лет), Андрей Турков (выдающийся вклад в литературоведение) и Елена Исаева (талантливый дебют). Что самое интересное, раздача «слонов» производилась совершенно справедливо. Ведь в Попечительский совет входили такие гуру судейства, как: Олег Табаков, Марк Захаров, Белла Ахмадулина, Егор Гайдар, а также главные редакторы газет «Культура» и «МК» — Юрий Белявский и Павел Гусев.
При всем честном народе (а среди публики присутствовали в числе прочих Марк Розовский, Илья Резник, Аркадий Вайнер с дочкой, Борис Немцов) лауреаты «Венца» стали счастливыми обладателями роскошных цветочных букетов, почетных дипломов и приличной денежной суммы».
Все непристойно, начиная от одесского стиля самой заметки, кончая списком ценителей, славных своей клановостью, и самой тусовкой, перечислением гостей. Все раздается и делится только среди своих, и какое обилие именитых евреев и «полтинников». Единственное приличное имя, затесавшееся в этот ряд, — Андрей Турков, но ему премию готов дать любой союз.
В Москве холодно, и погода не стремится стать теплее.
10 мая, понедельник. У Светланы Михайловны был день рождения, очень ловко его днем отпраздновали, как чаепитие. В бухгалтерии приживается новый парнишка — Костя. Я вдруг заметил, что с Ирой мне работать легче. Дело о «Сауне» я еще не раскрутил, но о нем не забыл.
Весь вечер сидел над шестой главой. Уже виден край, я все-таки заставил себя сделать шестую главу так, как мне мерещилось. Прочел в «Независимой» статью B. C. о Бондарчуке. Она молодец, а главное, это ее бодрит. В «Независимой» есть статья об И. Арманд. Концепция автора и моя сходятся, роман был «устный». Арманд — это обычный тип независимых суфражисток-истеричек.
11 мая, вторник. С утра я за работой для «Труда»:
«Наши праздничные военные передачи еще раз показали подловатую и сентиментальную стыдливость режима. И сами ветераны, и люди, для которых эта война уже вошла в ранг далекой истории, охотно согласились бы, вместо фанфарного излишества, на некоторую дополнительную помощь участникам войны и просто старым людям. А о наших воинах надо вспоминать всегда, повседневно и в том числе не только на телеэкране. Из всех многочисленных военных передач отметил бы только беседу всегда ловкого Кучера с писателем Лазарем Лазаревым. В этой содержательной беседе прозвучали и слова «профессиональный ветеран». Мы все понимаем, что это значит, и с подобного сорта ветеранами и ветераншами часто встречались.
Из других событий отмечу два: крестное знамение, которое, наконец-то, публично наложил на себя Б. Н. Ельцин, и связанный с ним же некий инцидент во время заседания Совета по встрече третьего тысячелетия. Дело даже не в том, что президент заметил непорядок в рассадке «думных бояр» и приказал пересесть С. Степашину. Но какова пауза?! Она былa грозна и страшна, как в цирке, когда в немой тишине ты лихорадочно думаешь, успеет ли поймать воздушный акробат перекладину, или нет…
На телевидении были и бесспорные шедевры: это балеты «Голубой экспресс» и «Треуголка» — оба балета танцевались на сцене Гран-Опера и были оформлены Пабло Пикассо. На одном из балетов костюмы сделаны по эскизам Коко Шанель. Это тебе не перья Киркорова и плащи Бориса Моисеева. Впрочем, наши телеакадемики, если бы эти передачи были и нашего производства, их не заметили, здесь нет живой личности или клана, которым надо подсуживать…».
12 мая, среда. Утром принимали аспирантский экзамен, в этот момент, часов в одиннадцать, входит В. И. Гусев: «…сняли Примакова и назначили Степашина». Потом вечером я видел по НТВ подробности — все мерзко. Очевидно, что это снятие сделано Ельциным исключительно из ревности к Примакову. Ничего более бессмысленного и прямо вредного стране я не вижу. Источником этой неприязни я вижу опять только семью, только стремление к личной безопасности. Если раньше резкие движения что-то Ельцину давали, то этот жест сделан исключительно в надежде, что движение что-то принесет. Это как лягушка, которой отрывают голову, а она еще дергается. Он двигается, потому что движение обозначает — жизнь.
Приехал Коля из Вьетнама — это прозвище одного из наших бывших выпускников-вьетнамцев, — и мы с ним обедали. Их Институт литературы пока живет и, кажется, даже ничего. На мой вопрос: «По-прежнему ли вьетнамские крестьяне хотят стать писателями?» — Коля ответил, что у них в этом году уже есть больше трехсот заявлений. Говорили о платной группе, о новых контактах, обмене.
По дороге домой на Ленинском проспекте встретили четыре автобуса с солдатами. Солисты на месте, теперь подтягивают кордебалет.
Я сам очень плох, много кашляю. В Москве холодно, отключили отопление.
13 мая, четверг. «Труд» поместил хронику снятия правительства. В 10.00 Ельцин встретился с Примаковым, а в 12.40 курс рубля понизился на 40 копеек.
Звонил Валя Черных, который прочел мое второе «Избранное». Он полагает, что я один из немногих действующих писателей. Хвалил отчаянно, пересказывать не стану. На организацию своей славы я наконец-то махнул рукой: как будет. Это еще связано и с тем, что я определил свою собственную цену. Она высокая. Тем не менее целая полоса в «НГ» о Маканине меня расстроила. Не расстраивается же он, что обо мне вышла целая монография.
Начался импичмент президента. Я, как и все, понимаю, что ничем все это не кончится. Но ведь наступает время, когда все надо сказать в лицо. Все политические деятели поменялись, и на телевидении уже достаточно снисходительно относятся к Степашину, которого еще вчера ожесточенно ругали. С любым гипотетическим премьером все хотят жить в мире. На экране все время, пританцовывая и семеня ногами, мелькает Черномырдин. Его видение напоминает вставание покойника из гроба. Как и любой покойник, он хочет утащить побольше с собою под землю: сегодня эта черная мырда предложила Думе самораспуститься.
Читал какое-то умное эссе Сережи Терехова и рассказики Харченко и Рустема. Все ребята мне нравятся, но Сережа слишком умен и художественно бесплоден, чтобы не быть раздраженным.
Вечером в институте состоялся концерт Леши Тиматкова. На этот раз он мне показался менее свежим и оригинальным, чем всегда. Публики было много: почти полный зал на заочке, его друзья, родная тусовка, но многое из того, о чем пел Леша, я не понял. Поэзия уже не воспринимается поэзией, а только с аккомпанементом. Какой-то всеобщий балдеж.
Звонил помощник Александра Ивановича Лебедя. Поговорили о служебных институтских делах. Все-таки он наш выпускник, а потом он пожаловался на необъективность прессы по отношению к Александру Ивановичу. Конфликты у него все на той же почве: собираемость налогов в крае увеличилась в три раза. Вот тебе и конфликт с Быковым.
14 мая, пятница. Утром был аспирантский экзамен по литературе. Я слушал современную часть, т. е. сидел за столом с Ковским, Смирновым, Корнеенко и Чудаковой. Литературный институт, к сожалению, есть литературный институт, все расплывчато и аморфно… Расстроили не столько низкие знания, но отсутствие продвижения вперед и нежелание особенно рыться в истории литературы. Все нацелены только на диссертацию. Алеша Иванов, с трудом вспомнив «Разгром» Фадеева, с заносчивостью назвал его средней литературой и, как бы подыгрывая неким заинтересованным лицам, сказал, что больше его никогда не будет читать. Ну, так я никогда не стану больше читать его, Алешу. В его повести «Зеленый лимон» хорошо было только начало, а так литература ниже среднего. Это, кажется, его застукала Надежда Васильевна после защиты диплома с… Ладно, даже в дневнике не стану порочить чужую репутацию. Бесспорно продвинулся только Валера Оссинский, я бы даже сказал, что продвинулся крепко. А я-то его всегда на семинаре упрекал в невежестве. После экзамена я сказал Валере: «Ты хотел мне доказать? Ты мне доказал». В деле приема экзаменов мы с Чудаковой на одной линии: не болтовня, а знание — как минимум, текстов. Чувствуется определенная литературная расплывчатость знаний наших студентов.
Для «Труда»:
«Ну, что мне Гекуба? Ну, что мне импичмент? Ну, что мне даже Степашин, который или станет премьер-министром огромной страны, или не станет? Меня взволновали на прошлой неделе совершенно другие события. Например, немыслимая инициатива знаменитого тaнцopa, а ныне художественного директора Большого театра Владимира Васильева. Пусть все театры мира сделают отчисления от одного своего спектакля за год в пользу Большого. А Большой на эти деньги произведет необходимую реконструкцию. Надо-то всего 200 миллионов долларов. Ну нет этих миллионов в государстве российском! На реконструкцию Красного крыльца есть, на постройку собора Казанской Божьей матери нашли, на реконструкцию кремлевских апартаментов и строительство многочисленных резиденций отыскали, а вот на другую всенародную святыню, на Большой театр, нет. А теперь представим себе, что на возведение Петропавловской крепости в Санкт-Петербурге Петр I просит финансирование у Карла XII, Екатерина Великая ищет деньги на покупку библиотеки Вольтера у Людовика XVI, строительство храма Христа Спасителя финансирует не правительство Александра I, а Ватикан, а на московское метро и Университет на Ленгорах Сталин ищет валюту у Мишеля Камдессю. Мысль ясна? Самое интересное, что это смелое предложение прозвучало перед нашей взволнованной интеллигенцией и руководителем ЮНЕСКО Федерико Майором. Я запомнил во время этой церемонии благостное лицо бывшего министра культуры России Евгения Сидорова и оторопевшее Владимира Егорова — министра нынешнего.
Другим примечательным и многозначительным событием стал пакет жидкой краски, который метнули бывшие соратники-экологисты в голову министра иностранных дел Германии Йошки Фишера. В этом экстравагантном действии был не только протест против участия Германии в кровавом бенефисе НАТО в Югославии, но и акт мести избирателей своему избраннику, не сумевшему выполнить предвыборные обещания. Если «зеленый» — не воюй. Ну, хорошо краски, а если в ход пойдут рельсы или другие предметы, о которых во время своих избирательных кампаний говорили депутаты и другие избранники? Я имею в виду, конечно, скорее не германских, а наших».
15 мая, суббота. Почти весь день смотрел по телевизору прямую трансляцию из Думы. В этот день шло заседание, а после него началось голосование по началу импичмента Б. Н. Ельцина. Шансы были только у третьего пункта обвинений — война в Чечне. Этот пункт набрал 283 голоса. Для того, чтобы процедура началась, нужно было минимум 300 голосов из общего количества делегатов в 450. С моей точки зрения, это уж во всяком случае не поражение оппозиции. Такое огромное количество «избранников народа», как иронично подчеркивает демократическая и неплохо оплачиваемая пресса, не согласно с позицией и политическими движениями президента. Но наш президент вряд ли об этом задумается. Важность всей этой процедуры заключается в том, что она погубила еще и ряд политических репутаций, очертила абрисы отдельных политических лидеров. По крайней мере, рухнул под грузом собственной речи и своего вечного увертливого по отношению к президенту и власти лакейства Жириновский. Обнажилась равнодушная к народу жилистая демагогическая суть либерал-демократов. Для них важнее сухой ригоризм слов, нежели народная жизнь и смерть. Таким мне показалось очень интересное, но себялюбиво-холодное выступление младшего Рыжкова. Но тем не менее можно и восхититься виртуозными инструментовками и Рыжкова — ой, далеко пойдет! — и Явлинского.
Телевидение также показало, как при выходе из Думы народ чуть не побил Жириновского и Митрофанова. Сквозь эфирные микшеры пробились даже такие слова, обращенные к этим магистрам либерализма, как «сука» и «жидовская морда». Здесь уже ничего не поделаешь, примеры Жириновского заталкивают не очень разбирающийся в тонкостях политической конъюнктуры народ в норы антисемитизма. Я пишу об этом еще и оттого, что читаю книжку Льва Полякова «История антисемитизма». Читаю и многое полезное выписываю в подготовительные материалы. Как и у любого серьезного исследователя, у меня много интересных наблюдений.
18 мая, вторник. Сегодня у меня на семинаре был Вячеслав Курицын, наш, наверное, самый знаменитый молодой критик-литературовед. С помощью Марата Гельмана он ведет даже какой-то свой журнал в Интернете. Говорил довольно интересно, но и сам всеяден и неглубок и поддерживает поэтому поверхностную постмодернистскую литературу. Но сам по себе Слава хорош: в синих чуть ли не домотканых портках, майке и куртке с надписью UNITED STATES ARMY*. Интересно и симптоматично, что он ученик Г. Белой.
Светлана Зимарева написала очень приличный по языку текст.
19 мая, среда. По НТВ показали некий спровоцированный милицией и журналистами скандал. Человек десять-пятнадцать ребят в черной форме «Памяти» на Театральной площади поют молитву в день гибели Николая II, ОМОН и телевидение их уже ждут. Завязываются сначала толкания друг друга, потом молодцов бросают в автобус милиции. Здесь же священник в облачении, его отталкивают, но он с «Памятью». Меня поразили очень красивые молодые и очень русские лица ребят. Все они что-то горячась говорят в камеру о произволе.
Дума утвердила в должности премьер-министра С. Степашина. Меня все это перестало волновать. Чувствую себя очень плохо, задыхаюсь. Крепко и жестко поговорил с Сорокиным. Институт собирается в Орел на «День славянской письменности», я все подготовил, но все вдруг оказались очень занятыми. Юра Кузнецов, с чьей дочерью я довольно серьезно занимался во время приема ее в институт, «не смог». У В. И. Гусева — ну, это действительно так — какое-то срочное дело. У Льва Ивановича болит нога, а Валентин Васильевич лечит зубы. Каждую пятницу он уезжает на дачу и не бывает в институте. Всю вторую половину дня после часа уезжает и проводит в Союзе писателей России, недавно на несколько дней, не предупредив, уезжал на Пушкинские дни в Каир. А вот когда надо институту — он не может. Он все вздыхает о Родине и говорит, как он в молодости работал у горящего мартена, но, как и все наши русские пустобрехи… Это обычный советский писатель, скорее ловкий, нежели глубокий, и самодостаточный. Может быть, я на него похож: он тоже все время служит.