Дальше я привожу записи, сделанные во время представления на пригласительном билете. Это опять из «дневника глухонемого».
* В оркестровой яме расположились телевизионщики. Здесь же, лицом к зрителю, огромный монитор: но монтируют и кадрируют, несмотря на славу итальянского TВ, довольно бездарно.
* Вдоль всей сцены за столом сидит жюри. Проглядывается светловолосая женщина — Стефания Сандрелли. Выглядит она прекрасно и совсем не похожа на мою сверстницу.
* На сцене, на столике сбоку, находится целый рой позолоченных чудовищ — это наградные Пегасы — значит, вся церемония будет очень долгой.
* В середине сцены безумствует мужчина, похожий на Тото, — это какой-то телевизионный критик — и шармирует высокая блондинка, она вся в красном, как королевский гвардеец. Потом Наташа мне объяснила, что это популярная телеведущая. Сзади под декольте у красотки прикреплено какое-то радиоустройство с антеннкой, как мышиный хвост. Как и у нас, атмосфера ложного артистического братства.
* Вовсю и с разными прищепками звучит несравненное слово «культура». На сцену выходят какие-то люди, вероятно критики кино и телевидения, — я их не знаю и поэтому занимаюсь разглядыванием театра. Определенно, построен театр без мании грандиоза, но удобен и изящен. Рампа и кулисы как бы выносные в зал. Иногда над сценой пролетает птица. Жизнь суетливая и вечная.
* Я, конечно, злобствую, но все говорят так самоуверенно, так безапелляционно, будто каждый по крайней мере замещает на этой земле Данте.
* В процедуре, кроме премируемого, двух ведущих, которые задают вопросы, жмут руки, смеются, чествуют награжденных, похлопывают их по плечам, участвуют еще юные девы. Девы выдают мешки коричневого цвета с красными шнурками — это упаковка под бронзовых Пегасов, провожают награжденных на сцену и возвращают на место. У этих дев по пояс декольте, и они делают все, чтобы камеры обратили на них внимание.
* Вся публика производит впечатление сытой. Это не ироническое замечание, а наблюдение. Когда перестаю злобствовать, я замечаю, что и ведущие, и герои торжества включены в тонкую игру общего шоу: веселят публику. Вообще-то дело это трудное.
* На ступеньках в оркестровой яме расположился наш китаец и трясет кудрями. Закончили премирование совершенно неизвестных телевизионных звезд. Говорят все удивительно гладко, слова скользят друг за другом, словно по желобу. Стоит открыть рот — и посыпалось. Многоречивая нация.
* Наконец-то для меня стали прорезаться какие-то знакомые имена: Вероника Повони, Микеле Плачидо. Плачидо очень молодой с прекрасной крашеной шевелюрой. Здесь это кажется не зазорным. Низенький Плачидо в темном костюме и светло-голубой рубашке.
* Кто такой Могиус Скаца, при имени которого зал встал?
* Появился встреченный овацией какой-то обаятельный парень, одетый очень простенько, в обтяжку, с почти выпирающими гениталиями. Он о чем-то поговорил. Позже Наташа сказала, что это актер, автор и исполнитель песен. Он, в частности, сказал, что вот, дескать, мы все говорим о трудностях, а есть трудности у людей, которые встают в пять и идут на завод. А мы в пять часто возвращаемся из ресторанов.
* Рассматривая жюри, выступающих, ведущих, респектабельную творческую публику вокруг, я подловато думаю о том, каков процент среди них клятвопреступников, мазохистов, предателей, скрытых гомосексуалистов, сумасшедших, клептоманов.
Мои размышления на эту животрепещущую тему прерываются появлением на сцене какого-то плотненького мужика, работавшего еще с Висконти (сведения от Наташи). Произнесенные этим героем слова — интернационального звучания. Он и сейчас еще чувствует себя коммунистом.
* Как здесь не развернуться к размышлениям о себе. Может быть, мне надо кончать писать и только произносить речи? Может быть, мне надо менять имидж? Превратиться в статного и важного джентльмена?
* Тем временем, словно герой из какого-то кинофильма, появляется молодой фотограф. Он весь одет в тон: песочный костюм, жилет, галстук, ботинки. Как автоматчик, чуть пригнувшись на изготовку, он проходит перед первым «высокоответственным» рядом, раз за разом, как убивая, фотографирует знаменитостей.
* Ну, вот на сцене и Ален Делон. Издалека он значительно моложе, чем на своих фотографиях. Мне лень перелистывать свою молодость и фильмы тех лет. «Рокко и его братья». Я вспоминаю Висконти и его фильмографию, интересно, был ли Делон его любовником? А тем временем Делон — обаяшка и умница — говорит.
Ведущий спрашивает: «Как вы относитесь к тому, что ваше имя стало неким мифом XX века».
Как заклинание, Делон повторяет: «Я работал со знаменитыми режиссерами и старался успеть сделать то, о чем мне говорили. Это они сделали меня таким, каков я есть».
Последние и первые покупки.
Самое большое несчастье в этой поездке — я потерял колпачок от дорогой авторучки, которую подарила Танечка. Как всегда, в магазины я не ходил, лишь в каком-то киоске купил три шариковых ручки за 1.500 лир.
Честно говоря, я предполагал, что пойду после процедуры награждения на банкет, но мне было жалко бросать Наташу, ее муженька Франко, а с ними и разбойника Людовико в дебри их повседневной жизни. Коли сегодня я уже не герой дня и не могу их всех взять с собой, то я принимаю их предложение и мы едем в маленький прибрежный ресторан есть пиццу.
Людовико, возбужденный двумя прошедшими днями, безумно шалит. Франко переживает из-за этих шалостей. Мы немножко говорим о политике. Франко удивляется, как наш народ терпит такое правительство и полупрезидента (Наташа так переводит), а потом нам приносят по огромной, как украинский подсолнух, пицце. Когда это без подделок — это безумно вкусно и остро, это настоящее чудо, которое описать словами очень трудно.
Мы вскоре расстаемся. Утром я встаю в пять, пешком дохожу до станции, сажусь в автобус и безо всяких приключений добираюсь до Рима, так его и не увидев, до аэропорта. Здесь у стоек «Аэрофлота» я встречаю целую кучу своих соотечественников. Как будто ничего не изменилось, они хитрят, стараются провезти, не оплачивая, побольше багажа. Это хористы одного из знаменитейших коллективов. Наблюдений за ними мне хватило бы на маленькую повесть, но об этом как-нибудь в другой раз.
12 июля, понедельник. Утром уже на работе. Вечером же заглянул в телевизор. Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе? Оказывается, приехал Собчак, даже собирается баллотироваться в Думу. Это все, конечно, вызов народу и лучше всего показывает, какое у нас правительство и кого оно собирается поддерживать. Вот тебе, бабушка, и Скуратов день. И еще один подарочек судьбы. В «Труде» от 10 июля, суббота, 1999 года, утверждается, пока в качестве «версии», — генерал Олег Калугин был агентом ЦРУ и в течение 40 лет… С версией выступает полковник разведки в отставке Александр Соколов. Ну, ретивые демократы первого призыва, вы и даете!
13 июля, вторник. Вышла в «Правде» моя давнишняя с B. C. статья-интервью. Валя, остерегаясь, укрылась за псевдонимом, но статья хорошая. И здесь опять несколько моих любимых героев — Собчак и Стреляный.
В обед была г-жа Спендель из университета в Турине. Приходила она вместе с Евгением Михайловичем Солоновичем. Хорошо поговорили, эта дама, владеющая русским языком, мне нравится. Правда, должны были бы меня насторожить ее литературные пристрастия. Естественно, любит Петрушевскую. Ладно, люби — и не люби меня, мы и так прорвемся, хотя, конечно, хорошо было бы мне быть евреем. Подарил ей несколько своих книг и побежал купил для нее в магазине книгу Эммы Герштейн о Мандельштаме. Ноблесс оближ. Говорят, в мое отсутствие Битов и Щекочихин беседовали обо мне (естественно, Платонов) в «Общей газете». Додержаться бы до 1 сентября. Жаль, конечно, что платоноведку я не выгнал в этом году. Это она вместе с дочкой и мутит воду.
14 июля, среда. Занимался ремонтом крыши, потом встречался с архитектором по поводу реставрации изгороди по Бронной и строительства институтской проходной. С каждым годом жить в институтском дворе все сложнее. То бомжи пьют пиво, то какие-то бандиты ставят на день машины.
В час дня я вместе с охранником Димой пошел за аккредитацией на Московский фестиваль и благополучно и быстро ее получил в одряхлевшем Доме кинематографистов. Но по дороге мы проходили мимо Музея революции, того самого, где Витя Симакин служил когда-то дворником, и тут я обнаружил, что знаменитого троллейбуса с раскореженным боком, появившегося как экспонат после переворота 1991 года, уже нет. Тяжелое артиллерийское орудие, стоящее в правом углу музейного двора, — есть, на месте и знаменитый броневичок, участвовавший в революции 1917 года, а вот троллейбус куда-то исчез. И тут Дима рассказал мне, что именно на этом экс-музейном троллейбусе работал его друг.
В Димином пересказе эта история выглядит так: «Шел дождь, моего друга остановили около американского посольства. У него закончилась смена, и он ехал в парк. Развернули троллейбус поперек, баррикада. Мой друг от троллейбуса не отходит. (Из телефона-автомата звонил в парк — приказали от троллейбуса не отходить. Как-никак, а вверенная ему гостехника.) Через полчаса появляется компания демократов с водкой и бутербродами. На баррикаде, составленной из парковых скамеек, троллейбусов, легковых авто, мусорных контейнеров, — шумела напряженно-разухабистая толпа, подогретая чаем, кофе и другими, более крепкими напитками. Все ждали штурма. Мой друг, продолжает Дима, сидел в своем троллейбусе, пока не начали стрелять. Стреляли с крыш, но не прицельно по людям, а по технике, стоящей в баррикаде. Кто стрелял, по-моему, до сих пор не знает никто. (Если только некоторые деятели спецслужб.) Скорее всего это была провокация, так как буквально минут через 15–20 появился первый танк, и разогретая толпа обезумевших «защитников демократии» стала забрасывать его тем, что под руку попалось. Друг, кстати, видел, как этот дурачок, кажется, фамилия его Комаровский, попал под танк. Дождь — а этот парень с плащ-палаткой на плечах, веревка в плащ-палатке у него узлом на шее завязана. И вот он полез на танк. Ребята в танке ничего не видят, все люки задраены, «смотровые щели» залиты и заляпаны всякой гадостью (которой забрасывали машину), а у того плащ-палатка зацепилась за трак, вот этой плащ-палаткой его под танк и затащило».
15 июля, четверг. Утром в 4 часа вместе с Димой и Федей поехал на дальнюю дачу в Сопово. Отвозили мебель, которую мне за деньги отремонтировал Денис, и посмотреть, что там получилось после того, как поработал Николай. Мебель для меня имела ритуальное значение. Обеденный стол, который я помню всю жизнь, и от него семь стульев. На этом столе в гробу лежала тетя Валя, и Федор Кузьмич, мой отчим, и моя матушка. Я ведь помню все и всех их и все их поминки. Добрались за два часа. Разобрались со всем оставшимся строительным материалом. Все очень хорошо и толково получилось. Хорошо, что я при строительстве «вписал» домик покойного Юрия в новое строительство. Мебель, посуда, среди которой кое-что помнится мне еще чуть ли не с детства, все мне напоминает о брате. Уже семь лет, как его нет. Я тут же решил, что надо строительство заканчивать. Решил не жмотиться, переставлять новые двери, класть плинтус, облицовку на окна и проводить проводку. На даче я ребят покормил беф-строгановом собственного производства, который привез в стеклянной банке.
В институт приехал к часу дня. В машине переоделся. В Москве царит невероятная жара. В пять обедал с приехавшим по гранту деканом факультета русского языка Пекинского университета. На обед пригласил Ю. И. Минералова, который, видимо, осенью поедет прочесть там, в Пекине, курс лекций, В. И. Гусева, с которым мы вместе пользовались гостеприимством декана, и С. П. Декан хороший малый, отлично говорящий по-русски. Я уже довольно много встречал китайцев, которые овладели на очень высоком уровне русским языком именно в Китае. Страдает, что его дочка, химик, сейчас в Америке, и боится, что она там останется. У них точно такая же утечка мозгов, как и у нас. Социализм, видимо, способствует вызреванию интеллекта, а американский капитализм способен этот готовый интеллект использовать и создавать для него условия.
С. П. очень много читает к семинару, который собирается вести осенью.
16 июля, пятница. Редактировал книжку кафедры о литературном мастерстве. Даже придумал для нее название: «…чтоб было у кого потом учиться». Много занимался арендой гостиницы; мы решили с Сергеем Ивановичем Лыгаревым поселить на несколько дней несколько сот человек — это участники ансамблей и коллективов, которые приехали обслуживать новую предвыборную затею Лужкова — день пива в Лужниках. Вот, наверное, загадят все окрестности.
Пресса взялась за жену Лужкова, которая оказалась какой-то бизнесвуменшей. В фирме, которая, кажется, ей принадлежит, произведен обыск. Все это свидетельствует, для широкой публики и избирателей, лишь об одном: и в семействе Лужкова живут далеко не на одну зарплату. Заниматься бизнесом в ситуации жены ли, сына ли Лужкова — это значит постоянно испытывать его государственную поддержку. Даже не личную, а поддержку его имени и прихлебателей. Это открытое окно, через которое всегда впорхнет взятка.
Вышел очередной номер «Вестника». Я всегда горжусь этими книжечками. Будто я сам их написал. В этом номере статья А. Чудакова, статья В. В. Иванова, продолжение лекций по славистике А. И. Горшкова, протоколы заседаний Общества исследователей Древней Руси, статья Миши Стояновского и статья Ани Кузнецовой «Смерть Владимира Ивановича».
Последний день недели мрачно осветился жутким известием: внезапно умер Валентин Митрофанович Сидоров. Кроме чувства потери и для института, и для нашей культуры у меня и серьезные личные мотивы ощущать и проявлять скорбь. Я обязан ему при последнем голосовании на должность ректора. Может быть, именно его речь повернула все собрание. Это был крупный человек. Я уже распорядился относительно похорон: институт все берет на свой счет.
В Москве 34 градуса жары.
Сделал маленькую заметочку о ТВ для «Труда» — как обычно:
«Разберемся с феноменом слова «политика». Кроме присущих ему от рождения смыслов, слово это в наше время вдруг приняло спасательный и все объясняющий характер. Оно сможет объяснить любое воровство и любую манипуляцию, вплоть до солнечного затмения. Заговорили о счетах в швейцарских банках, принадлежащих, вроде, главе кремлевской администрации. И сразу возникают какие-то политические силы, которые как бы эти счета организовали. Политика наворожила. Принимается, как летний пожар, тлеть дело об «Аэрофлоте» — политические враги инспирировали. Пытаются проверить малозначительную фирму, имеющую дело с производством пластмассы, — наслание политических врагов. Но во всех случаях надо уметь слушать объяснения. О несвоевременности кремлевской реставрации уже говорилось. Стали мы жить лучше оттого, что по фасаду Большого кремлевского дворца вместо одних гербов появились царские орлы? У «Аэрофлота» неизвестно куда подевались доходы. А что касается малозначительной фирмы, то даже ее владелица что-то говорила о заказе на кресла для Лужников. Да за это и убить могли. Это уже не политика, а многомиллионная экономика. А политика, как известно, это та же экономика, но идущая другим путем. В этой связи мне близка точка зрения Юрия Баграева, недавно отставленного из военной прокуратуры генерал-майора, который признал незаконным возбуждение уголовного дела против Юрия Скуратова. Находясь на пенсии, генерал утверждал, что при всем желании властей найти на него компромат сделать это невозможно. Двухкомнатную квартиру генерал получил пятнадцать лет назад, а не как некую плату за сегодняшнюю услугу. Нет у отставного генерала ни машины, ни дачи, ни фирмы. И у жены его не было юридической фирмы, занимающейся делами военных.
Что касается культуры, которая по роду действия мне ближе, то я, не скрою, весь воскресный вечер наслаждался записью оперы Джакомо Пуччини «Девушка с Запада». Какие гениальные самоповторы: то слышится в музыке «Богема», то «Мадам Баттерфляй»! Как в нашей политике — то своеволие самодержавия, то беззаконие сталинского тоталитаризма. Кстати, если хоть как-то мне объяснили, наверное неправильно, арест министра Чечни, то почему не объяснили мотивов его освобождения. Закон наш, судя по всему, как дышло… Политика!»
20 июля, вторник. Сижу как проклятый, в институте, редактирую книгу о кафедре литмастерства, которой руковожу, занимаюсь с архитекторами, проектирующими новую проходную, и кровельщиками. Волнует меня наша бухгалтерия.
Возвращаясь на машине домой, на Ленинском в самом начале, у магазина, где продаются дубленки, я вижу живую рекламу. На этот раз это пятерка каких-то сказочных американизированных персонажей в теплом искусственном мехе, расставленных вдоль улицы. Зазывают. Какова же нужда и каков уровень платы, если в такую немыслимую жару люди соглашаются на подобную работу. В Москве под 30 градусов.
Недавно я видел живой рекламный сэндвич на Пушкинской, а раньше на Лубянке. С кока-колой и жвачкой пришли и эти милые шалости капитализма.
21 июля, среда. Вечером поехал поливать огурцы на дачу. Решил гульнуть, попить вина, покупаться, у меня с собой 700 страниц верстки собственной книжки для издательства «Олимп»: здесь, кроме «избранного», ещё и публицистика, и критика, и собственные маленькие жанры. Все, конечно, прочесть не удастся, но хотя бы просмотрю. На даче пробуду весь день и вернусь в четверг вечером. Хорошо.
23 июля, пятница. «Рейтинг» — заметку мне всю, конечно, в редакции испортили. Достал газету из почтового ящика и чуть ли не всплеснул руками. Мне иногда кажется, что во время редактуры руководствуются еще и вполне понятной завистью плохо пишущих людей. Это первый раз, когда материал начинает приобретать обратный смысл. Все пассажи относительно Лужкова, конечно, исчезли.
Утром отправил в издательство верстку. В целом книжка получилась. Никогда не думал, что мои статьи об актерах и писателях приобретут самостоятельное значение. Последним усилием вырезал из книжки статью обо мне А. Латыниной. В разделе «критики о Есине» с удовлетворением прочел давнюю статью Чупринина. Он очень верно подметил мои недостатки, и в первую очередь излишнее морализаторство. К сожалению, все это стало мне понятно только теперь. Книжка получилась, романы я написал неплохие.
Днем был в общежитии. С такой же последовательностью, как я строю туалеты, ремонтирую проводку и чиню души, студенты варварски все это разрушают.