19 января, среда. Утром пришла чрезвычайно изящная отписка от министра обороны И.Д. Сергеева. В моей коллекции автографов наконец-то и автограф этого замечательного военачальника. Я давно уже не был в такой ярости от изысков чиновников. Письмо, судя по датам, в недрах Минобороны составлялось два месяца. На обратной стороне документа стоят фамилия и телефон исполнителя: Губарев А.Н., 203 55 21. Я решил вывесить это письмо на доску студенческих объявлений, но если бы я указал еще и телефон исполнителя, то хорошенькую бы жизнь устроили Губареву А.Н. наши студенты. Но пока я действовал сам и тут же написал министру ответ.
Министру Обороны РФ
И. Д. Сергееву
103160 Москва К-160.
Абсолютно уверен, что мое письмо не дойдет до Вас, тем не менее считаю необходимым вступить с Вами в переписку, т. е. ответить на Ваше письмо от 28 декабря 1999 г. В свою очередь, Вы отвечали в Литинститут на мое письмо, переданное и.о. президента России В.В. Путиным.
Суть нашей переписки — получить возможность для маленького института проводить своих студентов через военную кафедру. Я вынужден повториться, — сложность нашего института заключается в его феминизации, т. е. ребята, которые могли бы стать выдающимися поэтами и писателями, в силу той или иной причины, ими не становятся, а превращаются в плохих коммерсантов, плохих юристов или плохих инженеров. Они идут учиться туда, где есть военная кафедра. А литература — дело очень и очень молодое, особенно поэзия.
Меня радует, что Министерство Обороны РФ планирует в 2001–2002 гг. некий эксперимент по созданию межвузовских военных кафедр. Но ведь практически этот эксперимент начнется через два учебных года, когда, возможно, сменится, в силу своего возраста, и ректор Литературного института, и Министр Обороны. Два года в жизни людей пожилых — это не два года в жизни людей молодых, это разные годы. А ведь Литературный институт практически предлагал этот же самый эксперимент, нащупав возможности к сотрудничеству с Военным университетом. Если бы не длительные согласования и раздумья, — а первое предложение в Министерство Обороны мы сделали два года назад, — то, может быть, к сегодняшнему дню эксперимент этот уже и закончился бы.
Я предлагаю Вам еще и другой эксперимент: взять кого-нибудь из наших выпускников, изучавших не военную специальность, а иную — например, стилистику, и сделать так, чтобы он готовил стилистически выверенные письма Министра Обороны.
Язык и литература — это столь же важные и боевые вещи, как и воинская наука.
Извините, что написал это письмо, а не просто согласился с предложением терпеть и терпеть. Но у меня есть собственный долг перед моими студентами.
С уважением — С. Есин,
ректор Литературного института
Вечером ходил на выставку Ильи Глазунова. История этого моего похода такова. С неделю назад мне позвонили из «Вечернего клуба», и попросили высказаться о творчестве Глазунова. Я высказался, т. е. сказал, что думаю я на самом деле, и даже не прочел, что же «Вечерний клуб» напечатал. Оказывается, что-то напечатал. Потому что приглашение исходило непосредственно от И.С. Он пригласил всего несколько человек, в том числе и С.Ю. Куняева и Петю Алешкина. Оба люди известные в литературе, знаменитые издатели. Один печатал его мемуары, другой монографию о нем. Нам всем была сделана индивидуальная экскурсия специально приставленным искусствоведом. Конечно, выставка ошеломляет. Этот-то человек всю жизнь не просидел сиднем. Многое здесь мною видено ранее. Художник этот, конечно, крупный, оставивший свой отпечаток в жизни общества. Его почерк идет не от неумелости руки или глаза, а как осознание своего способа выражения действительности. Есть виртуозные рисунки и ранние картины, которые по пятну повторяют Серова. Надо говорить еще и о специфике народного видения истории. Как и все мы, он человек мечущийся, так и не уяснивший себе, нужен ли был Ленин России и в чем состоит ее, России, духовная суть. Его философия — эклектична, но искренна. Мне понравилась его последняя картина «Разгром храма в пасхальную ночь». Особенно верхняя ее часть, связанная с интерьером и интерпретацией церковных фресок. Она менее однообразна по цвету в сравнении с прежними его картинами гигантами. Здесь надо стоять и вчитываться в художественные тексты, т. е. расшифровывать иносказания художника.
На выставке я много думал о масонстве, образы и символы которого часто упоминаются в его картинах. Оно не могло прижиться в России из-за своей линейности, логической сухости, из-за стремления игнорировать саму жизнь, ее внезапность. Я еще не написал, что, встретив, Глазунов меня поцеловал. При всем прочем, при всех своих несогласиях и временных раздражениях я сознаю, что это один из известнейших художников нашей русской эпохи.
20 января, четверг. Утром был на похоронах Саши Науменко. Происходило все это в мемориальном комплексе Боткинской больницы. Погребальный обряд совершенствуется. Все это похоже на крематорий. Гроб спускается в подвал и — все. Кремация происходит позже, видимо ночью в каком-то из крематориев. Гроб и родное тело как бы поступает в камеру хранения. Народу и цветов была тьма. Непростой он был человек, а если мы сердились на него, когда не все он делал и обслуживал всех не так быстро, то знакомых, родственников и друзей у него было слишком много. Я поцеловал его в лоб и на поминки не поехал. Безумно жалко Гану, но манто из черного каракуля на ней было надето класса высшего. Собственно говоря, знали, чего хотели. Я ожидал увидеть Мишу, с наручником на запястье и с милиционером рядом. Но Фемида несговорчива — проститься парню с отцом не дали. Это бы я воспринял, как изменение в нашей судебной системе.
Сегодня купил для института машину. Вопреки просьбам С.П. и Феди купили «Волгу» самую недорогую и не черного, а светло-серого цвета.
Елена Алимовна рассказывала о встрече Нового года в Доме кино. Те, кто платил 350 долларов и те, кто (члены союза платили по 700 рублей). Обветшалый туалет, скрываемая полубедность, но тут же платья от Кардена, а потом все объединились — и общий доморощенный канкан.
Из книжной лавки принесли прелестную сегодняшнюю книжку о В.И. Ленине «В.И. Ленин, как предмет исторического исследования» издал Университет дружбы народов. Уже начал читать, судьба мне помогает.
21 января, пятница. Утром Лев Иванович порадовал меня выпуском «Независимой», в которой четыре полосы посвящены пятилетию «Антибукера». На одной из фотографий самого первого вручения стою и я, в бабочке и белой рубашке. Неужели прошло пять лет? Есть статьи, в которых подробно описана вся ситуация той поры: заседание у меня в кабинете, бумажки, которые бросили в шапку, и Волохов со своей повестью, который вылез оттуда. Все помалкивают, что именно я придумал в тот же раз принцип номинаций — «Три сестры» или «Братья Карамазовы», уже не помню. В газете же и новые лауреаты: Павел Бассинский, Евгений Гришковец (драматург), Саша Иванченко (он получает премию за «Четвертую прозу»), за обычную, простую, кондовую, настоящую прозу жюри премии никому не вручает. Такой прозы нет. Забегая немножко вперед, должен сказать, что представляла на вручении и нажимала при баллотировке за Сашу Марина Кудимова. Соратник. Для посвященных здесь все ясно, тем более проза эта нигде не напечатана, а существует в Интернете. Называется это в соответствии с сегодняшним принципом вторичности «Купание красного коня». Поэма без героя». На одно заглавие по меньшей мере две аллюзии. Тем не менее желательно ее посмотреть. Весь блок об «Антибукере» в «Независимой» предваряет эссе Виталия Третьякова «Миссия «Антибукера». Так ли он все это планировал с самого начала? Но смысл и этой премий, и премиальной политики до меня дошел. Хоть как-то, хоть случайно, но расставить вешки на линии литературного слалома. Если не получается, как раньше, генерализированное движение, то хотя бы вдоль множества тропинок. Самое занятное, что ни один из этих лауреатов, подающий надежды или как Эмма Герштейн, уже не связывающая с этой жизнью никаких надежд, дальше не продвинулись и не продвинутся.
Литературный обед и вручение состоялись в ресторане «Серебряный век», в помещении высшего разряда бывших Центральных бань. Я там уже раз был. Билеты разглядывали и проверяли, как на краснопраздничный парад. Это, видимо, связано и с тем, чтобы не тырились зайцы. В той же газете заметочка: за пять лет на обеды истрачено 28 900 у.е. в среднем человек на сто. Здесь надо считать на сколько я съел осетрины. В этот раз я с удовольствием разглядывал зал, в котором проходило вручение, раньше именно на этом месте был бассейн, и я совершенно отчетливо представляю себя голым на его краю. Теперь все обшито заморенной под красное дерево вагонкой и превращено в некий амфитеатр. Над амфитеатром стоят наяды и посейдоны с трезубцами и раздумывают о наводнении. Пороху у нового режима, чтобы сохранить эти роскошные бани, не хватило.
Среди гостей все старые знакомые. По привычке рассказывать только о себе, не могу не сказать, что встретил Ал. Ал. Михайлова. Он мне сказал, что прочел книжку Харченко: «Она уловила самое главное, что у тебя есть: волшебный, затягивающий язык. Вроде и сюжета особенного нет, а прочтешь страничку — и не отпускает и сразу видно, что Есин.». Про свой язык знаю я и сам. Если бы писал похуже и понетребовательнее, был бы давно лауреатом «Антибукера».
Я сидел за главным столом — с Третьяковым. Слева от меня Ирина Купченко, справа Марина Зудина. Обе в жизни очень милые, а с Купченко мне было просто хорошо и интересно. От нее исходит какой-то милый и неагрессивный магнетизм. Она тоже любит собак, но ей полегче, она живет за городом, на даче. С Мариной было просто, я для нее не чужак, она не забыла моей статьи о «Последних», а я помню, как прекрасно она играла. Напротив сидела Мария Васильевна Розанова. Как-то мы перепаливались. — «Вы, ведь, кажется, патриот?» — «А вы, Мария Васильевна, не патриот?» — «Я патриот — русофоб». — «А я патриот — русофил». Это не помешало произнести ей яркую речь с огромной цитатой из Яркевича. Цитату из Распутина она никогда не приведет. После этого взволнованный Яркевич: — «Выпьем за лучшую из женщин». — «А Есин делает вид, что не слышит», — говорит с бокалом в руке Розанова, эта тень покойного Синявского. «Есин обдумывает новый эпитет», — ответил Есин.
В своей собственной речи я как бы даже почти и не коснулся «молодой литературы», а посетовал, что нет напечатанного, как на «Букере», меню. Топоров, автор «Записок скандалиста» высказал мысль, которую раньше я пытался приватизировать: «Ни один из лауреатов «Букера» и «Антибукера» не совершил броска вперед, получив премии».
Андрей Вознесенский, который не так хорош, как бы хотелось, вроде бы смутно меня узнал и кивнул. Зоя Богуславская по типу стала окончательно похожей на Лилю Брик. На лице Зои написано, как люто она, писательница, меня не любит. Знаю, за что, за владение пером. Познакомился также с Ириной Прохоровой, которая наверняка много гадкого уже слышала обо мне. Я рад, что сумел сказать ей, как люблю ее журнал — «Новое литературное обозрение», тем более что только что его читал и делал из него выписки.
Теперь главное, меню: у камина видел два огромных блюда с осетрами, по кусочку которых нам и раздали. Закуски и прочее было в ассортименте. Запомнилась жареная осетрина, ее вкус и прекрасное ощущение, когда режешь или отламываешь вилкой от нее кусок.
22 января, суббота. Тема продолжается. Был в своей субботней бане и там у кого-то опять перехватил «Коммерсантъ». Прочел только статью Мих. Новикова, которого специально на этот раз рассмотрел на «Антибукере». Что-то его ко мне тянет — о, это содружество Литинститута! — но одновременно он меня побаивается. Крепкий, высокий, спортивный, держащий себя постоянно в форме парень. Калмыковатое лицо и лихорадочное, тщательно скрываемое честолюбие. Он написал довольно интересную заметку о церемонии вручения — все тот же напряженный стиль и язвительность видения — этим отличаются выпускники Литинститута. Есть фраза вроде того что ректор косвенно похвалил лауреатов и конкурс, сказав, что хорошо написанная газета премирует хорошо написанные тексты.
Еще ранее, заинтересовавшись его оценками сегодняшнего литературного процесса, я попросил из архива его личное дело и обнаружил то, что и предполагал: он поступал на прозу. И даже к М.П. Лобанову. Этим многое и объясняется: прозаик, который как будто знает, как надо писать прозу, но пишет критику. Вот так, мальчики, это совсем другое, нежели складывать холод критических наблюдений. Для прозы надо горестные заметы сердца.
Читал весь день книжку Елены Кателенец. Она молодец не потому, что собрала много сведений, а потому, что в такое время решилась продолжать невыгодную работу. Не так-то просто нас, русских, заставить говорить то, чего мы не хотим. Здесь много аргументированной критики Волкогонова, Афанасьева и других столпов перестрелки-перестройки, сделавших себе имела на антиленинизме и подтасовке нашей истории.
23 января, воскресенье. Как обычно, галерная работа для «Труда»:
«Обоим сюжетам, заинтересовавшим меня на этой неделе, я дал названия: «Страничка истории» и «Явление монстра». Начнем с истории. Кто мог предположить, что нам всем, людям старшего поколения, придется почти в натуре и в яви увидеть знаменитый II съезд РСДРП, который мы тщательно изучали в институтах и кружках политграмоты! Все, конечно, поняли, что веду я здесь речь о недавнем думском скандале, связанном с выборами спикера и распределением постов. Какие здесь Шатров и Марк Захаров — прежние специалисты по ленинской тематике! Сегодня и драматургия повеселей, и режиссура покруче. Но в основе все то же. Разве не узнаются в сегодняшних картинках испытанные вожаки Мартов, и Плеханов, и Аксельрод и даже Вера Засулич, бодро на думских заседаниях жующая «Дирол без сахара»! Есть даже Бунд, уход которого со съезда в тот раз и дал возможность «твердым искровцам» перетащить «болото» на свою сторону и стать большевиками. Нет только актера на роль Ленина. Меньшевики как герои слов. Сегодняшних персонажей не называю, они и так у всех до противного на слуху. Но напомню, чем закончился меньшевизм и во что обошлись ему и стране изысканные меньшевистские капризы.
Второй полюбившийся мне сюжет — это явление Бориса Абрамовича Березовского на телеэкране в программе Сергея Доренко. Признаюсь в том, не прерывая признательности нашему мэру, что смотрю этот канал. Так вот, этот монстр, прославленный в деле «Аэрофлота» и во многих таких же громких делах, вдруг рассуждает и по вопросу Чечни, и по вопросам устройства нашей экономической жизни, также и по существу парламентского конфликта удивительно здраво и точно. Он даже проявил редкую для публичных политиков принципиальность, признавшись: душой он с «капризниками», а вот в натуре, так сказать, голосовал за Селезнева. Но если так, подумалось мне, вот бы в порядке большевистской нагрузки послать Бориса Абрамовича как переговорщика к меньшевикам. Меня не испугало бы, если бы даже вдруг появился новый Троцкий. Ведь по существу, как сейчас доказано, Троцкий мало чем отличался от Ленина, главного героя большевиков. По крайней мере, кроме речей и рассуждений, человек номер два в революции был полководцем, одним из создателей Красной армии и реанимировал разрушенный железнодорожный транспорт. Представляю в этой роли наших говорунов и говорунью!»
Был Юрий Михайлович, как всегда неунывающий. Это не Лужков, а мой друг. Он, лицо, мне обратное в политике, тоже возмущается действиями героев-отказников в Госдуме. Это уже что-то новенькое, это Ю.М. уже по своим, которых он раньше в ссорах со мной не давал в обиду. А вот и рассказ Алеши, восемнадцатилетнего мальчишки, которого Ю.М. предлагает мне в институтскую охрану. Это какой-то его знакомый. Он работает после ПТУ токарем в Измайлово на военном заводе. Зарплата — 1000 рублей, 500 из них отдает матери. Встает в 4 часа 50 минут, если нет сверхурочных (они до 8 вечера), то он возвращается домой в 6 вечера, ест, смотрит телевизор, спускается во двор, играет во дворе многоэтажки со своими сверстниками в салочки. При сверхурочных зарплата достигает 2000 рублей В 9 вечера ложится спать. Ничего не читает. Как правило, на заводе ничего целый день не ест. Если есть деньги, идет в столовую: суп —5 рублей, гречневая каша с котлеткой — 3рубля 60 копеек, картошка, размазанная по тарелке, и сосиска — 4 рубля. Эти цены он знает наизусть. Через год он уходит в армию. Это не жизнь, она лишена каких бы то ни было перспектив, это рабство. Я понимаю датского или шведского рабочего, который также целый день вкалывает, но у него хотя бы есть деньги раз в неделю напиться и съездить в отпуск.
24 января, понедельник. Кстати, о Дании. Сегодня последний день на работе, завтра, по традиции вместе с Людмилой Артемовной и ребятами улетаю в Данию. На этот раз прихватили еще Сашу Великодного — за верную службу в международном отделе. Весь день распихивал последние дела. Из самого неприятного это разговор с неким К-м (имя-отчество я не запомнил), представившимся мне как председатель комитета из Думы. Он просил, чтобы с нашей студенткой Юрченко в одной комнате в общежитии жила еще одна девочка, которая — смутно помнится, — у нас училась. Я ответил, что такая возможность реальна, но мне нужна хоть какая-нибудь бумажка, чтобы девочку зарегистрировать. Но, оказывается, эти думские господа ведут себя, как хозяева жизни. «А только ли студенты у вас в общежитии живут?». Информация у него через наших милочек собрана. «Не только, живут рабочие по просьбе управы, студенты других вузов, но все они до единого, зарегистрированы!» Вот, дескать, я, Кузнецов позвоню в управу, пусть вас проверят. Какая-то жуткая бюрократическая гадость.
В час дня уже был на студии документального фильма — Саша Шаталов снимает своего «Графомана». Вошел в студию, а там Мария Васильевна Розанова. Говорили об Интернете. Был рад повидать Сашу. На этот раз сплел что-то любопытное. Саша это подтвердил. Саша попутно отметил, что с профессорами и научными работниками иметь дело очень трудно, у них слово плетется за слово и нет информативности. Особенность громких лекционных фраз и цитат.
Прочел статью, которую отдиктовал в пятницу, писал для Серенко. Десять лет «Сопричастности» Мне не очень нравится, но делал я ее с колес. Впрочем, там есть отдельные интересные мысли. За статьей приезжал Коля Тырин. Поговорили о театре, о его жене Наташе Кулинкиной. Театр. Дни постановки моих пьес в Москве ли, в Одессе, в Костроме — самые счастливые в моей жизни.
Только в самом конце дня дозвонился через Геннадия Гусева до «Современника». До этого, когда я говорил с С. Куняевым, тот отшучивался: какие дневники без ошибок. Оказывается, все набрано, идет в 3-м номере, когда я приеду, все будет уже не в воле моей и редакции. В седьмом часу вечера, когда редакцию запирали, взял верстку и поехал домой — 31 полоса.
Вечером позвонила из Матвеевского В.С. Там ее уведомили что ей надо заплатить за питание 1300 рублей. Вот тебе и грант, который Союз кинематографистов дал ей, известному критику и инвалиду первой группы. Вдобавок ко всему сделано это все было в самый последний день: оказалось мифом и продление ее пребывания в доме ветеранов кино до 31 января. Но теперь у нее все уже связано с диализом, с распланированным временем. Значит, набегает еще два дня, каждый из которых по 250 рублей. К счастью, у меня от премии еще оставалось 2500 рублей, я отдал их Феде, который должен вывезти ее в среду утром.
Был Олег Александрович Кривцун. Ему предстоит операция, и он ищет помощи института, чтобы ее оплатить. До чего дошла жизнь, профессор, крупнейший специалист в своей области, автор многих книг волнуется в приемной, а потом должен заискивать перед ректором, потому что не может найти и вынуть из своего скудного бюджета две с лишним тысячи, чтобы сделать хирургическую операцию по жизненно важным показателям!
До 11 ночи собирался, наверняка позабыв кучу предметов, а потом до 3-х читал верстку. Есть купюры, нарушается внутренняя логика. Но к правке «Современника» я привык. Вспоминаю еще правку Саши Сегеня моего «Гувернера». Жду дополнительных сокращений, кому-нибудь понадобится что-то вставить, но, может, я излишне строг. Вечером позвонил Сорокин и рассказал, как Л.Г. Баранова-Гонченко на секретариате протестовала против присуждения мне премии Тредиаковского, которая обычно дается ученым. В.Н. Ганичев в ее руках — вата. Но это и понятно: для того, чтобы протестовать и сопротивляться, надо иметь характер и художественный авторитет. Меня это все не удивило. Я увидел за всем этим, конечно, дружбу Ларисы Георгиевны с В.П. Смирновым, но по сути-то, мне их жалко, как не пишущих, а реализующихся лишь в устном жанре людей. С чувством некоторого удивления обнаружил, что премии, оказывается, распределяются на секретариате, но может быть, я и ошибся. Были ли на этом секретариате наш институтский доцент Саша Сегень и наш доцент Стасик Куняев?
25 января, вторник. В самолете «Аэрофлота» стали хуже кормить. Разглядывал с интересом, — встретились под табло — лица ребят, шестеро из института, две девочки с курсов Н.А. Бонк. Постепенно я со всеми освоюсь. У Миши и Даши роман, я-то полагаю, по его интенсивности, что они поженятся. На аэродром приезжал Гасин, он провожает Катю. Тот самый Гасин. который начинал, как платник, родители — обнищавшие учителя из Вологды, а потом я перевел его на дневное. Я у Кати тут же спрашиваю: а он чего здесь, он провожает? «Он мой жених». Я уж давно оставил ханжество моего поколения связанное с тем, кто и с кем живет в общежитии. Общее моральное и нравственное чувство ребят вывезет. Помню, этот самый Гасин подходил ко мне с каким-то обменом комнатами в общежитии, в результате чего получалось, что какие-то трое ребят хотят жить вместе, а он будет жить в одной комнате с какой-то своей девочкой. Намерения серьезные? Намерения серьезные. Живи. Вот, значит, с кем он собирается жить! В гостинице, уже в Дании, и Миша, и Даша оказались в одном номере. У меня при распределении никто не спросил, а я не заметил. Даша после операции аппендицита, и ей нельзя носить тяжести. Носит Миша.
Гостиница в самом центре Копенгагена, но в пяти минутах ходьбы целая улица наркоманов и других сладостей. Уже подъезжая, увидел букет секс-шопов с нагло торчащими из витрин членами. Пол предупредил: выходя из гостиницы всем идти только налево. Отель хороший и называется Хеброн. В отеле меня удивило новшество, недоступное нашим гостиницам. Внизу, в холле, а точнее, даже чуть ниже, в недосягаемости взгляда портье стоят несколько столиков и автомат, который без всяких денег выдает любое количество чая, кофе и какао. Вечером, когда мы обсуждали с Полом программу выпил две чашки своего любимого какао, сокрушался только, что нет молока.
Встретили нас на аэродроме Пол в своей желтой куртке и Марина в лисьем жакете. Марина очень меня интересует и как красивая женщина, и как некий общественный тип. Теперь она занимается телевидением, у нее два часа на центральном канале. Это новости культуры из России.
После размещения в гостинице мы с Мариной, ее матерью, милой и элегантной дамой моего возраста, и Людмилой Артемовной уехали в Луизиану. Ребята с Полом бродят по Копенгагену. Я вспоминал свою молодость, встречу писателей в Луизиане. Недовольство моим выступлением дамы из Би-Би-Си. Попцов, старательно выбиравший, за кого встать. Наташа Иванова, пока юлившая между нашими и вашими, но уже дававшая платное интервью кому-то из западников. Первая встреча с легендарным Синявским и его женой Розановой. Мария Васильевна тогда только искала свой непререкаемо-хамский стиль. Уже нет Раисы Копелевой. Уже нет Копелева, реббе русской общины в Кельне. Я прочел позже их книги. Помню молодого Васю Аксенова. Он бегал, а я бегал и купался в море. Помню свежесть молодости.
Все тот же парк с мрачными глыбами условных скульптур, галереи музея, спускающиеся по холму. Человек все время пытается отгородить и присвоить себе часть природы. Сейчас, в ночи, в парке вместо электрических фонарей, горят, видимые через стекла газовые факелы в стеклянных колбах. И тут взгляд не хочет обшаривать скульптуру, а пристально пытается сосредоточиться на живом пламени.
Я плохо прошлый раз восемь лет назад посмотрел галерею, а может быть, этих вещей и не было. Дега, его танцовщицы и не видимые мною раньше скульптуры балетных девушек. А дальше имел значение лишь почерк — почерк Сезанна, почерк Гогена, почерк Шагала, почерк датских художников, имена которых я не запомнил. Но они тоже прекрасны. Современное искусство хорошо, когда оно довольствуется лишь малым, искренним. Никакое искусство не может охватить всей жизни в ее сложности целиком. Жизнь, она разная, а искусство пытается сделать ее универсальной, обобществить и мифологизировать во славу творца. Претензия в искусстве чего-нибудь не забыть — его губит. Хороших художников и хороших писателей очень много в этом мире, много отдельных хороших картин, но у нас у всех есть тоска по системам.
Я опять вспомнил о страсти датчан вечером ставить на подоконник настольную лампу и держать окна не зашторенными. Мне это нравится. Может быть, это от малого количества света в жизни? Но датчане не жили в этом веке с КГБ. А наш КГБ при всем моем уважении к нему и вере в его необходимость — самый лучший в ХХ веке.
Вечером Пол кормил нас в ресторане. О, эти большие датские рубленые бифштексы с картошкой и свежей капусткой на огромных прямоугольных тарелках. За Данию высоких налогов и больших порций! В этом она схожа с Германией.
Поздно начал читать «Взятие Казани» В.И. Гусева по журналу «Проза». Может быть, это лучшая у В.И. вещь, все, не смотря на отдаленность во времени, очень современно. Интересные размышления о власти, о ее связи с Божьим промыслом, интересна манера языка, сегодняшняя, и сама манера повествования, как бы не скрывающая и свою художественность, и следование историческим источникам. Любопытен и сам молодой царь, и Курбский и Воротынский. Батальные сцены сделаны не по кино и телевидению, а по прозе, везде дыхание и голос автора. Прочел практически махом.
26 января, среда. Утром я уже два часа работаю. Помылся в душе, потом обнаружил, что забыл станок от бритвы, но есть лезвие, побрился. Сделал в коридоре зарядку, попил какао внизу, кстати, нашел и сухое молоко, оно стояло в пластмассовой чашке с крышкой. Все есть, надо только поискать, датчане большие искусники по части удобств и комфорта. Стукнулся к Саше, он наверняка вчера сорвался с места и до середины ночи бродил, разглядывая витрины. Саша проворчал, что еще рано. Но писатель потому и писатель, что может для работы довольствоваться малым количеством наблюдений. А у меня за утро уже готова страница дневников, а потом Саша будет стонать, что диплом у него не пишется.