Малый Трианон: не только ужин с друзьями. Изучение жизни простого народа. Ферма королевы. Домики, крытые соломой. Выходя из мраморных покоев, хорошо пройти до хлева с надушенными розовым маслом коровами. Крестьяне ее величества. Горки Ленинские, Горки-7, Жаворонки, Николина Гора! Надо отдать пальму первенства Версалю перед Петергофом, их идея. Но наше — все-таки родное. Самсон, пожалуй, нам поближе, чем Аполлон. Иные пейзажи. На аллеях, оттесняя праздничные, со всего мира, толпы, причудливые машины обрезают деревья. Парень без рубашки оттаскивает ветки. На его спине вытатуирован дракон. Вот радость, которую он может себе позволить, когда все в будний день ходят смотреть на фонтаны и позолоту. Садовник-раб, как и триста лет назад, почтительно снимает шляпу.
Я опытным взглядом ректора-хозяйственника отмечаю: везде что-то подновляют, штопают, стригут, латают дыры времени в камне и металле, чистят. Очищают от водорослей большой бассейн, в котором плавают сытые огромные карпы.
Накануне отъезда — вспомнил! — у нас был Ник. Арк. На новой роскошной машине, в роскошных кожаных штанах. Мы с В.С. его знаем очень давно, человек небедный, занимается общественным питанием. Я знаю и его семью, Галю бывшую жену, мать, помню его погибшего друга, его умершего отчима. Знаю его квартиру, рядом с которой наша, — сарай. Коля рассказал, поделился, как к его глухонемой матери недавно, перед 1-м мая, позвонили в дверь. У них над дверью специальная сигнализация. Две женщины, весьма благообразные: «Надо оформить возможность получения льготного продуктового заказа к празднику». Мать, которая и племяннику дверь не откроет, на этот раз открыла. Общественность! Пока одна из женщин что-то оформляла, другая быстро влетела в одну комнату, в другую и в спальню, и вскользь сгребла с зеркала золотые цацки Н.А., которые на работу он не надевает: цепочки, браслеты, перстни. Чего, собственно, открыла дверь? Жадность!
17 мая, среда. Утром зашли на почту. С.П. захотел, по молодому тщеславию, отправить родственникам открытку из Парижа. На почте удивительно много народа: цивилизация начинается с бюрократии и связи. Недаром в ленинском знаменитом списке такие приоритеты: банки, почта, телеграф. Но в основном на почте люди пожилые: узловатые ноги старух — это вид снизу, с лавочки, на которой сижу. Все операционисты, а их около десятка, за крепкой мраморно-стеклянной стеной. Разбой существует и здесь. Вспоминаю, что и в банке, где мы были вчера, у черты перед кассой, у которой маялись клиенты, прохаживался молодой человек — охранник. Кстати, бастуют инкассаторы, считающие свою работу опасной и низкооплачиваемой, поэтому наличность выдают только по две тысячи в день — ездить в банк придется чуть ли не каждое утро.
С.П. даже не интересует, как на полную катушку использовать карту на посещение музеев, транспорт, телефон — важно, чтобы они были. Совершено западный человек.
Банк. Купили музейную карту на 3 дня. Это довольно дорого: 180 франков. Но уже посещение Базилики Сен-Дени стоит 32 франка. Базилика здесь же, рядом. Каждый день надо ходить минимум в два музея!
На этот раз меня проняло в Сен-Дени. Как я уже писал, со стабильными покойниками мне привычнее и легче. Поплясав и поиздевавшись над живыми, демократия ставит памятники мертвым. Внизу в базилике плиты над несуществующим прахом Людовика XVI и Марии-Антуанеты, как выразился С.П., «жертвами демократии», а наверху, уже в храме, их коленопреклоненные фигуры.
Хорошо, что реставраторы не тронули нагромождение могил в самом центре крипты: вскрытые пчелиные соты. В каждой клеточке был покойник. Все превратилось в пыль. Это все клиенты Дюма и Дрюона, писателей, сделавших для прославления Франции, больше чем кто-либо из политиков. Литературные ли герои лежат, прототипы, действительные ли действующие лица истории? Все это лишь отблеск, отбрасываемый словами. Приходится мысленно все время перемещаться из базилики в крипту. Могила, вернее, памятники Генриху II и Марии Медичи: безжизненные тела с грубыми крупными ногами и стыдливо, рукой прикрытым срамом, и сверху их величественные фигуры в коронах.
Сразу после Сен-Дени хотели попасть в новый для нас музей эротики, но он только до двух часов дня. Это чтобы в него не ходили настоящие эротоманы. Вперед по музейной карте дальше!
Музей сточных вод. Это один из самых интересных музеев, виденных мною. Цивилизация начинается с сортира. Моя жена думает, что вода течет из стены. Любой студент полагает, что унитазом все и заканчивается, там внизу, в белой дырке его навоз кто-то съедает. Если бы студентки прониклись сочувствием к труду канализационщиков, никто из них не бросал бы в унитаз тампаксы и пластмассовые бутылки. Музей находится в центре Парижа, возле одного из мостов, в старом коллекторе. Все блестит, но текут сточные воды и попахивает. Много старинных приспособлений и механизмов.
Музей Консьержери. Старый королевский замок и дворец. Потом, естественно, тюрьма. Это то, что я из жадности пропускал в прошлые разы. И здесь волновала меня скорее не историческая действительность, а литература: камера, в которой держали перед судом и казнью Марию-Антуанетту. Я ее уже люблю и сочувствую ей. Для меня существует только история описанная австрийцем же, как и его знаменитая королева-землячка, Стефаном Цвейгом. Низкое, темное окно, манекены, изображающие королеву, читающую письмо, солдата, наблюдающего за узницей. Демократы постановили, чтобы за австриячкой, кроме тюремщика, наблюдал еще солдат, постоянно находящийся в камере. Какая приобщенность к величию: солдат может видеть, как его бывшая королева отправляет естественные потребности или, если он скромник и отвернулся, слышать, как журчит высочайшая струя.
Наверху в отдельной комнате список гильотинированных в революционное французское лихолетье. И «бывшие дворяне», и «простые фермеры». ГУЛАГ после этих во всю стену списков, кажется лишь дальнейшим движением цивилизации. Списки огромны, и ведь это лишь списки, а сколько за ними рук, ног, локонов, шей и голов.
Нижний зал Консьержери — это пламенеющая готика. Огромный, воистину королевский зал. Огромные камины. Еще большие камины на кухне. Челядь ела, пила, спала и испражнялась. Какой же величины стояли урыльники? Проблема общественного или коллективного питания успешно решалась и тогда.
Лувр, конечно, перегружен, он как тот библиотекарь, который на каждый вопрос читателя сует ему докторскую диссертацию. Может быть, это связано с тем, что он не просто музей, а еще и грандиозное шоу, собирающее самого разнообразного зрителя. Но какая пропускная способность! Эрмитаж, не уступающий Лувру по величию и составу коллекции, конечно, в техническом отношении в прошлом веке.
Можно скептически относиться к строительству во дворе Лувра «Пирамид», под которыми оказался «предбанник» музея, но это счастливая идея позволила точно, а главное, быстро распределить все людские потоки. И здесь невольно: сколько недополученных денег у русской культуры? Но нужны были первые правительственные инвестиции. Пожадничали.
Кстати, общий билет во все музеи позволяет еще и стимулировать посещаемость, т. е. создать моду, престиж на посещение музеев. Это как низкие налоги, их хочется платить.
В Лувр попали около шести, по средам он работает до 21.45, за два часа осмотрели французскую скульптуру, древний Вавилон и апартаменты Наполеона III. В апартаментах все похоже на роскошь Александра III. Как в это время завитушек и бархатных портьер боролись с пылью? Наибольшее впечатление произвела пожилая соотечественница расхаживающая по апартаментам в шлепанцах. Все то же: жили же люди!
Мысль о том, что империя крепко пограбила свои провинции.
Каменные быки из Месопотамии. Несколько раз был в Ираке, а ничего подобного не видел.
Мысль о том, что в писании дневника есть опасность: не поторопишься, отложишь — и одно впечатление затмевает другое.
Музей О. Бальзака, в Пасси. Ехали туда с пересадками. «Мы ждем вас после 24 мая» — это на плакатике, который висел на двери дома, где жил Бальзак в Пасси. Я с досадой приписал своей профессорской авторучкой: «Очень хреново!». Я представил себе, как кого-нибудь из соотечественников моя приписка повеселит. Если, конечно, соотечественник умеет читать.
В Лувре есть буклеты на всех языках — кроме русского.
Зато под одним из мостов призыв нашей соотечественницы «Сосу здесь! Маша», меня эта надпись повеселила, как весточка с Родины.
После неудачи в Пасси мы с С.П. от замечательного «Дома Радио» — это неподалеку, карикатура на него есть в Москве — круглый жилой дом в Матвеевском, автобусом отправились на Вандомскую площадь. План во что бы то ни стало нужно выполнять — просмотреть музеев на 180 франков (именно столько стоит музейная карта на 3 дня).
Музей Виктора Гюго.
В 20.30 в 14 квартале у Клода Фриу и Сокологорской. Позже подъехал Рено Фабр. Описать квартиру Фриу и Сокологорской очень трудно: это, с мельчайшими деталями, декорация к опере Пуччини «Богема». Только эта огромная мансарда находится на втором этаже. Сын Ирины Ивановны и Клода Игорь сейчас преподает где-то в Марокко. Судя по всему, эта парижская собственность ему ни к чему. Но такой интерьер строится всю жизнь. Здесь нет просто книг, просто афиш, просто сувениров — все принадлежит жизни, за каждым предметом история, за книгой автор. Но все ветшает, требует ремонта. Я представляю, как со временем это окажется никому не нужным.
Ужинали в этой самой обстановке. Меню было по-французски скромным: омлет с сыром и ветчиной, красная фасоль с кусочками мяса, торт, чай, традиционный сыр. Здесь дело не во французской прижимистости, а в невероятной занятости Ирины Ивановны и Клода. Клод, кстати, выпускает 5-томник Маяковского со своими комментариями. Мне кажется, что мы в России этого поэта мирового класса окончательно забыли. Вина было много. Я впервые попробовал «Вдову Клико». Отличается французское шампанское от вина, которое называли «Советским шампанским». Посидели тихо и ладно: четыре ректора как никак…
Разговор крутился вокруг отсутствия вступительных экзаменов во французских университетах, записываются эмигранты: алжирцы, выходцы из Африки, — но это еще и социальная реабилитация. Разговор крутился вокруг национальной проблемы. Фриу сразу обозначил свою позицию по Чечне: для его поколения много значила борьба против войны во Вьетнаме и Алжире. Я понимаю, это стабилизировало духовный мир. Здесь есть и обязательная привычка интеллигенции бороться «против» государства. Привычка — рефлекс к подобной благостной цивилизации. Разумеется, понять, почему многие деятели культуры, в частности, Михалков и Сокуров, занимают своеобразную и такую близкую мне позицию по Чечне, Фриу не хочет.
Ирина Ивановна с облегчением обнаружила, что мы доберемся до нашего общежития своим ходом. У Клода и Сокологорской дивной красоты афганская борзая. Шерсть везде, как и у меня в квартире.
18 мая, четверг. День музеев.
Все рассчитали, чтобы музейную карту использовать на полную катушку. Но не тут-то было, карта действует только для госмузеев. А мы-то раскатали губы на «музей эротики», о котором узнали в путеводителе, пять этажей набитых несколькими тысячами экспонатов. Поразили «эротические» устройства и порнография начала века. В принципе ничего не меняется. Фигура сидящей в кимоно японки, сразу через зеркало видны ее половые органы. Наши русские в книге отзывов: «Мы из России. Интересно, но немного старомодно. Хотели бы узнать что-нибудь новое и свежее. 17.05.2000 г. Л. Казакин, А. Леонов».
19 мая, пятница. Вы можете сколько угодно стоять над уже давно поевшей и сложившей свой коробки на поднос французской парой в переполненном «Макдональдсе», но они и не подумают двинуться. Пока лишь три раза, за время пребывания в Париже, посещали «Макдональдс», один раз побезумствовали на улице Риволи в открытом кафе (кофе, два сэндвича — 100 франков).
Музей Клюни. Это рядом с Сорбонной. С десяток раз, в прежние времена, вместе с Б.Н. Тарасовым проходили мимо каких-то археологичностей, меня магнитом тянуло к ним, но вот оказалось, что это действительно остатки римских терм — эти провинциальные остатки тоже впечатляют! — рядом музей Клюни, созданный на основе аббатства. Еще раз вспоминаю, что никто не сделал так много для восприятия русскими истории Франции, как два писателя: Дюма-отец и Морис Дрюон. Они крепко мифологизировали персонажей ее и топонимику. Что там делал у нас д'Артаньян? Сен-Жермен, Сен-Дени — впервые я об этих местах узнал от знаменитых авторов.
В музее Клюни для меня оказалось впечатлительным: постановка музейного дела, античные реалии — первые термы, которые я видел, литературное слово отчасти материализовалось. Здесь предметы средневековья, среди которых шесть гобеленов «Дама с Единорогом». Все это в деталях не удается сохранить в памяти, но в душе надолго будут раздаваться звоны, и чувствоваться вибрации, исходящие от этих кусков тканей. Вот оно, просто, безо всякой внешней цели и назидательности, прекрасное. Возможно, это символическое изображение человеческих чувств. В одном из залов выставлены и головы ветхозаветных царей, сбитые со статуй Нотр-Дама во время революции. Надпись на табличке — «еврейских королей», в путеводителе — иудейских «королей», из чего можно сделать вывод, что французских. Почти сразу же после музея я совершенно случайно наткнулся на этих же «королей» у Пруста. Как переплетаются жизнь, литература и сегодняшняя политика.
Напротив римских развалин на бульваре Сен-Мишель (это часть Клюни) — все тот же «Макдональдс». Не утерпели. Установил, для чего на стаканы с салатом надевают пластмассовые купольные навершия, — это чтобы перемешать салат с майонезом. (110 франков)
Бросается в глаза: кроме смотрителей, среди посетителей музеев нет африканцев. Изредка чернокожие ребята и девушки попадаются со школьными экскурсиями.
В метро. Заходим, возвращаемся из Лувра. Молодая женщина на балалайке играет русские мелодии. Вознаграждают ее за старания не густо.
В Лувре на первом (нашем втором) этаже устроено маленькое кафе на лестнице, возле классический барельеф «Нимфа Фонтенбло» Б. Челлини. Цены сносные: двойной эспрессо и горячий шоколад — 37 франков.
С.П. обладает каким-то специфическим зрением аналитика на искусство. Он улавливает и формулирует то, чего не вижу я. Собственно ему я обязан тем, что впервые, «несюжетно» увидел Монну Лизу. Многомысленно. Но все это еще и радует глаз. Столько людей общаривают эти ткани взглядом, что все краски должны были сгореть и обесцветиться.
Все рядом. Дворец Правосудия — его я видел раньше — и знаменитая часовня Сен-Шапель, уже три предыдущих раза бывая в Париже, жалел на посещение этого музея денег. И здесь с особой остротой понял, как невыгодна жадность. Последний раз я заглянул в открытую дверь, на меня пахнуло золотом, я подумал, что все, фраер, видел, познал. Но сейчас оказалось, что это помещение для слуг, а господская-то, немыслимой красоты, церковь наверху. Планируемый эффект: ощущение неземного!
Тут же я не утерпел и показал С.П. Дворец Правосудия, в котором был раньше, и потому привык управляться. Нужна особенная решительность, чтобы по нему походить. Впрочем, в одном из углов Дворца на полу сидела школьная экскурсия и учитель что-то им рассказывал. Мы даже завалились в какой-то зал, где шло слушание дела. Дамы в мантиях были похожи на породистых собак, которые только потому, что ощущают присутствие хозяина, не вгрызаются друг другу клыками в горло.
На улице шел дождь, уходить из дворца не хотелось. Из чувства раскованности посетили туалет. В туалете во всю дверь надпись «нет закона, нет правосудия». А чуть ниже по-французски «Ищу черного парня». А говорят о расовой нетерпимости!
Под дождем через «Порт Неф» пошли в Лувр. По дороге зашли в Нотр-Дам. Здание, так подробно описанное Гюго, потрясает своими размерами. Каждый сантиметр здесь отвоеван у земного притяжения. На фасаде те самые ветхозаветные короли, головы которых мы только что видели в музее Клюни. «Метрдотель сейчас был занят разговором с двумя слугами. Они поклонились мне, а я недоумевал, почему же я не узнал их, хотя в их манере говорить мне слышалось что-то знакомое. Эме не нравились их невесты, и он костил обоих слуг за помолвки. Он воззвал ко мне, но я отговорился тем, что я здесь не судья, так как эти люди мне не знакомы. Они назвали свои имена и напомнили, что часто подавали мне в Ривбеле. Но один из них отрастил усы, а другой сбрил и остригся наголо — вот почему, хотя у них на плечах были все те же (а не другие, как после неудачной реставрации собора Парижской Богоматери головы), мой взгляд на них не задерживался: так разные мелочи ускользают от производящих самый тщательный обыск, валяются у всех на виду, на камине, и никто их не замечает» (стр. 353).[2]
Как ни увлекательно бродить по Парижу, а все равно тянет в нашу чумазую гостиницу, к собеседованию с господином М. Прустом. Это по-настоящему меня увлекает. Уже становлюсь противником того, чтобы набирать и набирать внешние впечатления.
Все парижские вестибюли метро залеплены огромными плакатами с изображениям обнаженной шоколадной девицы, вызывающей чувство некоторой неловкости — реклама купальника бикини (95 франков).
Сравнивая московское генерализированное метро с изящным, подвозящим вас почти к каждому дому, парижским, представляешь как наша толпа с сумками наперевес разнесла бы эти стеклянные барьерчики и забила все лестницы и переходы. Но, может быть, ручейки тоже способны пропустить весь поток?
В метро и автобусах перестали читать газеты после того, как появились пластмассовые упаковочные материалы.
21 мая, воскресенье. Только С.П. мог вытащить меня в новый район Дефанс. Я не люблю новейших достижений в архитектуре, минимизирующих пространство для человеческой жизни. Потом мне казалось, что это черт знает как далеко. Я мысленно представил себе пятачок строительства и горы мусора, грязи, подъездные пути и человеческие неудобства. Мы все это хорошо изучили: пятна засохшего цемента, провалы и колдобины, выжженная, без веточки зелени строительная пустыня.
Как уже понятно из моих песнопений, всего этого вовсе нет. Это так красиво, что заставляет вследствие красоты смиряться с экономной геометрией. Боже, как красиво, как величественен человеческий разум, которым Ты наградил свое дитя, как плавно отражение облаков на стеклянных стенах небоскребов, как широки и величественны площади, как изобретательно устроены фонтаны. Но жить я здесь не хочу!