Написал страницу для журнала «Мы», отдиктовал ее за пять минут, но сколько времени, оказывается, готовился.
Ничего не читаю, не думаю. Когда ехали с дачи, я вдруг в боковое зеркало увидел свою руку — тонкая износившаяся кожа, рука абсолютно старого человека. За взятку в 50 долларов ребята-шофера мне помогли сделать техосмотр.
27 июня, вторник. Утром шла аттестация первого курса, впечатление местами безрадостное. Особенно своеобразно выглядели студенты Ю. Кузнецова и переводчики. В институт еще много людей попадает потому, что здесь неблатное, потому что многие думают о себе, что они не гении и в институт не идут, а вот народ понахальней не остановишь. Я хочу быть строже, поступать, как в других вузах: несданный экзамен — в армию, на улицу но, а вдруг талант! И — либеральничаю.
Гусинскому опять не дали разрешения на выезд за границу. На это раз на экономический форум в Вену. Любыми путями, но выбраться из этой проклятой России и пересидеть. Из институтского: милый Лешенька забыл проконтролировать уплату за тепло за прошлый год, и только что мне принесли счет на 225 тысяч, который оказался внезапен, как летний снег — премия для коллектива. Я, видимо, плохой руководитель. Леша у меня уже занят собой, Дмитрий Николаевич занят собой сугубо. Вчера вечером он мне позвонил, что не может, как мы договаривались в среду, переезжать из нашей ведомственной гостиницы в купленную наконец-то квартиру, потому что идет ливень, а ему завтра уезжать читать лекции в Сибирь — на заработки. Гостиничный номер с его вещами, который мог бы войти в оборот, стоит. С опозданием, с многими сложностями вроде бы мы открываем в гостинице буфет.
28 июня, среда. Утром очередной тур аттестации. Перевел своих, Сашу Скудина и Пашу Быкова на заочку, а «итальянку» Лену Ищенко отчислил из института. Про первых двух я все знаю, — они просто не живут жизнью литературы, а у Лены, переводчицы с итальянского, тройка по языку и незачет у Е.М. Солоновича. После совершенно изматывающей процедуры со студентами я еще дал небольшое интервью о земле в «Труд». Корреспондент из «Труда» пришел по следам моего интервью в «НГ», которое я давал Саше Щуплову, там о даче, о земле. А после переговоры с подрядчиками по поводу ремонта на 2-м этаже.
А.И. Горшков, я, С.П., Л.И. поехали к Ивановым — был традиционный праздник по поводу возвращения Марии Валерьевны из Кореи. Прекрасный стол и подарок — мне подарили кожаный кейс, который я все же не могу расценивать как взятку. Отдарю чем-нибудь позже. За столом я заметил, как постепенно привыкаю к лести, по крайней мере не воспринимаю ее так болезненно, как раньше.
29 июня, четверг. Последний аккорд аттестации, Ученый совет, обед с Вилли, приехавшим из Германии. Как всегда я сражался один против всех. Ученицы Олеси Николаевой читали плохие стихи, а у меня требовали, чтобы я говорил, что они хорошие. Хороший семинар у Маши Зоркой. В работе понравились ребята В.П. Смирнова: и Болычев, и Панкратов, и даже Крапивин с его любовью к востоку. У С.Р. прекрасные рецензии на курсовые работы — не щадит ни себя, ни будущих писателей, возникло две идеи: напечатать «диалог» — С.Р. и кто-либо из его студентов, т. е. курсовая и развернутая рецензия и создать семинар поэтического перевода для Болычева. Игорь знает английский и немецкий. По телевизору борьба губернаторов за свою парламентскую неприкосновенность и отголоски всхлипывания команды Гусинского. Во время обеда с Вилли говорили о так называемой «независимой прессе». Опять начали болеть глаза.
30 июня, пятница. День зарплаты. Меня разрывают на части. Ольга Васильевна в институте. Я уезжаю в Сопово делать электропроводку на даче вместе с Сашей Крапивиным. Ехали долго, часа три. Поужинали и засветло легли спать. Часа в три или в половине четвертого проснулся от пения петуха. Упорный и горластый оказался петушок. Все свои песни он выдавил стремительно, не пропуская ни одной ноты. Пока все пропел, не замолчал. Петуха в ночи я не слышал живьем лет сорок.
Перед отъездом на дачу позвонил А. Вартанов — «Труд» снова призывает меня потрудиться.
1 июля, суббота. Никогда не думал, что целый день возни: по лестнице туда-сюда, потом с веником, потом снова туда-сюда с досками и разным мусором, целых 12 часов на ногах может доставить удовольствие. На сон прочел несколько страниц хорошо знакомого Булгакова о Мольере.
2 июля, воскресенье. По спидометру заметил: ехать мне из Сопова 112 километров, на 12 километров больше, чем из Обнинска. В три — надо же что-либо по телевизору посмотреть — уже вернулся домой; с Сашей разошлись мирно, за всю работу я дал ему 1000 рублей, значительно меньше, чем взяли бы с меня посторонние халтурщики.
Рейтинг для «Труда»:
«Мы люди небольшие, в высших сферах не вращаемся, умных разговоров не ведем, а когда телевидение смотрим, то норовим, по старорежимной привычке не развешивать уши и верить всему, о чем толкует высокооплачиваемый ведущий, а соображать, чего хотят от нас скрыть, развешивая туманы над вертикалью. А хотят скрыть от нас главное. То о свободе печати говорят, то о Федеральном собрании, о так называемом сенате. Ну и что они сидят такие праведные, честные и деловитые, обремененные депутатской неприкосновенностью! Может быть, у всех у них в губерниях праздник и пряники даром раздают? И ведь много лет уже сердечные сидят, рядят государственные дела, аж взопрели бояре. То говорят о Газпроме и возмущаются, что раньше Вяхирева без его согласия заменить было нельзя, а теперь суд решил, что можно, да еще насовали в Газпром в совет директоров министров, будто недра принадлежат государству. Тому они принадлежат, кому принадлежат. Не нам с вами, и этого достаточно. И кстати, Малашенко с Киселевым виднее. Кисельные реки и молочные берега! Каждый пишет свою конституцию под себя. Зато какие свободы! Ну, кто бы, скажите на милость, в старое время смог разрешить одному из директоров какой-то телевизионной компании испортить или попытаться испортить зарубежный визит президента. А его бедного, по головке не погладили, ордена не дали и задержали в аэропорту при попытке вылететь на частном самолете. Да это от зависти к частному самолету! Да ведь и улетел, в конце концов. А президенту и власти надо было бы другую щеку подставить. Малашенко с Киселевым его по роже, по роже, а он, улыбаясь, подставляет свою другую щеку, не толстовец! А скрывают от нас деньги, стоящие за всеми эти проблемами. Кому летать на частных самолетах и не испытывать даже тени сомнения, что приватизация, так грабительски проведенная в ущерб народу, может быть подвергнута критике, а кому сетовать, что подняли тариф на электричку и до огорода, без которого не проживешь, не добраться.
Вот такие мысли и навеяло на меня, маленького человека и обывателя, нынешнее телевидение, по преимуществу свободное. Я опускаю здесь адвоката Резника так любимого нынче народом. Какой напор, какие краски, какая лексика! Художественные программы были довольно скучные, все боевики с мордобоем или мордобой с любовью. Художественное в основном уступало документальному. Лучшей передачей недели была передача из серии «Большие родители» все того же свободного НТВ. Здесь дочь Александра Трифоновича Твардовского Валентина Александровна рассказывала об отце. Возникала иная страна, иная литература, иная эпоха. Хорошо, когда дети соответствуют родителям, а телевидение Отечеству».
3 июля, понедельник. Невероятный мой собственный психоз из-за сбоя в компьютере, из-за хамства Ирины Николаевны — это особое свойство главных бухгалтеров, находящихся возле денег, полагать, что им мало платят, завидовать и злиться на всех, — а ведь деньги они просто считают. И даже не проявляют ни знания необходимых инструкций, ни определенной ловкости в уходе от государственных поборов, называемых налогами. Приезжала еще О.В. — ей во что бы то ни стало надо впендюрить свою младшую сестру на роль студентки-переводчицы, но та, проучившись у нас в лицее целый год и даже проработав в библиотеке, куда я ее отправил в надежде чуть-чуть расширить кругозор, но сестра О.В., боюсь, девочка не слишком талантливая. Ну даже если ребенок и поступит, если все преподаватели дружно вздохнут, но как потом пять лет учиться? Все это грустно, смешно и позорно. Вот он наш простой победительный народ, получивший высшее образование. В свое время я Тане, сестре, когда брал работать в библиотеку, устроил маленький экзамен. Литература, если она не воспринята органично, не литература. Ее не вызубришь и не выучишь, ее надо выучить, вычитать, а потом вдохнуть в нее собственный огонь и сделать своей.
В обед, получая зарплату и отпускные, Юрий Поликарпович устроил мне легкую выволочку из-за аттестации его дочери, которая серовата и к которой я был достаточно суров. Вот курсовые работы у нее были сделаны по литературе отлично! Я так и сказал, что в семье двух выпускников Литинститута и, имея отцом выдающегося поэта, по-другому и нельзя. Но талантливое дитя и эту невинную реплику дома превратило в стремление свести счеты. Вот, дескать, выдающемуся поэту ректор не может возражать, так отыгрывается на дочери. Чушь какая-то. К счастью, Юрий Поликарпович, делая мне обещанный, видимо, дома репримант, не верил в говоримое. Разошлись мирно.
Вечером по НТВ была фантасмагория ненависти к Путину.
4 июля, вторник. С большим воодушевлением работал над реорганизацией структуры, в частности хозяйственной части. Заезжал С.Ю. Куняев с кое-какими вопросами по своему семинару, и от него я узнал, что уже 2 недели, как вышел 6 номер «Нашего современника» с продолжением моих дневников. Я тут же взял номер в библиотеке, в читальном зале. Но каковы наши библиотечные дамы, даже мне не сказали, а сами уже взахлеб дневники прочли. Какова наша славная Дашенька! Тут же я узнал, что уже и кафедра Л.М. дневники прочла. Отношение у всех сдержанное, особенно хвалить побаиваются, а вдруг на следующих страницах появятся и их имена.
Вечером был на приеме в Белорусском посольстве по случаю дня независимости. И народу, и на столах было много. Поговорил с В. Андреевым, в этом году, в августе ему 70, а театру 75. Все это пытаются совместить, я понимаю его грусть. Володя говорил, что с возрастом все больше и больше ощущает себя русским, что, по его словам, сегодня что-то главное из нашей русской жизни возвращается на место. Видел постаревшую Быстрицкую, которая жаловалась на московскую критику, которая ее плохо понимает. А понимает плохо за ее участие в народной жизни, за ее роли в фильмах по Шолохову.
Шашлычок в посольстве был холодноват.
Видел В.К. Егорова, мельком в каком-то общем разговоре с его присутствием я обмолвился, что тому, что я ректор Литинститута я обязан именно ему.
5 июля, среда. Заметил, как удивительно много надо человеку в среднем или, как у меня, уже в очень пожилом возрасте. Раньше на улицу выскакивал бог знает в чем, не причесывался, и так сойдет, и так красив. А нынче, посмотрел в портфель, и две пары очков там, и два вида лекарств, и газета, и целая горсть ключей. Имущество тоже обременяет. И утром приходится обязательно делать зарядку, и обязательно ежедневно мыть голову, а то последние волосенки слипнутся, и нужна капля духов на носовой платок, и нужна обязательно свежая рубашка. Время твое прошло, надо хотя бы внешним своим неопрятным видом не отвращать людей.
Начал перечитывать «Море, морей» Айрис Мердок и вдруг подумал, какая удивительно тонкая и многочувствующая женщина, но проза все равно профессорская, умница, повествовательница, но не романистка.
Александр Иванович сегодня хвалил мои дневники, вторую часть, говорил об объективности их и особо говорил об эпизоде с О.В. Вот что он отметил. Много раз О.В. рассказывала об эпизоде, когда в кассе не нашлись какие-то деньги, которые она или утаила, или подержала, подержала, а потом, попользовавшись, все же внесла, не в этом суть. Она ни разу не рассказала своему наперснику об эпизоде наезда на меня. Вот это опять и опять вызывает некоторые размышления.
Утром Федя устроил Сергею Осипову, своему коллеге-шоферу, целую истерику. В связи с последними событиями Сережа чаще возит меня, действительно, не хочу сказать, что Федя — соглядатай, но мне совсем не надо, чтобы часть моей личной информации поступала к О.В. Итак, истерика: «Как ты тихо сюда пришел, так и уйдешь иначе я тебя поставлю на счетчик (вторая часть фразы пришла через Лыгарева, чуткий Сережа ее мне не передал)». Здесь и ревность, и чувство подорванной монополии, и стремление, и гараж, и все институтские дела ни с кем не делить. Возникла еще одна мысль: а может быть те давние налетчики наведены другим адресатом, из другой мафии?
Разговаривал с М.О. Чудаковой. В комиссию по помилованиям при президенте они пригласили еще одного члена, наверное, вместо Окуджавы, — это Крелина, и писатель хороший, и, кажется, врач первоклассный, и человек, наверное, добрый, но опять все не нашего разлива. Понимаю, думать так не очень хорошо, но думаю. М.О. говорила, что хорошо бы пригласить в институт Александра Павловича, но и сказано это поздновато, и Ю.И. не очень этого хочет. Действительно, один раз ушел из института Чудаков и в разгар учебного года, уехал на заработки. Но ведь всего не заработаешь.
Сидел, выкраивал премии по случаю окончания учебного года. Штатное расписание надо все перекраивать, переделывать и жить менее суетливо — это все касается хозяйственной части.
Вечером делились с С.И. всей сложившейся у нас в институте ситуацией и у обоих одинаковые мысли.
6 июля, четверг. Утром пришел «Труд», весь мой довольно значительный комментарий опущен, а остался один пассаж о передаче о Твардовском. Мне это, зная их газетные заморочки, даже не показалось обидным, в конце концов, текст с моим отношением и к времени и к проблеме сидит в компьютере. Но вечером звонил Вартанов, которого уже мне пришлось успокаивать. Мой совершенно пропутинский текст редакция приняла за некоторую уклончивость. Я сейчас только его перечитал, никакой уклончивости там нет, но есть сомнение в приватизации, есть сомнения в добропорядочности Вяхирева, есть свободное непривычное для газетных писателей обращение со словом, есть мой протест против захвата наших естественных монополий и брезгливость к собственности, как таковой, и к тому, чего все наши газетчики и даже я наверное достигли. Все мы превратились в мелких буржуа, а мечтаем превратиться в крупных. Не превратимся, нет полета и все еще хочется книжки читать, а с книжками в крупного буржуа не превратишься. Спокойствия, свободы души нет.
В институте подписал премию и занимался приказом о новых структурах. Надо создать крепкий аппарат надзора и управления. Шапиро перевел деньги, но за ним опять 1,5 миллиона рублей, он цинично их не хочет платить. Если бы все мои должники заплатили, то мы бы отремонтировались, и тихо и спокойно институт вошел бы в новый год. Что-то в стране и потихонечку меняется, судя по всему, и к моему удовлетворению, в страну опять потихоньку возвращается государственный порядок. Но этот порядок может существовать только рядом с порядочной государственной властью и судом. Леонтьев по 1-й программе долго говорил о Дзержинском и красном терроре. Об этом красном терроре, как о некотором чистом, как из колбы, изобретении большевиков. Детали вроде бы точные, причина открытия террора — это убийство Урицкого и рана Ленина, скрыто, что белый террор, возник также не стихийно, а продуманно и директивно. В его разговорах было мало внутренней снисходительности и исторического прощения. Я прощаю истории ее молох, ломающий жизни — без этого не просуществуешь. Я прощаю ей своих родственников и себя. На углях истории не прожаришь ни одной свежей и искренней мысли. Все это кровавая шелуха человеческой жизни. Мало читаю. Эдик Дорожкин прислал «Культ личностей» новый толстый журнал. Обывательски интересен, обо всем, но сколько же производится в стране этого глянца. Как пытаются по этому глянцу заставить жить людей, но что-то не очень получается.
7 июля, пятница. В четверг у нас был, оказывается, небольшой пожар. Загорелась проводка под полом в деканате, кто-нибудь из ребят выбросил окурок в окно, он отлетел от решетки и провалился в щель между батареей и стеной, дым пошел в седьмом часу. Можно было только порадоваться, что оказался под рукой заряженный огнетушитель. Весь день — бухгалтерия, приказы, выдача премий. Мне тоже отвалили больше, чем нужно — 7 тысяч. Когда я сказал об этом Александру Ивановичу, он ответил: и не думайте, С.Н., мы это сделали пропорционально всем премиям института. Но 3.800 я сразу же отдал за билеты в Мурманск к Саше Мамаю. В.С. очень этим недовольна, лето проходит, но других дней у меня нет, дальше идут экзамены и начинается обычное учебное колесо. Я много жду от этой поездки, потому что уже давно не был в провинции и перестал знать страну. Имеет значение, что это и места моей юности, Лапландский заповедник рядом, может быть, мне удастся в нем побывать. Итак, впереди семь дней отпуска.
Начал диктовать Диме Крюкову — это наш студент, он пару недель секретарствует вместо ушедшего в отпуск Димы Дежина. Начал диктовать какое-то эссе о еде и вдруг понял, что это нечто для меня новое, оно может разрастить опять в какую-то прозу. Проза у меня, как всегда только о себе. Это ее огромный, кстати, недостаток. Тем не менее по ощущению это что-то совершенно современное. Сейчас вообще проза тяготеет к факту, к законченному описанию эпизода. Начал я с прицела на «Культ личностей», а как пойдет дальше, не знаю.
Вечером относил «Теорию» Петру Алексеевич Николаеву, живет он от меня рядом, на Ломоносовском проспекте. Какую бы то ни было информацию о нем я имел только от Ю.И. Я редко встречался с людьми такого калибра и такой эрудиции. Но самое главное в нем — внутренняя энергетическая мощь, а ему уже 75 лет. Чем-то он напоминал мне покойного С.П. Залыгина, вот этой самой напористостью, активностью взглядов, наконец, обилием знаний. Какой же я пигмей рядом с ним. Какая великолепная память, сколько знает и как умен. Я так называемый профессор рядом с ним чувствую себя полным невеждой. Говорили о дневниках и постмодернизме. Взгляды и позиции конечно схожи, но я все равно думаю, что в известной степени это связано с общностью возраста. Я говорил о том, что лежит под постмодернизмом, отдельные произведения которого бывают великолепными: это литературное движение, которое дает возможность любому неглупому человеку говорить и считать себя писателем. Словечко «текст» оказалось в ходу недаром. «Некий текст», а не произведение. Тексты, как правило, до произведений недотягивают. Я приводил в пример прозу Битова и даже Маканина, которую я знаю как свинтить и развинтить. Так и я, полагаю, могу. А вот как Астафьев я не могу.
Николаев очень тепло и завораживающе говорил о жене, которая недавно умерла и о давнем ректоре Литинститута Пименове, которого он знал.
8 июля, суббота. Выправил три плотных страницы «гастрономического эссе» и чуть продвинул план его окончания. Здесь главное не торопиться и постараться выйти как можно ближе к себе. То, что интересно тебе, будет потом интересно и другим. Но свое собственное должно идти легко.
Еще накануне Петр Алексеевич Николаев сформулировал мои наблюдения работы над дневником: он активизирует мою творческую деятельность. У Николаева было точнее, но оставим так, как вроде бы запомнил я. У ученого и писателя разные принципы мышления. Я просто отмечаю, что не поехал на дачу, потому что получил приглашение на 50-летний юбилей Константина Райкина. Я люблю дачу, но здесь скорее мои обязательства перед дневником. Я и из собственной жизни делаю роман. Сам я с Константином Аркадьевичем не знаком, не думаю, что состою в когорте нужных для него людей, но я много лет дружу с Юрой Кимлачем, а тот в силу своей хозяйственности и многолетних театральных знакомств уже несколько лет распорядительный директор фонда Аркадия Райкина. Не могу здесь не припомнить, что на заре своей журналистской деятельности, в первый года работы в М.К. с Борисом Евсеевичем Иоффе, это значит, год 58 или 59-й он послал меня делать к этому выдающемуся артисту какое-то интервью. Это было в гостинице Москва, я помню и мать К.А. знаменитую артистку Рому. Но какой же был уровень официального признания Райкина, если он согласился на интервью с мальчишкой, а газета мальчишку послала. Я еще помню, что не очень твердо тогда знал отчество Райкина и пару раз назвал его то ли Александровичем, то ли Ивановичем. Он аккуратно пару этих раз меня поправил — Исаакович. Но какова степень и моей невинности! Кто, время или сами люди, отстреливающиеся из подполья, заставили нас следить за именами, национальной или клановой принадлежностью того или иного человека? Из этого интервью запомнились какие-то военные истории, о которых тогда Райкину обязательно хотелось оповестить народ. Надо бы найти эту статью, которую я в те времена ценил не больше, чем свой какой-нибудь репортаж «Рысь на капроновой нитке».
Я не поехал на дачу, как обычно после диализа В.С. в субботу. А в середине дня телевидение, объявляя о награждении К.А. сказала, что на состоящемся сегодня в «Сатириконе» юбилее возможно присутствие президента В. Путина. Об этом меня предупредил и Юра Кимлач и посоветовал из-за охраны, которую понавешают вокруг театра, приехать пораньше. Приехали с С.П. — В.С. была на диализе, да она бы физически не вынесла процедуры пытки юбилеем, да и не интересуют ее наблюдения над тусовкой, — приехали около шести и уехали в двенадцатом часу ночи. Фуршетом, который был объявлен в программе, пренебрегли. Путин хорошо сказал об избранничестве публике, находящейся в театре — «Константина Аркадьевича любят миллионы зрителей, а в зале находятся что-то около тысячи человек».
Естественно, тусовка была своя, несколько специфическая, но не такая определенная, как случись это, на юбилее Марка Захарова. Но я увидел и самого Марка Анатольевича, и Хакамаду, и Бунича, нынче уже не депутата Госдумы, и Фоменко, сквернословщика, а не знаменитого театрального режиссера. В меру сочувствующие. Был еще Киркоров в неясной прическе и какой-то несмотря на жару кожаной униформе. Он оказался очень высокого роста. Встретил я здесь Наталью Леонидовну Дементьеву, которой давно симпатизирую. Она сказала, что накануне у нее была М. Платонова, которая, вполне естественно, вылила на меня ушат грязи. Н.Л. сказала, что на всякий случай принимала ее в присутствии третьего лица Алексея Бархатова. Здесь зашла речь, конечно, о гигантских суммах, которые я, и институт, якобы имеют со сдачи в аренду комнат в хозяйственном корпусе. Как и обычно поднялась к горлу тупая гипертоническая волна. И ведь главное, никто никогда не попросит никаких документов, никогда не поинтересуется, каким образом, не наличными ли производится эта оплата! Хочется им, голубчикам, всегда оставаться правыми, чувствовать себя вершителями и хозяевами. Ну, кончайте с Платоновым, с этими проблемами, организуйте музей, сдавайте все в арену, но сами.
Симптоматично, что в юбилей, превращенный в бенефис, К. Райкин играл монопьесу Зюскинда «Контрабас». Все это мне очень понравилось — и пьеса, и сам Райкин. Конечно, грандиозный актер, дотягивает до такого уровня, где не поможет никакой папа. Но не Островского — Зюскинда. Я редко в зале на протяжении почти двух часов слушал такую волшебно-напряженную тишину. Это впечатление объективного наблюдателя. Здесь эти грамотные люди в индивидуальном порядке каждый для себя ловили что-то для своей собственной драматургии, для своих собственных размышлений, для своей собственной режиссуры. Относительно самой пьесы, которая произвела на меня впечатление и пафосом и технологичностью, конечно, у меня есть некоторые суждения, но, тем не менее, она уже послужила мне импульсом в моей собственной работе. Сразу отметил не только точно найденный ход, бесспорный талант автора, но и огромное количество холодно привнесенного в пьесу автором знания. Здесь есть та холодная и рациональная работа, которой каждый автор может гордиться. В современной культуре слишком много шедевров. Тут же по какой-то немыслимой параболе ассоциаций вспомнился покойный Гриша Горин и его очень технологичные и умные пьесы. Мир праху твоему, дорогой друг. Помню и твою отзывчивость, и сердечность, и доброжелательность. Но, тем не менее, Зюскинд не Горин.
Еще одно впечатление, которое возникло во время спектакля. Райкин начал его виртуозно. Зал затаился, нащупывая контакт с артистом. Или наоборот. Но уже после первых нескольких фраз я понял, что опять появляется та самая скрытая, не высказанная и почти не обозначиваемая, но конфронтация к правительству, состоянию умов, интеллигенция и в частности еврейская интеллигенция, что-то затаила по отношению к власти. Она хотела бы что-то сказать, но почему-то не может сформулировать.
О президенте. Путин приехал в этот раз почти без опозданий, прошел вместе с Лужковым через весь зал и тут же появился в ложе уже в конце зала, места эти неудобные, от сцены далеко. Во время этого прохода раздалось несколько одиноких хлопков, но зал не встал и не приветствовал президента. Я тоже растерялся, я клакер опытный, и не хлопнул несколько раз властно в ладоши. Но этот зал, может быть, этого и не ждал. Путин отыгрался уже во второй части вечера, когда вручал орден. Его речь была искренна и политически умна. Он вспомнил и Аркадия Исааковича, и культ в обществе, который был по отношению к нему. На чужой площадке президент многого добился. Это было, по сути, то же, за чем он приезжал в наш институт. Правда, передо мной некий дамский голос напомнил фразу из Крылова: «кукушка хвалит петуха за то, что хвалит он…» Зал все-таки Путин заставил подняться с аплодисментами, но люди свободные, наглые и много о себе думающие, — в зале были сидящие проплешины.
Очень хорош и изящен был Райкин, когда во время номера, который на сцене показывали его жена и дочь, вдруг сделал несколько танцевальных невероятного изящества па. И тут я перейду к Цискаридзе.
Я впервые увидел его, вернее показал на него С.П., еще перед началом, когда мы все стояли перед входом в театр. В маечке, небольшой и хрупкий, с сумочкой через плечо и явно не в своей тарелке. Не его круг людей и зрителей, никто с ним, кроме Киркорова не заговаривает. Я был потрясен, потому что для меня это один из немногих здесь не просто деятелей искусства, а бесспорный гений, чье имя войдет во все энциклопедии. В первый же перерыв я подошел к Цискаридзе, он сразу же сказал о моей книге, что несколько раз мне звонил, чтобы поблагодарить, он сохранил мою визитную карточку. В мире вообще какие-то странные совпадения. Еще утром я прочел интервью с ним журнале «Культ личностей», которые мне прислал Эдик Дорожкин. Я пригласил Николая как-нибудь зайти в институт. Это, пожалуй, один из немногих людей, к которым я испытываю некое божественное преклонение. Гении не часто встречаются на нашем пути.
На дачу поехал в воскресенье утром, с собакой и В.С. прожили там очень мирно, в понедельник вернулись утром в Москву.
10 июля, понедельник. Пропущенный в дневнике день почти невозможно восстановить. Возникает уже другой жанр, слова начинают казаться искусственными.
Цитата из Гусинского. Она взята из того же журнала, который прислал Дорожкин. Гусинский, чувствую, герой надолго, поэтому цитатой обзавожусь про запас.
«Все публичные политичные фигуры должны знать, что нарушение норм морали, которые они допускают в личной жизни, могут в любой момент стать достоянием общественности. То же относится и к их неоправданно высоким доходам. Что такое компромат? Если все, что в нем написано, это правда, то это и есть правда. Если нет — то можно обратиться в суд. Я не понимаю, что такое «война компроматов». Если взяточника прямо называют взяточником — общество от этого только выиграет. Если не так — он может обратиться в суд и доказать свою невиновность». Цитата дает свободу для психологичных толкований. Мы-то, добропорядочные евреи, сидим себе в Гибралтаре или в других столь же тихих, с тропической отдушкой, местах и воспитываем детей и делаем деньги, а вот ваши более активные граждане. Личная жизнь является… собственностью того, кто за ее отслеживание вкладывает деньги. Мораль из дела личного становится предметом торга. А вот что касается тебя, взяточника, то посмотрим, у кого сильнее адвокаты. И не смей пикнуть, если просто, обыватель, видишь, что богатство тебе, толстосум и кровопивец, взять не у кого, как разве только украсть. Никакого общественного мнения. Молчать! Веди, нищий, со мною дорогостоящую процедуру, и еще посмотрим, кто кого, не окажешься ли ты в тюрьме раньше, за неуплату судебных издержек.
11 июля, вторник. Вечером долго и пронзительно с участием всех традиционных лиц от Женечки Альбац до правдоруба Иртеньева состоялась на НТВ передача, посвященная свободе слова, а на самом деле — выемке финансовых документов в НТВ. До этого по какому-то поводу арестовали или напугали кого-то из помощников Гусинского. Хорошо знакомых персонажей присутствовавших на передаче, о которых заранее известно, что и как они будут говорить, можно было бы перечислять довольно долго. Надо отметить также, что иногда на галерке «народа» попадались и лица, которые резали такую правду-матку, что Киселеву хотелось, чтобы отключили электричество. Тут он довольно умело и мужественно старался заткнуть рот инакомыслию и прекратить лишние разглагольствования. Попутно, тем не менее, отмечу, что происходили сбои и с лицами, чьи речи были, казалось бы, предсказуемы. Так внезапно Толя Ткаченко — подаренный им роман еще не прочитан — вдруг так понес министра культуры Швыдкого за его репортаж о встрече Путина с членами Пен-центра, что этого лучше не сделал бы и такой специалист по социальной анатомии, как Владимир Бушин. Основная фигура здесь, конечно, был все тот неиссякаемый рыцарь Женя Киселев. Профессионально можно было бы восторгаться тем, как он работает. Вот это воля, вот это натасканная злость, вот это памятливость, вот это неутомимость. Но я все время, глядя на него, вспоминал виденную утром машинку фирмы БМВ, легкий, нарядный и стремительный кабриолет, стоящий у подъезда, из которого обычно выходит сам Киселев. Мы все в районе Большой Бронной улицы, рядом: МЕДИА-МОСТ, апартаменты одного из ведущих и директора НТВ и Литинститут. Как я уже писал, ежедневно проезжаю мимо отдельного, видимо приватизированного, входа в дом директора НТВ и внимательно слежу: что возле подъезда стоит и сколько. Ну, действительно, признаемся, ему есть что защищать и за что бороться, А если кабриолетик его, то вот действительный и яркий пример человека, который как летнюю обувь на зимнюю, меняет и машины.
В связи с этим, вспомнил такой ничтожно-завистливый эпизод из своей последней поездки во Францию. Когда мы с С.П. после посещения дворца возвращались пешком на вокзал в Фонтенбло, то уже в самом городе у светофора нас пропустил вдруг огромный и дорогой кабриолет с поднятым верхом. Милый и точный жест чисто французской вежливости шофера на «зебре». «Проходите, мсье!» На жест я ответил жестом. Помахал рукой, но взгляд мужчины сидящего в открытой машине был по ту сторону какого-либо общения. Человек другого класса, для которого незнакомые пешеходы, — это вроде фазанов, разгуливающих по его угодьям.