15 ноября, среда. Утром был на лекции Алексея Матвеевича Зверева. Это стало одним из главных удовольствий текущей работы. Сегодня Зверев взял английскую послевоенную литературу и остановился на творчестве Грэма Грина. Надо еще помнить, что это писатель нашей общей молодости. Зверев рассказывает о писателях. Зверев приводил в качестве примеров около десяти-пятнадцати романов и других крупных произведений Грина. Я читал из них, наверное, пяток. А ведь ребята, наверняка, не читали ничего. Но почему с упоением слушали? Я, кстати, подумал, что кафедра зарубежной литературы сильно меняется. С приходом Пронина, Зверева, с чтением очень обстоятельно курса английской литературы Толкачевым поднялась планка. Скоро студенты не потерпят ни занудливого, ни поверхностного чтения.
Во время этого интересного рассказа вдруг внимание переключается, как во время хорошего концерта, и начинаются собственные мечтания. Чужие ассоциации вызывают свои. Вдруг созрело жестокое желание написать роман, взяв далеким прототипом Олю Горшкову. Вот это характер, и я полагаю, что и у меня получится что-то новенькое. Сюда бы еще добавить Наталью Михайловну с ее разнообразием стилей, причесок и ее ленивой грацией. Слишком много эта расторопная девочка из Подмосковья (Оля) потрепала мне нервов. Теперь я ее буду держать для своей литературы, все время подпитываясь ситуацией. Она, кстати, единственный человек в институте, который не на договоре. Для начала я ее переведу на договор. Охраняет ее на месте, как ей кажется, еще и ребенок. Будем иметь в виду и это. Я, полагаю, что она поймет, что я ей не доверяю. Но ребенок есть ребенок и человеческую судьбу я трогать не стану, пусть устраивается на новое место работы с прежней должности.
К трем часам я уезжал в бывший Дом Советской Армии на встречу с учащимися библиотечного техникума и военными библиотекарями. Организовывала это Лариса Жарова, так сказать, я согласился по старой памяти. Забегая вперед, скажу, что все прошло удачно. В основном были девочки из библиотечного техникума. Они сидели с довольно индифферентными лицами, но потом подходили брать автографы и благодарили. Видимо, с ними никто серьезно и на хорошем уровне до сих пор никто не разговаривал. Я-то говорил о молодости, о ее значении в дальнейшей жизни человека, о значении литературы и искусства в построении судьбы. А потом я выпустил троих своих студентов: Лешу Тиматкова, Лешу Тихонова и подвернувшегося Мишу. Была, не была! Он оказался в приемной, Пусть пробует. Потом Миша мне признался, что это в первый раз. Ну, что, голубчик, попробовал сок отравы? Леша Тиматков бы, как всегда, убедителен. Мне всегда кажется, что при разговоре со зрителем, Леша внезапно взрослеет. А может быть, это ипостась поэта, который взрослый, когда у него взрослые стихи. Был ли мальчишкой Бодлер? И вот, кстати, еще один довод, что производит что — то не образование, а самообразование и внутреннее возвышение. Вырос Леша Тихонов — его перевод из Гесса был по русским словам безукоризненным. Надо внутренне нацеливать его на аспирантуру. Интересные стихи были и у Миши. Он талантливо с юмором держит аудиторию.
После выступления я поговорил с милой женщиной — библиотекарем суворовского (?) музыкального училища, находящегося в Теплом Стане возле Севастопольской дивизии. Она говорит, что шесть последних лет фонды библиотеки не пополняются, в том числе нет и периодики.
Вечером по ТВ г-н Березовский из Нью-Йорка долго распинался, почему он не хочет возвращаться в Москву, чтобы встретиться со следователем по делу «Аэрофлота». Какая назойливость здесь вопрошающего телевидения, кто оплатил этот дорогостоящий канал. Стало, конечно, ясно, что Борис Абрамович, словно опытный рецидивист, готовился к этому побегу давно: передача акций ТВ «интеллигенции». У интеллигенции их будет труднее потом национализировать. Естественно, как у нас в стране принято, под мошенничество подверстывается политика. Как стремительное внезапное обогащение, так и политика: Быков, Гусинский, Березовский. Это лишь первый эшелон.
16 ноября, четверг. Утром работал над дневником — редактирование старых кусков. А когда приехал на работу, обнаружил, что меня уже ждет Ольга Васильевна с готовым заявлением. Заявление я отправил в отдел кадров, но постепенно мое довольно благостное настроение принялось испаряться. Через Ирину Николаевну я выяснил, что у О.В. вообще было ощущение, что я могу не допустить ее до работы. Но тут же старательная бухгалтерия дала мне справку о ее зарплате перед уходом в декрет. Я опять подивился, до чего шустрая девица. У главного бухгалтера, оказывается, был приработок, она еще работала у себя же экономистом учебного отдела. И теперь этой матери-одиночке надо по закону платить ту же сумму, что и до отпуска — около 3 тысяч рублей, и за бухгалтера, и за учетчика. Причем, воистину, брань на вороту не виснет. Она, оказывается, согласна работать главбухом без права подписи и со всеми ее выговорами. Мысль такая — фразу, естественно передали — «Есину 65, а мне только 30. Он подохнет, а я еще долго буду работать». Мне надо с ней сразу же подписывать договор. А на кого, на какую должность? Если «главбуха», значит, я признаю, что я ее и в нынешнем состоянии вижу главбухом? Ну, нет, милочка. Усугубилось вся эта странная ситуация еще и тем, что мне только что стало известно о неком визите А. Д-ча в сопровождении Феди и Баженова в общежитие, где они рассуждали, где будет магазин и как они модернизируют гостиницу. Шестидесятипятилетнего ректора уже нет, и витает хозяйственный разбор. И чего собственно я в случае такого долгосрочного прогноза барышни буду ее жалеть? Себя надо жалеть. Значит просто так, жалеючи, от нее и, главное, ее от бухгалтерии не отторгнешь. План у меня уже вызревает. Не самый плохой план. Здесь как в восточных единоборствах — побеждает то, кто умеет ждать.
17 ноября, пятница. Технология написания дневника, если я не пишу несколько дней такова: выставляю на экране отсутствующие числа, а потом по всем сразу пунктам начинаю заполнять. Постепенно все обрастает подробностями, деталями, все вспоминается.
В пятницу выяснилось, что мои евреи окончательно меня опять накрыли. Я, как дурак, ежедневно ездил в общежитие, переселял наших матерых ВЛКашников на другие этажи, освобождал седьмой этаж под комнаты для еврейских детей, под их жилье покупал новые простыни, но вот уже месяц освобожденные комнаты пусты, а милые хасиды из Марьинской синагоги не чешутся. Где наша взаимная симпатия с Ароном, выпускником медицинского вуза, где наши планы реконструкции седьмого этажа? Мы терпим убытки и упускаем выгоду. А ведь вроде договаривались, что через две недели мгновенно дети будут заселены, и начнется оплата. А разве новая дорогая охрана в общежитии не связана была с этим проектом? В пятницу я твердо решил, что ждать больше не могу и решил заселять верхний этаж студентами гуманитарного экономического института. Они будут жить по трое и платить по 1000 рублей в месяц. Здесь у меня и еще один расчет: чем плотнее заселение, тем меньше возможностей к злоупотреблениям.
Главное событие дня — спектакль в привычном для меня Театре Гоголя. Это опять был любимый театром Тенесси Уильямс: «Записная книжка Тригорина». Здесь все вызывает размышления. Но прежде всего: спектакль мне очень понравился. Я бы даже сказал, что это одно из очень сильных для меня театральных впечатлений последней поры. Это римейк чеховской «Чайки», те же имена и персонажи, то же действие, крутящееся вокруг приезда Аркадиной. Но то, что у гладкого Чехова в его благополучно-интеллигентской драматургии обойдено, ибо этому как бы и не придано значение, у Уильямса выходит на первый план. Пьеса тайных, но действенных и убедительных мотивов. В первую очередь шокирует предыстория Тригорина — его «голубая», как говорит Аркадина, юность. Тригорин ночью ходит купаться на озеро с лакеем Яшей. А отсюда уже недалеко до влюбленности Треплева в Тригорина. И именно эта любовь делает Треплева писателем. Сам союз Аркадиной и Треплева выходит не только своими чувствами, но и выгодой прагматиков. Пьеса меня необыкновенно привлекает самим фактом своего написания. Как же надо было «завестись» от Чехова и как хорошо его знать, чтобы сотворить не скетч, а огромную — спектакль идет четыре с половиной часа и начинается на час раньше, чем все спектакли в Москве, в шесть. Но как же надо было с ним враждовать, что прописать чеховские причины.
Я думаю, что это и огромная удача Сережи Яшина. Он как бы прорезался, его огромные прежние монстры-спектакли были подготовкой к этому замечательному говорению. Здесь везде какая-то искренняя сегодняшняя струя. И отсюда, наверное, — полный зал. Как всегда, прекрасна Светлана Брагарник. Она играет Аркадину и, как мне показалось, повторяет или пародирует Татьяну Доронину в ее незабываемой «Чайке» в театре Маяковского. Но от этого она и сама становится интереснее. Надо бы еще написать о декорациях и всем художественном строе спектакля, но лучше несколько слов о том, как меня поразил зал, когда Тригорин и Треплев рассуждали о литературе. Что им в наше время эта Гекуба? Мы по-прежнему литературоцентричная страна. Тригорин — Гущин, он погрузнел, но о нем уже хочется написать.
Рядом со мною сидел Лева Анинский и непроницаемый Поюровский. Говорят, что спектакль обложил Гриша Заславский. Прочесть бы его было очень интересно.
Из рассказов Анатолия. В совхозе делать совершенно нечего, работы нет. Бывшие работнички пьют, ездят на приработки в Ростов, собирают цветные металлы и металл. Все время ездят скупщики, предлагая свои услуги. Как правило, металл отправляют в Турцию. Утром некто приходит на совхозную ферму где сохранилась какая-то механизация, в частности есть транспортер, а значит к нему редуктор. Хочешь опохмелиться? Втроем выносят редуктор, в котором килограмм двести пятьдесят. Для маскировки слесарь кричит вслед отъезжающей машине: «Если быстро не отремонтируете, буду жаловаться!»
19 ноября, воскресенье. Для «Труда»:
«У Виктора Степановича Черномырдина, непревзойденного мастера художественного слова, появился грозный соперник, явно намеревающийся отобрать пальму первенства, — это Константин Натанович Боровой. В воскресном эфире не сказал, а припечатал: «Когда мы говорим о русской духовности — это шовинизм». Оставим в покое, чем так эта духовность допекла депутата и руководителя биржи. Но какая несправедливость лишать нас того немногого, что признается всем миром. А если все же шовинизм? Тогда, значит, по логике Борового, когда французов — галантными, англичан — точными, испанцев — гордыми, итальянцев — жизнерадостными, скандинавов — неразговорчивыми — это тоже недружественный акт, выявления расового превосходства. Или я чего-нибудь недопонимаю».
Второй вариант для «Труда»:
«Я начинаю думать, что наш президент — это сторукий Шива. Только этим можно объяснить те многочисленные грехи, в которых его обвиняют. Двумя руками столько не сотворишь Да и вообще, существует что-либо, в чем не мог быть обвинен В.В.Путин. Кажется, он даже неблагоприятно повлиял на выборы президента США и погоду в Атлантике. Что касается последнего, не знаю. Но вот на отъезд в благословенную Америку бывшего депутата Березовского — точно. Именно политические причины, и нелюбовь к Березовскому президентских структур, а не мелкие хозяйственные затеи, заставили правоохранительные органы вызвать знаменитого богатого человека повесткой по делу «Аэрофлота». «Политическое давление!» — воскликнул знаменитый бизнесмен и общественный деятель. Теперь Березовский в эмиграции. Как князь Курбский, как Ленин, как Гиппиус с Мережковским. Заметим также, что во всех случаях, когда богатого человека вызывают к следователю — это политическое давление. Это нелюбовь президента. Гусинский, Березовский, красноярский Быков — это лишь три руки Шивы, а у Шивы, как известно, их сто, как у нашего президента».
20 ноября, понедельник. С появлением О.В. я опять зажил «полной» жизнью. Снова возникло то психическое напряжение, которого и я, и весь институт были лишены два года. Я уже давно замечал, что она постепенно старается поставить себя в виде первого лица в институте, пытаясь везде настоять на своем. Здесь какое-то удивительное ничтожно-низкое личное начало соединено с советско-купеческим представлением о роли первого лица. Я уже не говорю здесь о некоторых ее финансовых «неточностях». Деньги, которые сдавала ей за обучение Бинева, и которые долго проболтались где-то в ее личном «подчинении», так и не нашлись. А потом, как низка и пренебрежительно с подчиненными. Я решился на это, когда почувствовал, что и она сама будет смотреть на меня, как на идиота, если я допущу ее до работы. Утром я вызвал ее и объявил о моем решении. Она уходит экономистом-подсчетчиком в учебный отдел. Я даже сохранил ей заработную плату выше на 1000 рублей, чем ей полагалось по закону. Но до чего шустра и предусмотрительна девушка. Хотя и ей, и всем известно, что отец ребенка Федя, и он сам не отказывается от этого, но вырвать нужно еще и особый статус и госденьги во время декрета. Отцом своего ребенка она записывает своего отца.
Я разговаривал с ней два с половиной часа. Но все мои доводы разбиваются о ее внутренние планы и о том, как же она теперь выйдет на работу. Я уже знаю ее уклончиво-сосредоточенное выражение лица, когда что-нибудь из задуманного не получается. И по мере того, как она упорствует у меня все меньше и меньше жалости. Во время разговора возникает мысль о том, чтобы сделать О.В. заведующим плановым отделом, у нас здесь вакансия, отдел такой нам нужен. Но позже, говорю я. А почему не сейчас. И хотя отдел нужен уже сейчас, но все равно назначать буду позже, чтобы не перешагивали через мою волю. Она говорит, что будет думать, зная мою отходчивость и рефлексию, а я говорю, что приказ отдам сегодня же. Возник даже такой пассаж: «Может быть, я не буду прерывать отпуска» — «Я тебя предупреждал, что выходишь рано. Теперь ты вышла. Заявление лежит в отделе кадров. Ты можешь взять отпуск, но уже с новой должности».
В «Известиях» появилась довольно злая и явно заказная статья про институт. Называется «Совхоз тщеславия. Литинститут — последнее место, где можно стать гением за государственный счет». Написал ее некто Дмитрий Соколов-Митрич. Статье предшествует явно постановочная фотография перед памятником Герцена двое ребят пьют из горла (судя по тексту, подразумевается, водка). Лиц у ребят не видно. Пафос статьи: отсюда не выходит никаких талантливых людей, печатающихся в центральной печати. Я, кстати, сразу же дал задание библиографическому отделу сделать мне список публикаций наших студентов по центральной журнальной периодике. Только их последнее время, кажется, и печатают. Литература стоит. В конце статьи интервью с Вл. Ивановичем Новиковым, тем самым, нашим, которого прокатили на выборах, который обозлен. «Это заведение провинциальное, не разомкнутое в широкое литературное пространство, там слишком велик процент людей, которые ничему научить не могут, а особенно не могут научить писать, потому что сами не умеют…Там слишком много красно-коричневой нечисти, неофициально по-прежнему действует пятый пункт. Институт отчетливо ориентирован на худший из Союзов писателей — тот, в котором «Завтра» и Проханов. Но я могу вообразить себе и лучшее будущее этого заведения. Все зависит от людей, которые в нем будут работать… Типичная жизнь студента Литинститута — это питье водки в общежитии, непосещение выставок, театров, всего, чем Москва богата». Вот это осведомленность.
Я приказал вывесить эту статью на стенде публикаций у нас в институте. Пусть в первую очередь студенты видят, как представляют их просвещенный профессор МГУ и некто Соколов-Митрич. Посмотреть бы как-нибудь на него.
В субботнем номере «Независимой газеты» появилось мое эссе о пище — это полторы полосы, полтора газетных листа. К сожалению, и здесь не обошлось без сокращений. Конец публикации этим был испорчен. Отсутствие всей предыстории дяди Коли и Центральные бани исчезли.
Вечером я пошел в «Звездный» в кино на фильм «Криминальные сцены». В.С. заказала билеты, а они по 100 рублей. Для кого? Кто готов выложить, чтобы не почувствовать такие деньги? Режиссеров и актеров не знаю, фильм французский. Это, как обычно, расследование, которое тянет за собою ряд эпизодов. В зале всего пара десятков человек. Сравнивая «ихние» и наши милицейские возможности понимаю, как страшно жить у нас. Кому нужны наши убитые, наши обездоленные. Смотрю с увлечением и тут понимаю, что это стилистика не американского кино. Оно уже не просто надоело, оно уже раздражает.
Умер Нерубайло.
21 ноября, вторник. Утром, когда я берегу и коплю силы для семинара, раздается телефонный звонок: мать Ольги Васильевны. Она мне хочет объяснить… Я нагрелся мгновенно, как чайник — «Тефаль», и объяснил этой женщине, что снимаю ее даже не потому, что она подослала ко мне бандитов, а потому что она плохой бухгалтер. Бухгалтер, который не хочет учиться, а предпочитает все спорить и спорить.
Днем с О.В. еще инцидент. Ее визит ко мне пропускаю. Неинтересно даже в человеческом плане. Но из отдела кадров она вдруг выкрадывает заявление о возвращения из отпуска. Ей во что бы то ни стало, надо остаться, хотя бы на время, хотя бы в отпуске, главным бухгалтером. «Сергей Николаевич разрешил». Через пять минут я на нее наорал: «Ты никогда не подойдешь к бухгалтерии, если немедленно не вернешь заявление обратно». Пришлось объясниться и более горячим образом: «Ты не думай, что сможешь пересидеть. Я собираюсь жить долго и долго здесь работать. И работать здесь счастливо». Был глухой намек на новый наезд бандитов. Накануне она пыталась воздействовать на Ирину Николаевну, чтобы та написала мне заявление, что будто бы не справляется с обязанностями главного бухгалтера. Пишу обо всем этом так подробно, потому что для меня это еще не освоенный литературой тип, и как подступить к нему, я не знаю.
В пять состоялся Оргкомитет по созыву съезда. Я попытался смягчить некоторые формулировки, не потому что даже кого-то жалко, а потому что не хочу грязи. Хочу отделить ругань от решения юридических вопросов. Феликс Кузнецов, который, как всегда, хочет какого-то нового влияния, сказал, что «Есин замыливает». Предвижу и возможные ответные шаги среднеазиатов. Всем здесь командует Ларионов, который, чувствуется, глубоко Пулатовым оскорблен. По некоторым репликам я понял, что хочется нашим русским товарищам вернуться и к решению вопроса о Литинституте.
Продолжаю читать книгу Штефана Плаггенборга «Революция и культура». Здесь нет каких-то экстатических выкриков, которые хочется поцитировать, но само спокойное разбирательство с эпохой и временем, сама неожиданная постановка вопросов о пропаганде, о воспитании масс затягивает своей логикой и доказательствами. Плагенбор молодец еще и потому, что просмотрел кучу «низового» материала, которого так чураются наши исследователи. Много нового в сведениях о революционных праздниках, о «переделке» человека, об экскурсиях, о монументальной пропаганде и пр.
В девять опять в «Звездный» ходил смотреть французский фильм «Развратник». Он переводится и как-то еще, типа свободолюбец и пр. Это про Дидро с Фанни Ардан и Винсан Перес. Великолепная картина, нарядная, увлекательная, преувеличенно эротичная. Но это и картина, о том, почему произошла Французская Революция.
22 ноября, среда. Накануне раздался странный звонок. Я вполне могу забыть и фамилию и уже почти забыл сам факт этого эпизода. Звонил Владимир Михайлович Гориккер — режиссер, снявший когда-то фильм с моим участием «Соната Бетховена». Это была одночастевка на Высших режиссерских курсах. У меня были сложные отношения с этим человеком. И этот фильм, только потому, что действие происходило во время гражданской войны, и его следующий сделанный по сентиментальному рассказу Паустовского, я считал конъюнктурными. В молодые годы Гориккер был женат на выдающейся нашей певице Галине Олейниченко, у него было музыкальное образование, и его работы я трактовал так: в другие места не протиснулся, значит, схватился за музыку. Или почти так. В общем, Горрикеру исполнилось 75 лет, и в Музее кино показывали его ретроспективу. Он позвонил мне, я взял несколько человек с работы, взял для подарка книгу, купил розу. Как мог. Но главное и этот фильм со мною мне очень понравился, и произвел огромное впечатление другой гориккерский фильм «Моцарт и Сальери» по опере Римского-Корсакова. Здесь четыре выдающихся актера: П.Глебов, И.Смоктуновский, Пирогов и Лемешев. Глебов просто произвел на меня такое же впечатление, как в свое время Бондарчук в «Тарасе Шевченко». Я помню, как довольно бестолково снимался, а как В.М. все смонтировал, какие лица, детали и какая акцентировка. Как поверхностны мы в наших суждениях. Какой великий был это подцензурный советский кинематограф. Я обязательно напишу эссе о кино. Так же, как я написал о пище. Надо подумать, запустить в подсознание и ждать оттуда результатов. Не пиши, Есин, торопливо.
23 ноября, четверг. Вышел «Труд», которым я почти удовлетворен. Правке подвергся только «расизм» К.Борового. У Меня в записях стоит именно так: «разговоры о русской духовности — это расизм». Значит, я сам не поверил своим глазам и «снизил» точку зрения, заменив на шовинизм.
Съезд пролетел за три часа, как и обещал Ларионов. К счастью, не было никаких разбирательств, делегаты, а их было всего двадцать, все понимали и молча проголосовали и за пулатовскую отставку и за избрания председателем С.В.Михалкова. Все внутренне были сломлены представлением, который Пулатов устроил на Исполкоме, якобы, с еще не подписанным договором на передачу в оперативное управление Дома Ростовых фирме «Эфес». На самом деле договор ужен был подписан. Дележ остальных должностей Исполкома проходил осторожно, дабы не нарушить баланса сил, не восстановить против себя националов и сохранить во главе организации людей из сферы влияния Арсения. Арсений добился своего и стал первым замом Михалкова. Здесь есть замах остаться наследником. Сергею Владимировичу 88 лет. Замом стал Ренат Мухамадиев, Феликс Кузнецов. Во время самой процедуры выдвижения я сказал несколько слов об энергии Ларионова и его с юности честности. Дай-то мне бог, чтобы за прошедшее он не изменился. Вместе с Проскуриным и Сорокиным я получил место секретаря Исполкома. Настроение по этому поводу не самое радостное. Все зависит от того, что будет дальше, а не просто эксплуатация аренды Дома Ростовых. С некоторой иронией я подумал, что путешествовать и представительствовать от лица несуществующего сообщества сейчас станут другие.
Во время вопроса о Ревизионной комиссии я слегка схватился с Феликсом об оплате труда Председателя ревизионной комиссии. Я считал, что это надо делать, и принципиальность Председателя от этого не убудет. Все зависит от того, кто во главе. Кстати, в члены комиссии избрали Толкачева. Для меня это был лишь эпизод. Однако, проходя позже по залу, Феликс сказал, «в этом вопросе ты выиграл». Играйте сами в свои вопросы.
Вечером мне звонил какой-то клиент Арсения, предлагал возглавить букинистическую торговлю и попутно сказал, обратил ли я внимание на то, что бывший «Советский писатель» ничего не выпускает. Действительно, в киоске, стоящем во дворе, ничего нет кроме двух или трех романов директора. Вечером уже на фуршете, который состоялся у Ларионова в издательстве, подошла ко мне Людмила Салтыкова и начала беседу, в которую вкрапливала свои инвективы против Пулатова. Я не очень был расположен слушать, ибо знаю, как много здесь возникает несправедливых наветов. Руководить в условиях всеобщего воровства и мздоимства трудно, и руководителю часто приходится делать то, чего в обычном налаженном государственном порядке он никогда бы не сделал. Тем не менее два факта неприятно зацепили сознание. Тимур, оказывается, купил пятикомнатную квартиру на Гоголевском бульваре. Это очень большие деньги, если так и было. Взять писателю, не издающемуся широко, таких денег неоткуда.
24 ноября, пятница. В час дня началась ежегодная конференция о переводе. У нас она посвящена памяти Льва Адольфовича Озерова. Очень интересно говорил профессор Воскресенский о новом лауреате Нобелевской премии китайце. Воскресенский вообще очень интересно рассказывает о Китае. А что касается нового лауреата то в основе его успеха лежит не только талант и новизна для европейца тематики, но и диссидентство. Это тоже невозвращенец. В.П. Голышев говорил о необходимости для переводчика дополнительного чтения на родном языке. Он интересно все это аргументировал.
Открывая конференцию, во вступительном слове я остановился на статье в «Известиях». Мой тезис: ребятушки — это ваш портрет. Одновременно я прочел длинный список публикаций наших студентов в центральных толстых «демократических» журналах за последних пять лет. Тут же попросил сделать такой же список и по кафедре перевода. С этого в свое время я и начну свою отчетную речь на перевыборах ректора.
Враг к этому тоже готовится.
Порассуждали с Мишей Сукерником на тему антисемит ли я. Миша утверждает, что он сам «интернационалист». Я-то уж не интернационалист точно. Само рассуждение человека «рассеянного» племени об интернационализме некорректно.
Вечером в Доме Кинематографистов (какая глупость с переименованием, этот дом по-прежнему называют Дом кино — инициатива этого переименования лежала на Э.Климове.) смотрел прекрасный фильм Дэвида Линча «Обычная история». Старик, не имеющий автомобильных прав, на газонокосилке едет за 400 километров к брату, с которым они в ссоре. Как бы другая, трудовая и нерекламная Америка. В.С. все время постанывала, почему же эту Америку раньше нам не показывали. В кино все, что истинное, сейчас называют «фильмами для фестивалей».
25 ноября, суббота. Вечером звонила Маша Ремизова из «Независимой газеты». Опять пришло письмо по Андрею Платонову, и они хотели бы услышать другую сторону. Я поставил условие: эта самая Маша должна приехать и посмотреть платоновскую аудиторию. «Но я человек занятый» — Маша. «Я тоже» — я. Первый заместитель министра нашел время, чтобы побывать, люди из администрации президента тоже нашли время». Но вот что обидно, только я соберусь что-то сделать, опять, на меня накат, и я ухожу в сторонку. Но Платоновым — они меня доконают. Правда, у меня уже есть несколько демагогических идей. Практически оба лагеря сражаются при помощи демагогии. Мария Андреевна хотела бы для себя престижного места директора и жить за счет посмертной славы отца. Я действительно смог бы организовать что-то вроде музея, ибо обычный музей просто не нужен. Платонов серьезный писатель, а не Окуджава и не Высоцкий. Но я не хочу перед угрозой шантажа это делать. Я слишком много об этом думаю.
Утром ездил на продовольственный рынок за продуктами. Собака охраняла машину. Вечером три часа лепил пельмени.
26 ноября, воскресенье. Рассказы служащего родственника. Солдат мотают не только по строительствам генеральских дач. Сын одного полковника организовал свой офис. Солдат гоняли убирать и свинчивать там мебель.
Сегодня перевез В.С. из Матвеевского домой. Была трогательная встреча с собакой. Для «Труда»:
«На «Зеркале» у Н.Сванидзе опять говорили о гимне. Сванидзе вообще очень талантливо позорит своих приглашенных. Иногда кажется, что он заранее знает ответы на собственные немудреные вопросы. Ну, кто мог предположить, что любимец народа Никита Богословский, не обойденный почестями предыдущим режимом, оказывается, всегда был диссидентом. Завязывал шнурки на ботинках или что-нибудь ронял на пол, чтобы не вставать на музыку Александрова и слова Михалкова. Но простим знаменитому композитору его «приколы», здесь, наверное, есть и чувство ревности: усатый вождь выбрал не его вместе с Лебедевым-Кумачом. Но заметим, не ошибся, хотя ни в гимназиях, ни в консерваториях не обучался. До сих пор чуть ли не семьдесят процентов населения хотели бы и сейчас вставать при звуках этой самой Александровской музыки. Однако мудрый, как змий, Николай Сванидзе против арифметических решений, если они касаются даже общественного мнения. У нашей, т. е. настоящей демократии, как известно, гибкие принципы. Народ не всегда прав! Это не тот вопрос, который должно решать большинство. Я был даже готов в это поверить и назвать себя сталинским выкормышем за любовь к музыке Александрова. Но тут все разъяснил, как ни странно, иерарх русской православной церкви митрополит Смоленский и Калининградский Кирилл. Вот у кого надо учиться если не демократии, потому что церковь это иерархическое подчинение, то хотя бы пониманию духовных ориентиров народа. Митрополит предложил решать вопрос, как говорят дипломаты, в пакете, комплексно. Двуглавый орел, прибывший к нам, кстати, из Византии — это сегодняшний герб, трехцветный флаг — это сегодняшний российский флаг, а александровская музыка — это наш гимн. Михалков, слава Богу, жив и, значит, нужные слова найдутся. Здесь не надо быть записным идеологом, чтобы понять всю разумность этого предложения. Правда, но это уже так сказать мое личное мнение, хорошо бы и в старый герб и в подновленный флаг включить простенькие, но так всегда гревшие мое сердце символы — серп и молот.
27 ноября, понедельник. Ну, слава Богу, кажется, О.В. собирается уходить, попросила меня сегодня не торопиться вносить ей в книжку эпизод о снятия ее с должности главного бухгалтера. Опять мне было ее жалко, но опять у меня напряглись плечи и шея, пока мы с нею говорили.
Начал читать «Щину» Юрия Буйды в «Знамени». О чем это трудно сказать, скорее это проза талантливого человека, которому момент письма доставляет острое удовольствие. Но проза человека непростого, не духмяного, а образованного и книжного. Отдельные эпизоды прелестны. Чтение, как постоянное удовольствие. Канатоходец под куполом цирка не сорвался ни разу. Завтра Буйда у нас на семинаре.
В Москву привезли «Венеру урбинскую» Тициана. В том же музее Пушкина показывают Вермеера Дельфского.
Анекдот. Новый русский о своем посещении Эрмитажа: «Бедновато, но зато очень чисто».
День Независимости Албании. Очень небогатая страна, но как хорошо кормят в «Президент-Отеле». Мне кажется, что все остальное время года в посольстве питаются макаронами и едят картофельное пюре. Все время вспоминаю античную фреску, мокнущую под дождем, которую я видел в Албании на побережье. Арбен вернулся в Россию и учится сейчас в дипломатической академии, Туффа женился на Светлане Богдановой и теперь, кажется, гражданин России. Кстати, Светлана Богданова опубликовала в шестом номере «Знамени» роман «Дневник Иокасты» (?) Произведение слабое и вторичное, я помню этот роман еще по защите дипломной работы.
28 ноября, вторник. Прекрасно еще раз удивил Юрий Буйда, выступивший у меня на семинаре. Но прежде должен сказать о внезапной смерти Михаила Новикова, того самого критика из «Коммерсанта» которому я симпатизировал, но который допустил по отношению ко мне странную инвективу. Еще раз необходимо заметить, что достаток или богатство (по моим нищим меркам) вынуждает к жестокой расплате. «Коммерсант» богатое издательство и много платит журналистам, отчаянно выжимая из них все. У Михаила оказалась дорогая многомощная машина, которая его и погубила. На дороге было скользко, и его выбросило на повороте за несколько десятков метров от обочины. Увлечение машинами, подводным плаванием, экзотическими путешествиями — это, конечно, от неудовлетворенности своей литературной жизнью. Не получалось то, о чем, закончив Литинститут, а в него даром не поступают, Михаил мечтал. Помню его искательно независимый вид на последнем антибукеровском обеде в «Серебряном веке». Ему хотелось быть здесь, как участнику или герою праздника, а оказался, как журналист, как обслуживающий праздник персонал. Прощай!