- Никак нет.
Так вроде бы начала сбываться надежда снова попасть на фронт.
Во второй половине следующего дня военный комиссар Ворошиловска представил меня комиссару батальона Васильеву, начальнику штаба старшему лейтенанту Улитину и командирам подразделений. Рядом с Васильевым я выгляжу недоростком. Внешность и грубоватые манеры Васильева резко отличают его от всех политработников, с которыми мне прежде доводилось работать. Начальник штаба Улитин, сверля меня темными глазами, допытывается, сознаю ли я сложность стоящей перед нами задачи: за четверо суток сформировать полуторатысячный маршевый батальон! Его взгляд откровенно говорит: "И как такому молокососу доверили столь ответственное дело?"
Двое суток пролетают без отдыха. Днем мечемся по городу, размещая прибывших людей, комплектуя подразделения, организуя питание, а ночью обобщаем итоги прошедшего дня и уточняем план работы на следующий день. Количество прибывающих в наше распоряжение людей подавляет. Мне довелось вести в бой полторы сотни бойцов и командиров. В маршевом батальоне самая малочисленная рота раза в три больше. Начальник штаба, когда численность батальона перешагнула за четырнадцатую сотню, схватился за голову и простонал:
- И как мы доставим на фронт такую прорву людей?!
- Ничего, Улитин, доставим в целости и сохранности, - рокочет Васильев, широко шагая по комнате. - Вот если бы в бой вести такую махину, то я усомнился бы в наших способностях, а здесь все дело в организации и поддержании порядка. Для того чтобы был у нас порядок, нам самим надо его соблюдать. Вот вы, товарищ лейтенант, - комиссар поворачивается ко мне, старается говорить нарочито сурово, - клюете носом, скоро дырку в столе продолбите, а спать ни себе, ни нам не даете. Предлагаю сейчас же разойтись и три-четыре часа поспать.
Согласившись с предложением комиссара, я собираюсь улечься на составленные вместе два канцелярских стола, но комиссар решительно протестует и зовет в гостиницу, которая находится в трехстах метрах. Нас разместили в разных комнатах. Там, где нашлась свободная койка для меня, по-богатырски храпят три офицера. Тихо, не зажигая света, пробираюсь на место, раздеваюсь, залезаю под простыню и впервые за последние трое суток ощущаю под собой мягкую постель.
Шум, поднятый проснувшимися соседями, будит и меня. Семь утра. Быстро одевшись, направляюсь в казармы, где разместились маршевые подразделения. Красноармейцы и младшие командиры завтракают. Из столовой доносятся запахи, вызывающие спазмы в желудке. Питание красноармейцев организовано хорошо: продовольствие поступает в столовую регулярно, а строгий контроль за приготовлением и раздачей пищи обеспечивает каждому получение установленной нормы. Красноармейцы довольны. В худшем положении оказались командиры, прикрепленные к военторговской столовой. Их завтраки, обеды и ужины не выдерживают никакого сравнения с питанием подчиненных. Недовольство вызывает не только плохое качество пищи, но и обслуживание. А вчера многие командиры остались без ужина, потому что опоздали на пять - десять минут.
- Я вас, товарищи, приучу к порядку, - сухо и непреклонно заявила заведующая столовой.
Узнав о случившемся, в столовую примчался Васильев. Со свойственной ему решительностью он приказал закрыть все двери, пока командиры не будут накормлены. За превышение власти комиссара, а за компанию с ним и меня потребовал к себе начальник гарнизона.
- Через сорок минут мы должны предстать пред грозные очи начальника гарнизона, - говорю я Васильеву за завтраком. - Будет нам, Илья Сидорович, баня.
- Ничего, - усмехается комиссар, - бог не выдаст, свинья не съест. За правое дело готов и пострадать. Плох тот политработник, который равнодушно смотрит на безобразное отношение к исполнению служебного долга.
Ровно в десять мы нервно ходим по просторной приемной начальника гарнизона: столько дел, а приходится терять время на разбирательство вчерашнего инцидента! Наконец адъютант приглашает в кабинет. Пожилой полковник, устало откинувшись на спинку кресла, спрашивает:
- Почему терроризируете работников столовой? Кто дал вам право вмешиваться в ее работу?
- Ваш вопрос, товарищ полковник, касается только меня, - спокойно басит Васильев. - Это я вмешался в работу столовой, поскольку половина командиров батальона оставлена нерадивой заведующей без ужина.
- Правда? - Полковник удивленно смотрит на интенданта, вытянувшегося у стола. - Вы мне об этом не докладывали.
- Распорядок работы столовой утвержден мною, товарищ полковник, а командиры явились на ужин с опозданием.
- Всего на пять - десять минут, - пояснил Васильев.
- Неважно на сколько, главное - опоздали, - настаивает интендант.
- А вы знаете, сколько работают командиры? - сдерживая гнев, спросил Васильев. - За четыре дня они должны принять, одеть и обуть, разместить и накормить полторы тысячи человек! Им нелегко выкроить время не только на столовую, но и на сон. А вы... о распорядке работы столовой печетесь. Забываете, что время военное...
- Почему вы два часа не отпускали работников столовой домой? - прервал Васильева полковник.
- А что было делать? - удивленно пожал плечами комиссар. - Командиры уличили работников столовой в жульничестве и потребовали объяснения у заведующей. Претензии командиров обоснованны. Я попросил заведующую выйти в зал, но она через официантку сообщила, что спешит домой. Тогда я и приказал закрыть все выходы из столовой. Вот и весь "инцидент", товарищ полковник. Начальнику военторга, вместо того чтобы жаловаться, следовало бы навести порядок в своем хозяйстве.
- Политрук прав, - укоризненно бросает полковник покрасневшему интенданту. - Наведите порядок, пока не поздно. А вам, - поворачивается к Васильеву, - запрещаю вмешиваться в работу столовой. Если работа не улучшится, доложите мне...
- Не смогу, - бурчит Васильев, - завтра выезжаю с эшелоном.
- Неужели готовы к отправке? А ну, лейтенант, докладывайте. Выслушав, воскликнул: - Вы хоть и "террористы", но молодцы! Завтра в десять буду смотреть ваш батальон.
Выйдя на улицу, Васильев полной грудью вдохнул холодный воздух.
- Фу, кажется, пронесло! А я, признаться, опасался, что влетит мне от начальника гарнизона по первое число.
- Если хотите благополучно доехать до фронта, не ввязывайтесь больше в подобные истории.
- Ладно, не буду, - усмехается комиссар.
Вторая половина дня и вечер промелькнули в хлопотах. Вечером, когда все вопросы были решены, Васильев пробасил:
- А теперь, братцы, можно попрощаться с городом.
- Мне бы только до койки добраться, - жалобно простонал Улитин, растирая поясницу.
На следующий день после смотра и обеда батальон начал погрузку. Мы с комиссаром зашли к коменданту вокзала, чтобы получить документы. Выслушав его добрые напутствия, поворачиваюсь к выходу. И вдруг меня зашатало, словно пьяного. Если бы не могучие руки Васильева, наверное, упал бы, ноги словно чугунные.
- Что с тобой, командир? Что случилось? - участливо рокочет над ухом комиссар.
Пересилив внезапный приступ головокружения, решительно шагаю к выходу, бросаю на ходу:
- Переутомился, видно, без сна, вот высплюсь в вагоне, и все будет в порядке.
Однако до вагона добираюсь с трудом. Подняться в теплушку не хватает сил. Васильев, заметив мое нерешительное топтание перед вагоном, подхватывает меня на руки и, подтолкнув вверх, кричит:
- Принимайте командира!
Мне помогают десятки рук. Влетев в теплушку, чувствую новый приступ слабости, шагаю к нарам и валюсь на них, не раздеваясь. Меня знобит.
С этого момента в памяти сохранились лишь отдельные эпизоды: словно во сне слышу рокочущий бас Васильева: "Командир, вставай, покушай горяченького". Но я не могу пошевелить ни рукой, ни ногой. Язык не повинуется. Мысленно успокаиваю себя: "Слабость вызвана бессонными ночами, вот высплюсь, потом покушаю".
На какой-то станции меня бережно поднимают с нар и выносят из теплушки. Вдохнув холодного воздуха, прихожу в себя, с удивлением оглядываюсь вокруг и, устыдившись, что меня, словно дряхлого старика, поддерживают под руки, делаю попытку освободиться и идти самостоятельно, но тут же падаю на руки товарищей. Поддерживаемый с обеих сторон, вхожу в какое-то душное помещение, пропахшее лекарствами. Нас встречает худенький старичок с бородкой клинышком и в пенсне. Старичок пристально всматривается в мое лицо и встревоженно замечает:
- Да он у вас в бреду, бедняга. Раздевайте, посмотрим.
Старичок долго осматривает меня, потом устало опускается на стул.
- Что с ним, доктор?
Оглушительный бас Васильева заполняет небольшую комнату. Старичок виновато разводит руками:
- Какой я тебе доктор, я всего-навсего фельдшер. - И делает неопровержимый по своей гениальной простоте вывод: - А товарищ ваш болен.
- Это и дураку понятно, - сердится Васильев. - Чем болен-то?
- Жар у него, простудился, наверное. Я дам вам жаропонижающие лекарства, давайте по одному порошку три раза в день: может, пройдет само собой в дороге.
Меня заставляют открыть рот, и старичок высыпает в него содержимое порошка, льет из стакана воду. Захлебываясь, глотаю ее вместе с лекарством. Прихватив оставшиеся порошки, Васильев несет меня к теплушке, укладывает на нары. Под мерный стук колес снова впадаю в забытье...