Я ощутил обжигающие объятия саламандра ещё до того, как обрёл зрение. Точно как тогда, во время ритуала слияния в Валесских горах. Появилась и боль. Но вполне терпимая — хоть я и обошёлся в этот раз без эликсира. Потом содрогнулся от ожогов ещё раз. И ещё…
Когда сумел разглядеть под лапами траву, в моей ауре уже поселились шесть или семь огнедухов. А пламя внутри меня не согревало — выжигало нутро. Я зарычал сквозь зубы, стараясь не выронить маяк. Сорвался с места, едва сообразив, в какой стороне находилась Площадь храмов.
Перед глазами мелькали поросшие травой кочки, стволы деревьев, разноцветные сгустки — сновавшие между деревьями духи. Жители иного мира, как и предупреждал дядя, заполонили всё пространство сада. Разные: тут были и сгустки огня, и плотные скопления водяного пара, и облака дыма, и прочие разноцветные сущности.
Саламандры встречались чаще других. И лишь они реагировали на моё появление. Бросались ко мне, точно хищники на добычу. Не мог ни убежать от них, ни уклониться от встречи с ними. Лишь жмурил глаза при столкновениях с огнём. Рычал, да вздрагивал от новых ожогов.
Присутствие духов изменило Императорский сад до неузнаваемости. Здесь больше не преобладали зелёные оттенки. Сад стал пятнистым, аляпистым — летавшие в воздухе сгустки наполнили его новыми пёстрыми цветами. Привычные запахи трав и листвы полностью растворились в пришлых ароматах.
Земля больше не пружинила: трава под лапами сменилась на гладкие камни узкой дорожки. Берег пруда исчез из вида — остался позади. Густые кусты подлеска перестали хлестать по морде. Я с хрипом вдыхал удушающий букет незнакомых запахов. Не бежал — летел над землёй, едва касаясь дороги подушечками лап.
Прутья ограды я заметил издали. Толстые, высотой в два человеческих роста. Аллея около них сворачивала, уходила в сторону — вела к воротам. Но я чётко выдерживал направление. Отклоняться от него не собирался. Не думал, что получится бежать ещё быстрее — ускориться у меня всё же получилось. Разбег. Толчок.
Комья земли брызнули из-под задних лап. В грудь врезался очередной огнедух (сбился, какой по счёту). Свист воздуха в ушах резко усилился; мелькнуло перед глазами зависшее над домами солнце; царапнули по животу заточенные кончики прутьев забора.
Я врезался мордой в зависшего над землёй саламандра. Ещё один огненный дух ударил меня в бок. Третий — встретил у самой земли. Почудилось, что я раздулся, превратился в наполненный огнём кожаный бурдюк. Пламя рвалось наружу, пыталось порвать меня на части.
Взор закрыла густая огненная пелена. Я рыкнул от нестерпимой боли. Мой голос эхом отразился от стен домов, покатился по улице, уносясь в сторону Площади храмов. Выпал из пасти маяк. Лапы подогнулись — лишились сил. Я кубарем покатился по земле. Почувствовал, что обращаюсь.
Очнулся я снова от боли. Не от боли ожога, но тоже знакомой — внутри меня словно переломились несколько костей. От неожиданности не удержался: застонал, точно ребёнок. Не ощутил при слиянии с духом ни тепла, ни холода. Вдохнул резкий запах можжевельника. Вспомнил этот запах: так пахло от олмера.
«Духи разных видов по собственной воле не станут выбирать для симбиоза одно тело», — совсем не к месту пробубнил в голове дядин голос. Звучал он пока в темноте, под аккомпанемент зубного скрежета. Помог вспомнить, где я, для чего сюда явился, и что мне нужно делать.
Я поднялся на ноги, шатаясь от головокружения и морщась от накатившей вдруг тошноты. В образе человека ориентироваться стало сложнее. Да и зрение возвращалось раздражающе медленно. Я настороженно замер, вслушивался в царившую вокруг меня тишину: не различал ни птичьих голосов, ни шелеста листвы.
Успел прочувствовать встречу со вторым олмером, прежде чем увидел свет. Сумел не то разглядеть, не то вообразить свои босые ноги и лежавший рядом с ними на камнях чёрный шар. Поднял маяк с земли. Потратил ещё мгновение на то, чтобы определить нужное мне направление. Побежал.
«Быстрее, быстрее, быстрее», — то ли звучали в голове слова, то ли стучала в висках кровь. Ноги человеческого образа двигались медленно — охотник бежал бы гораздо быстрее. Но обращаться я не хотел. Память ещё хранила те ощущения, что подарил мне разрывавший тело на куски огонь.
Пусть в ауре пока собираются олмеры. Что говорил о них дядя? Их меньше, чем тех же саламандров. А значит у меня есть шанс дотерпеть до Площади храмов и в образе человека. Тело подсказывало, что олмеры — тоже боль. Но память пока твердила, что лучше такая боль, чем сгорать заживо.
Зрение ещё полностью не восстановилось. Я видел вокруг себя лишь очертания предметов: дома, ленту дороги под ногами, пятна мелькавших вокруг духов — в особенности саламандров. Невольно шарахался от огнедухов в сторону. Но те перестали меня замечать: проносились мимо, потеряв ко мне интерес.
Селена не походила сама на себя. Не слышал ни цокота лошадиных копыт, ни грохота колёс экипажей. Только топот собственных шагов, звуки своего дыхания, биение сердца. Я уже смутно видел улицу, по которой бежал. Узнавал её: не раз бывал здесь вместе с Исоном и Тильей. Понимал, что Площадь храмов совсем близко.
Тёмное пятно третьего олмера врезалось мне в грудь — обдало резким запахом, вынудило содрогнуться от новой вспышки боли. Тут же подоспел и четвёртый дух. Заставил меня споткнуться, распластаться на земле, наглотаться дорожной пыли — отправил на мгновение в беспамятство.
Я затряс головой, вновь вскочил на ноги, смутно понимая, что происходит. Память мне вернул новый болевой укол — прочистил голову, добавил прыти. Я стиснул зубы, вновь поспешил по дороге в сторону заходящего солнца — поначалу на заплетавшихся ногах, но с каждым мгновением мои шаги становились всё увереннее.
Духи шарахались от меня, точно стайки рыб в воде. Старались не касаться меня, обходили моё тело по широкой дуге. Почти все: за исключением похожих на дым олмеров. Тех я приманивал к себе, как протухшая приманка медведей. От запаха можжевельника свербело в носу. Боль в теле нарастала — грозила свести с ума.
Но я терпел. Сжимал и скалил зубы, морщился. Сдерживал крики и стоны. По сторонам почти не глядел. Да и не многое мог сейчас рассмотреть: слёзы застилали глаза, вспышки боли то и дело погружали меня во тьму — я чудом оставался на ногах и продолжал бежать.
Как там говорил дядя: олмеров в Селене на два порядка меньше, чем саламандров? То, что я видел вокруг себя, подтверждало его слова. Но дядино утверждение вовсе не означало, что олмеров в имперской столице было мало. Мне уже казалось, что они повсюду.
К тому моменту, как впереди замаячила Площадь храмов, мне чудилось, что клубы можжевелового дыма заполнили мою ауру под завязку. Каждый новый шаг обещал стать последним; ноги дрожали, угрожая подломиться. Олмеры рвали моё тело на куски, точно каждый из них стегал меня семихвосткой.
Открытые нараспашку створки дверей храма всех богов стали для меня маяком. Я вцепился в них взглядом — они напоминали о том, зачем я сюда явился. Мысли о Тилье добавляли сил, заглушали боль, придавали решимости вытерпеть испытание болью и этим мерзким запахом можжевельника.
Не допускал и мысли о том, что не отыщу свою подругу в этом храме. Вспоминал её глаза, губы, большой красный цветок на её спине. Не строил никаких планов; не представлял, что стану делать, когда всё же поднимусь по ступеням к входу в храм. Кривил рот в оскале — боль преобразила мою улыбку.
По площади я уже не бежал. Да и просто идти прямо становилось всё труднее. Несколько раз падал, сдирал кожу на локтях и коленях. Но всякий раз поднимался, не позволяя себе сдаться; не выпускал из вида резные храмовые створки. Ни на мгновение не забывал, для чего я сюда пришёл.
Сбился со счёта, сколько олмеров насобирал по пути к храму. На прочих духов давно перестал обращать внимание. Как и на изуродованные тела людей, лошадей, собак и птиц, что то и дело попадались мне на дороге — преспокойно перешагивал через них, скрежетал зубами от боли, продолжал свой путь.
Ступени храма преодолел едва ли не на четвереньках. В глазах то и дело темнело. Мышцы сводило судорогами. Земля норовила выскользнуть из-под ног, швыряла меня из стороны в сторону. Боль угрожала свести с ума. И уже никак не получалось ею наслаждаться — как ни старался я выполнить отцовское наставление.
А ещё я твердил себе, что нельзя обращаться. Казалось очень важным войти в храм именно в человеческом облике. Звон в ушах, стук в висках, отчаянные удары сердца в груди… ну и, конечно же, боль — туманили разум, мешали думать; то бросали в жар, то заставляли дрожать от озноба.
В храм я не вошёл — ввалился. Врезался грудью в очередного олмера. Боль не усилилась: сомневаюсь, что она могла стать ещё сильнее — разум тогда бы сразу отключился. Руками вцепился в дверной косяк, удерживаясь на ногах. Замер у входа, пошатывался. Попытался оглядеться — из-за скопления духов увидеть сумел не многое.
Не считая мельтешащих в воздухе духов, зал оказался именно таким, каким я его помнил. Таким, каким видел его в недавнем сне. Множество фонарей на стенах. Пятна воска от сгоревших свечей. Громоздкие алтарные камни, украшенные металлами и разноцветными камнями; человеческие тела на полу, скульптуры богов у алтарей.
Посмотрел в дальний угол на блестящие глаза притаившейся около своего алтаря статуи богини Сионоры. Камни-зрачки в них блестели — отражали свет круживших по храму огнедухов. Почудилось, что статуя богини улыбалась: должно быть так легли на её лицо тени.
С трудом оторвал от Сионоры взгляд, опустил его ниже. Разглядел на полу, около ног статуи, скрюченное человеческое тело. Со своего места у входа я видел лишь хрупкую фигуру в тёмном одеянии, затылок с короткими чёрными волосами, белую кожу шеи. Лица разглядеть не мог.
Понял… нет: почувствовал, что нашёл Тилью. Боль на мгновение отступила. Я оттолкнулся от стены — устремился к подруге, опрокидывая на ходу подставки с подсвечниками. Споткнулся, но устоял, не сбился с пути. Не замечая ничего вокруг, доковылял до укутанной в чёрный халат женской фигуры. Рванул ту за плечо, перевернул на спину.
Свет замершего над алтарём саламандра осветил безмятежное лицо Тильи — застывшее, бледное, без ран и следов крови. Я часто видел его таким и раньше. Моя подруга словно спала. Точно устала, прилегла ненадолго, дожидаясь меня — сама не заметила, как задремала.
Я приподнял её за плечи, положил голову Тильи себе на руку. Провёл ладонью по холодной коже её щеки, стирая падавшие на туда капли — мои слёзы. Губами коснулся её лба. Склонился к ноздрям Тильи, надеясь уловить тепло дыхания. Но тут же вздрогнул от новой атаки в спину; снова едва не задохнулся от запаха можжевельника.
То ли при виде Тильи я позволил себе расслабиться, то ли последний олмер переполнил новой болью чашу моего терпения. Но зал передо мной вдруг закачался, огни задрожали и потускнели. Стены храма заволокла тьма. Из моих глаз на лицо Тильи падали теперь не прозрачные слёзы — капли рубиновой крови.
Не смог их стереть лишь размазал. Судорожно вдохнул, выронил маяк. Тот покатился к каменным ногам скульптуры. Я резким рывком выпрямился, поднял с земли тело своей подруги — оно показалось мне почти невесомым. Тилья не проснулась, не открыла глаза. «Потому что она мертва», — всплыла в голове мысль.
Я не хотел ей верить. Услышал сквозь звон в ушах вырывавшееся из моей груди похожее на стон рычание. Всхлипнул. Покачнулся. Накатившая вдруг злоба и отчаяние слегка прояснили сознание, позволили устоять на дрожащих ногах. Я хоть и зашатался, подобно пьяному человеку, но тело подруги не выронил.
От стен из тьмы ко мне метнулись сразу два мутных пятна — олмеры. Врезались в меня сразу оба. Оглушили, обрушив на меня букет запахов и ощущений. Лишили зрения, заставили что есть мочи заорать и удивиться: я понял, что боль всё же смогла усилиться.
Не видя ничего вокруг, двигаясь наугад — по памяти — пронёс Тилью пару шагов, уткнулся животом в тёплый камень. Воображение живо нарисовало перед ослепшими глазами очертания алтарного камня — с ровной отполированной поверхностью и приметной щербинкой на самом краю. Опустил на него тело подруги.
Повернулся к статуе богини. Не видел её. Но знал, где та стояла.
«Помоги ей», — хотел я попросить Сионору.
Но сумел шепнуть лишь одно слово:
— Помоги…
Понял, что падаю.
Но удара о пол не почувствовал.
Первое, что осознал, когда очнулся — исчезла боль.
Нет: исчезла Боль.
Побаливали разбитые локти и колени. Чувствовал покалывание в затылке: должно быть, приложился им о каменные плиты пола при падении. Постанывали мышцы.
Но Боль, что дарили мне симбионты, исчезла.
Притупился и запах можжевельника. Он всё ещё заглушал прочие. Но перестал казаться удушающим — с таким я уже согласен был мириться, хотя он и заставлял меня недовольно морщиться.
Я распахнул глаза — увидел паривших в воздухе надо мной духов: огненных саламандров, незнакомых (похожих на разноцветные пятна), парочку олмеров.
Олмеров?
Посмотрел на свою руку — человеческая. Я не обернулся. Остался в прежнем образе. Не умер. Чувствовал в своей ауре океан маны, что принесли мне десятки растворившихся в ней олмеров. Но самих духов в себе я больше не ощущал. Как и той боли, что они дарили мне ещё недавно.
Мысли о духах промелькнули в голове. Но тут же отошли на второй план, вытесненные другими — более важными. Я вспомнил о Тилье. О том, что нашёл её. О том, что сумел поднять её тело с пола — оставил его на алтаре богини Сионоры. Тело? В памяти всплыло бледное лицо подруги. Опущенные веки, холодная кожа. Она… мертва?
Я резво поднялся на ноги. Движения давались на удивление легко, от головокружения и усталости не осталось и следа. Я завертел головой… и замер, с недоумением уставившись на пустой алтарный камень. Точнее: не совсем пустой — увидел на нем кучку зелёных листьев липы.
— Это… как? — произнёс я.
Посмотрел по сторонам, пытаясь отыскать взглядом в зале храма знакомую женскую фигуру. Всё те же суетливо и бесцельно снующие по воздуху духи; огни фонарей на стенах; похожие на охапки старой одежды человеческие тела на полу; храмовая мебель; громады алтарных камней; неподвижные и безмолвные скульптуры богов.
Тилью я не увидел.
Потер глаза — стряхнул с ресниц подсохшую кровь. Почувствовал, как треснула корка из высохшей крови на щеках. Почувствовал знакомый солоноватый привкус во рту — должно быть прокусил язык. Подошёл к алтарному камню, разворошил лежавшую на нём кучку листьев. Что я пытался в ней отыскать? Тилью?
Свою подругу я ни на алтаре, ни рядом с алтарём не обнаружил. Хотя точно помнил, как положил её на его каменную поверхность. И листьев там тогда не было. Шлёпая босыми ногами по скользким плитам пола, я прошёлся по залу. Перевернул всех лежавших там мертвецов, заглянул им в лица.
Мёртвые выглядели по-разному. Но все, без сомнения, умерли по одной причине — от слияния с духами. Каждый из людей, что лежали на полу храма, после открытия межмирового прокола наверняка обзавёлся симбионтом. Или несколькими. Люди не пережили этого. Вот только каждый вид духов преобразил своего носителя по-своему.
У одних я увидел обгоревшие лица — саламандры выжгли носителей изнутри, обратили их тела в хорошо прожаренные туши, пахнувшие жареным мясом и фекалиями. Другие казались окоченевшими на морозе. Были и такие, кто словно сошёл с ума от нестерпимого зуда: содрал с лица кожу, выдавил себе глаза.
Но ни один мертвец не казался безмятежно спящим человеком. Не выглядел спокойным и умиротворённым, как найденная мной около алтаря Сионоры Тилья. Я вновь окинул мертвецов взглядом. Подумал, что эти бы точно не смогли встать и уйти. А вот моя подруга исчезла, хотя я точно помнил, что её сердце под моей ладонью не билось.
Я бродил по храму, потеряно оглядывался по сторонам. Духи обходили меня стороной, словно что-то во мне их пугало, словно они страшились ко мне прикоснуться. В том числе и олмеры. Я протянул руку к ближайшему сгустку можжевелового дыма, но тот пугливо отпрянул, пройдя сквозь алтарь Васаира — бога охоты.
Вспомнил, о чём недавно говорил мне сиер Нилран: «Существуют и такие духи, чьё количество относительно огнедухов отличается на три, а то и на четыре порядка». Во мне сейчас именно такой? Редкий? Это он отпугивал прочих. Но как тогда я избавился от олмеров? Посмотрел на ободранные колени — я точно не обращался.
Вернулся к скульптуре Сионоры. Задержал взгляд на её лице — спокойном, как у мёртвой (или всё же спавшей?) Тильи. Не её ли глазами я разглядывал свою молившуюся подругу тогда, во сне? Потому Тилья и смотрела мне в лицо? Потому что видела перед собой блестящие камни в глазницах каменной Сионоры?
Наклонился, поднял с пола чёрный шар маяк. Промелькнула мысль активировать его — отогнал её, точно чего-то испугавшись. Сжал маяк в руке, вновь коснулся взглядом поверхности алтарного камня.
Взял с неё несколько зелёных листьев — свежие, будто только что сорванные. Рядом с алтарём Сионоры листья липы никогда не увядали и не засыхали.
Подумал: «Где Тилья?»
— Где она? — спросил я у статуи.
Звуки моего голоса эхом заметались по залу.
Статуя мне, разумеется, не ответила. Лишь блеснули зрачки-камни. В них отразились промелькнувшие за моей спиной огнедухи.