— Капец, — сказала Норма. — Не понимаю, почему меня не пригласили на этот приём. Почти все людишки, что видели принцессу, подохли в Селене. Я могла бы сегодня у императора побыть просто твоей спутницей. Да я бы и волосы перекрасила, чтобы меня уж точно не узнали! В конце концов, это не меня казнили на городской площади! Ну ничего. Я это не забуду. Я эту подлость Лерницкому ещё припомню.
Она разгладила складку на моём халате. Тот был без эмблемы клана, но и без герба князей Стерлицких на груди. Нурил заверил меня, что в Малом приёмном зале новой императорской резиденции сегодня соберутся «только свои». Но мне всё же придётся вновь прятаться за «личиной таинственности», обойтись «только именем», без привязки к кланам и странам. Потому что у «своих» разный уровень «посвященности в тайны».
Князь сообщил, что большинство офицеров, которые явятся на приём, обо мне уже «наслышаны». Но будут там и «обычные людишки», сказал он, поэтому мне не следовало выпячивать свою принадлежность к народу оборотней. «Кому надо» и так знали моё настоящее, полное имя. Ну а для всех прочих на императорском приёме я буду Линуром Валесским. «Валесский» — такое прозвище для меня подсказала князю Норма.
Линур Валесский. Я рассматривал своё отражение в зеркале поверх головы Нормы — рыжая продолжала поправлять на мне одежду, точно так же, как это раньше делала Тилья. И думал: разве так выглядел настоящий герой бабушкиной книги? Мне он всегда представлялся светловолосым, улыбчивым, наряженным в яркие одежды, с дорогими перстнями на пальцах.
На мага из книги я точно не походил. Во всяком случае, не на «того самого» Валесского. Хотя и на себя прежнего тоже не был похож — ни на охотника, ни на ученика Академии. Узнают ли во мне того оборотня, что лишился головы на площади Селены незадолго до гибели первой имперской столицы? Ведь кто-то из имперских офицеров вполне мог наблюдать за моей казнью.
И князь Нурил, и принцесса, и даже сиер вар Жунор в один голос твердили, что со времён жизни в империи я внешне сильно изменился. Пока метался в поисках Тильи — загорел: со дня, как впервые посетил захваченную духами Селену, я больше ни разу не обращался. Да и не выглядел я теперь на свой возраст. Об этом мне говорили окружающие, да и сам я сейчас видел это в зеркале.
Несмотря на то, что я готовился встретить лишь семнадцатую зиму, кожа на моём лице уже подёрнулась сеточкой тонких морщин. Взгляд утратил былой задор. А на висках поблёскивали седые волосы. Встреча с духами и исчезновение Тильи оставили на моей внешности заметный след. Уверен: седина — это их работа. Возможно, сказался на моём облике и значительно подросший в ауре запас маны.
Но вот потухший взгляд — это явно из-за того, что я не нашёл Тилью. Выученный божественный алфавит, строительство башни и разрушение Белой стены теряли свою ценность в моих глазах, потому что я не мог поделиться этими достижениями со своей подругой. Я выслушивал похвалы сиера вар Жунора. Нахваливала меня и Норма. Но всё это меркло в сравнении тем восторгом, с которым обычно реагировала на мои победы Тилья.
— Хватит уже вертеться перед зеркалом, мальчик, — сказал принцесса. — Приём у императора вот-вот начнётся. Мой бывший старший братишка не выносит, когда опаздывают. Таким он был, когда заправлял в войсках, таким же, я уверена, он остался, сделавшись императором. Не советую тебе его дразнить. Топай уже в башню, Линур. Князь Нурил, небось, там уже заждался.
Со слов Нурила я представлял, что малый приём окажется похожим на посиделки в большой гостиной. Что в немаленьком, но и не в огромном помещении соберутся несколько десятков офицеров, участвовавших в недавней осаде Корвенига. Перекусят, выпьют (хорошо бы слуги сварили кофе). К ним выйдет император — поздравит, похвалит, озвучит причитавшиеся каждому из отличившихся офицеров награды.
Не забудет и про меня: заверит, что моя помощь пришлась Селенской империи как нельзя более кстати, что благодаря магии удалось сохранить много жизней (я надеялся, что перепадёт похвала и моему учителю, которого на приём не пригласили). Возможно даже император представит меня всем собравшимся в комнате военным. Назовёт не князем Стерлицким, разумеется — Линуром Валесским, как и предупреждал Нурил.
Но из тускло освещённой комнатушки с портальным камнем князь Лерницкий повёл меня в громадный зал, утопавший в свете бесчисленных алхимических фонарей, наполненный и восхитительными, и не слишком приятными запахами. Где звучали десятки голосов. Где бродили, разделившись на компании, люди и охотники (теперь я легко отличал одних от других, даже несмотря на загар и бороды).
Я вертел головой, разглядывая горделиво вышагивавших по паркету мужчин (многие в новеньких военных мундирах). Смотрел на то, как скользили по залу женщины в нарядных халатах, едва касаясь подошвами сандалий пола. Замечал знакомые лица: и тех, кого уже видел на приёме в том, прошлом императорском дворце, и некоторых военных, что встретили меня в лагере около Белой стены Корвенига.
Смотрел я и на вереницы слуг, обряженных в цвета клана Орнаш. Молодые мужчины и женщины в халатах прислуги сновали между гостями с подносами, заполненными всевозможными деликатесами, необычно выглядевшими и совсем уж необычно пахнувшими. Сквозь щебет голосов и смех пробивалась тихая ненавязчивая музыка — в углу зала притаился оркестр, из двух десятков пёстро разодетых музыкантов.
Я шел по залу следом за Нурилом, но продвигаться получалось небыстро. Князь то и дело останавливался рядом с группами военных — обменивался с теми приветствиями и любезностями. Представлял гостям императора меня, величая не иначе как «тем самым магиком». Офицеры обрушивали на меня восторженные возгласы, засыпали словами благодарности. Порадовало, что покровительственно хлопать меня по плечу никто не решился.
Вежливая улыбка на лице, приподнятый подбородок, спокойное дыхание — я следил за тем, чтобы наружу не выглянула скука и недовольство происходящим. Быстро утомился отвечать на приветствия мужчин и улыбаться в ответ на кокетливые взгляды женщин. Злился на себя за то, что променял сегодня тихую «пещеру сокровищ» на вот эту гудящую голосами и неискренним смехом комнату.
Малый приёмный зал императора напомнил мне улицы Селены, где теперь днём и ночью в воздухе мелькали разноцветные духи. Вот только в бывшей имперской столице не было так шумно: безмолвные духи не задавали вопросов, не пускались в нудные рассуждения, не сыпали несмешными шутками. Хотя запахи незнакомой еды, спиртного, мужских и женских духов мне всё же нравились больше, чем тот смрад, что стоял в Селене.
Нурил отвесил чётко выверенный поклон очередной группе гостей, жестом подозвал к себе юного слугу. Что-то шепнул тому — я не расслышал слов, но заметил, как слуга кивнул. Князь махнул рукой, точно отгоняя мошкару — юноша резво сорвался с места. Ловко маневрируя между гостями, он поспешил прочь из зала. Позабыв обо всех прежних задачах, слуга торопился выполнить распоряжение «младшего брата императора».
Князь Лерницкий повернулся ко мне.
— Основные награды сегодня раздаст император, — сказал он. — Не буду отбирать у него эту привилегию. Но кое-что, Линур, приготовил для тебя и я. Пока мой местный братишка задерживается, у меня найдётся время, чтобы тебя поощрить. Уверен, мой подарочек придётся тебе по вкусу. Но он будет чуть позже, погоди. Пойдём-ка сперва поприветствуем сиеров кит Ятош, чтобы наши бравые вояки не вздумали на нас обидеться.
Мы подошли к группе военных с эмблемой клана Ятош на форме. Не так давно такой же герб носил и я — до того, как обратился рядом с Академией. Лица представителей моего бывшего клана не показались мне знакомыми. Моё они, похоже, тоже видели впервые. Нурил перекинулся с мужчинами ничего не значащими фразами, представил им «того самого магика» — я получил очередную порцию похвал.
Музыка в зале неожиданно смолкла (кроме меня этого, похоже, никто из гостей не заметил). Голоса в комнате стали слышны отчётливее, смех и восклицания — сделались громче. Князь Лерницкий насторожился, точно услышав понятный лишь ему одному сигнал. Сославшись на «срочное дело», предельно вежливо раскланялся с сиерами кит Ятош, повёл меня в сторону замолчавшего оркестра.
Я не спрашивал, куда и почему мы спешим. Следовал за князем молча. На ходу «малыми вежливыми» поклонами отвечал на улыбки женщин и «вежливыми» — на почтительно склонённые головы мужчин. Ловил на себе взгляды окружающих; несколько раз почувствовал себя причастным к некой «тайне»: всё больше убеждался в правдивости слов Нурила о том, что «кому надо» знали обо мне немало.
Услышал звуки вступительного перебора струн ирийской кантолы, ещё не выглянув из-за спин собравшихся в углу зала людей. Заметил в просвете между головами зрителей и яркую шляпу менестреля; на шляпе музыканта увидел знак Сионоры, точно такой же, как и у меня на шее. Нурил решительно отодвигал с нашего пути мужчин — те пропустили нас, не высказали недовольства.
Я очутился в первых рядах зрителей, лицом к лицу со светловолосым менестрелем. Тот загадочно улыбался, уткнув взгляд в пол, продолжал наигрывать затянувшееся вступление. Его пальцы порхали над кантолой, едва задевая струны, порождали простенькую, но приятную мелодию. Музыкант словно чего-то дожидался. Я понял, чего он ждал, когда тот встрепенулся, услышав покашливание Нурила.
Князь шепнул мне:
— Это новая песня, Линур. Певец Сионоры сочинил её совсем недавно. Назвал: «Зверь и Колдунья». Говорит, что на сочинительство его вдохновил рассказ самой богини. Утверждает, что Сионора поведала ему эту историю во сне. Представляешь? Я сам впервые услышал эту балладу только позавчера. Занимательное произведение. Помню, что ты ценитель подобных вещей. Я сразу сообразил, что тебе она обязательно понравится.
Нурил щелкнул пальцем.
— Давай, — скомандовал он музыканту.
Под неторопливый перебор струн менестрель затянул песню о юной Колдунье — «смелой, но хрупкой» девушке «с большими зелёными глазами» — которая однажды отправилась в Дальний лес собирать «волшебные» травы для своих колдовских зелий. Там она не заметила, как углубилась в «тёмную и страшную» чащу и столкнулась с большой стаей «голодных» волков. Колдунья пусть и испугалась, но «не грохнулась» без чувств — попыталась защититься от хищников. И какое-то время ей даже удавалось это делать, но хищников было слишком много…
И тогда ей на помощь вдруг пришёл незнакомый зверь — «большой и сильный, блеском глаз повергавший в трепет». Он набросился на волков — один на целую стаю. И обратил тех в бегство: волки «убежали от него, повизгивая, словно щенки». Колдунья уж было решила, что у неё появился новый враг. Но Зверь вдруг обратился в человека: предстал перед девушкой в образе прекрасного молодого мужчины. Сказал Колдунье, что не причинит ей вреда — напротив, выведет её из Дальнего леса и защитит от любых опасностей, что встретятся ей на пути.
Зверь не обманул девушку: довёл её до опушки леса «в целости и сохранности». К тому времени Колдунья перестала бояться своего спутника. А её сердце «замирало и трепетало при звуках его голоса, при виде его стати, от блеска его чёрных глаз». На краю леса девушка попрощалась со своим спасителем, но спросила, сможет ли увидеть его снова. Мужчина пообещал, что будет приходить на опушку каждый день, в одно и то же время. И Зверь не солгал: он уже ждал юную Колдунью, когда та на следующий день явилась к Дальнему лесу снова.
Так и началась история любви Зверя и Колдуньи. Менестрель долго пел о том, как влюблённые встречались в Дальнем лесу, как подолгу гуляли, наслаждались обществом друг друга. Поведал нам, какие слова нашёптывала Колдунья своему ухажёру, и какие обещания тот давал возлюбленной. Сообщил, что молодые мужчина и женщина чувствовали себя счастливыми «только держась за руки». И не обращали внимания на то, что все их родные, друзья и знакомые неустанно повторяли: «Зверь и человеческая женщина не могут быть вместе».
Наконец, влюблённые решились «рука об руку» пойти в храм всех богов к алтарю богини любви Сионоры, чтобы та скрепила их союз благословлением, пометила их своим знаком, как мужа и жену. Но прежде Колдунья испросила дозволение на этот поступок у своих родителей. Те посовещались и придумали хитрый способ помешать свадьбе дочери. Мать Колдуньи заявила, что одобрит союз своей дочери со Зверем, только если Зверь докажет свою любовь: подарит невесте «колечко, которое носила на своём пальце сама имперская принцесса».
Влюблённый не стал «противиться желанию» родителей невесты. Он тотчас отправился в столицу огромной империи на поиски кольца. По дороге он много раз сталкивался «со смертельными опасностями», несколько раз едва не погиб из-за «происков злых людей», но преодолевал все трудности и «не отклонился с трудного пути к цели». Его подгонял «огонь любви в сердце» и мысли о том, что его ждёт возлюбленная. Но Зверь не подозревал, что юная Колдунья не выдержала одиночества и «долгих дней расставания» — отправилась за ним следом.
Менестрель описал красоты и богатства имперской столицы, куда явился из своего Дальнего леса Зверь. Рассказал, как огромный город пытался задержать того своими соблазнами, заставить забыть об обещании, данном возлюбленной, превратить Зверя в ещё одного «избалованного и развращённого» жителя столицы. Но влюблённый «не отклонился от цели» своего путешествия, «образ любимой, что согревал его сердце, не померк». Зверь «решительно отринул» все искушения, «отвернулся от блеска города» — сразу направился к дворцу.
Там ему сопутствовала удача — он сумел попасть в императорский сад и повстречать там «саму» принцессу. Он рассказал той, зачем явился в столицу империи, попросил подарить ему кольцо, чтобы «исчезла последняя преграда, отделявшая влюблённые сердца от счастья». Принцесса выслушала Зверя. Но не поспешила выполнить его просьбу, потому что её сердце «замирало и трепетало при звуках его голоса, при виде его стати, от блеска его чёрных глаз». Принцесса влюбилась в Зверя с первого взгляда.
Она сказала мужчине, что тому не нужно возвращаться в Дальний лес; что если Зверь останется с ней в имперской столице, то будет жить во дворце; она подарит ему не только кольцо, но и сама пойдёт с ним «рука об руку» в храм всех богов — станет его женой. Однако в груди Зверя уже «пылало пламя любви» к юной Колдунье. Поэтому он отверг предложение принцессы — та разозлилась и велела стражникам схватить Зверя и бросить того в тюремную яму. Десять дней принцесса уговаривала Зверя передумать. Но тот «не предал свою любовь».
И тогда мужчину приговорили к казни. Объявили «во всеуслышание», что таким, как он, нельзя приходить в имперскую столицу: за такой проступок их ждёт смерть. Зверя отвели на городскую площадь, где «избалованные и развращённые» жители столицы смеялись над ним, бросали в него камни и гнилые овощи, «глумились над его чувствами». Под радостные крики толпы палач долго избивал Зверя «семихвосткой» — когда у того на теле «не осталось живого места», спросил: не передумал ли Зверь, не согласен ли тот вернуться во дворец к принцессе.
Но мужчина ответил, что не любит принцессу — любит другую женщину. И что навсегда останется верен своей Колдунье. Его слова передали принцессе, которая, переодевшись в форму стражника, стояла рядом с эшафотом, наблюдала за казнью. Та «страшно» разозлилась — велела отрубить Зверю голову. Палач выполнил приказ. Когда он показал отрубленную голову горожанам, те «взревели от злого восторга». И из-за этого шума почти никто не услышал рыдания стоявшей в толпе Колдуньи — женщина явилась в город перед самой казнью Зверя.
Колдунья лила слёзы, глядя на голову своего любимого в руке палача, на радостные лица жителей столицы; слушала «счастливые крики и весёлый смех». Она едва не умерла от горя. Но выжила. Потому что «ещё недавно пылавшее жаром любви сердце» «покрылось вдруг ледяной коркой ненависти» — ненависти к тем людям, что радовались смерти Зверя, ненависти ко всем жителям имперской столицы. Колдунья не позволила себе умереть, потому что решилась «на великую месть».
Пять дней она не ела, не спала, готовила своё колдовство — самый «страшный тёмный» ритуал из всех, что знала. А знала женщина много «разного колдовства», ей «было из чего выбирать». Раньше она и «подумать не могла», что те знания её «пригодятся». Но гибель любимого «не оставило в её груди места для жалости». Менестрель долго описывал, как женщина рисовала своей кровью «таинственные знаки», жгла «крысиные хвосты и головы змей», молилась «злым древним богам». Те боги «услышали её плач», «приняли её дары» и «пообещали помощь».
Колдунья завершила приготовления к мести. Но прежде чем «выпустить колдовство», она вспомнила «о своей загубленной любви». Женщина решилась посетить храм всех богов, чтобы попросить богиню Сионору проявить милость к Зверю в его посмертии. Колдунья «острым ножом» отрезала свои «прекрасные чёрные» волосы, бросила их на алтарный камень богини любви. Упала перед статуей богини на колени и воскликнула: «Обрати на меня свой взор, милостивая Госпожа!»
«Не оставь без внимания мою боль и страдания, мои унижения и слёзы! — продолжал повторять слова Колдуньи менестрель. — Прислушайся к бушующей в моей груди ненависти и ярости! Мы любим тебя, милостивая Госпожа. Так же, как ты любишь нас. Я знаю, ты любила его, милостивая Госпожа. Спасибо, что позволила мне быть рядом с ним. Я… всё же была счастливой. И любимой. Ритуал уже завершён. Остановить его не смогут. Жизни всех этих никчёмных людишек, что так радовались его смерти, я бросаю на твой алтарь, Сионора!»
Я слушал певца, но слышал другой голос.
«Весь этот праздник будет в твою честь, милостивая Госпожа, — говорила в моих воспоминаниях Тилья. — И в память о нём. Прислушайся к моим словам. Куда бы ни попал Линур после смерти — в свой Лес, в чертоги богов или в пламя инферно — я хочу отправиться туда же. Пожалуйста, милостивая Госпожа! И даже если там мы не сможем быть вместе, даже если нам уготованы разные посмертия… Пусть хоть на мгновение я окажусь рядом с ним, увижу его снова! Это всё о чём я молю тебя, милостивая Госпожа».
«…Это всё о чём я молю тебя, милостивая Госпожа, — повторил менестрель. — А всё остальное — мою месть — я совершу сама!»
Певец рассказал, как Колдунья «в последний раз улыбнулась, вспомнив любимого». И «решительно» вонзила «острый» нож себе в сердце: именно так следовало завершить начатый ею пять дней назад ритуал. Женщина умирала «с улыбкой на устах». Вспоминала Зверя. Наблюдала за тем, как в имперскую столицу, призванная колдовством, «хлынула армия ужасных существ»: «злые древние боги» исполнили просьбу Колдуньи. Слушала вопли «избалованных и развращённых» горожан.
Жители имперской столицы «поплатились» за казнь Зверя своими жизнями. Но не только за неё — ещё за то, что позабыли, «что такое любовь». Они погибали в мучениях. И теперь уже их предсмертные крики вызывали «довольную» улыбку — на лице умирающей Колдуньи. Мстившая за возлюбленного женщина без сожаления рассталась с жизнью вслед за любимым. Но не потому, что не хотела жить. А потому что без любимого жизнь для неё не имела смысла и ценности — женщина, не раздумывая, променяла её на месть.
На этом история Зверя и Колдуньи не завершилась. Как и песня. Менестрель поправил шляпу, погладил струны кантолы. Добавил в мелодию жизнерадостные нотки. Обвёл взглядом притихших слушателей. Поведал о том, что богиня любви Сионора «приняла подношения» и откликнулась на последнюю просьбу «несчастной влюблённой». «Милостивая Госпожа» не оставила Колдунью «своей милостью», впустила мстительницу в «свои чертоги». Где её дожидался Зверь. Любящие сердца, наконец, «смогли быть вместе — навечно».
«Потому что богиня Сионора любит нас, — пропел менестрель. — Так же, как и мы любим её».
Певец умолк — стихли звуки музыки. Окружившая менестреля публика тоже молчала, всё ещё пребывая под впечатлением от его баллады. Смех и голоса раздавались лишь позади нас, где развлекали друг друга гости императора. «Это всё о чём я молю тебя, милостивая Госпожа», — продолжал шептать в моей голове голос Тильи. Я заметил, что по моим щекам текут слёзы. Впрочем, слёзы были не только на моём лице. Шмыгали носами сиеры. Глаза их спутников влажно блестели.
Я увидел, как князь Лерницкий похлопал менестреля по плечу, вручил ему туго набитый кошель. Певец поклонился князю: «свободный благодарит знатного сиера» — согласно этикету. Ожили и прочие слушатели — зашумели, делясь впечатлениями. К ногам музыканта полетели монеты: всё больше серебро, но сверкнуло и золото. Слуги помогали менестрелю собирать деньги. Я пошарил рукой у пояса, но вспомнил, что не взял с собой на приём кошелёк: не предполагал, что тот мне здесь понадобится.
— Как тебе песенка? — спросил Нурил.
Я не сумел сразу ответить: в моей груди всё ещё бушевали эмоции — затрудняли дыхание, мешали говорить.
Но князь прочёл ответ в моём взгляде.
— Рад, что сумел тебе угодить, Линур, — сказал он.
Глаза князя задорно сверкнули.
— Надеюсь, обо мне тоже когда-нибудь будут петь менестрели, — сказал князь. — Как о тебе и о твоей Колдунье. Не понимаю только, зачем приплели в эту историю мою рыжую «сестрёнку». Уж она-то точно не хотела твоей казни. Поэты… что с них взять. Представляю, как разозлится Норма, когда узнает, что менестрели Сионоры сделали из неё злодейку.
Нурил усмехнулся.
— Ладно, — сказал он. — Пошли занимать места. Вот-вот появится император.
Князь Лерницкий ухватил меня за руку — повёл в сторону помоста, где я увидел пустовавшие пока кресла для императорской семьи.