Личность барона настолько интересна, что я попытаюсь рассказать его историю читателю, не боясь, что он за чтением похождений этого ахал-текинского Дон-Кихота соскучится. Барон Л-стерн, немец jusqu' au bout des ongles; его фатерланд - Курляндия. Там находятся у него большие поместья, дающие ему около двадцати тысяч годового дохода. Воспитание барон, как прилично немцу, получил в одном из германских университетов; русский язык представляет для него камень преткновения, и прочесть письмо, написанное по-русски, будет для него труднее, чем разобрать какую-нибудь надпись иероглифами на древнем египетском обелиске. Понятия - самые феодальные; человеческим достоинством и чувствами обладают, по его мнению, только экземпляры немецкого происхождения, имеющие счастье ставить перед фамилией частичку "фон" или какой-нибудь титул.
Барону лет 27, но он никак не может получить офицерский чин, так как экзамен надо сдавать не по-немецки, по-английски или по-французски, а по-русски, изучение же "dieser barbarischen Sprache", как я говорил выше, барону не дается. Он служил в лейб-гвардии гусарском полку, участвовал в турецкой кампании 1877-1878 годов, но офицерского чина не получил. Рассердившись на подобную "несправедливость", он вышел в отставку и жил то за границей, то в имении. Прослышав про экспедицию, барон взял несколько тысяч рублей, своего Санчо Пансу и явился в отряд, где и был зачислен урядником в Таманский казачий полк. Он командовал двенадцатью казаками, составлявшими конвой доктора Студитского, когда на эту горсточку людей было сделано нападение, о котором я говорил в одном из предыдущих очерков. Несмотря на самые разноречивые слухи, ходившие в отряде о поведении барона в этом деле, я могу только заявить, что видел его в огне и в очень крупных схватках совершенно хладнокровным, так что его репутация как храброго человека не может быть оспариваема.
В высшей степени деликатный, предупредительный, обладающий светским лоском, барон, вероятно, может быть прекрасным собеседником в гостиной, но как походный товарищ - оставляет желать много лучшего; особенно бывает он невыносим, когда начинает жаловаться на недостаток комфорта в походе, на грязь, в которой приходится жить, на недостаток съестных припасов, на жару и прочие лишения; тут и без того тяжело, случается, что позабудешься, примиришься со своей судьбой - вдруг является барон со своими сетованиями и бередит самые чувствительные раны, хотя на минуту забытые. Я достаточно очертил этот редкий в походе экземпляр, теперь возвращаюсь назад, к маленькому отряду охотников, продолжающих спускаться, если не в преисподнюю, то, во всяком случае, в место очень на нее похожее.
Крутая и узкая тропинка приходила к концу, две трети пути рыли пройдены, отряд добрался до площадки, покрытой скудной растительностью, которая довольно крутым спуском, имевшим вид наклонной широкой плоскости, соединялась, или, лучше сказать, сливалась с дном оврага, манившим своею изумительной зеленью измучившихся охотников. Солдатики посматривали вверх и покачивали головой: действительно, глядя снизу, не верилось, что с этой крутизны отряд только что спустился. Тропинки не было видно. Этот узкий карниз, извивавшийся спиралью по отвесной почти стене, исчезал для глаз в отдалении, и зритель, не совершивший с охотниками этого опасного спуска, мог бы биться об заклад на что угодно, что на гору подняться нельзя, а тем более спуститься.
- Ну и вышина же, братец ты мой, аж поджилки трясутся, - говорил казак Фома, один из героев недавнего Бендессенского боя, потирая колени, которые заметно у него дрожали.
- Да, впору хотя бы и Капказу, - согласился фельдфебель, красное лицо которого и тяжелое дыхание показывали, что спуск и для него не был легок.
- И удивительное дело, отчего это у нас в Рассей нет этаких гор? любопытствовал саперик, вглядываясь в самую вершину скалы.
- Оттого, что климат другой, тут, видишь ты, Азия, а там Рассея, пояснил самурец, прислонивший ружье к громадному камню и набивавший тютюном трубочку.
- Таак... - протянул глубокомысленно сапер и стал что-то соображать.
- Видно, оттого, что здесь климат другой, ты и ружье бросаешь? раздался голос унтер-офицера, и философ-самурец, только что с таким апломбом объяснявший происхождение гор, получил изрядную затрещину по затылку. Трубка у него выпала из рук, и он, сильно сконфуженный, повернулся к "ундеру" и робким голосом начал оправдываться:
- Да ведь я, Василь Петрович, на час его отставил, потому неприятелев тут нету...
- Нету? А вдруг ежели они, то исть, сейчас выскачут из-за камнев, да тебе брюхо пропорят, будет у тебя время винтовку схватить? А еще солдат называется. - И унтер-офицер, дав оплошавшему солдатику так называемого киселя, отошел в сторону. Охотники, видевшие эту сцену, добродушно засмеялись.
- А и строгий же Василь Петрович, у-у! - промолвил самурец, получивший "внушение" и поторопившийся взять в руки винтовку. - Да и добрый! Другой, того и гляди, на часы упек бы, да еще ранец с песком надел бы, а он пихнет аль там ударит, и больше ничего!
Пока солдатики болтали между собой, Сл-кий в бинокль подробно осматривал окрестности; у самого конца спуска виднелись три человека, посланные вперед; вот они остановились сразу, снова сделали несколько шагов и, нагнувшись, начали что-то рассматривать. Прошло несколько времени, один из них отделился и повернул снова на гору, видно было, что он торопится: перепрыгивая через камни, он рысью, с винтовкой наперевес, взбирался на площадку, где остановились охотники.
Командир охотников опустил бинокль и обратился к моряку, стоявшему возле него и закуривавшему папиросу:
- Наши молодцы что-то нашли, Долбня бежит сюда...
- Вероятно, следы текинцев, что же может быть другое?
- Я не мог хорошо рассмотреть в бинокль, камни мешают, но мне показалось, что они рассматривали какую-то массу; да вот сейчас узнаем. Долбня уж близко.
Действительно, бравый казак быстро приближался; папаха сдвинута на затылок, ручьи пота текут по обгорелой физиономии, грудь тяжело подымается; еще несколько шагов - и он взобрался на площадку и, с трудом переводя дыхание, подошел к Александру Ивановичу. Несколько времени открытый рот не мог произнести ни звука, наконец он вдохнул в себя побольше воздуху и выпалил:
- Побитого трухмена нашли, ваше б-дие!
- Кого? Джигита, что ли? - спросил Александр Иванович, как видно, вовсе не пораженный этой новостью.
- Не могу знать, ваше б-дие! Только лежит этто там человек совсем без одежи, голова разбита, весь побит, и грудь в двух местах прострелена аль проколота; так из себя трухмен, потому скрозь черномазый!
Командир охотников не мог удержаться от улыбки, слыша определение национальности найденного трупа, выраженное так своеобразно.
- А следов текинцев не видали? - спросил он Долбню, вытиравшего пот рукавом своей черкески.
- Никак нет, не смотрел, потому торопился доложить вашему б-дию об убитом.
- Ну хорошо, там увидим! А теперь пойдем дальше. Вперед ребята, за мной!
Быстрыми шагами, почти бегом, стал спускаться маленький отряд. Наклонная плоскость, покрытая камнями, не раз заставляла людей спотыкаться, так как разошедшиеся по силе инерции ноги с трудом меняли направление при обходе встречавшихся ям или груд камня. Вот солдатик споткнулся, удержался, но как раз, на его несчастье, лежит большой камень; при всем желании обойти его он не может, ударяется коленями и летит через голову; винтовка со звоном ударяется о землю, баклажка с водой, подпрыгивая, катится, и сам обладатель ее, прихрамывая и ругаясь на чем свет стоит, подняв ружье, к счастью, не пострадавшее от падения, стремится догнать драгоценный сосуд, содержащий в себе запас воды, которой грозит опасность разлиться. Увы! Так и случилось: пробка выскочила и воды в баклаге нет ни капли. С непритворно грустным видом смотрит солдатик на пустую баклагу, из которой выбежали, когда он ее подымал, последние капли воды.
- Э-эх! Вот так беда, - говорит бедняга и по свойственной русскому человеку привычке почесывает затылок.
- Что земляк, без воды теперича? - соболезнует обгоняющий его товарищ.
- Да вот нелегкий попутал свалиться... - И солдат добавляет очень нелестный эпитет врагу рода человеческого, по его мнению, виновнику его несчастья.
- Ну чего стали, аль прикладом подогнать! - слышится голос "ундера" Василия Петровича, и он, собственной персоной, является перед двумя солдатиками.
- Да вот, Василь Петрович, вода пропала, - говорит солдатик.
- А ты, баранья голова, поможешь, что ли, коли будешь растопыря руки стоять? Да нешто ее мало там внизу? - И ундер показал на зеленеющую равнину.
Лицо солдатика повеселело сразу.
- Оно точно, я не подумал, Василь Петрович! - И оба солдатика вприпрыжку стали догонять товарищей, сначала искоса оглянувшись, не собирается ли их начальник привести в исполнение угрозу насчет приклада, но Василий Петрович мерной походкой опытного пехотинца спускался, не обращая на них больше внимания.
Спуск приближался к концу, ясно виднелась зеленая трава и тростник выше роста человеческого; так и манило к этой свежей зелени после степной пыли и горных каменьев.
В нескольких шагах от приближавшегося отряда стояли два посланные вперед солдатика. Александр Иванович шагов за десять еще скорчил гримасу и промолвил:
- Эк как воняет мертвечиной!
Запах этот происходил от какой-то потемневшей массы, в которой только по ближайшем осмотре можно было узнать человеческий труп; голова была совершенно раздроблена и представляла запекшуюся массу крови и мозга, из которой торчали осколки разбитых костей. Туловище было покрыто синяками и кровяными подтеками; во многих местах было вырвано мясо, которое висело лохмотьями; кисть правой руки висела на нескольких лоскутках кожи; из правого бока, совершенно разбитого, торчали осколки ребер; ноги, перебитые в нескольких местах, неестественно подогнулись под туловище. Зрелище было очень неприятное даже для людей, для которых вид смерти не был новинкой.
Преодолевая чувство брезгливости, Александр Иванович в сопровождении моряка подошел к трупу и, нагнувшись, начал рассматривать две маленькие ранки: одну под левой ключицей, другую в средине груди; не нужно было быть врачом, чтобы определить происхождение этих ранок - только пуля, пущенная на близком расстоянии, может произвести такую маленькую затянутую внутрь ранку. Объяснение других повреждений на трупе тоже не трудно было найти, так как близлежащий огромный камень был забрызган кровью и мозгом.
- Текинцы его убили наверху и сбросили сюда, я это и раньше думал, промолвил Александр Иванович. - Он, падая, ударился сначала об этот камень и от него отпрыгнул уже сюда. Затем они спустились и здесь обобрали его, так как наверху им помешали казаки.
- Если отсюда нет выхода, то этих господ можно поздравить с большой неприятностью, - произнес гардемарин, отходя от убитого и внимательно всматриваясь в землю вокруг, будто ища чего-нибудь.
- На этой каменистой почве едва ли вы найдете следы, - послышался голос барона, угадавшего намерение моряка.
- Да это верно, ничего не видать, - согласился моряк и обратился к Александру Ивановичу. - Надо приказать зарыть этого беднягу, а то он распространяет таковое зловоние, что дышать невозможно!
- Фельдфебель! Прикажи людям, у кого есть лопаты, забросать труп землей, да каменьев набросать сверху, чтобы шакалы не отрыли!
Несколько человек отделились из числа охотников и, вынув коротенькие лопаты, так называемый линнемановский шанцевый инструмент, принялись забрасывать обезображенный труп, который Вскоре исчез под грудой пепла. Все охотники стали бросать камни, и таким образом в непродолжительное время образовался порядочный курганчик, навсегда скрывший под собой тело джигита. - Ну, вот и похоронили, - сказал Александр Иванович. - Теперь, господа, - обратился он к моряку и барону, курившим в некотором отдалении, - попрошу вас составить со мною маленький военный совет.
Моряк и барон Л-стерн подошли к командиру охотников и, по его приглашению, опустились на бурку, которую догадливый человек барона успел уже разостлать.
- Что вы предполагаете теперь предпринять? - обратился Сл-кий к барону, как самому младшему из трех.
Барон подумал с минуту и затем медленно, коверкая слова, начал: