Мы интенсивно бомбим и штурмуем резервы врага, наносим удары по батареям, автоколоннам и железнодорожным эшелонам. В эскадрилье осталось всего шесть самолетов, но они летают почти непрерывно, совершая в ночь по пять-шесть вылетов. Фашисты встречают нас шквальным зенитным огнем. Количество пробоин на самолетах увеличивается с каждым вылетом. Но техника не дают им простаивать ни минуты. Специально созданная бригада успевает устранить повреждения в перерывах между полетами".
"24 ноября. Мы потеряли экипаж заместителя командира эскадрильи капитана Климова. На рассвете его внезапно атаковал "мессершмитт". Самолет загорелся и врезался в землю. С капитаном погибли штурман эскадрильи старший лейтенант Григорий Сарочук и начальник связи младший лейтенант Юрий Максимов. Наша маленькая семья понесла еще одну невосполнимую утрату. Даже не верится, что мы их больше никогда не увидим".
"28 ноября. Кажется, теперь фашисты выдохлись окончательно. По дорогам подвоз резервов почти прекратился. Гитлеровцы уже не рвутся вперед, а стараются удержаться на захваченных рубежах, так как войска генерала Федюнинского их непрерывно контратакуют.
Но на Центральном фронте положение пока не улучшилось. Фашисты снова кричат на весь мир о начале "последнего генерального штурма"..."
В то утро вражеские самолеты разбросали массу листовок. В них говорилось, что солдаты фельдмаршала фон Бока видят московские улицы через бинокли, а его войска полны решимости выполнить приказ фюрера и ворваться в нашу столицу.
Около полудня на проходящем около аэродрома шоссе показалась колонна военнопленных. Их было около сотни, а конвоиров лишь трое. В овчинных полушубках, стеганых ватных штанах и добротных валенках, наши солдаты выглядели богатырями. Парни как на подбор, рослые, сильные. А фашисты шли скрюченные от холода, в ветхих шинельках, в пилотках, надвинутых на уши. У некоторых ботинки были обмотаны соломой, а шея, уши и руки замотаны разным тряпьем.
Среди пленных оказался словак, говоривший по-русски. Рослый, с горделивой осанкой, он был в исправном обмундировании и без признаков обморожения. Мы показали ему листовку. Он громко прочитал ее. В толпе началось волнение, послышались отдельные выкрики.
- Что за галдеж? - спросил у словака Чванов.
- Они говорят, - заторопился переводчик, - что Гитлер их обманул, а Геббельс в этой листовке пишет неправду.
- Ишь ты! - покачал головой капитан Гончаренко. - Выходит, и они кое-что соображать начинают?
- Да-да! Начинают, - кивнул головой переводчик. - И не только те, кто оказался в плену. Даже часть воюющих солдат перестает верить Гитлеру. Их напугала эта война, ваша стойкость и мужество и огромные потери германской армии. Геббельс твердит о победах! А где они? Ленинград защищается. А Москва?!. Хорошо, если удастся увидеть ее в бинокль и остаться живым...
- Так они и об этом начинают задумываться? - спросил комиссар.
- Конечно, даже очень задумываются, - грустно улыбнулся словак. - В России уже потерян цвет армии. Резервы кончаются. С подвозом не клеится. Одежда плохая. Мороз страшный. А зима еще впереди, и война не окончена...
Мы долго смотрели им вслед. Сгорбленные и жалкие, растянувшись нестройной цепочкой, они медленно передвигали обмороженные ноги.
- Завоеватели, - сквозь зубы процедил Кудряшов, смачно сплюнув. Думали всю Россию под губную гармошку пройти.
- А все-таки здорово, братцы! - рассмеялся Колесник. - Посмотрел я на них и уверился - не бывать им в Москве! До точки, паразиты, доходят. Видать, закваска хреновая...
"3 декабря. Еле выбрал минутку, чтобы черкнуть пару слов. Армия генерала Федюнинского нанесла удар фашистам и отбросила их на всем правом фланге. Это похоже на наступление. Гитлеровцы, конечно, сопротивляются, и наша пехота движется медленно. Но уже не назад, а вперед! Для начала и это не плохо. Сперва заставим противника пятиться. Потом научим бежать. Не все сразу. Пишу эти строки, а самому до сих пор не верится. Ведь мы наступаем!!!"
"11 декабря. Ура!.. Наши войска наступают на фронте от Москвы и до Ленинграда! Разгромлены фашистские группировки под Тихвином и Ельцом. 54-я армия продолжает теснить противника. Вот когда наступил перелом! Вот когда и для нас засветило солнце!
Погода, как по заказу, стоит отменная. Ночи морозные, ясные. Летаем от сумерек до рассвета и выматываемся так, что еле добираемся до землянок. Но настроение бодрое. Все ребята воюют с огоньком, с задором. Несмотря на усталость, хочется летать еще больше, лишь бы прогнать фашистов с нашей земли.
На наш аэродром села эскадрилья новейших штурмовиков Ил-2. Машины замечательные. Не самолеты, а летающие танки. Мотор и кабина летчика забронированы. Пушки и крупнокалиберные пулеметы вмонтированы в крылья. А под крыльями на специальных держателях подвешиваются бомбы и реактивные снаряды. Фашисты прозвали их черной смертью. Мы же ласкательно именуем мечтой пилота. Когда эта "мечта" появляется над полем боя, враги немеют от ужаса.
Командует эскадрильей опытный летчик - майор Челноков. Теперь "иловцы" будут громить противника днем, а мы - ночью.
"19 декабря. На нашем участке фронта оборона фашистов окончательно сломлена. Под непрерывными ударами 54-й армии войска противника откатываются на юго-запад. Длинными, почти непрерывными колоннами они движутся по дорогам в районы населенных пунктов Лодва, Погостье и Кириши, бросая на заснеженных обочинах тяжелую боевую технику и вооружение..."
Да, картина резко переменилась. Наседая на фашистские арьергарды, наши части с боями продвигались все дальше и дальше, не позволяя противнику оторваться и закрепиться на подготовленных рубежах. Там, по ту сторону фронта, машины, повозки, орудия вперемешку с нестройными солдатскими толпами разбрелись по проселкам, заполнили их.
Нам сверху казалось, что в такой мешанине каждый осколок бомбы, каждая пуля не должны пролететь мимо цели.
А с какой завистью мы - "эмбээристы" - смотрели на штурмовиков. Каждый день эскадрилья майора Николая Васильевича Челнокова выполняла по семьдесят - восемьдесят боевых вылетов и штурмовала отступающих с рассвета до темноты.
- Мы, "иловцы", всегда видим фашистов с близкого расстояния, - сказал нам Николай Васильевич после одного из полетов. - При нашем появлении они начинают метаться, как перепуганные крысы. Один на дерево лезет. Другой в придорожной канаве как крот в снегу зарывается. А иной стоит словно пень, будто от страха у него и руки и ноги отнялись. Главное сейчас - бить оккупантов без передыха, истреблять их безжалостно, быстрее освободить наш народ, нашу землю...
И мы старались бить фашистов действительно без передыха. С наступлением сумерек на смену "илам" выруливали "эмбээры". Экипажи взлетали один за другим. Каждый стремился до начала рассвета выполнить не менее шести вылетов. "Сделать ночь для фашистов кошмаром!" - таков был наш лозунг. А с утренней зорькой в воздух снова взлетали "илы".
В тылу врага
"1 января 1942 года. Даже не верится, что сегодня, в первый день нового года, я снова сижу в своей неуютной, но уже обжитой и такой привычной землянке, склонившись над грубым, самодельным столом.
Неужели мы дома?! Кажется, нам опять повезло. Ну чем другим объясняется наша удача? Искусством летчика? Для меня такой вывод очень приятен, но... Удачный выбор площадки ночью. Точный расчет на посадку, с перетягиванием через лес, при отказавшем моторе. Наконец, посадка в глубокий снег на тяжелой колесной машине. И это в условиях безмоторного снижения над противником, при невозможности исправить даже малейшую ошибку... Одного искусства, пожалуй, здесь недостаточно! Хорошо, что погони за нами не было. Снижение после бомбометания фашисты, видимо, расценили как обычный маневр при выходе из зоны обстрела. Не заметили они и нашего приземления за лесным массивом. Именно в этом нам здорово повезло. Все остальное было значительно проще..."
Взглянув на часы, майор Баканов поворачивается к нам.
- Экипаж подготовку закончил, - докладываю я, собирая гармошкой полетную карту.
- Что ж, если готовы, выезжайте на аэродром. Вылет в семнадцать тридцать. Желаю успеха, - напутствует батя.
Выбравшись на дорогу, быстро залезаем в кузов полуторки. Небо над нами ясное, чистое. Только на юго-востоке его бездонная голубизна чуть затуманилась сероватой вечерней дымкой. Любуясь небесной лазурью, невольно оцениваю погоду и решаю, что разведку скопления войск целесообразно выполнять на высоте от полутора до двух тысяч метров.
Стемнело. Необъятную небесную ширь усыпали мириады мерцающих звезд. Нагруженный бомбами самолет медленно набирает высоту. Отсчитывая метр за метром, стрелка высотомера почти незаметно перемещается по замкнутой окружности циферблата.
Под нами - противник. Звенящий гул мотора наверняка привлекает его внимание. Но зенитчики не стреляют. Они затаились под темным ночным покровом, выискивая в небе сверкающие огоньки выхлопов, чтобы с первого залпа ударить как можно точнее. Самолет забирается выше и выше. Мы непрерывно меняем курс отворотами влево и вправо, затрудняя артиллеристам отработку прицельных данных. Пока кругом тихо и ничто не напоминает о грозящей смертельной опасности.
- Подлетаем к Лодве, - докладывает Голенков. - Начинаю наблюдение за дорогой. Возьми левее градусов тридцать.
Плавно доворачивая машину, одновременно смотрю на землю. Освещенное полной луной, медленно уплывает под самолет почти безлесное торфяное болото. Накатанная дорога, словно длинная извивающаяся змея, хорошо выделяется на фоне искрящегося снегового покрова. Вглядевшись, замечаю на ней непонятные темные утолщения. Чувствую, ими заинтересовался и Голенков. Он замер в кабине, не отрывая от них напряженного взгляда. Наконец в кабину донесся приглушенный шумом мотора взволнованный голос:
- На дороге что-то чернеет. Возможно, большая колонна. Нужно бы снизиться и уточнить.
Немного сбавляю газ и начинаю снижение пологой спиралью. В момент разворота мне удобно смотреть на землю. Постепенно предметы на ней приобретают контрастные очертания, их видимость улучшается. То, что под нами большая колонна, теперь сомнений не вызывает. Нужно установить, есть ли в ее составе танки, автомашины и пушки, и определить, куда она движется.
Звучный хлопок с одновременным резким ударом внезапно встряхивает машину. В монотонном гуде мотора появляется металлический скрежет, и он тут же заклинивает. Немного правее и выше сверкнули вспышки зенитных разрывов.
Мгновенно повернувшись ко мне, Голенков торопливо пристегивает к груди парашютный ранец. Левой рукой указываю ему на висящие под крыльями бомбы. Мотнув головой, он припадает к прицелу. Высота уменьшается с каждой секундой. Доворотами Петр уточняет боковую паводку. Стрелка высотомера приближается к тысяче метров, и бомбы залпом отрываются от держателей.
Кажется, сделано все. Враги получат, что им причитается. Однако прыжок с парашютом уже невозможен. Наверняка приземлимся рядом с фашистами. А там для нас уготовлены смерть или плен. Энергичным движением отворачиваю самолет от дороги. Впереди виднеется лес-, за ним - огромное белое поле. Темная масса деревьев несется навстречу. Она словно бы наплывает на самолет. Хватит ли высоты для перелета через препятствие? Чуть не цепляя вершины высоких сосен, самолет приближается к кромке лесной опушки. Плавно выравниваю машину. Теперь впереди только ровный искрящийся снег...
Сбросив очки, Голенков и Кистяев влезают в мою кабину. Нужно быстрее решать, что нам делать. Отсюда до фашистской колонны километра четыре. Они за лесом нашей посадки не видели, но могут послать солдат для проверки. Необходимо немедленно уходить...
Поднявшись на центроплан, смотрю на мотор. В левой нижней части картера чернеет большая дыра. Значит, все же попали снарядом с первого залпа.
* * *
Пушистый глубокий снег доходит почти до пояса. Промокшее от пота белье липнет к телу. В ногах появляется противная дрожь. Кажется, силы совсем на исходе. Чуть привалившись на правый бок, уступаю дорогу Петру. Теперь он становится первым, а я захожу в затылок Кистяеву. Третьим идти куда легче. Но через сто шагов опять подойдет моя очередь. Были бы лыжи! Они бы сейчас нас так выручили!..
Впереди Голенков уступает место Кистяеву. Хорошо идет Диомид! Таранит сугробы как танк и несет на плечах запас продовольствия. Однако и он уже дышит неровно.
- Сколько шагов?