Вчера от нас убыл полковник Преображенский. Он назначен командиром 8-й минно-торпедной авиационной дивизии. Полк принял его заместитель майор Николай Васильевич Челноков..."
Познакомился я с Николаем Васильевичем еще в Новой Ладоге, когда он командовал эскадрильей штурмовиков. Помню, он нам самолет свой показывал. "Илы" тогда были редкостью, и Челноков говорил горделиво:
- Ил-2 не машина, а дьявол! Фашисты ее пуще смерти боятся. Только мы появимся, сразу же паника несусветная начинается. Тут не зевай, успевай поворачиваться. Кого эрэсами, кого бомбами угостишь. Потом шваркнешь из пушек, и делу конец. Подыхайте, пожалуйста, коли жизнь надоела. Мы вас к себе за смертью не приглашали...
С виду он строгий и недоступный. На самом же дело чуткий, отзывчивый, обаятельный человек. И летчик отменный - смелый, решительный, дерзкий; на его груди - Золотая Звезда и четыре ордена.
Неудачный полет
"30 июля. Опять неудача!.. Лежа в постели, припоминаю, как все получилось. Одновременно с трудом вывожу каракули на листочке бумаги.
Отказ мотора на взлете к хорошему не приводит, особенно если самолет до предела загружен, а высота пять - семь метров...
В госпитале провалялся три дня. У меня оказался вывихнутым тазобедренный сустав, разбиты левый коленный и плечевой. Всевозможные ушибы и ранения кожи я не считаю. Тазобедренный сустав вправили быстро, а колено без боли пока не сгибается. Болит и плечо, но я понемногу передвигаюсь с помощью палки и костыля.
Когда вспоминаю госпиталь - жутко становится. В общей палате насмотришься всякого. К счастью, одна нянечка оказалась такой понимающей... С согласия главного хирурга принесла она мое рваное барахлишко, кое-как подлатала, пятна почистила и до ворот проводила.
До аэродрома добирался на попутном грузовике. Косточки растряслись, разболелись. Думал, не выдержу. Но теперь уже дома, вернулся. Остается немножечко подлечиться..."
"3 августа. Ночью погиб экипаж лейтенанта Василия Ребрикова. Штурманом с ним летал лейтенант Соловьев, а воздушными стрелками сержант Кочетков и матрос Дробышевский - симпатичные, молодые ребята. Знаю я их немного, только в лицо, но Вася перед глазами стоит вот таким, каким видел его перед вылетом: взгляд серых глаз спокойный, мечтательный, а губы чуть тронуты мягкой улыбкой. Скромный, замечательный парень, он очень любил свою мать, часто писал ей преувеличенно бодрые письма, чтобы она за него не волновалась..."
"15 августа. Вместе с Лукашовым и Бабушкиным уже несколько дней находимся в Устюжне - небольшом городе, затерявшемся в вологодских лесах. На его окраине расположен наш дивизионный дом отдыха.
Природа здесь изумительная. Домики окружены густой зеленью, а кругом куда ни посмотришь - широкие поля и серебристо-зеленые перелески. Питание хорошее, можно сказать, довоенного качества. Камбузом командует тетя Дуня маленькая, сухощавая, очень подвижная старушка, которой вчера исполнилось семьдесят лет. Но в работе она неутомима и готовит прекрасно.
Однако нас одолевает немилосердная скука. Здесь нет ни газет, ни радио. Сводки Советского информбюро поступают с большим опозданием. -Кажется, в мире все замерло, убаюкалось пыльной устюжинской дремотой.
С ногами дела обстоят неважнецки. Колено болит и не гнется. Дом отдыха у нас доморощенный. Врач здесь одни - терапевт. В хирургии он, к сожалению, разбирается слабо. Посмотрит мое колено, вздохнет, посочувствует и снова бинтом замотает. Боюсь, как бы мне совсем без ноги не остаться".
"25 августа. Пришлось вернуться в ленинградский военно-морской госпиталь. Расположен он на проспекте Газа. Лежу в небольшой двухместной палате. Соседа пока не подселили, но это явление временное. Сейчас война, и приемное отделение работает круглосуточно. А уж хирурги буквально не вылезают из операционной.
Изголодавшись по информации, не снимаю наушники с головы. Слушаю все подряд, без разбора. Под музыку потихонечку размышляю о сложившейся обстановке. Главный хирург Федор Маркович Данович осмотрел мою ногу, отругал за легкомысленное отношение к собственному здоровью и установил строгий постельный режим. В случае несоблюдения его указаний он гарантирует неподвижность сустава и хромоту. Придется серьезно заняться лечением.
С удовольствием вспоминаю устюжинский дом отдыха, тихий тенистый приусадебный парк, простоту отношений и заботливое внимание обслуживающего персонала. В госпитале все по-иному. Народу много. У врачей напряжение и ответственность колоссальные. Они всегда куда-то торопятся. А госпитальная тишина частенько нарушается грохотом разрывов артиллерийских снарядов. В Устюжне лечения не было, но кормили прекрасно. Здесь медицины хоть отбавляй, зато с харчишками туговато. На блокадном пайке особо не разговеешься".
"29 августа. В мою палату положили летчика-истребителя Пашу. Ранение у него пустяковое. Пуля снизу влетела в кабину, пробила уложенный парашют и застряла в мягкой ткани бедра. Привезли его с операции, переложили с тележки в кровать, и лежит он насупленный, нелюдимый.
- Паша! - говорю я ему. - Если тебе очень больно, реви, не стесняйся. Говорят, от крика легче становится.
А он лежит и молчит, ну словно не слышит, только брови хмурятся больше. Потом повернулся ко мне и спрашивает:
- На лбу у тебя что за отметина?
- Осколочком, - отвечаю, - еще в сорок первом царапнуло.
- Осколочком, говоришь?.. Отметинка славная. С такой и друзьям показаться не стыдно. А у меня? Ты только подумай! Допустим, рубец мой в бане увидят?.. Засмеют, не иначе. Скажут: "Ты что, от фашистов бежал или в атаку задом кидался?"
Ох и взорвался я смехом после его монолога! Даже сестричка с поста прибежала. Потом он отмяк, улыбнулся и сказал успокоенно:
- Наверное, скоро друзья подойдут - навестить обещали. О нашей беседе ты им ни гуту. Узнают - со свету сживут. Им, зубоскалам, любая зацепка сгодится..."
"2 сентября. Вчера над Красногвардейском сбили экипаж старшего лейтенанта Овсянникова. С ним погибли штурман старший лейтенант Пронин, воздушные стрелки сержанты Швалев и Рязанцев.
Самолет загорелся на подходе к вражескому аэродрому, но они маневрировали на боевом курсе, пока не сбросили бомбы. Потом машина взорвалась...
Эх, Леня, Леня! Был ты первым моим командиром звена, наставником и другом после училища. Вместе летали в финскую, начинали Отечественную. Как-то перед войной, проезжая через Москву, зашли мы в один из домов на улице Полины Осипенко. Там я увидел твою мамашу. С какой радостью, с какой любовью она тебя встретила!.. Вспоминая об этом, с трепетом думаю: как же воспримет она эту скорбную весть? Обещаю вам, братцы, если еще доведется мне сесть за штурвал, то первый удар будет за вашу светлую память!"
"3 сентября. Данович - кудесник! Творит чудеса!
Привезли к нам сегодня с передовой двух матросов. Видно, сошлись они врукопашную с фашистами и напоролись на автоматный огонь. Очередями в упор их почти пополам перерезали. Отбросил все дела Федор Маркович и пошел оперировать. Шесть часов простоял у стола. Ни на секундочку не присел, хотя, наверно, устал до предела. Сейчас оба раненых лежат в соседней палате. От наркоза еще не очнулись, но живы... Это, наверное, не мастерство, а искусство. Все врачи восхищаются, говорят, что он их воскресил. А выздоравливающие тихонечко ходят по коридору, стараются через дверь на них поглядеть. Только не всем удается. Сандружинница не разрешает".
"4 сентября. В ночь на 3 сентября не вернулся с задания мой друг по училищу, первоклассный боевой летчик капитан Иван Зотов. Погиб он в районе Луги вместе со штурманом старшим лейтенантом Левитовым и воздушными стрелками Майоровым и Поповым. По докладам летавших в ту ночь экипажей, Зотов первым пробился через зенитный заслон к аэродрому противника и сбросил бомбы в районе стоянки вражеских самолетов. Остальные штурманы производили бомбометание, используя эти пожары как точку прицеливания. Уже после выхода из зоны обстрела зенитной артиллерии его атаковал и поджег фашистский ночной истребитель. Перестрелка длилась недолго. Внезапность атаки дала врагу огромное преимущество...
Вот и еще один экипаж не вернулся на нашу обжитую базу. Погиб один из самых близких моих друзей. Сердце, наверное, одеревенело. Хотел бы заплакать, но не могу. От злости мутится разум, а глаза остаются сухими. Так хочется побыстрее вернуться в полк, повидаться с ребятами. Какие же они молодцы! Сумели так насолить фашистам, что враги из Германии к Луге опытных ночников-истребителей перебросили".
"6 сентября. В соседнюю комнату положили знакомого летчика-истребителя Зосимова. Все удивляются, как он домой через фронт дотянул? Как сумел привести и посадить самолет почти без сознания? Снаряд "эрликона" разорвался в кабине. Осколки страшно изранили ноги и грудь. А за время полета он потерял столько крови!.."
Пока везли его в госпиталь, ноги поразила гангрена. Данович решил их немедленно ампутировать. Но этому воспротивился заместитель командира полка майор Кудымов, приехавший вместе с раненым. Сам Зосимов говорить уже не мог, так как был без сознания.
- Вы его в жизни не знаете, - заявил Кудымов Дановичу. - Это не человек, а огонь. Красавец, спортсмен, весельчак. Вечно смеется и шутит, прекрасно танцует. Главное, летчик отменный. Без ног и представить его невозможно.
- Он же умрет, - возразил Федор Маркович.
- Если уж суждено ему умереть, - насупил рыжеватые брови майор, пускай умирает с ногами. Без них он уже не жилец, живым в мертвеца превратится. Делайте что хотите, но ноги ему сохраните.
И Данович решился. Для Кудымова и меня эта операция казалась мучительно долгой. Когда она кончилась, Зосимова положили в кровать, а над всем его туловищем марлевый колпак натянули, чтобы ничего не попадало на обработанные, но совершенно открытые раны.
Уже почти сутки Зосимов не приходит в сознание, однако я за него не волнуюсь. Верю в Дановича безгранично. Разбитое колено у меня заживает. Нога начинает сгибаться. А скольких, как говорят, безнадежных отнял он у смерти! Привозят их почти непрерывно и днем, и ночью. Он оперирует как автомат, почти без отдыха и без сна. Большинство его операций заканчиваются благополучно. Казалось бы безнадежным он возвращает самое дорогое возможность жить на земле.
На днях встретил я одного краснофлотца. Парнишка молоденький, стройный, веселый. К Дановичу заходил попрощаться. На коже лица заметны следы ожога. Тут и узнал я его историю. Он горящий боезапас из подводной лодки выбрасывал. Пылающие снарядные ящики на руках поднимал и бежал с ними. Корабль свой он спас, но себя изуродовал. Лицо, грудь и шея спеклись в одном кровавом ожоге. Долго лежал краснофлотец под марлевым колпаком, именно под таким, под каким лежит сейчас Зосимов. А теперь снова в строю. Наверное, воюет на спасенной им лодке.
Верю, что и с Зосимовым так же получится. Будет он снова летать и плясать. Раз уж Данович решился - исцелит обязательно.
Рядом с его кроватью сидит в бессменном дежурстве сандружинница Шурочка. Молодая красивая девушка добровольно ухаживает за самыми тяжело раненными. Она - ленинградская комсомолка.
"8 сентября. Снова меня навестил Петр Кошелев и принес печальную весть. Ночью над Лугой ночной истребитель сбил еще один наш экипаж. Погибли летчик капитан Кузнецов, штурман старший лейтенант Ткачук, стрелки сержант Тесленко и матрос Добкевич.
Совсем недавно в полку было три Кузнецова: лейтенант, капитан и майор. 14 июля погиб лейтенант Сергей Кузнецов со штурманом лейтенантом Гусаровым и стрелками Храмовым и Васильевым. Вчера погиб капитан. Остался только Сергей Иванович, командир эскадрильи, но Петр сказал, что он переходит в разведывательный полк. Выходит, из трех Кузнецовых я не застану ни одного. Конечно, с Сергеем Ивановичем, может, и встретимся, а с другими..."
"14 сентября. Сегодня меня наградили орденом, прямо здесь - в госпитале..."
Начался этот день как обычно. Из палаты пошел я в столовую, из столовой - на перевязку, с перевязки направился снова в палату. Вхожу, а сестричка постель аккуратненько заправляет, подушки красиво укладывает. Меня увидела и говорит:
- Вы пока не ложитесь. Сейчас начальство большое пожалует. Я побегу доложу, что вы здесь.
Сел я на табурет, ногу поудобнее вытянул, трость к стене прислонил, а сам думаю: "Ошиблась она. Кто из начальства может меня навестить? Кому я здесь нужен?" Гляжу, открывается дверь и первым заходит член Военного совета Краснознаменного Балтийского флота дивизионный комиссар Филаретов. За ним появляются Оганезов, Данович, Кошелев и трое совсем незнакомых мужчин в накинутых на плечи халатах.