Казалось бы, все было сделано, чтобы извлечь урок из этого печального происшествия. Но избежать беды не удалось и в следующем полете. При подобных же обстоятельствах 24 августа погиб экипаж в составе командира звена лейтенанта Н. Ф. Дашковского, штурмана звена старшего лейтенанта И. Е. Николаева, стрелка-радиста младшего сержанта С. А. Элькина.
Это был наш пятый по счету полет на Берлин. И мы, возвращаясь из него, подходили к своему аэродрому. Самолет Дашковского при заходе на посадку потерял скорость и упал с малой высоты прямо на взлетно-посадочную полосу. Упал и сгорел. Чем была вызвана потеря скорости - сказать трудно. Ведь машину вел опытный пилот.
Николай Феодосьевич Дашковский особенно запомнился мне. И не только прекрасными летными качествами, смелостью, настойчивостью при выполнении боевых задач, но и всем своим обликом, приятными чертами лица, душевностью и простотой.
Родился он в 1914 году в крестьянской семье села Лащевая Тальновского района Черкасской области. Как и многие его сверстники, закончил семилетнюю школу, техникум. По комсомольскому спецнабору поступил в военно-авиационное училище в Одессе. Окончив его, служил в одной из частей ВВС Тихоокеанского флота, а затем прибыл на Балтику - в наш полк. П здесь за минувшие месяцы войны, как командир звена, совершил много боевых вылетов, причем все они были удачными, за что Дашковский был награжден орденом Ленина. И вот нелепый случай оборвал его жизнь.
В селе Лащевая на Черкасщине имя Николая Фео-досьевича Дашковского носят одна из улиц и восьмилетняя школа.
Совсем недавно, весной 1980 года, ко мне на квартиру зашел человек средних лет.
- Илей Николаевич Дашковский, - представился он. И передо мной встал образ отца Илена. Мы вместе вспоминали его. Я рассказывал Дашковскому младшему о подвигах его отца, при каких обстоятельствах он погиб. Сын пересказывал содержание отцовских писем с фронта.
- Письма отца и память о нем стали для меня духовным завещанием на всю жизнь, - сказал Илей Николаевич Дашковский - инженер, специалист морского флота, а в настоящее время слушатель Академии внешней торговли. А его дочь-восьмиклассница сказала, что счастливое детство ей завоевал дедушка Николай Феодосьевич Дашкозский, который погиб, защищая Родину.
В пятом полете на Берлин, о котором идет речь, не повезло и нашему флагманскому экипажу. Не повезло с самого начала. Через час полета над морем Преображенский передал:
- Оба мотора работают ненадежно. Сильно греется масло. Надо идти на запасную цель.
Выбираем самую близкую запасную цель - Виндаву (Вентспилс). Там у противника в порту несколько транспортов и небольших боевых кораблей. На высоте 2100 метров подлетаем к военно-морской базе Виндава. В небо взметнулось несколько прожекторных лучей. В них замелькали шапки зенитных разрывов. Самолет оказался в потоке света и огня. Продолжительное время нам не удается вырваться из цепких лучей, а навстречу летят и летят трассирующие снаряды. Я сбрасываю бомбы на портовые сооружения. Замечаю внизу очаги огня. Теперь - уходить. Но по-прежнему мы в лучах прожекторов. Самолет то и дело вздрагивает от ударов снарядных осколков. Слышен треск и скрежет. А мы, ослепленные лучами, словно бы висим над городом, а не движемся.
Не ждали мы такого сильного огня над Виндавой. И ко всему этому была малая высота, а набрать большую не позволили плохо работающие моторы.
Наконец вырвались из лучей. Долетели до аэродрома. Посадка. Осмотр самолета. В нем более шестидесяти пробоин. Инженер оперативной группы только развел руками. И действительно, как только мог дотянуть до аэродрома буквально изрешеченный самолет?
Ежедневные штурмовки наших аэродромов противником все больше давали о себе знать. Часть самолетов вышла из строя. Запасных деталей для их ремонта было крайне мало. Некоторые поврежденные самолеты были в состоянии летать без бомбовой нагрузки. Им нашли другое применение - вести воздушную разведку. Одним из таких стал самолет командира звена старшего лейтенанта А. И. Фокина.
- Вот, - подошел ко мне Фокин, - вылетаю на разведку в море. А на самолете исправен только один мотор. Второй сильно греется. Я его после взлета ставлю на малые обороты.
- Что поделаешь, - посочувствовал я. Фокин с экипажем стал выруливать на взлетную полосу., И тут откуда ни возьмись над аэродромом появились два, ME-109. На малой высоте они с ходу атаковали
самолет Фокина и подожгли его. Экипаж попытался сбить пламя, но это не удалось. Самолет сгорел.
К месту происшествия подъехал командир полка. Фокин с горечью доложил:
- Товарищ полковник, я лишился всего, чем жил до сих пор. Как же теперь, без самолета?
Афанасий Иванович Фокин до последнего дня войны находился в действующих частях авиации флотов. Кромe Балтики воевал в составе Черноморского флота. Там стал Героем Советского Союза. Потом громил гитлеровцев в Заполярье, а в завершение участвовал в разгроме японских милитаристов.
В послевоенные годы он освоил реактивные самолеты ракетоносцы. Но в одном из учебных ночных полетов погиб в катастрофе.
В конце августа нарком ВМФ Н. Г. Кузнецов вызвал генерала Жаворонкова в Москву для доклада Верховному Главнокомандующему о ходе полетов на Берлин. Жаворонков в тот же день заехал в город Курессари, где размещался штаб береговой обороны Балтийского района.
- Имею вызов в Москву для доклада, - сказал он генералу Елисееву. Хотелось бы, Алексей Борисович, уточнить обстановку.
- Обстановка на Таллинском участке фронта такова, что едва ли мы с вами, Семен Федорович, сможем еще раз встретиться здесь. - Елисеев глубоко вздохнул и стал рассказывать: - Немецкие дивизии упорно штурмуют Главную морскую базу и безудержно рвутся на Таллин. Части 10-го стрелкового корпуса и бригады морской пехоты с трудом отбивают атаки противника. Обстановка меняется не по дням, а по часам. В ближайшие дни надо ожидать эвакуации войск и флота из Таллина...
Жаворонков молча выслушал слова суровой правды и спросил:
- Что передать от вас наркому ВМФ? Елисеев глубоко задумался и ответил:
- Да, собственно, ничего, Семен Федорович. На помощь мы не рассчитываем, хотя она и очень нужна. Знаем, нам не помогут. Ведь немцы под Ленинградом, и там подкрепления нужны больше, чем нам... Скажи при случае, что моонзундцы будут стоять на острове до последнего дыхания.
Жаворонков сказал, что оставляет за себя Преображенского. Попросил держать его в курсе дел на Таллинском участке фронта и на островах.
- Не сомневайтесь, Семен Федорович. Обеспечение налетов на Берлин наша главная задача, - заверил Елисеев Жаворонкова. И на том генералы расстались.
Улетал генерал Жаворонков в Москву с аэродрома Кагул. Впоследствии он вспоминал, что, прощаясь на аэродроме с товарищами, не думал, что со многими из них больше никогда не встретится, и был уверен, что, пока наши войска и флот находятся в Таллине, острова Моонзундского архипелага будут держаться.
Улетал С. Ф. Жаворонков на самолете ИЛ-4. Для прикрытия перелета с воздуха командующий ВВС Балтийского флота генерал-майор авиации М. И. Самохин прислал на аэродром Кагул истребитель, пилотируемый уже тогда известным балтийским асом Героем Советского Союза капитаном П. А. Бринько. Бринько с первых дней войны проявил себя талантливым летчиком, виртуозом высшего пилотажа и мастером меткого огня. На его счету было более десятка сбитых фашистских самолетов.
Полет происходил при ясной погоде, и через час самолеты ИЛ-4 и И-16 приземлились на аэродроме под Таллином, чтобы произвести дозаправку.
На аэродроме шла обычная боевая жизнь. Все говорило о том, что линия фронта недалеко. Слышалась артиллерийская канонада. То и дело выруливали и взлетали группы штурмовиков и истребителей прикрытия.
Вдруг загрохотали пушки зенитной артиллерии, и шапки разрывов, густо покрывая небо, стали приближаться к аэродрому. На высоте около 3000 метров со стороны моря курсом примерно 90 градусов прямо через центр аэродрома шел Ю-88. Сомнений не было - разведчик, производящий аэрофотосъемку Главной военно-морской базы Таллин, таллинского аэродрома. В его размеренном, казалось, неторопливом полете среди рвавшихся и не причинявших ему вреда зенитных снарядов угадывалась наглая самоуверенность фашистского аса.
К Жаворонкову подбежал капитан Бринько.
- Товарищ генерал, разрешите мне проучить наглеца.
- Действуйте! - ответил Жаворонков.
Бринько бросился к своему И-16. Мигом вскочил в кабину, моментально запустил мотор и, немного довернув самолет, с места дал полный газ. Взлетел поперек аэродрома и свечой пошел вверх по курсу Ю-88. Внимание всех находившихся в те минуты на аэродроме сосредоточилось на двух точках в небе: на самолете-разведчике противника и нашем истребителе, быстро настигавшем разведчика. И вот обе точки как бы слились. Истребитель настиг и атакует врага. Первое, что увидели с аэродрома, - густое облако черного дыма там, где был Ю-88, а затем и его самого в скольжении на крыло с черным шлейфом. Потом от самолета отделились три купола. Сбитый "юнкере" быстро скрылся из поля зрения, а на месте его падения поднялось высокое облако взрыва. Парашютисты, относимые ветром в сторону аэродрома, плавно снижались. Самолет И-16 виражировал возле них, дожидаясь их приземления.
Звук мотора раздался у границы аэродрома, и на бреющем полете показался самолет. Он победно взмыл вверх и, лихо развернувшись, сделал посадку недалеко от ИЛ-4.
Когда Бринько доложил генералу Жаворонкову о сбитом самолете противника, Семен Федорович привлек его к себе и крепко обнял, как близкого и дорогого человека.
Самолеты ИЛ-4 и И-16 быстро дозаправили бензином, и торпедоносец, сопровождаемый истребителем, бреющим полетом пошел вдоль Финского залива к Ленинграду.
На аэродроме Беззаботное под Ленинградом Жаворонков тепло распрощался с капитаном Бринько. Пообещал доложить о его подвиге наркому ВМФ.
Вернуться на остров Сааремаа командующему ВВС уже не удалось. Обстановка резко менялась.
Вслед за Жаворонковым отбыл на базовый аэродром Беззаботное батальонный комиссар Оганезов. Вместо себя он оставил старшего политрука Н. Ф. Полякова. Оганезов скрупулезно собирал и обобщал различные материалы, связанные с нашими налетами на Берлин, и в том числе письма, обнаруженные у сбитых фашистских летчиков, у немецких солдат и офицеров, которые находили себе могилы на советской земле. Оганезов немедленно вместе с корреспонденцией пересылал копии этих писем к нам на Кагул. И они как нельзя лучше разоблачали изворотливость фашистской пропаганды, ее изощ ренные попытки замалчивать, всячески скрывать сам факт наших ударов по Берлину. Вот о чем говорили эти письма, адресованные берлинцами своим родичам - "доблестным солдатам фюрера".
Письмо жительницы Берлина Анни Реннинг своему мужу Э. Реннингу, убитому под Ленинградом:
"Дорогой мой Эрнст! Война с Россией уже стоила нам многих сотен тысяч убитых. Мрачные мысли не оставляют меня. В последнее время ночью к нам прилетают бомбардировщики. Нам говорят, что нас бомбили англичане. Но нам точно известно, что в эти ночи нас бомбили русские. Они мстят за Москву. Берлин от разрывов бомб весь сотрясается... И вообще я скажу тебе: с тех пор как появились над нашими головами русские, ты не можешь себе представить, как теперь нам стало скверно. Родные Вилли Фюрстенберга, ты это хорошо знаешь, служили на артиллерийском заводе. Завода больше не существует! Родные Вилли Фюрстенберга погибли под его развалинами. Зачем вы, Эрнст, связались с русскими? Неужели нельзя было найти что-либо поспокойнее? Я знаю, Эрнст, ты скажешь мне, что это не мое дело, что ты убежденный национал-социалист. Но знай, мой дорогой, что здесь, возле этих проклятых заводов, жить невозможно! Мы все находимся словно в аду... Пишу я серьезно и открыто, ибо мне теперь ничего не страшно. Я ничего не боюсь... Предчувствую, Эрнст, пока дойдет до тебя мое письмо, если мне удастся донести его к почтовому ящику, меня уже не будет в живых. Эрнст... уже гудят! Я несу письмо. Прощай! Всего хорошего. Твоя Анни".
- Разумная эта немка, Анни Реннинг. Вот чего не хватает ее фюреру, сказал Преображенский, возвращая письмо Полякову. - Надо познакомить с ним экипажи перед вылетом.
Письмо другой берлинки: "Мой милый Генрих! Пишет твоя невеста. Мы сидим в подвалах. Здесь взрываются бомбы. Разрушены многие заводы. Мы так измучились и устали, что просыпаемся только в момент взрывов бомб. Вчера с половины двенадцатого и до половины второго ночи хозяйничали летчики. Чьи? Неизвестно. Всякое говорят. Нам было очень плохо. Я начинаю бояться ночи. С Брунгильдой мы пошли в бомбоубежище. Там сказали, что это были русские летчики. Подумай только, откуда они летают? Скажу тебе, у нас каждую ночь воздушная тревога, иногда два или три раза в ночь. Мы прямо-таки отчетливо слышим, как русские летают над нашими головами. Они сбрасывают много бомб. Что же будет с нами, Генрих? Твоя Луиза".
Письмо жены мужу: "Дорогой и любимый Курт! Сегодня после маленького перерыва мы снова в бомбоубежище. В первый раз от двенадцати до двух часов ночи, потом еще раз с трех часов. К сожалению, сигналы воздушных тревог даются слишком поздно, когда самолеты уже сбрасывают бомбы. С субботы на воскресенье бомбили наш Берлин, и с воскресенья на понедельник бомбили, и с понедельника на вторник бомбили. Прилетают к нам русские и англичане в неделю несколько раз. Весело теперь нам живется... Целую тебя. Твоя Хильда".