Каждый вечер кто-нибудь из боевых друзей приходил в госпиталь... Я был в курсе всех дел эскадрильи.
- Ты ведь скоро вернешься к нам! - говорили они, и каждый еще обязательно спрашивал:
- А ноги как? Заживают?
- Ноги как ноги. Врачи вылечат. На то они и врачи...
Мысль о ногах не давала покоя. Не то чтобы они болели, я их почти не чувствовал, и в этом-то был весь, ужас!
Ноги не заживали, хотя врачи делали все от них зависящее.
Случайно я услышал разговор моего лечащего врача с главным хирургом флота профессором Араповым.
- Дмитрий Алексеевич! А ступни Сорокину, очевидно, придется ампутировать.
- Не дам! Не дам! Что хотите делайте, а резать не дам! - заорал я и в отчаянии заметался на койке.
- Соглашайтесь, Сорокин, на операцию, это необходимо, - мягко сказал мне Арапов. - Сегодня отрежем немного. Учтите, что через неделею придется отнимать по колено, а может, и выше...
- Как же я буду летать?
Арапов смотрел куда-то мимо меня, в угол комнаты.
- А разве обязательно нужно летать? В жизни есть много путей-дорог, выберете какую-нибудь себе по сердцу.
- Я летчик... Я должен летать...
- Голубчик, - еще мягче сказал профессор, - разве я не хочу, чтобы вы летали? Может, и добьетесь своего. Все от вас зависит...
И вот я лежу на узкой и жесткой госпитальной койке, и у меня болят ноги... которых нет...
Я почти ничего не ем, не разговариваю и мрачнею чуть ли не с каждым часом.
Товарищи по-прежнему часто навещают меня... И никто из боевых друзей уже не заикается о том, что меня ждут в полку, ставшем на днях гвардейским.
...Культи ног заживают медленно и плохо. Поэтому меня отправляют в тыловой госпиталь, в город Киров, где, говорят, могут как следует подлечить.
В просторной палате № 15 много народа. Не успел я осмотреться, как меня зовут:
- Захар!
Я поворачиваю голову в сторону своего соседа.
- Борька!
На меня смотрят веселые светлые глаза давнишнего друга по летной школе в Ейске. Вот где довелось встретиться с Щербаковым!
Через минуту-другую я уже знаю, что летчик-истребитель Борис Иванович Щербаков был ранен в воздушном бою разрывным снарядом. У него началась газовая гангрена. Выхода не было, чтобы спасти ему жизнь, ногу ампутировали выше колена. И вот, странное дело, я замечаю, что Борис немного завидует мне.
- Ты счастливчик, Захар, по сравнению со мной. Сделают тебе протез, и полетишь. А вот мне уже никогда не придется взять штурвал в руки. Отлетался я...
- Чудак ты, Борис, безногий летчик все равно что скрипач без пальцев рук или слепой художник...
- Будешь летать, Захар, и за меня отомстишь!..
Как я благодарен Борису за то, что он мне говорит, хотя не очень верю в то, что снова буду летать. Все-таки это большое счастье, что встретил участливого друга! Мне хочется еще и еще спорить с ним, чтобы он возражал, доказывал мне, что я вернусь в авиацию.
Борис так и делает.
И профессор Дженалидзе вселяет в меня веру. Профессор делает мне уже седьмую по счету пересадку кожи.
- Будете летать, молодой человек, - говорит он. - Сначала ходить, а потом и летать. Только терпите и слушайтесь врачей...
После семимесячного лечения в Кирове медицинская комиссия в госпитале решила меня демобилизовать. Я попросил бумаги и чернил и тотчас же написал протест. Помогло, меня признали "ограниченно годным к военной службе" и направили в Москву.
...Я пишу рапорт. Зачеркиваю и снова пишу... Наконец останавливаюсь на такой редакции:
"Разрешите мне отомстить за те раны, которые нанесли фашисты нашему народу и мне. Уверен, что смогу летать на боевом самолете и уничтожать фашистов в воздухе..."
И вот мой рапорт отдан дежурному офицеру Наркомата Военно-Морского Флота. За ответом я должен явиться на следующий день.
В наркомате мне сразу же вручили пропуск... Адъютант сразу же докладывает обо мне наркому. Волнение усилилось - сейчас решится моя судьба.
- Товарищ старший лейтенант, можете войти, - приглашает адъютант.
Я стараюсь держаться ровно и идти молодцеватой походкой, ведь от этого многое зависит.
Нарком Военно-Морского Флота адмирал Н. Г. Кузнецов поднимается мне навстречу:
- Как себя чувствуете, товарищ Сорокин?
- Спасибо, хожу вполне устойчиво...
- Хорошо, присаживайтесь.
Я шагнул к креслу и пошатнулся. Чтобы не упасть, пришлось схватиться за край письменного стола. Адмирал заметил это и улыбнулся.
- Не волнуйтесь, товарищ Сорокин... Скажите, что же вас заставляет так упорно стремиться вновь сесть на истребитель?
- Хочу мстить врагу... За Сафонова, за боевых друзей, за свои раны.
Подумав немного, Кузнецов снял телефонную трубку и попросил связать его с генерал-лейтенантом Жаворонковым.
- У меня старший лейтенант Сорокин, - сказал нарком. - Думаю направить его в наш центральный госпиталь... Пусть там определят его годность к летной службе. Если признают годным, вновь пошлем на Север, в сафоновский полк. Вы не возражаете? Очень хорошо.
Кузнецов обернулся ко мне: