Командующий флотом, объяснил мне и капитану Федорову командир полка, требует вашего личного доклада о поисках конвоя противника и о боевых действиях против него.
Приказ есть приказ. Наспех позавтракав, Федоров и я на самолете ПО-2 летим в Таллин. Пролетая аэродром Котлы, невольно обращаем внимание на очаги пожаров на местах приангарных помещений, на большое количество воронок от взрывов бомб на летном поле.
По всему видно, аэродром только что подвергся бомбардировке. А ведь на нем базировались бомбардировочные полки нашей 8-й авиабригады. Видно, счастье сопутствовало им. Мы их видели летящими в Рижский залив на бомбежку фашистского конвоя. И в это самое время на их аэродром нагрянула немецкая авиация. Произошло неожиданное несовпадение: в то время, как наши бомбардировщики добивали немецкий конвой, гитлеровские самолеты штурмовали их пустующий аэродром.
Мы с Федоровым не спали вторые сутки. Усталость все сильнее одолевала нас. Руки не слушались, а надо было твердо держать штурвал, рычаги управления. Глаза слезились под бьющими лучами солнца. Шутка ли сказать самолет в воздухе.
Пришлось нам - летчику и штурману - вести самолет поочередно: десять минут он, десять минут я. Один из нас в это время управлял, другой - спал. Но были моменты, когда мы засыпали оба одновременно и вдруг вздрагивали от резкого свиста самолета, стремительно несущегося к земле, едва успевали выровнять машину, готовую врезаться в землю.
Сейчас вспоминаешь об этом как о чем-то неправдоподобном. А все обстояло именно так. Этот полет мог кончиться для нас трагично. Ведь опоздай мы на миг открыть глаза - и конец. А кроме того, любой вражеский истребитель, окажись он поблизости, без труда мог сбить нас.
Наконец мы на таллинском аэродроме. Нас быстро доставляют в штаб флота. И вот встреча с командующим.
Адмирал В. Ф. Трибуц принял нас с подчеркнутой суровостью на лице.
- Доложите, почему вы ночью не обнаружили такой крупный конвой?
Все наши объяснения о непроглядной темноте ночи, о том, что визуально ничего нельзя было обнаружить и ь первом и во втором вылете, он не желал принимать во внимание.
- Вы персонально, как руководители, как ведущий экипаж, виновны в проходе конвоя в Рижский залив, и за это вас полагается судить.
Я вновь стал доказывать, что ни нашей эскадрилье, ни двум ранее посланным разведэкипажам ночью невозможно было что-либо разглядеть на море. А с рассветом мы сразу же отыскали конвой и отбомбили его. По радио донесли во все штабы о местонахождении конвоя, о потопленных нашими экипажами двух транспортах. При этом я вынул из кармана свернутую трубочкой фотографию, запечатлевшую момент гибели двух немецких транспортов. (Старшина Казунов сумел быстро проявить свою пленку и перед самым нашим отлетом в Таллин сунул мне в руки сырой отпечаток.)
- А это что у вас? - заинтересовался адмирал Трибуц свернутым в трубку листом, который я держал в руках.
Я развернул снимок и, вручая его командующему флотом, сказал:
- Это заснятые с нашего самолета уничтоженные транспорты противника. Схвачен на пленку самый момент их гибели.
Разглаживая фотографию и всматриваясь в ее четкое изображение, адмирал спросил:
- Так что, это снимок сегодняшнего удара?
- Так точно! - ответил Федоров.
- Оставьте здесь эту фотографию. Она понадобится. Суровость на лице адмирала сменилась добродушием, потеплели глаза. Он принялся расспрашивать нас о подробностях поиска транспортов. Мы рассказали все, как было. Сообщили также, что при отходе от цели видели четверку наших торпедных катеров, которые атаковали конвой, а в воздухе встретили несколько групп самолетов-торпедоносцев и бомбардировщиков авиачастей флота.
Ну а как вы себя чувствуете? - поинтересовался командующий.
- Страшно устали, товарищ адмирал, - откровенно признался Федоров. Едва долетели до Таллина. Я кивнул в знак согласия.
- Благодарю за службу. Желаю боевых успехов.
Этими словами адмирал закончил разговор с нами. Мы повернулись по всем правилам Устава и вышли из кабинета командующего. В приемной его помощники распорядились о нашем обеде и отдыхе.
Через три часа мы снова летели на своем тихоходе. На аэродроме Беззаботное нас окружили летчики, штурманы, стрелки-радисты. Пошли расспросы о встрече с командующим. Мы передали товарищам весь наш разговор в штабе флота. А сами узнали новые подробности о конвое. Только в результате ударов экипажей нашего полка потоплено шесть транспортов и сторожевой корабль, а четыре повреждены. А вообще-то мало что осталось от крупного фашистского конвоя.
Это был первый боевой успех нашего полка на море.
На главную цель!
Как-то мы с полковником Е. Н. Преображенским, недавно назначенным командиром 1-го минно-торпедного авиационного полка, приехали по срочному и важному делу в Ленинград. Было это в конце июля. В штабе военно-воздушных сил фронта нам предстояло согласовать и уточнить вопросы взаимодействия морской и сухопутной авиации при уничтожении фашистских бронетанковых частей под Кингисеппом.
Мы пробыли в штабе до полуночи, а когда вышли на улицу, раздались сигналы воздушной тревоги. Проскочить по пустынному городу не удалось первый попавшийся патруль задержал нас, предложил отправиться в бомбоубежище.
Оставив машину у тротуара, мы вошли под арку ближайшего дома, чтобы переждать воздушный налет. Стоя под аркой, наблюдали за скользящими по небу прожекторными лучами. Иногда они брали в свои перекрестия вражеский самолет, и тогда к нему протягивались трассы зенитных снарядов.
Вдруг послышался завывающий свист и где-то вблизи сильно рвануло. Все, кто был с нами под аркой, бросились к бомбоубежищу. Остался лишь один старичок. Бросая на нас косые, недобрые взгляды, он наконец приблизился и, не скрывая недружелюбия, выпалил:
- Эх, летчики! Позволяете фашистской нечисти бомбить такой город. Здесь ли, под аркой, ваше место? Устроили бы немцам то же, что они устраивают нам, ленинградцам.
Всю эту гневную тираду он произнес на одном дыхании, повернулся и побрел в убежище, не пожелав даже выслушать нас. Это была горькая пилюля.
Возвращались в свой полк в скверном настроении. Каждый думал об одном и том же - о старике и его упреке.
Преображенский первым нарушил молчание:
- А в самом деле, ужасно действуют на людей ночные бомбежки. Эти приглушенные гулы невидимых самолетов, грохот зениток, свист падающих бомб, их оглушительные взрывы, пожары и, наконец, человеческие жертвы. - Помолчав, добавил: - В одном он прав, надо бить противника повсюду. И по глубоким тылам, и по самому Берлину! Чтобы они почувствовали на себе, что такое война.
Я промолчал, а в душе целиком разделял мнение командира полка.
Начался уже август тяжелого сорок первого. Красная Армия сражалась с невиданным ожесточением, но не могла всюду противостоять численно превосходящим силам врага. Фронт все дальше откатывался на восток. Гитлеровские дивизии были под Смоленском, на подступах к Таллину и Ленинграду. Вражеская авиация бомбила Киев, Севастополь, Одессу, Мурманск... Фашистская пропаганда трубила на весь мир, что советский воздушный флот уничтожен и потому угроза городам Германии исключена.
Конечно, внезапно обрушенные гитлеровцами бомбовые удары на наши авиабазы, последующие ожесточенные воздушные бои привели к значительным потерям в авиации. Враг располагал и большим численным превосходством в истребителях, и определенным качественным преимуществом в технике.
Но советская авиация продолжала сражаться. Она поддерживала свои войска на поле боя, уничтожала фашистские самолеты и в небе и на аэродромах, громила технику и живую силу противника в его тылу.
1-й минно-торпедный авиаполк ВВС Балтийского флота в те дни громил противника в районах Пскова и Луги, Кингисеппа и Таллина, на подступах к Ленинграду. Обрушивал торпедно-бомбовые удары на вражеские корабли в морских базах и в открытом море.
Наш аэродром был расположен вблизи Ленинграда. Само его название Беззаботное явно не гармонировало с той атмосферой, которая царила у нас. Забот у авиаторов было по горло. Но все были полны решимости драться. И жила в нас мысль: ударить по самому Берлину - главному фашистскому логову. Она все прочнее утверждалась, по мере того как авиаторы сталкивались с чудовищными зверствами, творимыми гитлеровцами на советской земле.
Вот лишь одно из многих страшных зрелищ, которые доводилось наблюдать летчикам полка.
К исходу дня мы возвращались на свой аэродром после выполнения боевого задания в районе Кингисеппа. Летели параллельно шоссе Гатчина - Ленинград. И с высоты отчетливо видели, как несколько фашистских истребителей неслись вдоль Гатчинского шоссе на малой высоте, поливая свинцовым дождем женщин, детей, стариков. У меня да и у всех летчиков, наблюдавших эту страшную картину, содрогалось сердце.
После посадки командир полка Преображенский собрал летный состав для разбора полета. И начал на этот раз необычно:
- Наверное, все вы, товарищи, только что наблюдали происходившее на Гатчинском шоссе. Все? Так вот как зверствуют фашисты на советской земле кровь стынет в жилах. И кому, как не нам с вами, мстить беспощадно гитлеровцам, уничтожать фашистскую тварь всюду, где она есть...
Потом он припомнил и воспроизвел эпизод, невольными свидетелями которого мы с ним оказались под аркой одного из домов в Ленинграде, гневные слова упрека того старика, брошенные в лицо нам, летчикам.
- Думаю, прав этот старик, - сказал полковник. - Советские люди надеются на нас, летчиков. Ждут от нас больше того, что мы с вами делаем. И как бы ни было нам тяжко и жарко, мы обязаны еще крепче громить заклятого врага, наносить по нему все больше уничтожающих ударов, бить по самым крупным и чувствительным целям фашистских извергов.
В тот вечер в мой штурманский планшет легла карта с необычным маршрутом: остров Сааремаа - Берлин. Несколько часов мы с командиром и комиссаром полка размышляли над этим маршрутом, над путями его осуществления. Ведь в те тяжелые для нашей страны дни он казался просто невероятным, фантастическим.
Евгений Николаевич Преображенский, помню, сказал тогда: