2 января 1985 года
11:31
После ухода Лена Пэтти снова заперлась в ванной. Перед глазами стояла его плотоядная улыбка, словно предлагавшая нечто отвратительное — помощь, которая, она это точно знала, ей не нужна. Дочери высыпали из детской, как только услышали, что дверь за ним закрылась, но после короткого совещания громким шепотом за дверью ванной решили оставить ее в покое и вернуться к телевизору.
Тело покрылось холодной испариной: родительская ферма погибла. Где-то в животе шевельнулось то самое чувство вины, которое когда-то помогало быть послушной и хорошей девочкой, — этот вечный страх расстроить, разочаровать родителей («Пожалуйста, Боженька, пожалуйста, сделай так, чтобы они не узнали»). Они доверили ей ферму, а она не оправдала доверия. Они сейчас смотрят на нее с небес — папа обнял маму за плечи — и укоризненно качают головами: «Ну как такое могло произойти, что в тебя вселилось!» Так говорила мама, когда ее ругала.
Придется переехать в другой, совершенно незнакомый город. В Киннаки квартир нет, и ютиться им теперь в какой-нибудь тесной квартирке, пока она не подыщет работу, если вообще ее найдет. Ей всегда было жаль людей, которые жили в квартирах и были вынуждены слушать, как за стеной ссорятся соседи или как их мучает отрыжка. Ноги подкосились, она осела на пол. Нет сил покидать ферму и никогда не будет. За последние несколько лет Пэтти выжала из нее все, что могла. Иногда по утрам она была физически не в состоянии выползти из-под одеяла, дочерям приходилось, упираясь ногами в пол, буквально вытаскивать ее из постели; а пока она готовила завтрак и как-то собирала их в школу, она мечтала о смерти. Что-нибудь такое очень быстрое, скажем сердечный приступ среди ночи или дорожное происшествие. Мать четверых детей попала под автобус. Детей вырастит Диана — она не потерпит, чтобы они весь день проводили в пижамах, она непременно будет вызывать им врача, когда они заболеют, и проследит, чтобы они как следует выполняли свои обязанности по дому. А Пэтти, слабая и нерешительная, не женщина — ошибка природы. Она быстро воодушевляется, но еще быстрее приходит в уныние. Ферму должна была наследовать не она, а Диана. Но Диана категорически этого не хотела, а в восемнадцать лет и вовсе уехала из родительского дома и начала самостоятельную жизнь, легко и радостно, и в конце концов устроилась администратором у какого-то врача в Шибетоне всего в тридцати милях от Киннаки — вроде и близко, но так далеко.
Родители мужественно перенесли отъезд старшей дочери, сделав вид, что так и было задумано. Пэтти вспомнила, как однажды дождливым октябрьским днем, когда она училась в средней школе, родители и Диана приехали посмотреть на ее выступление в группе поддержки команды Киннаки. Пришлось три часа ехать на машине почти до штата Колорадо; пока шла игра, все время моросил дождь. А когда игра закончилась (команда Киннаки тогда проиграла), к ней на поле поспешили ее седые мама с папой и сестра в теплых пальто; глаза за тремя парами забрызганных дождем очков радостно светятся, они улыбаются с такой гордостью и благодарностью, словно ей удалось спасти человека от рака.
Родители умерли рано, но их смерть не была неожиданностью, Диана по-прежнему работала администратором у того же врача и жила в доме на колесах в аккуратном и чистеньком трейлерном парке, окруженном цветами.
— Эта жизнь как раз по мне, — всегда говорила она. — Не представляю себя ни в каком другом месте.
Такова Диана. Способная, все знающая и умеющая. Она всегда помнит о мелочах, которые так нравятся дочкам, и ни разу не забыла про футболки, покупает их каждый год: Киннаки, сердце Америки! Диана придумала, будто на местном индейском наречии «киннаки» означает «маленькая фея» — это вызывает у девочек ликование, и Пэтти так и не хватило духу рассказать им, что это всего лишь камень, или ворона, или нечто столь же безрадостное.
Ее мысли прервал звук клаксона Дианиной машины — обычный радостный троекратный сигнал.
— Диана! — взвизгнула Дебби, и три пары ног бросились к двери.
Пэтти представила, как они выскакивают на улицу и, мелькая косичками, несутся к машине, как Диана сажает их всех в машину и везет кататься, оставив ее одну, и как дом вдруг погружается в тишину.
Она заставила себя подняться с пола, вытерла лицо чьей-то брошенной в стирку рубашкой с легким запахом плесени. У нее всегда красное лицо, всегда красные глаза, трудно понять, плакала она или нет. Вот, пожалуй, единственное преимущество того, что выглядишь как освежеванная крыса.
Когда она открыла дверь, сестра разбирала три пакета с продуктами и посылала девочек к машине забрать остальное. Запах коричневых бумажных пакетов у Пэтти прочно связан с Дианой — так давно сестра привозит им продукты. Чем не типичный пример из жизни неудачницы: живет на ферме, а еды в доме не хватает.
— Я привезла им еще книжку с наклейками, — сказала Диана и шлепнула ее на стол.
— Ты их балуешь, Ди.
— Но я же купила одну на троих, им придется делиться. Разве плохо? — Она рассмеялась и начала готовить кофе. — Не возражаешь?
— Конечно нет. Я должна была сама заняться, прости.
Пэтти пошла к буфету за любимой тяжелой чашкой Дианы размером с голову — когда-то эта чашка принадлежала их отцу. Услыхав за спиной вполне ожидаемый плюющий звук, Пэтти обернулась и ударила по проклятой кофеварке, которая после третьего ручейка кофе всегда останавливается.
Дочери вернулись, с усилием водрузили пакеты на стол в кухне и под руководством Дианы начали их разбирать.
— Где Бен? — спросила Диана.
— Мм, — промычала Пэтти, накладывая в чашку Дианы три чайные ложки сахара.
Она подошла к детям — они уже без прежнего энтузиазма извлекали банки из пакетов и нетерпеливо поглядывали на взрослых, делая вид, что их разговор им совсем не интересен.
— Он попал в беду, — не выдержав, выпалила Мишель не без злорадства. — Опять.
— Расскажи ей о его… ну этом самом… сама знаешь… — толкала Дебби сестру в бок.
Диана повернулась к Дебби с таким выражением, словно ожидала услышать рассказ как минимум о функциональном половом расстройстве, а то и об увечье.
— Девочки, тетя Ди привезла вам книжку с наклейками…
— Идите играть к себе в комнату, чтобы я могла поговорить с мамой.
Диана всегда разговаривала с ними жестче, чем Пэтти, подражая манере рассерженного отца: тот, когда они сами были детьми, так преувеличенно-шумно на них ворчал и с такой напускной суровостью, что они уже тогда понимали, насколько это несерьезно. Пэтти, в свою очередь, просительно посмотрела на Мишель.
— О, книжка с наклейками! — В восклицании Мишель было лишь чуть-чуть больше восторга, чем она на самом деле испытывала.
Она всегда охотно приобщалась к любым тайнам взрослых. А как только Мишель делала вид, что ей чего-то хочется, Либби, сосредоточенно сжав зубы, тут же была готова это у нее отнять. Либби родилась в Рождество, а это означает, что ей всегда будет мало подарков. Пэтти обычно откладывала для нее лишний — а теперь мы поздравим Либби с днем рождения! — но все прекрасно знали, что Либби почти всегда чувствует себя обделенной.
Пэтти знала все это о своих дочерях, но почему-то всегда забывала. Нет, с ней определенно что-то не так, ведь ее каждый раз удивляют эти их особенности.
— Хочешь, пойдем в гараж? — спросила Диана, хлопая по пачке сигарет в нагрудном кармане.
— A-a… — начала было Пэтти.
С тех пор как Диане исполнилось тридцать, она бросала и вновь начинала курить по крайней мере дважды в год. Сейчас ей тридцать семь (и выглядит она куда хуже Пэтти), но Пэтти давно поняла, что лучшая поддержка для сестры — не комментировать ее решения и идти в гараж. Так же вела себя мама с отцом. Он умер от рака легких вскоре после того, как ему исполнилось пятьдесят.
Пэтти последовала за сестрой, готовясь рассказать, что ферма потеряна, и ожидая, что сестра, возможно, начнет ругать Раннера за то, что он тратил деньги направо и налево, и ее за то, что позволяла ему тратить деньги направо и налево. А может, будет молчать и просто кивнет, как она это умеет делать.
— Так что там у Бена с «этим самым, сама знаешь»? — процитировала Диана племянницу, садясь на любимый скрипучий раскладной стул. Она прикурила и тут же отогнала дым от Пэтти.
— Ничего страшного. Странно — да, он покрасил волосы в черный цвет. Что бы это могло значить?
Она ждала, что Диана рассмеется, но та молчала.
— Как у Бена дела, Пэтти? В целом? Как он себя ведет?
— Не знаю. Ходит угрюмый.
— Он сроду такой. Даже крохой вел себя как кошка. То ласковый, то вдруг смотрит на тебя, будто понятия не имеет, кто ты такая.
Так оно и было. Уже в два года Бен был поразительным существом. Вдруг немедленно требовал любви и нежности — хватал ее за грудь, за руку, но как только получал нужное (а это случалось быстро), обмякал и ни на что не реагировал, пока его не отпускали. Она возила его к врачу, Бен там сидел неподвижно, плотно сжав губы, — мальчик-стоик в водолазке и с удручающей способностью никого не пускать в душу. Кажется, тогда даже врач не на шутку перепугался и, сунув Бену дешевый леденец на палочке, велел прийти через полгода, если в поведении ребенка ничего не изменится. Ничего не изменилось.
— Угрюмый вид — это не преступление, — сказала Пэтти. — Раннер тоже угрюмый.
— Раннер мудак, а это не одно и то же. Бен на него не похож.
— Ему пятнадцать лет, — начала Пэтти и замолчала.
Взгляд упал на банку со старыми гвоздями на полке, банку, которую вряд ли передвигали с тех пор, как ее туда поставил отец. На банке была прилеплена бумажка с надписью «Гвозди» прямым отцовским почерком.
От цементного пола в гараже тянуло холодом сильнее, чем с улицы. В одном углу стояла старая пластиковая бутыль с замерзшей водой, деформировавшей стенки. Воздух, который они выдыхали, да и сигаретный дым, прежде чем раствориться, долго стоял столбом. Но все равно она чувствовала себя удивительно хорошо среди всех этих старых инструментов, которые до сих пор мысленно представляла в руках отца: грабли, топоры самых разных размеров; на полках теснились банки с шурупами, гвоздями и шайбами. Добрые чувства вызывал даже металлический ящик для льда с проржавевшим дном: в нем отец остужал пиво, когда слушал здесь радиорепортажи с бейсбольных и баскетбольных матчей.
Вот только было тревожно оттого, что Диана так мало говорит, ведь обычно она предлагает множество версий, даже если не придерживается никакой конкретной точки зрения. Еще больше тревожило, что сестра сидит почти неподвижно, а не озирается вокруг, примечая, что бы поправить или переставить, потому что Диана — натура деятельная и не может просто так сидеть и разговаривать.
— Пэтти, я должна тебе рассказать то, что слышала собственными ушами. Я сначала вообще не хотела ничего тебе говорить, потому что это конечно же неправда. Но ты мать, и тебе следует быть в курсе и… черт, не знаю, просто ты должна знать.
— Говори.
— Играл ли Бен когда-нибудь с сестрами так, чтобы это выглядело подозрительно?
Пэтти молча смотрела на Диану, не понимая, о чем она толкует.
— Так, чтобы люди могли заподозрить… сексуальные намерения?
Пэтти чуть не задохнулась:
— Он их ненавидит! — Она удивилась облегчению, с которым это произнесла. — Он старается общаться с ними как можно меньше.
Диана прикурила следующую сигарету, коротко кивнула:
— Это хорошо. Но это не все. Одна приятельница рассказала мне, что ходят слухи, будто кто-то жалуется на поведение Бена в школе. Несколько девочек из начальных классов, ровесницы Мишель, сказали, что целовались с ним, а он вроде бы то ли трогал их, то ли еще что. Может, и того хуже. То, о чем я слышала, — это еще хуже.
— Бен?! Ты понимаешь, что это полная чушь!
Пэтти подскочила, не зная, что делать с ногами, куда девать руки. Она дернулась направо, потом налево, как потерявшаяся собака, и тяжело опустилась обратно на стул. Ремень, удерживавший ножки, лопнул.
— Я прекрасно понимаю, что это полная чушь. Или какое-то недоразумение: кто-то что-то недопонял, неверно истолковал.
Это было худшее, что могла сказать Диана. Едва она произнесла последние слова, как Пэтти поняла, что боялась именно этого. Что-то неверно истолковать — этакая тонкая грань между возможным и невозможным, — и невинное действие превращается в нечто ужасное: погладишь кого-то по голове, а это воспринимают как поглаживание по спине, а там уже и поцелуй в губы, а там, глядишь, уже и стены рушатся.
— Неверно истолковать? Но Бен не способен на такое! На то, чтобы целоваться с маленькими девочками или как-то особенно к ним прикасаться! Он такого не допустит! Он не извращенец. Да, не без странностей, но он не больной. И не сумасшедший. — Пэтти столько лет доказывала, что Бен — обычный ребенок, без странностей. Она вдруг поняла, что сейчас готова согласиться с обратным. — Ты там сказала, что он никогда такого не сделает? — У нее по щекам катились слезы.
— Я готова сказать об этом всему Киннаки, даже всему штату Канзас, но, боюсь, на этом история не закончится. Не знаю… я услышала об этом вчера днем, но дело принимает все более серьезный оборот. Я хотела приехать еще вчера. Но потом остаток вечера провела, убеждая себя, что это какая-то ерунда. И ночью тоже думала. А утром встала и поняла, что не ерунда.
Пэтти знакомо это ощущение; она частенько подскакивает часа в два ночи от приснившегося кошмара и пытается себя успокоить: с фермой все нормально, в этом году она поднимется, дела наладятся. А когда через несколько часов просыпается от будильника, ей становится еще хуже, чем было ночью, и она чувствует себя виноватой и обманутой. Удивительно, как ночью можно часами притворяться, что все не так плохо, а утром, едва рассветает, знать, что это не так.
— Значит, ты везла продукты и книжку с наклейками и все это время у тебя на уме была эта история с Беном, которую ты собиралась мне рассказать?
— Я же говорю… — Диана сочувственно посмотрела на сестру.
— И что теперь? Ты не знаешь, как зовут этих девочек? Собирается ли кто-то мне звонить, или поговорить со мной, или поговорить с Беном? Я должна найти Бена.
— Где он?
— Не знаю. Мы поссорились… из-за его волос. Он куда-то уехал на велосипеде.
— А что там с его волосами?
— Не знаю, Диана, не знаю! Какое значение это имеет сейчас?!
Но Пэтти, конечно, понимала, что это имеет значение. Отныне везде и во всем люди будут искать скрытый смысл.
— Мне кажется, можно подождать до завтра, — тихо произнесла Диана. — Вряд ли так уж необходимо разыскивать его прямо сейчас, если, конечно, он не нужен тебе прямо сейчас.
— Он мне нужен прямо сейчас.
— Хорошо, давай тогда начнем обзванивать людей. Дай мне список его друзей, и я начну звонить.
— Я не знаю его нынешних друзей. Сегодня утром он разговаривал с кем-то по телефону, но так и не сказал с кем.
— Давай нажмем на повторный набор.
Диана крякнула, раздавила окурок сапогом, поднялась и повела Пэтти за собой в дом. Когда скрипнула дверь в комнате девочек, Диана цыкнула на них и велела никуда не выходить. Подойдя к телефону, она ткнула в кнопку повторного набора — аппарат послушно выполнил задачу, но, не дождавшись гудков, Диана повесила трубку.
— Это мой номер.
— Ах да. Я же звонила тебе после завтрака, чтобы узнать, когда ты приедешь.
Сестры сидели за столом. Диана сварила себе еще кофе. За окном завьюжило.
— Нужно найти Бена.