2 января 1985 года
15:10
Она рывком села за руль вместо Дианы, не спуская глаз с ключей в замке зажигания: «Скорее отсюда, скорее, скорее!» Диана прыгнула на место рядом, Пэтти повернула ключ, и машина с диким визгом развернулась и помчалась прочь от дома Мюллеров, вихляя задом из стороны в сторону. Все, что находилось в кузове — бейсбольные мячи, садовые инструменты и куклы девочек, — каталось и бешено колотилось о борта. Машина скакала по гравию, поднимая столб пыли, то западая на левую сторону, то резко бросаясь вправо, к кювету. Сильная рука Дианы опустилась на руль.
— Полегче-полегче.
Только выбравшись с участка Мюллеров, Пэтти широко ушла влево, остановила машину и, не отпуская руль, упала головой вперед, отчего машина издала протяжный вопль.
— Что, черт возьми, происходит? — пронзительно выкрикнула она. Так кричит обиженный ребенок, сбитый с толку и на грани отчаяния.
— Все это очень странно, — сказала Диана и потрепала ее по спине. — Поехали домой.
— Не поеду. Я должна найти сына.
При слове «сын» она снова затряслась в судорожных рыданиях от мыслей, которые кололи острыми иголками. Понадобится адвокат. Денег на адвоката нет. Ему назначат какого-нибудь провинциального неумеху. Они проиграют дело. Его посадят. Что она скажет дочкам? Сколько за такое дают? Пять лет? Десять? Она представила огромную тюремную парковку, открываются ворота, из них осторожно выходит двадцатипятилетний Бен, ее мальчик; он боится внешнего мира, щурится на свету. Приближается к ней и плюет в лицо — за то, что она его не спасла. Как жить, если не можешь спасти собственного сына? Может, спрятать его, организовать побег? Сколько денег она способна наскрести, чтобы дать ему с собой? В декабре, дойдя до крайней степени отчаяния, она продала Линде Бойлер отцовский армейский кольт. Она представила, как Дейв Бойлер, который никогда ей не нравился, рождественским утром открывает коробку, а там оружие, к которому он не имеет никакого отношения. Поэтому прямо сейчас дома припрятано почти триста долларов. Эти деньги она собиралась потратить на то, чтобы сегодня внести первую за месяц оплату, но теперь они пойдут на другое, хотя этой суммы Бену хватит всего на пару месяцев.
— Бен поостынет и вернется домой, — рассуждала Диана. — В январе на велосипеде далеко не уедешь.
— А что, если его найдем сначала не мы?
— Сестренка, за ним не гонится толпа. Мюллеры даже не слышали об… обвинении и говорили о других идиотских слухах. Чтобы все выяснить, нам надо поговорить с самим Беном, он, возможно, уже дома.
— Что за семья его обвиняет?
— Никто не сказал.
— Но ты попробуешь узнать? Не может быть, чтобы эти люди говорили такое и считали, что мы ничего не предпримем. Узнай. Мы имеем право знать, кто это говорит. Бен имеет право посмотреть на того, кто его обвиняет. Я имею такое право.
— Ладно, давай вернемся домой, посмотрим, как там девочки, а я сделаю несколько звонков. Пустишь меня теперь за руль?
Они вошли в дом под неумолчный гул. Мишель пыталась поджарить на сковородке кусочки салями и кричала на Дебби, чтобы та отошла от плиты. У Либби на щеке и на руке алели пятна в тех местах, куда попало стрелявшее горячее масло, и она сидела на полу, широко раскрыв рот, и плакала точно так же, как Пэтти плакала в машине: горько и безутешно, словно не осталось никакой надежды, а если что-то и осталось, она не в силах надеяться. Пэтти и Диана задвигались, как фигурки людей в немецких часах. Диана пошла на кухню, за руку, как куклу, притащила Мишель в гостиную и, легонько шлепнув ее по попке, усадила на диван. Пэтти подхватила на руки Либби, та обвила ее, как обезьянка, и продолжала плакать, уткнувшись матери в шею.
Мишель роняла крупные молчаливые слезы.
— Я же предупреждала, что плиту можно включать, только чтобы разогреть суп. Ты могла поджечь дом, — сердито повернулась к ней Пэтти.
Мишель обвела глазами убогую кухню и гостиную, словно задавая себе вопрос, такой ли уж серьезной была бы потеря.
— Мы проголодались, — пробормотала она. — Тебя так долго не было.
— Значит, ты решила сделать сэндвич с жареной салями, хотя мама тебе запретила это делать? — недовольно бросила Диана, заканчивая жарку. — Сейчас маме нужно, чтобы вы слушались.
— Ей всегда нужно, чтобы мы слушались, — пробормотала Дебби.
Она сидела, обняв мягкую розовую панду, которую несколько лет назад Бен выиграл на ярмарке, сбив ряд бутылок из-под молока, — у него тогда как раз дали о себе знать предподростковые мускулы. Девочки отмечали это событие так, словно он получил высшую военную награду — Почетную медаль Конгресса. Дэи ведь никогда ничего не выигрывают, поэтому все время повторяют эти слова, когда им хоть чуточку везет: «Мы же никогда ничего не выигрываем!» Девиз семьи.
— И что же, так сложно быть послушными?
Диана легонько пощекотала Дебби под подбородком. Дебби заулыбалась, еще больше опуская глаза:
— Нет.
Сказав, что пора звонить, Диана подхватила с кухни телефон и потащила за собой в гостиную, насколько хватало шнура. По дороге она успела сказать Пэтти, чтобы та накормила детей. Ее слова обидели, даже разозлили: можно подумать, Пэтти пренебрегает своими обязанностями и часто об этом забывает. Да, она готовит томатный суп из кетчупа и порошка. Да, она поджаривает черствый хлеб, слегка смазывает его горчицей и называет это сэндвичем. Но это в худшие дни. Никогда она не забывает покормить детей! В школе им положены бесплатные обеды, так что там они, по крайней мере, всегда что-то едят. При мысли о бесплатной еде стало еще горше. Потому что в детстве Пэтти ходила в ту же школу, но ей самой не приходилось получать ни бесплатное питание, ни питание с пятидесятипроцентной скидкой. У нее сжималось сердце, когда она вспоминала о детях, которых у них в школе кормили бесплатно, и о том, как снисходительно она на них поглядывала, когда они протягивали через стойку свои карточки с загнутыми концами, и столовские дамы с аппетитными формами громогласно объявляли: «Бесплатный обед!» Коротко остриженный и самоуверенный мальчишка рядом тут же шепотом делал глупое замечание: «Бесплатных обедов не бывает». И ей становилось жаль этих детей, но то была жалость, при которой не помочь им хотелось, а больше никогда не смотреть в их сторону.
Либби продолжала постанывать и плакать у нее на руках, от горячего дыхания дочери шея вспотела. Она дважды попросила Либби на нее посмотреть, и только тогда дочь, всхлипнув, повернулась к ней лицом:
— Я обожгла-а-а-ась. — И снова расплакалась.
— Девочка моя, у тебя всего несколько розовых пятнышек. Ты переживаешь, что они останутся навсегда? Нет, доченька, через неделю ты о них и не вспомнишь.
— Случится что-то плохое.
Либби всегда вызывала у нее особое беспокойство и тревогу. Она с самого рождения такая настороженная и подозрительная. Ночью ее мучают кошмары, а днем съедает беспокойство. Ни Пэтти, ни Раннер не радовались этой последней беременности, которая и случилась-то непонятно как. Они так устали от деторождения, что даже не потрудились устроить праздник по случаю скорого рождения Либби; беременность стала сплошным недоразумением — с ней были одни проблемы. Наверное, все девять месяцев Либби впитывала эти ощущения. Приучать малышку к горшку было настоящим кошмаром: она вопила каждый раз, когда видела, что из нее вышло, и голая, обезумев, бежала прочь. Когда Пэтти начала возить ее в детский сад, дочь считала, что за ней больше никогда не приедут, — она прижималась лицом к стеклу, распахнув огромные, полные слез глаза, а воспитательница в это время безуспешно призывала ее к порядку. Прошлым летом она неделю отказывалась от еды, побледнела от голода и переживаний и наконец (слава богу!) продемонстрировала Пэтти россыпь бородавок на коленке. Битый час Пэтти выуживала из нее объяснение: опустив глаза и с трудом выжимая из себя слова, Либби сказала, что приняла бородавки за такой ядовитый плющ, который постепенно покроет все тело, и (судорожное всхлипывание) больше никто никогда не увидит ее лица. Когда Пэтти спросила, почему же Либби не рассказала ей об этих страхах раньше, та лишь посмотрела на нее как на сумасшедшую.
При малейшей возможности Либби изрекала мрачные пророчества. Пэтти это знала, но от слов дочери сердце все равно екнуло. Плохое уже случилось. Но будет еще хуже.
С Либби на руках она присела на диван, гладя ее по голове и по спине. Дебби и Мишель суетились рядом, приносили и уносили бумажные платочки, что нужно было делать минимум час назад. Панда голосом Дебби говорила, что все хорошо, но Либби оттолкнула игрушку и отвернулась. Мишель спросила, а что, если она приготовит для всех суп. Они ели суп всю зиму, Пэтти хранила для него заготовки в ящике со льдом в гараже. К концу февраля от них обычно ничего не оставалось. Февраль вообще был самым тяжелым месяцем.
Забыв о салями, Мишель уложила в кастрюлю большой замороженный брикет говядины с овощами и начала откалывать лед. Вернулась Диана, прикурила, буркнув что-то вроде: «Честное слово, мне нужна сигарета», и села на диван, отчего Пэтти вместе с Либби, как на детских качелях, подскочили вверх. Диана отправила девочек во главе с Мишель на кухню, дети испуганно подчинились.
— Короче, все началось с семьи неких Кейтсов — они живут где-то между фермой и Салиной. Девочка у них ходит в школу в Киннаки, потому что рядом с ними школу еще не достроили. Бен после школы помогал ей на добровольных началах. Ты про это знала?
— Про добровольное начало? — Она покачала головой.
Диана вытянула губы дудочкой: ей это тоже ни о чем не говорило.
— В общем, неважно, по какой причине, но он помогал детям из начальной школы, и родители этой девочки говорят, что между ними началось что-то не то. Есть и другие, утверждающие то же самое. Хинкели, Патчи и Кахиллы.
— Что?!
— Все они уже беседовали со школьной администрацией и сейчас решают, что делать дальше. Насколько я поняла из того, что мне сейчас рассказали, в дело уже вмешалась полиция, сегодня следует ожидать, что к тебе придут. Поговорить с тобой и с Беном. Это последние события. В школе об этом пока знают не все — нам повезло, что сейчас каникулы, — но уже завтра, боюсь, все будет по-другому. Администрация собирается пообщаться со всеми родителями, чьим детям Бен помогал после занятий. Это где-то десять семей.
— Что мне делать?
Пэтти зажала голову между коленей. Ее колотил истеричный смех, настолько все было нелепо, настолько абсурдно.
«Я, наверное, сойду с ума, — думала она. — Может быть, и надо бы — тогда не придется ни с кем разговаривать».
Она будет сидеть в белой охраняемой палате, ее, как ребенка, начнут водить на завтрак, обед и ужин, ее действиями будут руководить разговаривающие ласковым шепотом люди, а она будет шаркать по полу, едва поднимая ноги, как умирающая.
— Насколько я поняла, сейчас все собрались в доме Кейтсов, — сказала Диана. — Я записала адрес.
Пэтти молча смотрела в никуда.
— Мне кажется, нам надо туда ехать, — сказала Диана.
— Ехать? А разве ты не сказала, что кто-то приедет к нам?
— Телефон прямо разрывался, — сказала объявившаяся в кухне Мишель, которой не следовало все это слышать.
Пэтти и Диана одновременно повернули головы в сторону телефона в ожидании, когда он начнет разрываться.
— Ну и почему же ты не сняла трубку, как мы просили? — поинтересовалась Диана.
Мишель пожала плечами:
— Я забыла, нужно снимать или нет.
— Может, подождать здесь? — предположила Пэтти.
— Пэтти, эти люди болтают там всякую… чушь о твоем сыне. Неизвестно, имеется в их рассказах зерно правды или нет, но разве ты не хочешь встать на его защиту? Неужели не хочешь узнать, что они говорят? Пусть всё скажут в лицо.
Нет, не хочет. Она хочет, чтобы обо всей этой истории забыли, чтобы она сгинула, словно ее и не было. Она не желает слышать, что эти люди (господи, да они с Мэгги Хинкель учились в одной школе) говорят о Бене. Она боялась, что не сдержится, когда вокруг замелькают разгневанные лица. Она разрыдается и будет молить о прощении. Она уже хочет прощения, а ведь они ничего плохого вообще не делали.
— Пойду надену что-нибудь поприличнее.
Она нашла свитер без вытертых подмышек и брюки цвета хаки, расчесалась и вместо малюсеньких золотых сережек-гвоздиков вдела в уши сережки под жемчуг и повесила на шею такие же бусы. Даже не подумаешь, что не настоящие, — между прочим, они даже тяжелые.
Они с Дианой направились к двери, одновременно отдавая дальнейшие распоряжения о пользовании плитой, о том, чтобы вовремя выключить телевизор и сделать что-то по дому, и тут Либби вновь завыла и помчалась к ним, махая руками, как крылышками. Мишель скрестила руки на груди поверх покрытого жирными пятнами свитера и топнула ножкой.
— Я с ней не справляюсь, когда она так себя ведет, — сказала она тоном, в точности повторяющим тон Пэтти. — Я не выдержу.
Пэтти вздохнула, решила сначала уговорить Мишель, потом подумала о том, чтобы ее заставить, но Либби плакала все громче, выла, как волчонок, и кричала сквозь слезы: «Хочусвамихочусвамихочусвами!» Мишель вопросительно выгнула бровь. Пэтти представила, как в ее отсутствие сюда войдет полицейский и увидит на полу безутешного ребенка со следами ожогов на лице. Может, взять с собой всех троих? Но кто-то непременно должен остаться, чтобы отвечать на звонки, и, видимо, лучше, чтобы оставались и Дебби, и Мишель, чем…
— Либби, иди надевай сапожки, — распорядилась Диана. — Мишель, остаешься за старшую. На телефонные звонки отвечать, двери не открывать. У Бена ключ есть, а если придет кто-то другой, это уже не ваша забота. Мишель!
— А? Что такое?
— Мишель, я не шучу. Мишель?
— Ладно.
— Вот так, — сказала Диана, и это действительно было последнее слово.
Пэтти бестолково торчала в коридоре, наблюдая, как Либби натягивает сапоги, рукавички с засохшей на них грязью, после чего подхватила дочь за руку и повела к машине. Может, и неплохо напомнить людям, что у Бена есть младшие сестры, которые его любят.
Либби не была большой охотницей поговорить — наверное, все ее слова достались Мишель и Дебби. Зато она изрекала. Люблю пони. Ненавижу спагетти. Ненавижу тебя. Как у матери, все, что она думала и чувствовала, тут же отражалось на лице. Когда она не злилась и не грустила, она просто мало говорила. Сейчас, когда ее все-таки взяли с собой, она молча сидела, пристегнутая на заднем сиденье, и смотрела в окошко, водя по стеклу пальчиком и повторяя очертания верхушек деревьев.
Пэтти и Диана тоже молчали, радио было выключено. Пэтти попыталась представить себе встречу (встречу? разве можно назвать встречей нечто столь отвратительное?), но в ушах стоял только собственный крик: «Оставьте в покое моего сына!» Она никогда не дружила с Мэгги Хинкель, но в магазине они непременно перебрасывались парой фраз, а Патчей знала, потому что они встречались в церкви. Они не злые люди, от них не нужно ждать плохого. Что же до родителей первой девочки, Крисси Кейтс, то тут Пэтти ничего не могла сказать. Она почему-то представила закончивших престижную школу ярких блондинов; наверное, дома у них стоит аромат сухих цветочных лепестков, все блестит и сверкает. Миссис Кейтс может и догадаться, что жемчуг на Пэтти вовсе не жемчуг.
Они свернули с шоссе к недостроенному поселку и проехали огромный голубой щит, хвастливо заявлявший о совершенно новом жилье прямо с мебелью в Оленьем парке. Правда, пока это были лишь ряды деревянных скелетов, в которых только угадывались очертания будущих жилищ, зато все они просматривались насквозь. На втором этаже одного такого дома-скелета, в том, чему предстояло превратиться в спальню, как Чудо-Женщина в самолете-невидимке, курила юная девица. Когда она затушила сигарету, пепел полетел вниз, в столовую.
И все же эти преддома, или недодома, действовали на нервы, пугали.
— Хороши, нечего сказать, — сказала Диана, осуждающе кивнув в их сторону.
Еще два поворота, и они в настоящем поселке с настоящими чистенькими домами; у одного из них стоит целая вереница машин.
— Будто в гости приехали, — фыркнула Диана, опустила стекло и сплюнула.
Несколько секунд они сидели молча, тишину в машине нарушало лишь покашливание Дианы.
— Солидарность, — сказала Диана. — Не волнуйся, худшее, что они могут сделать, — наорать.
— Может, останешься в машине с Либби? — предложила Пэтти. — Не хочу, чтобы они орали в присутствии ребенка.
— Нет. В машине никто не останется. Мы справимся, правда, Либби? Ты хоть маленькая, но сильная, да? — Скрипнув курткой, Диана повернулась к сидящей на заднем сиденье Либби, потом снова к Пэтти. — Пусть они ее увидят, пусть знают, что у него есть младшая сестренка, которая его любит. — В Пэтти сразу окрепла уверенность, потому что она думала то же самое.
Диана первая вышла из машины, подошла с другой стороны, освободила Либби и широко распахнула перед ней дверь. Они втроем пошли по тротуару, Пэтти подташнивало. Некоторое время язва ее не беспокоила, но сейчас в желудке бушевало пламя. Зубы были сжаты так плотно, что пришлось заставить себя разжать челюсть. Они остановились перед дверью — Пэтти и Диана впереди, Либби стояла за спиной у матери и озиралась по сторонам. Пэтти представила, что проезжающие мимо, наверное, думают, что они пришли в этот дом в гости продолжить праздник. На двери все еще висел рождественский венок. Пэтти подумала: «У людей было веселое Рождество, а теперь они перепуганы и обозлены и, наверное, думают: „У нас ведь было такое веселое Рождество“». Дом был похож на картинку из каталога, рядом стояли две «БМВ». Эти люди явно не знакомы с чувством, что в их жизни может произойти что-то плохое.
— Не хочу к ним идти, нам не следует этого делать, — выпалила она.
Диана позвонила в дверь и посмотрела на нее взглядом их отца — спокойно, невозмутимо, так, как он смотрел на нытиков. А потом в точности повторила его слова:
— Ничего не поделать — надо делать.
Дверь открыла миссис Кейтс, действительно оказавшаяся блондинкой. У нее были красные, заплаканные глаза, в руках она держала бумажный носовой платок.
— Здравствуйте, вы к кому?
— Я… вы… мама Крисси Кейтс? — начала Пэтти, но тут же расплакалась.
— Да, — сказала женщина, теребя жемчуг на шее и переводя взгляд с Пэтти на Диану. Ее взгляд упал на Либби. — Ваша малышка… неужели он… и с вашей девочкой?
— Нет. Я его мать. Я мать Бена Дэя. — Она смахнула слезы тыльной стороной ладони, потом вытерла мокрый след рукавом свитера.
— О господи! О господи! Лу-у-у-у, сюда! Скорее.
Ее голос усилился и задрожал, как звук приземляющегося самолета. Из гостиной выглянуло несколько незнакомых лиц. Из кухни мимо них в комнату прошел мужчина с газировкой на подносе. В коридоре замаячила хорошенькая девочка со светлыми волосами в джинсах с цветочками.
— Кто это? — прочирикала она.
— Сходи за отцом. — Женщина загородила собой проход, чуть ли не выталкивая их за порог. — Лу-у-у-у! — снова крикнула она вглубь дома. У нее за спиной каменной глыбой возник мужчина под два метра ростом и с видом человека, который всегда получает то, чего хочет.
— Это она, это мать Бена Дэя, — произнесла его супруга с таким отвращением, что Пэтти почувствовала, как у нее перевернулось все внутри.
— Не стойте на пороге, — сказал детина, а когда Пэтти и Диана переглянулись, нетерпеливо добавил, словно они непослушные домашние питомцы: — Входите же, кому говорят.
Создавалось ощущение, что они попали на празднование детского дня рождения. Четыре девочки пребывали в разных состояниях игры. На руках и на лицах поблескивали звездочки из фольги — такими стикерами обычно пользуются учителя, чтобы оценить по заслугам хорошую работу школьника. Кто-то сидел с родителями и ел торт, девочки смотрели на сладкое с жадностью, а у родителей за храбрым выражением лиц проглядывала плохо скрываемая паника. Крисси Кейтс, плюхнувшись на пол, играла в куклы с крупным темноволосым молодым мужчиной, который сидел напротив нее, скрестив ноги по-турецки, и пытался снискать ее расположение. Очень несимпатичные куклы из пористого материала, Пэтти видела таких в сериалах, где Мередит Бакстер-Берни и Патти Дьюк Астин играют или решительно настроенных матерей, или полных решимости адвокатов. При помощи таких кукол дети показывают, какому насилию подвергались. Крисси сняла одежду с обеих, положила куклу-мальчика на куклу-девочку и начала поднимать и опускать верхнюю куклу, бормоча бессмысленные слова. За этим действом наблюдала с коленей матери черноволосая девочка, одновременно слизывая с ногтей сахарную пудру. Она казалась слишком взрослой, чтобы сидеть на материнских коленях.
— Вот так, — заключила Крисси то ли зло, то ли нетерпеливо и отшвырнула куклу.
Молодой человек (судя по всему, психиатр и соцработник, до сих пор, поди, учится в колледже) поднял куклу и снова попытался завладеть вниманием Крисси.
— Давай, Крисси… — сказал он, держа куклу на весу, так что пенис у нее уныло уткнулся в пол.
— Кто это? — спросила Крисси, показывая на Пэтти пальцем.
Пэтти пошла к ней через всю комнату, не обращая внимания на родителей, которые начали подниматься с мест, размахивая руками, как порванными струнами.
— Крисси, — сказала она, опускаясь перед ней на пол. — Меня зовут Пэтти. Я мама Бена Дэя.
У Крисси округлились глаза, затряслись губы, она попятилась от Пэтти. На несколько секунд повисла тишина — они молча смотрели друг на друга. Потом Крисси запрокинула голову и завопила:
— Я не хочу, чтобы она здесь была! Не хочу! Вы же говорили, что мне не надо будет с ней встречаться!
Она упала на пол и начала рвать на себе волосы. Черноглазая девочка подбежала к ней, обхватила ее сверху и тоже завопила:
— Я не чувствую себя в безопасности!
Пэтти поднялась, обернулась и увидела перепуганные лица родителей и Диану, которая прятала Либби за собой и двигалась с ней в сторону выхода.
— Мы слышали о вас, — сказала мать Крисси, и ее милое усталое лицо сделалось похожим на мяч. Она отступила назад к однокласснице Пэтти Мэгги Хинкель, и та, взглянув на Пэтти, покраснела. — У вас четверо детей, — продолжала мать Крисси готовым сорваться голосом, глядя на Пэтти сквозь слезы, — а вы и с одним справиться не в состоянии. Отец у них пьяница. Вы существуете за счет социальной помощи. И оставляете маленьких девочек одних с этим… шакалом. Вы позволяете сыну глумиться над ними. Господи! Вы позволили сыну так поступить! Одному богу известно, что там у вас в доме происходит!
После этих слов дочь Патчей встала и расплакалась, слезы текли мимо ярких звезд на щеках. Она присоединилась к подругам в середине комнаты, где молодой человек бормотал утешительные слова, стараясь добиться того, чтобы девочки посмотрели ему в глаза.
— Я не хочу, чтобы они здесь находились! Пусть уходят! — снова завопила Крисси.
— Где Бен, Пэтти? — спросила Мэгги Хинкель. Ее дочь с плоским, как лопата, лицом сидела совершенно безучастная ко всему, что происходило вокруг. — Полиция очень хочет побеседовать с Беном. Надеюсь, ты его не прячешь.
— Я? Я пытаюсь его найти. Я пытаюсь во всем разобраться и все уладить. Пожалуйста. Пожалуйста, помогите. Простите меня. Пожалуйста, не кричите.
Дочь Мэгги Хинкель как будто очнулась и потянула мать за рукав:
— Мама, я хочу уйти.
Остальные девочки продолжали голосить, наблюдая друг за другом. Пэтти посмотрела на Крисси на полу, потом на психолога, который по-прежнему бережно держал в руках голую куклу-мальчика, изображавшую Бена. Желудок скрутило, и она почувствовала во рту привкус кислоты.
— Думаю, вам следует уйти, — сказала мать Крисси, поднимая дочь, как маленькую; ноги девочки доставали до пола, и мать согнулась под ее весом.
Молодой психолог поднялся, встал между Пэтти и миссис Кейтс. Он почти положил руку на плечо Пэтти, но потом перенес на плечо миссис Кейтс. Диана начала звать Пэтти от двери — если бы не она, Пэтти, наверное, не поняла бы, что надо идти. Она все ждала, когда все на нее набросятся, чтобы выцарапать глаза.
— Простите, простите, — неистово кричала она в комнату, чувствуя, что все плывет перед глазами. — Это ошибка, простите.
Перед ней снова возник Лу Кейтс, схватил ее под руку (будто не он только что приглашал их войти) и силком повел к двери под аккомпанемент четырех голосящих сзади девочек. Кругом были отцы и матери — взрослые, которые хлопотали над своими чадами, и Пэтти вдруг ощутила себя дурой. Не глупой, не смущенной, а именно совершенной, круглой дурой. Родители ворковали над дочками: «Ты молодец, все хорошо, она уходит, тебе больше ничего не угрожает, все будет хорошо, тише, тише, доченька».
Прежде чем Лу Кейтс выставил ее из комнаты, Пэтти обернулась и увидела Крисси в объятиях матери. Прядь светлых волос закрывала один глаз, девочка посмотрела на нее другим и произнесла как-то очень просто и буднично:
— Бен отправится в ад.