Наши дни
Лайлу не сиделось на месте.
— Либби, ты заметила? Черт побери, неужели нет?!
— Что?
— Дурацкое имя, которым пользовалась Диондра. Помнишь?
— Полли Палм, что ли?
Лайл улыбнулся во весь рот, в темноте машины сверкнули его крупные зубы.
— Либби, какое имя твой брат вытатуировал на руке? Помнишь, мы перебирали имена? Молли, Салли и еще одно, которое, как я тогда сказал, похоже на собачью кличку?
— О господи!
— Полли.
— О господи! — повторила я.
— Это не может быть простым совпадением!
Он прав, конечно, не может. Любому, кто хранит тайну, очень хочется ею поделиться. Бен поделился своей таким вот способом. Вот так он воздал должное своей тайной любви. Он не мог вытатуировать ее настоящее имя, поэтому воспользовался тем, которым она называла себя в шутку. Я представила, как он ласково гладит покрасневшую от этой операции кожу. Полли. Может быть, это был романтический жест? В память о былой любви…
— Интересно, как давно он это сделал? — спросил Лайл.
— Татуировка не кажется такой уж давней. Нисколько не поблекла.
Лайл извлек свой ноутбук и положил на колени:
— Давай, дружок, давай просыпайся!
— Что ты делаешь?
— Мне кажется, Диондра жива. Наверное, где-то скрывается. А если собираешься отрезать себя от внешнего мира и приходится выбирать себе новое имя, не заманчиво ли воспользоваться тем, к которому прибегал раньше? Шуточное имя, известное узкому кругу друзей, благодаря которому не будешь чувствовать себя одиноко? Как дома… Такое имя, которое может вытатуировать любимый, и для него оно тоже будет что-то значить — что-то постоянное, на что можно смотреть. Ну давай же ты! — прикрикнул он на компьютер.
Мы проехали еще миль двадцать по шоссе, когда Лайл все-таки поймал сигнал и начал быстро-быстро печатать в унисон с барабанящим по крыше дождем. Я то и дело поглядывала на экран, одновременно пытаясь следить за дорогой.
Наконец он оторвался от экрана, светясь от счастья:
— Либби, возможно, тебе снова захочется притормозить.
Я тут же вильнула на обочину, летевший сзади полуприцеп от моего безрассудства бешено засигналил и тут же пронесся мимо, сотрясая мою машину. Мы уже были недалеко от Канзас-Сити.
На экране стояло имя: Полли Палм, Карни, штат Миссури. Там же адрес и номер телефона. На всю страну единственная Полли Палм, за исключением, пожалуй, названия бутика в Шревепорте.
— Пожалуй, Интернет действительно стоит провести, — сказала я.
— Думаешь, это она? — спросил Лайл, не отрывая взгляда от имени, словно оно могло исчезнуть.
— Давай проверим. — Я вытащила мобильный.
Она ответила после четвертого гудка, когда я уже набирала в легкие побольше воздуха, чтобы оставить сообщение на автоответчике.
— Это Полли Палм?
— Да. — Голос был приятный, но хрипловатый, как у курильщицы.
— Вы Диондра Верцнер?
Пауза. Трубку повесили.
— Лайл, найди, пожалуйста, как проехать к этому ее дому.
Лайл хотел ехать со мной, не мог не поехать, по его словам, просто обязан был ехать, но я не видела в этом никакого смысла да и не хотела, чтобы он ехал, поэтому высадила его «У Сары». Он пытался скрыть разочарование, я же пообещала позвонить, как только выйду из дома Диондры.
— Пожалуйста, позвони! Не забудь! — крикнул он вдогонку. — Я не шучу!
Я посигналила на прощание, но, когда заворачивала за угол, он продолжал что-то кричать мне вслед.
Руки крепко держали руль: Карни находится не менее чем в сорока пяти минутах езды к северо-востоку от Канзас-Сити, а дом Диондры, судя по информации Лайла, еще минутах в пятнадцати от города. Я поняла, что цель близка, когда на дороге начали появляться щиты с указателями на «Ферму Джесси Джеймса» и «Могилу Джесси Джеймса». Интересно, почему она решила поселиться в родном городе бандита? (Кстати, я поступила бы так же.) Я проехала поворот к ферме Джеймса и вспомнила, что была здесь на экскурсии, когда училась в начальной школе: крохотное неуютное местечко, где, как нам рассказали, во время полицейской облавы в 1875 году погиб его младший брат. Помню, я тогда подумала: «Почти как у нас». Забытая богом дорога петляла вверх и вниз по холмам, а потом снова нырнула в поселок, где стояли пыльные, обшитые вагонкой дома на плоском фундаменте, а в каждом дворе лаяла цепная собака. На улицу не вышел ни один человек, создавалось впечатление, что в поселке никто не живет — только собаки да несколько лошадей. Поодаль нетронутая полоска буйного леса отделяла дома от шоссе.
Дом Диондры показался минут через десять — уродливый и скособоченный, как припавшая набок обозленная баба. Располагался он в стороне от улицы и смахивал на жилище издольщика, отдающего часть урожая хозяину земли за предоставленное убежище, только здесь не было ничего похожего на более крупное строение — лишь несколько акров комковатой грязи, окружавшей дом, как грустное напоминание о том, что некогда здесь стоял лес.
Я поехала по длинной дороге, ведущей к дому, переживая, что машина того и гляди увязнет, и что же тогда делать?
Из-за темных грозовых туч с опозданием выглянуло вечернее солнце, ослепив меня, но я в это время уже захлопнула дверцу машины и решительно направлялась к дому Когда я приблизилась к ступенькам, из-под крыльца с угрожающим шипением и свистом выскочила крупная самка опоссума с цеплявшимися за нее детенышами. Эта тварь с острой белой мордочкой и безжизненными черными глазками напугала меня. Кроме того, самки опоссумов при детенышах — существа весьма злобные. Она припустила в сторону лесополосы, а я на всякий случай постучала ногой по ступенькам, чтобы исключить еще одну неприятную встречу, потом поднялась наверх, шлепая правым ботинком, где на ноге у меня неполный комплект пальцев. Возле двери висел ловец снов — оберег индейцев, защищающий спящих от злых духов, с перьями и длинными клыками какого-то животного.
Подобно тому как в городе дождь пробуждает запах бетона, здесь он вернул к жизни запах земли и навоза. Пахло как когда-то у нас дома, — нет, нехорошо это, неправильно.
Я постучала. Через некоторое время тишину за дверью нарушили тихие шаги. Мне открыла Диондра, живая и невредимая. Она вообще-то не очень отличалась от своего изображения на снимках, которые я видела; правда, кудряшек больше не было, зато волосы остались длинными и волнистыми, а глаза были подведены так же жирно, что делало их ярко-синими. Тушь на ресницы она наложила двумя слоями, из-за чего они походили на паучьи лапки, а под глазами рассыпались черные соринки. Пухлый рот напоминал женские половые губы. И лицо, и все тело у нее были сплошь в мягких изгибах: розовые щеки с намеком на второй подбородок, грудь, не вполне помещавшаяся в лифчик, складка кожи над джинсами по всей линии талии.
— О, — сказала она, открыв дверь и выпуская наружу волну тепла. — Либби?
— Да.
Она обхватила мое лицо руками:
— Черт тебя побери, Либби. Я всегда знала, что однажды ты меня найдешь. Молодец, девочка. — Она обняла меня, потом слегка отстранила от себя. — Здравствуй. Входи.
Я оказалась на кухне с обеденным столом и стульями с одной стороны. Обстановка живо напомнила наш дом. Мы прошли по небольшому коридору. Справа через открытую створку, ведущую в подвал, проникал холодный воздух. Забыли закрыть? Мы вошли в гостиную с низким потолком, из стоявшей на полу пепельницы поднимался столбик дыма, стены пожелтели, мебель была старая и изношенная. Возле одной стены — огромный телевизор.
— Ты не возражаешь, дорогая, если я попрошу тебя снять обувь? — сказала она, двигаясь в сторону засаленного ковра на полу. Все здесь выглядело каким-то кривобоким, потрепанным и грязным. Возле лестницы на полу лежала кучка собачьих экскрементов, которую Диондра искусно обогнула.
Она подвела меня к дивану, оставляя за собой по крайней мере три разных запаха: лака для волос с грейпфрутом, какого-то цветочного крема и… спрея от насекомых, что ли. На ней была блузка с глубоким вырезом, обтягивающие джинсы и множество дешевых побрякушек, которые цепляют на себя девочки-подростки. Она была из тех женщин средних лет, которые всерьез полагают, что им удается дурачить окружающих.
Я шла за ней, чувствуя себя ребенком-маломерком, поскольку лишилась нескольких сантиметров, которые прибавляют мне каблуки. Диондра повернулась в профиль и наблюдала за мной краешком глаза. Под верхней губой у нее я заметила острый клык.
Она слегка наклонила голову и произнесла:
— Входи, располагайся. Господи, ты прямо вылитая Дэй. Те же огненно-рыжие волосы. Всегда их обожала.
Как только мы уселись, в комнату на коротких жирных ножках вбежали три пуделя, позвякивая ошейниками, как колокольчиками на санях, и с трудом взобрались к ней на колени. Я напряглась.
— Черт, ты Дэй стопроцентная, — не унималась она. — Бен тоже всегда дергался из-за собак. Конечно, у меня были собачки покрупнее этих малышей. — Она позволила собачонкам облизать себе пальцы, розовые языки засновали туда-сюда. — Итак, Либби, — сказала она, словно мое имя и я сама — что-то вроде шутки местного значения, — Бен рассказал тебе, где меня можно найти? Только честно.
— Я нашла тебя по кое-каким словам Трея Типано.
— Трей?! Боже, как ты на него вышла?
— У него магазин кормов, который, между прочим, указан в справочнике.
— Магазин кормов? Вот уж не подумала бы. Как он, кстати, выглядит?
Я с энтузиазмом закивала — дескать, выглядит он классно, но осеклась и сказала:
— Ты ведь в тот вечер была с Беном?
— Мм. Была. — Она смотрела на меня внимательно и с интересом.
— Я хочу знать, что произошло.
— Зачем?
— Зачем?!
— Прости, но все так неожиданно, как снег на голову. Бен тебе все-таки что-то рассказал? Почему ты стала меня разыскивать? Почему именно сейчас?
— Я должна точно знать, что произошло.
— Ах, Либби, Либби. — Она посмотрела на меня сочувственно. — Бен сидит за то, что случилось в ту ночь. Он сам этого хочет. Не мешай ему.
— Мою семью убил Бен?
— Поэтому ты здесь?
— Мою семью убил Бен?
Она только улыбнулась в ответ, но при этом ее оплывшие губы даже не шелохнулись.
— Мне нужен мир в душе, Диондра. Пожалуйста, скажи.
— Значит, все дело в этом? Считаешь, если найдешь ответ, обретешь мир? Вроде как знание как-то исправит положение? Думаешь, дорогая, после того, что было, можно обрести покой? А не лучше ли вместо того, чтобы спрашивать себя, что произошло, просто принять то, что произошло? Как там сказано в молитве о душевном покое: даруй мне, Боже, способность принять то, что я не в силах изменить… Кстати, она мне очень помогает.
— Скажи, Диондра. Скажи, а я попробую это принять.
Садившееся солнце светило теперь в заднее окошко, к которому я сидела лицом, и заставляло меня моргать. Диондра наклонилась ко мне, взяла обе мои руки в свои:
— Прости, Либби, но я ничем не могу тебе помочь. Я просто не знаю. Накануне вечером я была с Беном. Мы собирались бежать. Я ждала от него ребенка. Он решил зайти домой за деньгами. Час проходит, два, три. Я решаю, что он испугался, плачу и в слезах засыпаю. А на следующее утро узнаю, что произошло. Сначала я думала, что его тоже убили. Потом стало известно, что он арестован и полиция считает, что он входил в сатанинскую секту, которую они пытаются вычислить. Я жду, когда постучат и в мою дверь. Но ничего такого не происходит. Проходят дни, мне становится известно, что у Бена нет алиби, но меня он ни разу не упомянул. Он защищал меня.
— Все эти годы!
— Да, все эти годы. Копов не удовлетворяло, что Бен один виноват. Они хотели большего. Так бы оно выглядело убедительнее. Но Бен ничего не сказал. Он, черт возьми, мой герой.
— Значит, никто не знает, что произошло в ту ночь. И я этого тоже никогда-никогда не узнаю. — Произнеся это вслух, я вдруг ощутила странное облегчение. Может, теперь я наконец смогу поставить точку, раз мне никогда ни за что этого не узнать?
— Если ты это примешь, думаю, тебе и правда удастся обрести душевный покой. Лично мне кажется, это сделал не Бен. Мне кажется, он защищает отца. Но кто знает! Ты меня, конечно, прости, но Бен должен был оказаться в тюрьме, что бы там в ту ночь ни произошло. Он ведь и сам так говорит. В нем всегда было что-то такое, что не вписывалось в окружающий мир. Какая-то жестокость, что ли. В тюрьме ему гораздо лучше. К нему там все очень хорошо относятся. Он переписывается с этими женщинами, они его просто обожают. Он каждый год получает с десяток предложений руки и сердца. Время от времени ему кажется, что он хочет выйти. Но на самом деле это не так.
— Откуда ты знаешь?
— Мы общаемся, — отрывисто бросила она и сладко улыбнулась.
— Диондра, а где ребенок? Где ребенок, которым ты была беременна?
— Здесь, — произнес женский голос.