- Так она казалась права.
- Один я бы не справился. С той ночи, когда я увидел поющую Сару, Джо постоянно помогала мне. Сара не смогла ее нейтрализовать.
- Да уж, остановить Джо не так-то легко, - согласился Френк и вытер глаза. - А что ты узнал о своей троюродной бабушке? Той, что вышла замуж за Остера?
- Бриджет Нунэн Остер. Для подруг - Брайди. Я спросил мать, и она клянется, что она ничего не знает, что Джо никогда не спрашивала ее о Брайди, но, думаю, она может и лгать. Эта девушка всегда считалась в семье “паршивой овцой”, я это сразу понял по тому, как изменился голос матери, стоило мне упомянуть имя Брайди. Так что я понятия не имею, где и как она встретила Бентона Остера. Может, он приехал в ПраутсНек в гости к друзьям и на танцульках начал флиртовать с ней. Почему нет? В 1884 году ему было двадцать три, ей - восемнадцать. Они поженились. А через шесть месяцев родился Гарри, тот самый, что утопил Кито Тидуэлла.
- То есть в тот момент ему только-только исполнилось семнадцать, - ахнул Френк. - Святый Боже!
- К тому времени его мать стала глубоко религиозной женщиной. И он утопил Кито, в частности, и потому, что ужасно боялся огласки. Он не мог допустить, чтобы мать узнала о его участии в изнасиловании. Еще вопросы, Френк? Уже поздно, пора и на боковую.
Какое-то время он молчал, и я уже решил, что вопросы иссякли.
- Еще два. - Мои ожидания не оправдались. - Не возражаешь?
- Деваться мне некуда. Слушаю тебя.
- Этот Потусторонний, о котором ты упоминал. Мне как-то не по себе.
Я промолчал. Потому что и мне было как-то не по себе.
- Ты думаешь, есть шанс, что он может вернуться?
- Такой шанс есть всегда, - ответил я. - Не побоюсь показаться высокопарным и скажу, что Потусторонний может прийти к каждому из нас. Потому что все мы - мешки с костями. А Потусторонний… Френк, Потусторонний хочет получить то, что в мешке.
Он обдумал мои слова, заглянул в стакан и допил немногие капли, что еще оставались на дне.
- У тебя есть еще один вопрос?
- Да, - кивнул он. - Ты начал писать?
***
Несколько минут спустя я поднялся наверх, проверил, спит ли Ки, почистил зубы и забрался в кровать. Я лежал и смотрел в окно, на снег, поблескивающий под бледной луной.
“Ты начал писать?”
Нет. Если не считать довольно-таки длинного эссе о том, как я провел лето, которое, возможно, я когда-нибудь покажу Кире, я ничего не написал. Я знал, что Гарольд нервничает, и полагал, что рано или поздно мне придется позвонить ему и сказать то, о чем он, должно быть, догадывается: машина, которая так размеренно работала, остановилась. Не сломалась, мемуары-то я написал на одном дыхании, но тем не менее остановилась. В баке есть бензин, свечи искрят, аккумулятор заряжен, а вот движения нет. Так что я накрыл ее тентом. Она очень хорошо служила мне, и я не хочу, чтобы она запылилась.
Одна из причин - смерть Мэтти. Как-то осенью мне пришла мысль о том, что в двух моих книгах есть схожие эпизоды, да и вообще в произведениях масс-культуры очень уж живописуется смерть. Перед тобой возникает моральная дилемма, которую ты не можешь разрешить? Главный герой испытывает сексуальное влечение к женщине, которая слишком молода для него? Нужно что-то менять? Проще простого. “Когда сюжет начинает буксовать, пригласите человека с пистолетом”, - говорил Раймонд Чандлер. Часто того же принципа придерживается и государство.
Убийство - худший вид порнографии, убийство - крайнее средство, предел. И я уверен, что даже выдуманные убийства следует воспринимать серьезно. Может, это еще одна идея из тех, что пришли ко мне прошедшим летом. Может, я это осознал, когда Мэтти билась в моих руках, истекая кровью, зовя дочь. И меня мутит от мысли о том, что я мог описать такую жуткую смерть в книге.
А может, я сожалею о том, что мне не удалось побыть подольше с Мэтти.
Я помню, как говорил Кире, что оставлять любовные письма - идея не из лучших. При этом я подумал, но не сказал, почему: чтобы они не являлись тебе, словно призраки. Но призраки все равно являлись мне… Я больше не хотел плодить новых призраков и по своей воле закрыл свою книгу грез. Думаю, я мог бы полить эти грезы щелоком, но вот тут я удержал свою руку.
Я увидел то, чего не ожидал увидеть, ощущал то, чего не ожидал ощутить, - но все это не идет ни в какое сравнение с теми чувствами, что я испытываю по отношению к ребенку, который спит сейчас в комнате напротив. Она теперь моя маленькая птичка, а я - ее большой защитник. А все остальное - ерунда.
Томас Харди <Томас Харди прожил долгую жизнь (1840 - 1928), а романы действительно перестал писать рано (“Джуд Незаметный” был опубликован в 1896 г.). Он вошел в историю и как писатель, и как один из крупнейших лирических поэтов XX столетия.>, который вроде бы сказал, что самый блестяще выписанный книжный персонаж - не, более чем мешок с костями, перестал писать, закончив роман “Джуд Незаметный”, перестал писать прозу, хотя находился в расцвете сил и таланта. Еще лет двадцать он писал стихи, а когда кто-то спросил его, почему он более не пишет романов, Харди ответил, что до сих пор не понимает, почему так долго их писал. В ретроспективе написание романов - глупость, добавил он. Бессмыслица. Я точно знаю, что он хотел этим сказать. В том временном диапазоне, что лежит между настоящим и тем отдаленным моментом, когда Потусторонний вспомнит обо мне и решит, что пора возвращаться, следует уделить побольше внимания более серьезным и интересным, в сравнении с погоней за тенями, делам. Думаю, я мог бы вновь вслушиваться, как гремят цепями за стеной “Дома призраков”, но не испытываю ни малейшего желания. Призраками я сыт по горло. Лучше я постараюсь представить себе, а что бы подумала Мэтти о Бартлеби из рассказа Мелвилла.
Я отложил свое перо. И пока не намерен прикасаться к нему.
Сентер Лоувер, штат Мэн
15 мая 1997 г. - 6 февраля 1998 г.