День начался обычно. Команда "по самолетам!", и мы спешим к машинам. Впереди, чуть наклонившись, бежит Шестаков, За ним Верховец, Елохин, Жидков, Полоз. Самолеты спрятаны в лесопосадке, обрамляющей летное поле. Поднять их в воздух надо в считанные минуты. Полк отлично справляется с этой задачей.
Когда я подбежал к стоянке, техник Филиппов доложил о готовности самолета. Помогая надевать парашют, он скороговоркой сообщал последние новости: газета "Красная Звезда" в статье, посвященной итогам проверки боеготовности полка, отмечает нас за отличную стрельбу по воздушным целям.
Запускаю мотор и выхожу на линию старта. "Ястребок" Шестакова уже пошел на взлет. Легко оторвавшись от земли, он уходит все дальше и дальше, затем ложится на левое крыло, делает разворот. А я думаю: вот бы мне так виртуозно летать... Добрая профессиональная зависть, она заставляет летчика совершенствовать боевое мастерство. Мы, конечно, не новички, за плечами суровая школа, опыт кое-какой приобрели. И все же завидуем мастерству ветеранов, таких как Шестаков, Асташкин, Капустин, Полоз, которые уже воевали в Испании, на Халхин-Голе. Майор Шестаков любил повторять:
- Летать - все равно, что на скрипке играть! Чем больше тренируешься, тем лучше владеешь машиной.
Майор повел группу в район Аккермана, капитан Капустин - на запад. За спиной осталась Одесса, под крылом проплывает Днестр. Вот Тирасполь, Бендеры, холмистые поля, сады и виноградники Молдавии. Наконец, Прут. Узенькая желтая полоска петляет меж крутых берегов. Это - государственная граница, дальше лететь нельзя, там чужая земля.
Полк принимал участие в авиационных учениях Одесского военного округа. Проводились они в условиях, максимально приближенных к боевым. Как писал позже в своих воспоминаниях Главный Маршал авиации К. А. Вершинин, авиаторы по существу находились на положении готовности номер один, и никто из них не подозревал, что с рассветом придется уже не "играть в войну", а вступить в бой с реальным противником. "Лишь руководящему составу было известно, рассказывает К. А. Вершинин, - о возможности нападения фашистов в ближайшие двое суток. В директиве Наркома обороны и Начальника генерального штаба, посланной в ночь на 22 июня в западные приграничные округа, предписывалось:
"...б) перед рассветом 22.6. 41 г. рассредоточить по полевым аэродромам всю авиацию, в том числе и войсковую, тщательно ее замаскировать;
в) все части привести в боевую готовность..."{1}
Да, мы, рядовые летчики, командиры эскадрилий и звеньев, не подозревали, что там за рекой уже стоят заряженные орудия, заправленные самолеты, готовые рано утром нанести вероломный удар.
Полеты окончены. Несмотря на усталость, настроение у летчиков бодрое. А мне не терпится отпроситься в город. Мне просто необходимо там быть: дело в том, что жена должна вот-вот родить, я хотел Валентину отправить к ее родителям.
Капитан Рыкачев, к которому я обратился, посочувствовал мне, обещал упросить командира.
- Причина уважительная, - сказал он. В порядке исключения Марьинский разрешил мне отлучиться, но только после лекции комиссара Верховца о международном положении.
На поляне, окруженной молодыми вязами, негде яблоку упасть. Сквозь густую листву пробивались последние солнечные лучи, было душно и тихо, словно перед грозой. Комиссар начал речь, она была полна тревоги и настороженности. Гитлер покорил пол-Европы, перед ним падают на колени правительства, рушатся государства. Нужно быть настороже, кто знает, может, и нам придется вступить в бой. Вот почему необходимо удвоить, утроить бдительность, крепить дисциплину, повышать боевую готовность.
Пройдет много лет, прежде чем мы узнаем, что именно в этот час, когда, затаив дыхание, мы слушали взволнованные слова комиссара, Гитлер положил в свой сейф секретный документ, имевший прямое отношение и к нашему, 69-му полку. В нем, в частности, говорилось о том, что для Германии решающее значение имеет скорейшая ликвидация русских военно-воздушных баз на побережье Черного моря, прежде всего в районе Одессы и Крыма.
Военные тайны гитлеровского рейха находились пока еще за семью замками, зато нам хорошо было известно звериное лицо фашизма, его лютая ненависть к первому в мире государству рабочих и крестьян. И это заставляло нас зорко всматриваться на запад. Не мог ослабить нашей бдительности даже успокоительный тон некоторых официальных заявлений о том, что Германия, якобы, не имеет намерений развязывать войну против Советского Союза.
Лекция комиссара Верховца никого не оставила равнодушным. Он потом долго и обстоятельно отвечал на многочисленные вопросы и закончил свое выступление словами о том, что договор с фашистской Германией нe снимает с нас обязанности готовиться к обороне Отечества.
После лекции я получил разрешение отлучиться в город. Уже в сумерки добираюсь до дома, вбегаю на третий этаж. Моя Валентина давно ждет. Чувствую, настроение у нее подавленное, однако, старается держаться молодцом. Мы торопливо, насколько позволяет ее положение, спускаемся вниз, прихватив самые необходимые вещи. В моем распоряжении самое большее два часа. В трамвае сидим молча, изредка перебрасываясь незначительными фразами, но оба обеспокоены будущим. Миновали поселок Ульяновку, сворачиваем на Черноморскую дорогу.
- Чем все это кончится? - тихо вздыхает Валентина.
- О чем ты? - спрашиваю, хотя и понимаю, что тревожится она не о предстоящих родах. "Что значит жена военного, - думаю я. - Понимает мое состояние..." Пытаюсь отвлечь ее, успокоить. Рассказываю какой-то комический эпизод из наших будней. Валентина вежливо улыбается кончиками губ, но чувствуется, что она напряжена.
Новые испытания устраивают мне родители супруги - Лаврентий Георгиевич и Анастасия Григорьевна. Когда женщины уходят на кухню, мой тесть, старый одесский рабочий, учиняет настоящий допрос.
- Что говорят наши комиссары относительно войны? Почему вчера перелетали куда-то наши самолеты? Почему отменены отпуска? - так и сыплет, не давая опомниться.
"Нас не трогай, мы не тронем, а затронешь - спуску не дадим!" - отвечаю словами песни. И вообще, чего раньше времени печалиться...
- Так-то оно так, - кивает старик в знак согласия. Однако по лицу вижу: не по душе ему мое легкомыслие. Петров работает слесарем железнодорожных мастерских. Человек он простой, бесхитростный, уверток не терпит, в прятки играть не любит. Немного помолчав, Лаврентий Георгиевич сказал:
- Ты смотри, чтоб не вышло так в пословице! "Пока гром не грянет, мужик не перекрестится". Песней фашиста не прошибешь. Его надо оружием усмирять...
Мне нужно было уходить, и я стал торопливо прощаться.
В нашем городке еще светились огни, из раскрытых окон доносились звуки музыки. В скверике прогуливались парочки. Возле трамвайной остановки чей-то голос выводил под гитару песню
Любимый город может спать спокойно...
Глава III.
Сирена
На рассвете 22 июня внезапно завыла сирена. Звук ее, назойливый и тягучий, то подымался до невозможных высот, то вдруг совсем замирал, чтобы снова, набрав сил, взвиться ввысь.
Вмиг проснулся авиационный городок. Застегивая на ходу куртки, бежали к штабу летчики, инженеры, техники. В открытых окнах квартир появились встревоженные лица. Весь полк - от командира до повара - пришел в движение. Все куда-то мчались, задавали друг другу вопросы, на которые никто толком не мог ответить.
Потребовалось не более шести-семи минут - и полк в сборе. Замкомандира Шестаков выстраивает летчиков, инженер Кобельков - технический персонал. Мы по-прежнему в неведении.
- Леонид Утесов приехал в Одессу, встречать будем, - пробует кто-то шутить. Шутка повисает в воздухе. Командиры эскадрилий Капустин, Асташкин и Рыкачев о чем-то совещаются. К ним подходит Елохин. Моего комэска капитана Жидкова вчера вечером проводили в другую часть.
Увидев командира полка, строй выравнивается. С Марьинского и Верховца глаз не спускаем. Что они скажут нам? За время моей службы в Одессе это первая тревога в воскресенье. Возможно, и в самом деле нас подняли на ученья?
По лицу Марьинского можно заметить: чем-то расстроен. Прошелся вдоль шеренг, остановился, переминаясь с ноги на ногу.
- Товарищи летчики, инженеры, техники и механики! Сегодня в четыре часа утра немецко-фашистская Германия, вероломно нарушив договор, напала на нашу страну. Гитлеровские войска перешли нашу границу, самолеты бомбят мирные города и села...
Строй вдруг колыхнулся и снова замер. Командир выждал минуту и продолжал уже более спокойно:
- Объявляю готовность номер один. Без разрешения старших никто не имеет права отлучаться из расположения части. Командиры и комиссары эскадрилий, начальники служб получат дополнительные указания. У кого будут вопросы?
О чем было спрашивать? Беспокойные мысли завладели каждым из нас. Война! Вот так она началась. Утренней сиреной. Шесть лет вставал я с рассветом, спешил к самолету, подымался в небо, выполнял фигуры высшего пилотажа. Учился воевать с условным противником. Конец условному противнику! Перед нами - настоящий. Где-то он уже разбойничает в нашем небе, где-то горят сейчас дома и пылают плодородные поля.
Ищу глазами Шестакова. Он дает наставления летчикам, говорит о порядке дежурств в воздухе. Мы со Львом Львовичем знакомы давно, с осени тридцать восьмого года, когда после окончания Сталинградского авиационного училища я прибыл в Ростов-на-Дону. Шестаков командовал эскадрильей истребителей. В свои двадцать три года он уже много успел: воевал в Испании, имел боевые награды, был в чине капитана. Признаться, ехал я с какой-то робостью. Еще в Сталинграде о комэске рассказывали всякое. Одни утверждали, что он резок, вспыльчив, другие говорили, что Шестаков отличный летчик, взыскателен, но справедлив, зря подчиненного не обидит.
Ростовский аэродром находился в северной части города. Через железнодорожную насыпь спускаюсь на равнину и быстро нахожу небольшой кирпичный домик, штаб эскадрильи. Несмело стучусь. Меня встречает среднего роста, подвижный, с искринкой в глазах капитан. Не успел доложить, как он обращается с вопросом: не проголодался ли в дороге, как самочувствие? И скованность мою как рукой сняло. Комэск беседует с новичком по-дружески, запросто. Я с восхищением смотрю на его грудь: орден Ленина и орден Красного Знамени... Кого это не взволнует?
В нашем училище орденоносцев по пальцам можно перечесть: один награжден за участие в гражданской войне, двое воевали на Халхин-Голе, один на озере Хасан. Но все это были люди в летах, а Шестаков ведь совсем молодой...
Комэск попросил у меня летную книжку, некоторое время изучал ее. Потом, в упор взглянув мне в глаза, заметил:
- А ведь самостоятельных налетов мало! Начинать надо почти все с азов...
- Такая программа была, - оправдывался я.
- Да я и не обвиняю тебя, - сказал капитан. - Наверстаем, будь спокоен. Другое тревожит: почему в наших училищах так мало внимания уделяют практике. Спрашиваешь молодого летчика по теории - любо-дорого слушать, прямо академик. А поднимешься с ним в воздух - он и спасовал, самостоятельности ни на грош... Вот и возись с таким!
Я растерянно переминался с ноги на ногу.
- Возьми, - Шестаков протянул мне летную книжку. - Припоминаю один случай. В Испании это было. Вылетели мы парой на разведку. Мой ведомый Родригес в общем был летчик неплохой, но у него как раз не хватало опыта, выдержки. Горяч был не в меру, как, впрочем, все испанцы. Из-за этого сам едва не погиб и меня подвел... Над Гренадой, понимаешь, ввязались мы в бой с шестеркой "Мессершмиттов". Одного нам удалось прикончить. Вот тут-то мой напарник, что называется, вошел в раж: вместо того чтобы меня прикрывать, сам пошел в атаку. Уж больно ему самому захотелось прикончить фашиста. А что получилось? Увлекшись атакой, не заметил, как подставил свою машину под огонь противника и - вышел из боя: самолет его был поврежден, и пошел Родригес на вынужденную посадку, а я остался без прикрытия и тоже пострадал, снарядом повредило мотор моего "ястребка". Понял, к чему я клоню? Не всегда отвага может заменить мастерство и умение.
- Но ведь мы сейчас не на фронте... - заметил я. Капитана будто током прошило. Он строго посмотрел на меня и сказал жестко: