— Караул! Беда! Не знаю, что делать, малой страшно жадничает!
— Да ну, брось ты, Катька! Это нам еще в институте объясняли (педагогическом).
В таком возрасте (три годика) у детей формируются механизмы будущего взрослого
поведения… Я не зануда, просто помню книжные определения. Это формирование
элементарного чувства собственности. Вот взрослый же не раздает направо и налево
стиральные машинки, телевизоры и холодильники? Так же и ребенок относится к игрушкам
— «это собственность, и я ее защищаю»! Правда, выглядит такая защита несколько
гипертрофированно, но это пройдет. Главное — беседовать с ребенком, объяснять, приводить
примеры… Это из учебников по педагогике, а на самом деле…
На самом деле, когда моей дочери было три (даже меньше, годика два с половиной), этот, с
позволения сказать, «механизм» приводил меня, дипломированного психолога, в бешенство.
Она выходила во двор и первым делом объявляла: МОЁ! Игрушки — мое, песок — мое, горка
— мое, да что там горка, деревья — мое! Прикоснуться к ее лопатке означало мгновенно
получить этой же лопаткой в глаз. Беседовала, объясняла, приводила примеры. НЕ работает.
Когда мы приходили на площадку, некоторые особо бдительные мамаши в срочном порядке
собирали своих чад и бежали «по неотложным делам». Было обидно. Однажды, после
очередного «скандала» из-за пачки печенья, я поступила крайне непедагогично. Мы заходили
в подъезд, и на лавочке, как обычно, сидели старушки.
— А знаешь, доченька, это не настоящие бабушки. Это девочки, которые жадничали. Ведь
именно от жадности появляются морщины…
В тот вечер я разрешила дочке поплескаться в ванне больше обычного, скажем, вдвое
больше.
Знаете, что бывает от воды, когда долго в ней пробудешь? Вот-вот!
— О боже! — театрально изумлялась я, глядя на сморщенные пальчики. — Посмотри на
свои ручки! Все! Началось! Ты превращаешься в старуху!
На следующий день все законы педагогики были разрушены и уничтожены. Макаренко с
Сухомлинским в гробу перевернулись. Мой ребенок не просто делился (!). Она делала это так
навязчиво, что даже дети растерялись. «Возьми мою лопатку и копай! Заберешь ее домой, дарю»! Дочь кормила детей печеньем и конфетами (даже тех, кто категорически есть не
хотел), она раздарила все игрушки и прибегала каждые пять минут с просьбой купить еще
чего-нибудь, потому что не всем досталось.
Сработало. Я, если честно, волновалась, вдруг сделала ошибку?! В памяти всплывало
устойчивое словосочетание из того же институтского курса — «психотравма детства». Но
через несколько дней дочка забыла эту «страшную» историю и стала вести себя нормально.
Деревья и песок стали общими, а игрушками, оказалось, можно меняться без риска потери и
даже выгодно. После того случая проблема жадности в нашей семье не стояла никогда. Я
поступила по наитию. Не педагогично, не правильно, а так, как чувствовала.
После рождения дочери я вообще переоценила весь теоретический курс педагогики и
психологии. Ребенок — это, оказывается, такая пропасть индивидуальности, что всякие
законы, шаблоны и правила выглядят просто смешными.
В соседнем подъезде жила семья, мальчик — ровесник моей дочери. Он не говорил ни
слова до трех лет. Бедная мамочка обошла всех мыслимых и немыслимых специалистов, включая деревенских бабушек со снятием сглаза-порчи. Даже неудобно было с ней
сталкиваться, всегда с какой-то грустью-завистью смотрела она на моего ребенка. «Конечно, вам хорошо, вам вон два, а вы уже говорите сложноподчиненными предложениями, легко
растить вундеркинда…» Это была правда. По крайней мере, отчасти. Дочь, действительно, в
два года легко и четко выдавала фразу: «Я эту булку есть не буду, она невкусная».
Ну и что?! Сейчас мальчик, которому пророчили и немоту, и глухоту, и отставание в
развитии, и даже аутентизм — круглый отличник, очень общительный парень. Мой
«вундеркинд» таскает двойки с той же частотой, с которой этот отличник разговаривает. И
что самое потрясающее, мальчику не помог волшебный доктор, нет. Он просто заговорил, когда посчитал нужным.
Я о чем, о педагогике... Не зря же начала с собственного антикнижного метода воспитания