— Бывает, — отзывается Глебски.
Он кладет всё на место, запирает баулы и, взяв хозяйку под локоть, молча ведет к двери.
Они идут по коридору по направлению к столовой.
— Когда Хинкус прибыл сюда? — спрашивает Глебски.
— Позавчера, около полуночи…
— А кто приехал до него?
— В тот же день сначала приехал господин Мозес… перед самым ужином, а затем, почти сразу после ужина, прибыл господин дю Барнстокр.
— А за день до этого?
— Никто не приезжал. Господин Симонэ приехал около месяца назад, вот и всё.
— А кто-нибудь уезжал?
— Неделю… нет, восемь дней назад уехали две пары, они тоже пробыли здесь по месяцу примерно…
— Так… Госпожа Сневар останавливается.
— Господин Глебски, мне страшно, — говорит она еле слышно.
— Вот тебе и на! — фальшиво-удивленным тоном восклицает Глебски. — Это вам-то, участнице Сопротивления…
— Ничего такого я не боялась и не боюсь! — произносит госпожа Сневар почти с гневом и притопывает каблучком. — Но вы же сами видели — серебряные пули!
— Что — серебряные пули?
Хозяйка не успевает ответить. Дверь столовой распахивается, и в коридор выходят сразу Олаф, Брюн и Симонэ.
— А! Вот они где! — восклицает Симонэ. — Где вы пропадали?
— Уговаривали Хинкуса, — отвечает Глебски. — Что нового?
— Олаф проигрался! — говорит Симонэ и разражается ржанием.
— Да, — серьезно подтверждает Олаф. — Я проиграл все свои деньги, которые были при мне, но в номере у меня есть еще… Я их сейчас возьму и продолжу игру.
Олаф делает неожиданный жест — мимолетно гладит Брюн по плечу — и уходит по коридору.
— Брюн, — немного резко говорит госпожа Сневар, — на твоем месте я бы давно спустилась в бар.
— Какие вы все скучные, тетка! — с сердцем огрызается Брюн. — Вот и этот физик-анекдотчик пристал, как банный лист… Иду, иду, не расстраивайтесь!
— В столовой прибрано?
— Прибрано, о прекраснейшая из хозяек отелей! — восклицает Симонэ. — Брюн руково… руководи… ло, а мы с Олафом моментально все почистили и вылизали! Так что мы все можем со спокойной совестью пойти и промочить глотки…
— Но мне надо бы… — нерешительно говорит хозяйка, однако Симонэ уже завладел ее рукой и деликатно подталкивает вслед за удаляющейся Брюн.
В баре они рассаживаются на высоких табуретках. Брюн, недовольно сжав губы, наливает им спиртное.
— Брюн, дитя мое, — взывает Симонэ. — Снимите ваши ужасные очки, ради бога!
— Зачем? — отзывается Брюн.
— Мне очень хотелось бы понять — мальчик вы или девочка?
— Идите вы — знаете куда? Лучше бы рассказали что-нибудь…
— А! — говорит Симонэ. — Мне не до рассказов. Во-первых, мои рассказы не для юношества, а во-вторых… Слушайте, Глебски! Так у нас не пойдет! Мало того, что вы лишили меня совершенно нового костюма, не хватало мне еще конкурента в виде престарелого чиновника! Что это вы липнете к госпоже Сневар?
— Господин Симонэ, прекратите, — говорит хозяйка.
— Ни за что! Слушайте, Глебски! У вас есть собачка?
— Есть, — отзывается Глебски.
— Ну, вот. Гуляйте со своей собачкой и не отбивайте у меня…
— Симонэ, думайте, что говорите! — сердито говорит Глебски.
— Виноват. Но учтите, что я четыре года без отпуска, и врачи прописали мне курс чувственных удовольствий…
— Тетка, — говорит Брюн. — Дай ему по морде.
— Действительно, господин Симонэ… — говорит хозяйка.
— Ну-ну, тихо, — произносит Глебски. — Госпожа Сневар, есть вопрос. Что вы имеете против серебряных пуль?
Воцаряется молчание. Брюн и Симонэ с недоумением смотрят на Глебски, затем переводят взгляды на госпожу. Сневар.
— Это мне Алек рассказывал, — ровным голосом отвечает госпожа Сневар. — Он много бродяжничал, он знает… Оружие заряжают серебряными пулями, когда собираются стрелять по призракам.[13] Вурдалака не убьешь обычной пулей. И вервольфа… и жабью королеву… и японского лиса кицунэ… Вы уж извините, господин Глебски, но так мне говорил покойный Алек.
— Что за чушь, тетка? — морщась, осведомляется Брюн. — Какие такие серебряные пули?
— А я вспомнил, — объявляет Симонэ. — Действительно, знаменитого вурдалака Дракулу расстреляли именно серебряными пулями. А что, у нас завелись вурдалаки?
— Нет, — говорит Глебски. — Но у нас завелись серебряные пули.
Слышатся голоса, и по лестнице спускаются рука об руку Мозес и дю Барнстокр. Мозес спускается с трудом, опираясь на трость и переставляя ноги со ступеньки на ступеньку.[14]
— Вам не следовало выявлять масть, господин Мозес! — говорит дю Барнстокр. — Вы слишком рано ее выявили…